Стасик

– ГАВ! ГАВ! ГАВ! ГАВ! – да так громко!

Я аж отскочил. Всего пробил озноб ужаса! Огромная! Лает басом. Сто тысяч мыслей в секунду, а впереди всех одна: «Если она сейчас сиганет чрез забор – я не убегу. Метров двадцать от силы. Кусать начнет, кровь, швы, лечиться, 40 уколов в живот, загрызет…» И эта вся чехарда прогнозов – разом в одной секунде времени проскочила в моем мозгу. Машинально отскочив от забора и сев калачиком, закрыв голову руками, я не сразу услышал за лаем, звякнувшую цепь. Сердце еще бешенно колотилось, но тут я выдохнул:

– Фу ты, ну ты!

«Цепь! Не, не побежит!» – а сам тут же вскочил и дал тягу. Бегу, но сразу отлегло. «Че то день сегодня плохой. Все меня гоняют. Не! Хватит, гулять! Теменюга. Надо домой!» Но сначала зазырил по сторонам – никого, тогда быстро с сильными брызгами отлился под большущим серым забором какого-то дома и потом весь легкий, пошел до улицы, где были ворота в школу.

Стартовав с них, я завернул и стал нащупывать верное направление. Теперь все делал не спеша: углы, повороты – все становились на свои места. Здесь, у телефоной будки надо налево, там у кривого столба еще квартал прямо. Я вышел на большой, шумный проспект и меня сразу накрыло шумом машин, и понесло волной прохожих. «Проспект Карла Маркса точно! Забыл! Дебил! Мой дом на проспекте Карла Маркса! Карл у Клары украл кораллы… как там дальше про кларнет? А! Клара у Карла украла кларнет…»

МОЙ ДОМ

Еще два дома и вот он – мой перекресток, а там и мой дом. Много окон уже светят желтым. Зашел во двор, свернул в подъезд в потемках чуть не грохнулся, запнулся. Сейчас тут воняло сиками. Но это только на первом этаже, на втором уже меньше. Я не спеша поднялся в четвертый и тут совсем уже не пахнет. Это хорошо! Зато тут воняло луком, позвонил. Дверь открыла мама и с порога:

– Ты куда пропал!?

Я зашел, разуваюсь и нюхнув, обрадовался – луком не у нас. Мама сердито и громко:

– А со штанами что? А куртка? Где порвал?!… – мама хотела что-то еще, но тут отец ее перебил с усмешкой. Отец был уже дома:

– Чего ты ругаешься! Это он, мать так вещи нам с тобой помог разгружать. А мне:

– Футбол играли?

Мама что-то начала, но отец ей:

– Не шуми. Где сверлить?

Я честно еще ничего и не придумал – почему я пропал? И про дырень. Про себя зло: «Куда пропал? Пропал, потому что просто пропал! Пропал потому, что приехал в этот гадский город! Но ей же не скажешь такое! Про футбол он хорошо придумал.»

В руках у отца была дрель, они с мамой ушли на кухню. Оттуда она ему что-то, не слышу, но что-то сердито бормотала, а отец:

– Чего ты завелась?

Мама:

– …Бубу бу!

А Отец:

– Все дрались. Мать! Он же мужик, воин! – и что все дрались.

Мама:

– Бубубу, но уже мягче.

Переодеваюсь. Настроение, едва поднявшись, как я пришел, опять грохнулось. «Они там думают, что я дрался! Они думают штаны в драке порвал и куртка пыльная. М-м! „Дрался!“ Я дрался через кусты. Думают воин! Воин… Чмоин!…»

От стыда, обиды, досады во рту даже кисло. Я стал переодеваться в домашнее, и только сейчас, вешая снятую рубашку по привычке на стул, я обратил внимание, что вся мебель уже стояла на своём месте, что вешаю вещи, как обычно на свой стул, возле моей кровати. Вообще все теперь было практически так же, как и раньше, там в нашей старой квартире. Слышу на кухне. Мама уже не сердито, но как оно по-Русски называется?.. Эээ. О! с усмешкой:

– Он бы лучше тут помог, если сил девать некуда.

