Сдвиг во французском обществе и экономике был обусловлен не только изменением их структуры, но и общим ростом потребительского благосостояния. Если в 1956 г. немногим более 20 % семей владели автомобилем, то в 1965 г. эта пропорция составила 45 %, а в 1968 г. достигла 54 %. Процент оснащения семей телевизорами, составлявший в 1954 г. 1 %, достиг почти 40 % в 1964 г. и 80 % в 1973 г. Оснащение холодильниками соответственно составило в 1954 г. – 75 %, в 1964 г. – 48,3 %, в 1973 г. – 86,8 %; стиральными машинами – в 1954 г. – 8,4 %, в 1964 г. – 35,4 %, в 1973 г. – 65,7 %. В сентябре 1957 г. 70 % семей не обладали ни холодильником, ни стиральной машиной, ни телевизором. К концу 1973 г. только 7 % из них находились в подобном состоянии. Напротив, лишь 2 % семей обладали этими благами одновременно в 1957 г., тогда как в 1973 г. их число составило 57 %[66]. Обладание определенным уровнем достояния, стремление к нему и в целом к благосостоянию определяли и мотивы голосования на выборах, уровень поддержки той или иной партии.

Разумеется, общество периода «Славного тридцатилетия» не лишено было проблемы неравенства. Но это уже не неравенство между жестко структурированными классами, так как общество обладало достаточной степенью мобильности. Неравенства исходили от квалификации (например, между инженером и простым рабочим), пола (заработная плата мужчин примерно в полтора раза выше заработной платы женщин), вида деятельности (третичный сектор находится в наиболее выигрышном положении в связи с развитием сферы услуг и ростом заработной платы) и региона (Париж по-прежнему доминирует над провинцией). И в то же время введение различных социальных пособий (ASSEDIC ит.п.) или гарантированного межпрофессионального минимума заработной платы позволило существенно улучшить ситуацию[67].

Наконец, в период «славного тридцатилетия» проявляется еще одна важная характеристика. Глобальный рост уровня жизни, развитие форм досуга, растущая унификация обширного среднего класса, прогресс техник коммуникации, прогресс в уровне образования и рост числа студентов стали факторами превращения в массовое явление культурных практик[68].

В 1960-е годы на политическую сцену выходит поколение «бэби-бум», далекое от послевоенных забот и тревог, для которого «война является не более чем виртуальной угрозой», подтверждая «конец сельского мира» и укоренение быстро распространяющейся массовой культуры. По словам Ж.-Ф. Сиринелли, фактически это первое поколение, знавшее только «славное тридцатилетие», пользующееся плодами «всеобщего благосостояния», которое «является потребителем прежде, чем стать производителем». Но это «благоденствие» имело свои временные пределы. «В первое время, – пишет он, – ценности и нормы, определявшие индивидуальное поведение и рациональную жизнь, находились в сельском и управляемом обществе. Как и во всех обществах, достигших определенного уровня развития, «кардинальными добродетелями» остались «стойкость, скромность и предусмотрительность, иными словами, перенесение удовлетворения». В таком обществе церковь и семья, политические партии и профсоюзы функционировали не только как структуры социализации, но также как обладатели и хранители норм и власти. Но приходит момент, когда нормы и ценности оказываются противоречащими эволюции. От общества с почти полной занятостью, в котором страхование по болезни или от несчастного случая было основным, начинается медленный переход к изменению социальной стратификации и перемене образа жизни»[69].

Социально-экономические изменения сопровождались политическими переменами. В 1960-е годы, согласно С. Хофману, имеет место «новый республиканский синтез», то есть укоренение нового республиканского режима, ставшего более консенсусным и обретшего непререкаемую легитимность. V Республика сделала, по его мнению, социальную и экономическую модернизацию «национальной амбицией», реформируя центральные государственные институты, создавая сдержки и противовесы внутри государства[70]. Таким образом, «республиканская модель» снова получила свою этику, ценности и нормы. Если и имело место оспаривание, то именно механизмов функционирования, но никак уже не самой основы модели, существующего конституционного режима.