Я, сейчас, не хотел об этом думать, что они меня в герои записали, когда я на самом деле трус, но не мог не думать: «Как я сегодня драпал! Трус! Скотина! Заяц!» И такая досада и злой, на себя злой, но еще больше злой, что они там думают, что я драчун и боец, когда на самом деле я сыкун и… Сердито подтянул трико до пузяки. «Все! Завтра дерусь! Точно! Всё! Это теперь никак!»

В комнату зашел отец, открыл ящик шкафа, достал оттудова банку. Жестяная круглая с крышкой. В ней всякого барахла и мелочевки: катушки ниток, пуговицы, иголки, значки, гайки, скрепки и еще всякое. Раньше любил в нее играть. Достану и все думаю – сейчас буду рыться и найду что-то такое – сокровище или золотую монету, но каждый раз перерывал и видел одно и тоже барахло и конечно ни монет, ни сокровищ. Отец вынул из нее катушку ниток по цвету моих штанов и иголку. Хлопнул меня по плечу и обратно к маме на кухню.

Сижу со стыда и досады глаза в пол, только что не плачу. Это ж он воина хлопнул – похвалил… Всунул нитку в зад иглы. Шью. Шить – я умею! Меня отец научил – как быстро и правильно стегать. Заштопал быстро, крутанул на пальце узел, затянул до упора. Готово! Свернул голову на бок. Они портные зачем-то все так тоже делают. Глянул, вроде ниче – чики-чики! Ну, неплохо! Шва почти не видно, ну, если только совсем в упор. Иголку в катушку, катушку в банку, банку обратно в ящик, штаны на стул.

Стал осматриваться по сторонам. Да. Вещи, мебель, паласы все совсем как там у нас было. Это они, пока я в школе, мама с отцом пораньше с работы и все расставили. Отец собрал сервант, шкафы, обеденный стол с гнутыми ножками. Опачки! На столе увидел белый квадрат газеты. Я быстро кинулся к нему. Бумага еще гладенькая. Свежий выпуск! Наверное, отец по пути с работы. Все это время, что я вертел головой и узнавал признаки прежней жизни, тоска моя за все то, что я сегодня пережил, эта противная тощища, которая прищемила где-то и все тянула, тянула, она вдруг улетучилась при виде газеты. Отпустило. «Га-зе-та – 3. Шах-ма-ты – 3!» Пролистав впопыхах новости, политику, по пути морда какая-то в очках на полстраницы, но я торопился мимо них только к одной нужной странице, перевертывая все эти не нужные, а они все гады как назло заламывались, тормозили меня. «Отец все это, всю эту скукотищу смотрит, читает, а надо мной шутит, что рыбак… М-м! Рыбаловка в тыщу раз интересней, чем эти лысые пузыри в пинжаках, но ему скажи такое… О! Вот она! Та самая!» Аккуратненько вытаскиваю нужную мне страницу. Там ребусы, загадки, анекдоты, дурацкий рисунок, кроссворд – всякая шушель, но на самом краешке есть она. То что надо мне – шахматная задача с картинкой доски и фигур в диспозиции, а под ней решение предыдущей. Прошлую я профукал. С кухни слышу мама:

– … накладные были у них…

Нашел листик тетрадный, карандаш, резинку. Теперь наоборот мама что-то говорила понятное, а отец только – Бу буб бубубу

– … у них на балансе не было!

– …бубу бу…

Но я уже не здесь, я уже на шахматной доске, на поле боя. Стал думать, водя карандашом вензеля, выстраивая ходы в комбинации. Часы на серванте тикают. И который раз прокручиваю пешки, слона, Ферзя и голый Вася! Не вижу линии! На каждый мой ход есть отмычка. От злости даже вспотел. «Тупой что ли?!» И тут еще на! Вдруг выскочила рожа Рыжего, как он лыбился. Он и все эти, что были там сегодня, и Лысый, и шкет Сеня, Саня, Соня… как его там? Все тоже залыбились: «Керасинов! Тупой дебил!» В голове зашумела школа, все их рожи, а перед глазами задача. Не могу! Не бельмеса не решается! Весь лист тетрадки искучерявил карандашом и ноль. В кухне зашипело, вкусно запахло жаренной картошкой с колбасой. Плюнул на задачу. Захлопнул газету. Потом!…

За ужином чудеса! Мама смеялась, отец много говорил про Палыча, про Зил:

– Честное благородное! Пока на него матом, он не едет…

Мама смеясь накладывала в тарелки

– Я тебе говорю!…

Они то оба веселые! А я мордой в тарелку. Спросили только:

– Ну что? Как в школе?

«Как?! Как?!» – это я про себя конечно «какал», а вслух, что:

– Да нормально все. – что пятерку по математике (которая тройбан карандашом) и класс хороший. «Хороший!» Ага! Все – гады! Думал шахматы, отвлекусь, а теперь стоя уже у раковины, моя посуду (сегодня я дежурный по кухне), мою, а в голове болото. Сейчас пойду уроки. Я, конечно, вторая смена, но всегда все с вечеру делал, чтоб утром свободным. Вот сейчас уроки, а завтра хоть не просыпаться. «Не хочу я в эту дурацкую школу. Не, я не трус! Обязательно драться! Но просто не хочу вообще я там учиться.»

ШАХМАТЫ

Уроки сделал побыренькому. Ничего сложного: две задачки, упражнение с подчеркушками и прочитал эту скукотищу про «Чука и Гека». И опять к задаче, уже не из интересу, а из одного тупого упрямства развернул газетные листы и сердито вперился в нее глазами. Я играю за белых. Так? Так! Я как-то всегда за белых лучше играю, особенно люблю начинать линию через славянскую защиту, там есть хорошие выходы. «Думай, тупая башка!» Но сейчас наново увидев загадку, я вдруг прозрел. Вот оно – намотано! Тут же проще простого! Сразу повеселело всё. Из тупого барана, я вырос в мудрого полководца и тут на доске я решил, что эта задача, это как мой завтрашний день. Точно! Рыжий, все эти скоты они играют черными, а я белыми. «Щас я их!», – и теперь уже зная решение, я тут как-то развеселился. «Я – стратег! Я полководец! Я и только я знаю, как оно все завтра должно случиться. Значит, из условия задачи его первый ход конем F5D6. И тут этот его первый ход значит, он подойдет ко мне и рассмеется, начнет ржать, что вчера как-будто бы я текал от него. Скажет – Трус! и в общем все такое, и все будут тоже смеяться. Это был его ход конем, но этот ход меня ни капельки не напугал. На это я ему отвечу белым офицером D3H7 Шах! – это значит, что я шагну к нему навстречу впритык и толкну его прям в грудак сильно, что он от неожиданности свалится на землю и заохает. А они все забоятся, затухнут, и станут зырить на меня. Рыжий, конечно, попытается встать – король G8H8, попытается избежать моего сокрушительного наступления, но я тоже не дебил дам ему хорошего пендаля, это офицером H7G6. И еще раз пендаля – шах ладьей! Вдруг с фланга выскочит его лучший друг Лысый – Ферзь D8H4 и загородит собою короля Рыжего. Этот Лысый по шпионски нападет на меня сбоку, но я все видел и готов, я вижу всю ситуацию, слежу за всеми возможными вариантами ее развития. Опачки, как я умно завернул! Это я откудава-то из новостей наверное запомнил. Но Лысый только подсунется, а я его кулаком по репе – ход ладьей H3H4. Двину, получится кулаком не по Рыжему, а по Лысому. Со всего маху! Прям в нос – На! Лысый конечно тоже свалится на пол схватится руками за свою носяру. Кровь, все такое. Разревется, как баба. Рыжий не может встать, я его буду пинками и тогда ему останется только кувыркаться по полу H8G8. Дальше он будет вилять башкой туда- сюда, пока я его буду дубасить сев на него сверху: ладья, ферзь. В конце концов – ферзем H3H7 поставлю ему мат. Это левым кулаком прям в зубы. Победа!…»

Я даже вспотел от радости. Гордый собой, своей победой, тем что отныне с тираней Рыжего было покончено, я разделся, лег в кровать и стал все оставшееся время читать Купера. Уже перед самым сном, вдруг задумался про того старика. В голову внезапно зашла мысль: «Старику надо было взять с собой мешочки с табаком. Табак и чтоб с перцем. Точно! Табак + черный перец. Да это было бы лучшее средство отпугнуть акул, баракуд. Пару мешочков под брюхо марлина. А остальное рассыпать частями по пути пока плыл. Но не знал он, не додумался захватить табак и перец. Вот если я когда-нибудь так же один в лодке в море поймаю здоровенного марлина, я конечно заранее все возьму и перец, и табак, и в зубы Крысе Степановне…»

В этих поплывших раздумьях меня накрыло сном.