Данное закрепление «республиканской модели» проходит на фоне постепенной ликвидации «блокированного общества» (термин социолога М. Крозье), начавшейся после войны, под знаком мощной индустриализации, меняющей привычные социальные структуры и институты (в частности, роль государства). «Учитывая одновременно государственное планирование и преобразование французской промышленности с моралью модернизации (производительность и экспансия), географическая и функциональная фрагментация экономики и общества сокращаются. Передовой капитализм и постиндустриальное общество (то есть практическая важность теоретического познания, рост услуг, закат неквалифицированного труда) пришли в одно и то же время. Деревня является сегодня гораздо менее автономной единицей; семья менее сплоченной, и – как в других индустриальных обществах – мы увидели появление подростковой «культуры». Некоторые различия между классами и положениями ослабли: формируется более единообразный образ жизни»[71], – отметил С. Хофман. Среди других факторов американский социолог выделяет упадок «крестьянской базы» французского общества в пользу «новых средних классов», господство ценностей экономической рациональности (вместо социальной рациональности прежней буржуазии)[72].

В 1960-е годы оформилась система ценностей, которые начали укореняться в период общественных изменений, став одним из важнейших аспектов «второй французской революции» (термин А. Мандра). «Мы ясно видим, что обрушиваются главные социальные структуры XIX века: четыре массовых и антагонистичных класса распыляются во множестве групп, которые вращаются вокруг центрального созвездия. Основные институты, церковь, армия, республика, школа, Коммунистическая партия и профсоюзы утрачивают их символическую и магическую ауру, потому что французы живут в согласии по большинству вопросов. Крупные национальные раздоры стихают. Вот почему общество кажется нам аморфным, населенным массивными архитектониками. В действительности, оно диверсифицируется и становится более сложным, потому что локальные институты входят в силу, как организуются и сдерживающие их структуры, возрастные классы и отношения родства. Посреднические регулирования позволяют индивидуальным и коллективным стратегиям развиваться, не подвергая риску связность системы: новая цивилизация нравов находится на пути зарождения. Все эти тенденции, порожденные Революцией, утвердятся со временем и строят новое общество, которое будет изменяться, создаваясь»[73], – пишет А. Мандра.

В то же время проявлялось серьезное противоречие. Утверждение «республиканской модели» произошло благодаря сплаву широко укорененных институтов и системы глубоко привитых ценностей, так как находилось в соответствии с потребностями общества той эпохи. Но изменения Франции периода «славного тридцатилетия» сопровождались «институциональным обновлением», причиной и следствием которого стала быстро растущая пропасть между прежней системой ценностей и быстро меняющимся французским обществом: «общие ценности, основывавшие и цементировавшие национальное сообщество, оказались в точности теми же, которые были неявно, но четко поставлены под сомнение»[74]. Это стало причиной серии социально-политических кризисов и потрясений.