ОЖИДАНИЕ И РАЕЛЬНОСТЬ.

Эти шахматные победы над Рыжими и Лысыми на листе газеты – это конечно все красиво, но это рассудочная злоба. В драке ей нет места. В драке гораздо важней – звериные инстинкты. Правда, я тогда еще об этом ничего не знал. Шахматная победа над ними, как из подборки парных фотографий – «Ожидание» и «Реальность», где вся хохма заключается в их чудовищном несоответствии друг другу. Я в тот вечер мысленно нарисовал себе первую – «Ожидание», когда я весь такой храбрый, дерзкий, сильный, ловкий воин-боец смело вступаю в неравную схватку с моими одноклассниками и одну за одной одерживаю победы. Но на следующий день нарисовалась вторая картинка, которая «Реальность». По пути в школу я был еще полон решимости, но зайдя в класс, я как-то сразу весь стушевался, весь затих и сник. Они одними глазами всего меня смяли и скомкали. Из вчерашнего льва вечером, сегодня днем я снова обернулся в трусливого барана. Последний звонок, и вот я опять бегу. Бегу и сам чувствую весь этот невыносимый позор своего положения, но ничего не могу с собой поделать. Ни вызова, ни драки, а опять только одно трусливое бегство между домов, заборов, мимо деревьев, прохожих… Меня травили и гнали, а я со всех ног драпал – виляя, петляя, уворачиваясь от камней. «Н3Н7 МАТ»! Ага – получи! И я даже чувствовал сейчас во всем этом моем позоре какое-то злорадство! «Н3Н7! Мат! Н3Н7! Победа! Герой! Сила!» – так сам себя распаляя, своим позором, я сейчас сверкал пятками. Но и это еще не самое дно. Самое постыдное было то, что в сердце, которое колотилось как барабан зайчика, в самом-самом, самом дальнем его уголку, теперь сияла некая подленькая радость. Я радовался тому, что вчера все здесь вот обошел и знаю теперь – что, где и как. Знаю дорогу, которая короче и безопасней для моего стрекоча, а главное больше не заплутаю. И сейчас я несусь и сам чувствую, как что-то такое подгнившее, радостное греет меня где-то там на самых дальних задворках моего Я. Что – вот этот дом я теперь знаю, пробегу его, а за ним надо повернуть налево, а там до конца, до перекрестка. Несусь и радуюсь, что сегодня я бегу правильно, что не потеряюсь, как вчера…

Так началась моя беглая жизнь. И на следующий день бегу и через. Я уже привык к этому. Быстро привык! И я уже дока в этом, уже совсем мастер – как слинять? Радостно, что все теперь мне знакомо и даже к свисту пообвыкся и к ихним сапогам в спину, и к булыжникам, иногда прыгающим там-сям, обгоняя меня по асфальту. Ниче так! Я – нормалёк! Сзади свист:

– Стой щука!

А я – нормалёк, я бегу. Свист:

– Стой гад! – и пара камней справа скок, скок, скок.

– Пацаны! Вон туда, туда его! Пацаны!!! – а мне плевать, я спокоен на это, у меня есть скорость, она у меня хорошая. И где-то спустя неделю такой жизни в бегах, я как обычно бодро чесал и оставалось уже совсем немного, до того, чтоб окончательно оторваться от них, как вдруг меня ослепила жгучая боль в левом ухе. В него со всей дури саданул хороший такой, увесистый булыжник. Я вдруг задохнулся от боли! Как карась стал ловить воздух ртом и тут случилось непоправимое. Оглушенный болью, я потерял ориентир дороги и на всем бегу запнулся, полетел и грохнулся, растянувшись на асфальте.

– Пацаны! Шкура! Бей его!

Я едва успел приподняться на карачки, попытался встать, когда меня несколькими пинками сзади уложили обратно в пылюгу асфальта. Они со всех строн стали месить меня ботинками: по бокам, по голове, по ногам, по ранцу и в локоть тоже прилетел пендаль, потому что голову я машинально закрыл рукам, и локти торчали. Кто-то болюче саданул по плечу, рука сразу отсохла. Я лежал в грозовой туче, где молнии боли с нарастанием сменяли одна другую. Ни о чем не думал! Только вспышки боли. И сколько времени они меня метелили? – я не знаю. Вечность или сто вечностей? – когда где-то, кто-то вдруг не рявкнул хриплым басом:

– А ну!!!

– Пацаны! Атас! Дворник!

Меня еще раза два пнули, а потом они все разом рассосались, и я остался один – лежать на асфальте. Не открывая глаз, я лежал на нем, жестком и пыльном и первое, что было – это радость. Да радость! Я радовался! Радовался, что они перестали меня бить, и что я теперь свободен. Свободен от них! Я лежал сейчас почти счастливый! Больше не бьют и боли больше нет. Хотя, нет – вру, есть боль, но только та, что со мной, но я могу ее не видеть, она маленькая, она такая маленькая, что ее почти что и нет. Главное это то, что ушла та другая большая боль, та, которая прилетала с каждым новым ударом ботинка. Я от нее избавился, ее больше нет, ничто меня теперь не мучит. Я могу теперь просто лежать, вот тут на тротуаре и радоваться, что лежу, и не бьют. А если не бьют, то можно лежать хоть сто лет. Спокойненько лежать и радоваться. Но все-таки было что-то такое, какая-то заноза. Что-то такое, что все-таки мешало мне, что-то назойливое, как наглая гадская муха. Я стал прислушиваться к себе. Боль? Нет, не она. Та боль, что сейчас, я к ней уже привык и свободен, нет не она. Мысли? Нет, не то! Мыслей тоже никаких особо сейчас нет, я ни о чем сейчас не думаю. Я радуюсь, что лежу на асфальте. Он даже теплый и совсем не такой грязный. Звук! Да точно! Точно мне мешал радоваться звук. Это вот: «Шфить! Шфить! Шфить!» Мерзкий такой! Как пилой голову: «Шфить! Шфить!», – и опять: «Шфить! Шфить!» Совсем уже рядом, совсем уже близко: «Шфить! Шфить!» Зачем оно тут! Шфить! Шфить!!! и чей-то голос:

– Долго валяться будешь?

«Голос тот самый хриплый, который их прогнал. Дворник! Я уже слышал – они его. Да это он их, они тоже кричали, что дворник, но я сразу про то забыл тогда. Забыл, что дворник. Откуда это паршивое – «Шфить! Шфить!?»

– Они тебя лупят, пока ты бегаешь.

Шфить! Шфить!

– Сопляк! Привык за мамкину юбку прятаться!

Я вдруг весь разозлился, даже глаза открыл посмотреть на этого дворника. «Откуда такой умный высрался? Чего такой умный улицу подметает? Чего вообще он знает обо мне! Че лезет со своими советами! Я его просил?»

– Шфить! Шфить! – совсем близко, под самым ухом – Шфить! Шфить!

И вдруг меня выдернуло вверх жесткой ручищей.

– Вставай, сопляк! Хватит нюнить! Себя жалеешь? Я бы такого сам отпи***л! Размазня.

От злости моя голова стала наливаться свинцом, застучало в висках и затылке и вдруг, как разболится! Вообще, сейчас стоя, вся боль как бы тоже разом поднялась вместе со мной на ноги. Стою. Этот, уже шфистит своей метелкой в конце дома, а я все стою. «Если метелка – циркуль, то этот дворник – пыльная точка в центре. Точка! Точка – это почти ничего и Витек дурак, и его папаша дворник! И вообще – никогда не буду дворником!» Звуки машин, птичьи звуки, шумы городского моря сейчас больно вонзались булавками в голову. Я впервые как-то задумался, что теперь оно всё то, что сейчас болит – это всё я! Я весь! А раньше я этого всего себя не замечал и ни разу не думал обо всём себе, что вот оно всё у меня есть. Совсем не знал, что меня так много! Но сейчас это всё моё, везде болит!

Кое-как отряхнулся. «Япона борода! Штаны! Опять?!»