Эти перемены шли синхронно с выходом на политическую сцену нового поколения молодых политиков, менее связанных с баталиями прошлых десятилетий и черпающих политическую легитимацию в ином. Центризм, как наиболее размытое течение, оказался этому подвержен в большей мере, нежели остальные политические силы. Первое изменение – это окончательное принятие республиканских ценностей. С этого момента и уже бесповоротно христианская демократия привержена республиканизму и его ценностям (поворот, четко заявленный еще в период образования партии МРП). Нет никаких дискуссий относительно формы правления, никаких больше апелляций к монархии (как было в довоенные годы участи католиков). Это остается уделом маргиналов. Более того, христианские демократы после многих лет критики политической системы и функционирования институтов V Республики демонстрируют ей верность. Ж. Леканюэ в 1965 г. выступает против Ш. де Голля, но не против конституции 1958 г. Однако принимая республику и демократию, следуя социально-экономической эволюции общества, христианские демократы открываются либерализму. Требование личностного расцвета начинает заменять коллективные ставки реконструкции и модернизации. Политика, религия, семья серьезно теснятся индивидуализмом. Парадоксально, но в этом принятии либерализма христианской демократии уже нет серьезных противоречий с ее доктриной. В свое время партия МРП выступила с сильной критикой либерализма, против господства идеи рынка, культа денег и прибыли, дикой конкуренции. Именно в ликвидации этих пороков заключалось ее требование разрыва с капитализмом. Но к 1960-м годам сам либерализм, равно как и основанная на нем социально-экономическая система изменились. Поэтому то, что принято называть неолиберализмом (и что, например, пропагандировал В. Жискар д’Эстен) по ряду параметров оказалось созвучным требованиям христианской демократии, которая по-прежнему делала акцент на решении социальных вопросов.

Еще одно важное изменение – восприятие доктринального наследия и отношение к вере и церкви. Для нового поколения христианских демократов теряла всякий смысл отсылка к религиозной традиции христианской демократии, взглядам ее основателей. Для них характерен больше прагматизм, наследственность в выборе политической позиции, восприимчивость к новым явлениям и процессам, тогда как апелляция к «старому» наследию выглядела анахронизмом. Из выступлений на съездах сначала «Демократического центра», а затем Центра социальных демократов постепенно исчезают ссылки на Ф. Озанама, народных демократов довоенного периода, М. Санье или Ф. Гэ, оставаясь уделом публикаций журнала «Франс форум», воспоминаний и статей философа Э. Борна или собраний «обществ друзей». Даже в области европейской интеграции, которая оставалась краеугольным камнем доктрины христианской демократии, почти нет уже упоминаний одного из ее инициаторов Р. Шумана. Тем не менее, обширное наследие христианской демократии, личная привязанность к ее морально-этическим ценностям оставались связующим звеном истории и современности французской христианской демократии. Ж. Леканюэ или Ф. Байру гораздо менее религиозны и более светски, чем М. Санье или Ф. Гэ, но оба они вписаны в общую традицию, через наследие идей, структур, мировоззрения. Р. Ремон отметил: «Переход через движение (mouvance) МРП был для католиков этапом в перегоне, который привел их к переходу от защиты традиционного социального порядка к сражению за социальную справедливость. Разнообразие этой диаспоры, которая распространилась между правой и левой, создает трудность для этой традиции, не принимающей деления на два противостоящих блока и не желающей выбирать один лагерь против другого, сохранить свою идентичность»[75].

Возможно, такое поведение было следствием возросшей секуляризации общества и изменением в восприятии французами мира самой церкви. Рубежом можно считать обновленческие процессы в церкви. Ватиканский консилиум 1962 г., явившийся, безусловно, плодом компромисса и давления атмосферы всеобщей секуляризации, допустил религиозную свободу и плюрализм католиков, что косвенно вело впоследствии к отказу от осуждения марксизма и атеизма, акценту на роли светских лидеров и на епископальной коллегиальности, принятию новой социальной доктрины церкви. Эта тенденция найдет живой всплеск во время бурных событий Мая 1968 г. В 1972 г. был озвучен официальный доклад епископа Гренобля Матагрена «Политика и вера. За христианскую практику политики», который придал легитимность политическому плюрализму французских католиков, призывая вступать в профсоюзы и политические партии, признавая существование классовой борьбы. «Католические студенты поколения Мая, – пишет Д. Пелетье, – участвуют в движении, которое выражает в сфере политики требование эмансипации по отношению к старшим и свободы нравов, которая уже была в сердце проблем движения… Май 1968 г., наконец, делает возможной кристаллизацию активного меньшинства, доставшегося в наследство от прогрессизма и закаленного в борьбе против войны в Алжире». Тот же автор отмечает, что процент французов, считающих себя католиками переходит от 84 % в 1971 г. к 79 % в 1991 г. и 69 % в 1994 г., в то время как процент людей, определяющих себя «без религии» растет с 8 % до 23 %. Большинство людей, называвших себя католиками, отказываются от регулярной практики, и это касается даже главных ритуалов жизни христианина[76].

Социолог А. Мандра иллюстрирует произошедшие изменения: «Закат католической церкви объясняется по большей части исчезновением крестьянства. Также как закат Коммунистической партии объясняется исчезновением пролетариата. Но этого объяснения недостаточно, так как «дехристианизированные» крестьянские регионы были географически не менее протяженными, как и практикующие регионы. В значительной части нерелигиозная и вольтерьянская буржуазия начала XIX века повернулась к церкви в его середине, в частности, вследствие революции 1848 года. Сегодня она в большинстве снова отдалилась от церкви. Ни старые средние, ни новые классы в своей массе не поддерживали ее духовное влияние. Никакое миссионерское движение, сравнимое по важности с JAC [Jeunesse agricole chretienne. – Д.Ш.] или JOC [Jeunesse ouvriere chretienne. – Д.Ш.], не попыталось их христианизировать… Церковь, слишком занятая сохранением буржуазии и крестьянства и завоеванием рабочих, не видела своего будущего, как и будущего общества, в том, чтобы быть связанными с новыми средними классами. Пресса остается единственным средством, которое она дала, чтобы их завоевать»[77]. Тем не менее, несмотря на закат религиозной практики, религия оставалась важным фактором, через который можно объяснить идеологические и политические разломы французского общества, поскольку, по мнению А. Мандра, «религиозная ориентация является лучшим индикатором предрасположенности голосования за правых»[78]. Иными словами, как и в довоенные годы, отношение к религии остается важным фактором политической ангажированности французских католиков. Традиционно религиозный вопрос предопределял их позиционирование справа, несмотря на всю условность такого деления. В то же время секуляризация и эволюция французского общества вносили сильное разнообразие в отношение к религии и регулярность религиозной практики. Кроме того, вопрос религиозности теперь находился в прямой зависимости от поведения церковной иерархии.

Упадок религиозной практики во второй половине XX века вписывается в рамки социокультурных изменений. Как отмечает Ж.-П. Риу, если раньше церковь выглядела способной бороться с тоталитаризмом и ультралиберализмом, осуждая аборты и контрацепцию (например, в энциклике Humanae Vitae, 1968), то теперь она оказалась неспособной ответить на эмансипацию нравов. После дискуссий по закону Нёвирта об абортах (1967) разрыв по этому пункту становится тотальным и лежит в основе кризиса религиозной практики. Индивидуализацию веры и секуляризацию общества католики пытались компенсировать более зримым присутствием в разного рода массовых манифестациях, делая динамичной свою социальную базу. Католицизм остается социологически господствующим, но в культурном плане теряет свое влияние. Молодежь видит христианство как нечто вроде «культурной религии», в которой личный выбор и забота о человеке являются первичными[79]. Как заметил Ж.-Л. Путье, если раньше, в период становления и утверждения христианской демократии, «христианин, ангажированный в политике, мог легко считать себя больше христианином, чем демократом», то сегодня процесс секуляризации изменил проблему. В итоге, «христианину легче провозгласить себя демократом, чем христианином»[80].

Серия опросов за 1970–1972 гг., приведенных в работе Ж. Сюттера[81], показательна и иллюстрирует вышеприведенные данные.

Опрос 1. «Вот список основных идейных течений, которые характеризуют современный мир. Среди них, можете ли вы назвать какое-либо, к которому вы чувствуете себя более близким?»:

Опрос 2. «Для каждой из следующих групп, можете ли вы сказать, что она близка марксизму, христианству, или ни тому, ни другому?»:

Опрос 3. «По вашему мнению, можно ли надлежащим образом быть одновременно?»:

Опрос 4. «Можно ли, по вашему мнению, быть христианином и сторонником социалистического общества?»: «да» ответили 77 %, «нет» – 11 %, остались без ответа – 12 %.