На них была мазёвая дырень! «Надо домой побыренькому – замыть все, заштопать, чтоб родители…»

Шагнул и тут прогремел новый выстрел боли. Коленок! Вся та боль, которая казалась ОГО-ГО! оказалась фиглем по сравнению с коленком. Я его видать со всего маху шарахнул! Но с силой, стиснув зубы, надо идти. И кое-как я поплелся. Первые шаги не ахти, но потом приноровился – опираюсь на зашибленную ногу, как на костыль и резко:

– Ать! Два! Ать! Два!

Короткий, быстрый шажок сначала на костыле и потом длинный шаг здоровой ногой.

– Ать-два! Ать-два!

Иду стиснул зубы, ругаюсь, бормоча под нос все сапоги. Мне теперь плевать! Сапоги теперь можно – вся жизнь моя тута, здесь – один большой сапог! И со мной дружно зашагали в ногу целые дивизии сапогов:

– Ать! Два! Ать! Два!

«Город Калинок этот… – сапоги, с кучей домов… – сапоги, школа… – самые отборные сапоги! Крыса Степановна и мои однокласснички… – самые-пресамые сапоги!»

– Ать! Два! Ать! Два!

Бордюр… Шагнул с бордюра и от боли в глазах шарахнула молния. В этот момент я как раз о классе своем новом думал и в них во всех с этим Рыжим и Лысым, я зло насапожишничал автоматной очередью. И еще я был сейчас на кого-то обижен. На кого? На кого-то безликого, который самый виноватый со всеми этими своими разговорами, правилами, что «Только один на один!» и про честность, про «Лежачего не бьют!» Я до слез сейчас обижался на него незримого за всё это, за то, что оно все это вранье и НОЛЬ! «В жизни все эти правила ничего не стоят, ни шиша они не стоят, когда скоты. А в классе у меня Ать! Два! Ать! Два! – одни скоты и в других – Вэшники, Гэшники, Жэшники такие же скоты! Ать! Два! Ать! Два! Нету никаких правил со скотами. Они бьют, потому что хочут, потому что сильней и их много и чего там вся эта правильная фигля? Эта жизнь со всеми этими индейцами, дуэлями, про кодексы чести, героев? Поначитался – Лондоны, Риды, Куперы всякие… Понаписали… А где у них Крыса Степановна? Мм? Нету! Она в жизни есть, а у них нету и такого гада Рыжего тоже нету! Она, Ать! Два! Она, я знаю, она с ними за одно. Писатели! Фигня все это! Со скотами ничего оно не катит. Ать! Два! Да любой Майн Рид или как там его? Гада?!… Лондон, все на бумаге такие все смелые, а толпой на них? Сразу в штаны наложат, когда их толпаганом. Это им не в бумагу писать. У толпагана нет чести и доброты ни шиша. Они уже не человеки, они скоты, стая. Сила! Ать! Два! Ать! Два!…»

На подходе к дому, стало совсем тяжко! В голове роились мысли. Как же мне быть дальше? Пугала перспектива времени. Завтра, послезавтра, через месяц? Неужели это все будет вот также одинаково? Таким же как и сегодня? Может убежать из дома?…

Еле как доплелся до подъезда. Лавочки. Бабка какая-то на меня уставилась. «Чё уставилась! Старая ведьма! Не зря вас сжигали! Ать! Два!» Зайдя в подъезд подошел к лестнице и понял, что это будет самое трудное. Подвиг! Сейчас с таким коленком подняться на четвертый этаж. «Почему мы не живем здесь на первом, как раньше? А я здесь вообще не живу, я здесь только мучаюсь! Но надо, надо успеть до родителей. А как гладиаторы мм?…»

ЭВЕРЕСТ

Четвертый этаж! Я заглянул вверх в пролет между перилами. И коленок! Он, гад, тоже увидев эту высоту лестниц, как назло сразу стал весь такой болючий, зараза! Зашипел на него от злости. Стиснув зубы, вцепившись в перила, я начал подъем. «Нога-костыль, значит-ца первым на ступеньку.» – дернулся вверх и от боли вылетел сапог чуть не криком. «Нее… Не катит! Так – никак!» Надо по-другому, лучше сначала на костыль упор и резко заброс здоровой ноги на ступеньку и на ней вверх.