Опрос 5. «Если вы думаете об их различных позициях, скажите в целом, епископы во Франции являются…, и священники…, и католики в целом?»:

Таким образом, данные опросов показывают следующую картину. Христианской демократии отдают меньше предпочтения, чем социализму, либерализму или «экономическому развитию» (опрос 1), что подтверждается ее электоральными позициями. На почве католицизма она встречает серьезную конкуренцию со стороны голлизма (опрос 2), при том, что оба течения демонстрируют свою светскость. Отголоском движения христианского прогрессизма и политических событий послевоенной истории является политический плюрализм французских католиков с их симпатиями (в убывающем порядке) социализму, либерализму, капитализму и коммунизму (опрос 3). Одновременно большинство христиан не видят дилеммы, чтобы быть одновременно сторонником социалистического общества (опрос 4). В то же время, как бы диссонируя с такими настроениями, церковная иерархия располагается ими больше справа, тогда как низовые структуры крайне плюралистичны, но в целом католики тяготеют к правому флангу (опрос 5). Наконец, неоспорим авторитет Ш. де Голля как политика, выражающего точку зрения католиков (опрос 6). Перевес настолько огромный, что два вождя христианской демократии ему основательно проигрывают.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

См. Guenole Th. Les centres en France. Ideologic et incarnations contemporaines du centre. These de doctorat. P.: IEP, 2013. P. 83. Этот факт дает повод Ф. Байру в предисловии к книге П. Летамендиа, посвященной истории МРП (Letamendia Р. Le Mouvement Republicain populaire, le MRP: histoire d’un grand parti franpais. P., 1995), фактически поставить знак преемственности между МРП и СФД. Это можно объяснить конъюнктурными политическими обстоятельствами, но сама постановка вопроса выглядит интересной.

Berstein S. Les partis //Pour une histoire politique. P., 1988. P. 49–86.

Audigier F. Le renouvellement de l’histoire des partis politiques // Vingtieme siècle. 2007. № 4(96). P. 123–136.

Шмелев Д.В. Христианская демократия в послевоенной Франции: Народно-республиканское движение (1944–1967). Казань, 2011.

Forces nouvelles. 1963. 30 mai.

Например: La Democratic a refaire. Colloque France forum, Saint-Germain-en-Laye, 27–28 janvier 1962. P., 1963.

Впервые после ухода в оппозицию это произошло на съезде МРП в Дижоне в июне 1962 г., где критика вылилась в осуждении стратегии руководства партии и факта участия ее представителей в правительстве Ш. де Голля. См.: Seance du jeudi 31 mai (apres-midi). P. 1/3 //A.N. 350 AP 40 / 2 MRP 1. Dr. 77. XIX congres national. Dijon, 31 mai-3 juin 1962; Seance du samedi 2 juin (matinee). P. D/ll, F/4 //ibidem. Dr. 78. XIX congres national. Dijon, 31 mai-3 juin 1962; Seance du jeudi 31 mai (apres-midi). P. K/7-K/9, L/l //A.N. 350 AP 40 / 2 MRP 1. Dr. 77. XIX congres national. Dijon, 31 mai-3 juin 1962. Тогда же в состав исполнительной комиссии МРП были введены представители левого фланга (Т. Браун, А. Генен и др.). С декабря 1963 г. после объявления кандидатуры Г. Деффера как возможного кандидата левых сил на президентские выборы левый фланг МРП получил дополнительный шанс для мобилизации.

Письмо Ж. Ковиля Л. Буру, 3 февраля 1964 г. /Архив Национального фонда политических наук (АНФПН). Фонд МРП. Федерация Сены. MRPS 32. Relations de la federation avec les organisations exterieures au MRP (1949–1965). Dr. 8. Regroupements. 1963–1964.

Recapitulation des Reponses au ler Questionnaire federal «Raisons de notre recul electoral» [28 mars 1963] //АНФПН. Mouvement Republicain populaire. Federation de la Seine. MRPS 13. Dr. 2. Enquete MRP. 1962–1963.

Recapitulation des Reponses au 2e Questionnaire federal «Le Groupe parlementaire Centre Democratique» //АНФПН. Mouvement Republicain populaire. Federation de la Seine. MRPS 13. Dr. 2. Enquete MRP. 1962–1963.

Например: Courrier des démocrates. № 1. Mai 1964 (о реформе ОРТФ); № 6. Janvier 1965 (о проблемах национальной обороны).

Pourquoi le Comité d’études et de liaison des démocrates? //Courrier des démocrates. № 2. Juin 1964.

Pourquoi le Centre Démocrate? P., 1965. P. 3–5 //A.N. Fonds du Centre Démocratie et Progrès. 420 АР 1. Correspondance, notes, circulaires du Centre Démocrate, puis du Centre Démocratie et Progrès. 1965–1970.

Pourquoi le Centre Démocrate? Р., 1965. Р. 7–8, 10, 12–13, 28. 33–34, 38 //A.N. Fonds du Centre Démocratie et Progrès. 420 АР 1. Correspondance, notes, circulaires du Centre Démocrate, puis du Centre Démocratie et Progrès. 1965–1970.

Martin Р. Le elections municipales en France depuis 1945. P., 2001. P. 74–75.

Ibid., P. 79–80.

Centre Démocrate: la voie est ouverte //Courrier des démocrates. № 8. Avril 1965.

В выступлении Ж. Леканюэ на съезде МРП в Ле Туке (1964 г.) этот тезис прозвучал следующим образом: «За двадцать лет своего существования МРП полностью выполнила свою миссию. Она защитила Францию от коммунистического разрушения, открыла эру социального прогресса, заложила основы единой Европы и отделила для всех духовное от рационального. В течение этого периода она сделала возможным в нравах и сердцах французов присоединение к Республике спиритуалистской традиции» //Le discours de Jean Lecanuet (discours de cloture) //Action civique et politique. № 11. 1964. Juin. P. 2 // A.N. 350 AP 42 / 2 MRP 1. Dr. 83. XXI congres national. Elections. Motions. Rapports.

Forces nouvelles. 1965. 15oct.

Le Monde. 1965. 28 oct.

Dreyfus F.-G. Histoire de la democratic chretienne en France. P., 1988. P. 335.

Rioux J.-P. Les centristes. De Mirabeau a Bayrou. P., 2011. P. 152, 173.

Berstein S. L’election presidentielle dans le jeu politique franqais (1965–2005) // Parle-ment(s). Revue d’histoire politique. 2005. № 4. P. 58–59.

Becker J.-J. Histoire politique de la France depuis 1945. P., 2000. P. 111–112.

В 1962 г. П. Мендес-Франс опубликовал книгу «Современная республика» (La République moderne), в которой подверг критике методы управления де Голля и высказался в пользу альтернативы режиму V Республики, предполагавшей утверждение верховенства парламента, контракт легислатуры и концепцию демократии, исходящей снизу, от рядовых граждан.

Статья 16 гласила: «Когда институты Республики, независимость нации, целостность ее территории или выполнение международных обязательств оказываются под серьезной и непосредственной угрозой, а нормальное функционирование конституционных государственных властей прекращено, Президент Республики принимает меры, которые диктуются этими обстоятельствами, после официальной консультации с Премьер-министром, председателями палат, а также с Конституционным советом…» // Конституции зарубежных государств. М., 1996. С. 109.

<1 2 3 4 5 >

На страницу:

Перейти

4 из 5