– Оп!

Поднялся с горем пополам. Пошло дело! Ступенька за ступенькой. В висках монотонно стучало сердце: «Пум Пум!» Ступенька за ступенькой, голова раскалывается, ухо горит, в горле пересохло. Ссс… Потрогал коленок – горячий. «Пирожки можно жарить. Еще ступенька, квартира номер восемь – денег просим. Так? Так! Так? Так!» Как старый хрыч, старый пердун, подбадривая себя «так-таканьем» – шамкаю по одной ступенечке, держась за перила. Сам с собой:

– Главное чтобы моих дома не было!

Мучило еще смешанное чувство стыда и тревоги, тревоги даже больше. Не, тут не тревога, тут – страх. Вот – самое что меня мучило. Да я все думал: «Вот сейчас я подымусь. Да! Я это сделаю! Как бы больно оно сейчас не было, я это сделаю. На это у меня хватит характера, упрямства.»

– Тебе бы Рыжему в пятак характера! Эээ!

«Но самое будет, если уже кто-то дома, то мне капец… Всё, про всё придется. И как бегал, и что трус, и… Смотреть будут. Все. Мама жалеть, а… А Отец? Пад-пал-ков-ник! и такой паршивая овца сын. Трус! Сыкло! Не дрался! Даже в зубы никому там. Сразу чухнул! Вот что самое! Позор! ПО-ЗОР! Он, если как Бульба лучше бы застрелил. Эээ… Опять одна болтовня. Книжки! Все у меня из книжек. Там одна писанина. Где бы такой Тарас был?» Тут мысль опять откуда то, что – хуже всего, когда зовут Тарасом, а для девчонки хуже всех Инна. «Виталик так сапог шифровал всегда, когда кого посылал -Ин на! Где теперь эти мои друзья? Тоже все скоты!»…

Еле как заполз на третий этаж и пролет, пролет на четвертый. Здесь, дверь была одна красная. Больше половины прошел! Даже обрадовался! Осталось совсем немного, я стал вышагивать бодрей.

– Ать, два! Ать! – и костыль – Два!

Здоровой ногой наверх. «А если уже дома? Ох! Как же больно! Ать два! То, тогда лучше вообще не идти. На улице спать? Дурак что ли?!»… Кое-как, доковыляв, я стал прислушиваться горевшим ухом в дверь, она приятно его захолодила. Стою, затаив дыханье, слушаю, но внутри тихо – ни звуков, ни голосов. Уже было обрадовался, и тут откуда-то другая мысль по лбу: «А завтра? Вот насчет завтра, что делать? Завтра как? Коленок не пройдет.» Он сейчас, гад, вообще болел один за всех. Я уже и забыл, что меня лупили по другим местам: башка, бока, ухо, плечо всё забыл. Сейчас был только один коленок! «Как же больно!» Тоска – тощища! И тут новая мысль – спасательный круг, стоя перед дверью, в конец отчаявшись, меня осенило. Наверно, так огорошило в свое время Архимеда, когда он выскочил с голым задом из ванны, закричав – Эврика! И у меня вдруг тоже Эврика! «А не пойду я завтра в школу! Родители уходят рано на работу, мне во вторую смену. Кто узнает? Ну, просто отлежусь на лечёбе, так сказать. Мне залечиться надо, а то труба. Завтра в школу никак нельзя.» И я вдруг даже заулыбался. Так легко стало! Выход есть! И, главное – нет больше самой главной тревоги. Я потому полз так медленно, что это оно меня придавило – это мое «завтра». А теперь – Выкуси! Я завтра вот буду цельный день дома. И такая радость в раз накрыла, что впопыхах уронил ключ. Карячился потом, как пьяный старикашка – широко расставив ноги и держась одной рукой за стенку, но все-таки поднял его и, отперев дверь, уже не обращая внимания на боль, морщась и шикая быстро стянул башмаки. Поставил их у стенки. Еще быстрей стащил штаны и глянул на коленок. Ого! Кровяка засохла, но весь опух и синий. От того, что смотрел на него, он, гад в ответ еще сильней запульсировал болью. «Зараза!» Но тут я уже разозлился на себя. Времени было в обрез.