Стасик

Значит, готовился я к рыбаловке, когда услышал, что он (отец) пришел с работы на обед. Мне еще подумалось, что он раньше обычного. Обычно он наоборот запаздывал. У отца минута опоздания – наряд вне очереди, но это если я, а если он, то он конечно приходил как хочет. А мне ни на полсекундочки, если у него настроение еще злое, сразу как гаркнет. Как будто мир взорвется, если я опоздаю, но я уже ни че, я привык. И, вот отец в калидоре, что-то говорит маме и еще чьи-то голоса, голоса. Не знаю кто. Мама что-то с ними говорила. Потом голоса ушли, дверь бухнула, щелкнула. Осталися только отец и мама. И тут он распахивает дверь в мою комнату, заходит, я почему-то сразу подумал, но еще не точно, что может что-то не того:

– Антоха!

Смотрю радостный такой.

– Как дела?

– Нормально.

– Как в школе? – и зачем он спрашивал всегда, про школу, про мои дела, если никогда не слушал, что я ему отвечаю? Но я пробубнил, что:

– Да нормально все. По Русскому 4 получил. – почему я сказал 4? Я же ее вчера получил.

– А чё не 5? – но тут пронесло, он не строго спросил. Вдруг, хлоп меня по плечу. Рука железная, улыбается. Эээ! Да он пьяный.

– Держи, Антоха! Это тебе! – и отец протянул мне два

погона.

– Зачем?

– А ты посмотри! – я стал вертеть один – погон как погон и тут дошло. Там вместо привычной одной звезды, теперь горели золотом две. Он загреб меня радостно в охапку и обдал перегаром. Ну, так я и думал: «Точно, пьяный».

– Теперь, Антоха, я пад-пал-ков-ник! Понятно тебе?

Я по привычке хотел вытянуться в струну и что:

– Так точно, товарищ подполковник! – но мое плечо сверху придавила тяжелая, твердая ручища, и я не выпрямился и не выпалил свое дежурное «Так точно!» Тут даже не столько рука, а меня самого как-то сразу всего придавило, когда он сказал;

– Значит-ца слушай команду! Собирай свои вещи. Чтоб завтра к обеду все было собранно и запаковано. Слышишь?

Я кивнул.

– А потом на выход. Ясно?!

– Так точно товарищ подполковник.

Сказал почти шепотом. В голове у меня замельтешило: «Куда собирать? Зачем? Всё собирать что ли?» Я даже впал в ступор ничего не понял, верней я сразу все понял, но не хотел этого, не хотел, чтобы оно было ЭТО -Собирай вещи! – в моем случае значило только два варианта. Либо мы куда-то едем на отдых, но об этом я бы знал заранее и потом опять же школа. В учебное время я никогда никуда не ездил. Либо это значило, что мы совсем уезжаем, а это… Это, оно – конец! Всё новое – место, квартира, новая школа, новый город… и прощай моя рыбаловка в субботу. И самое! Прощайте мои вечные и самые лучшие друзья…

Настроение мое, мягко говоря ухнуло. Правда, оставалась еще последняя призрачная надежда, и я стал за нее цепляться, как за соломинку. Отец мне все это сейчас говорил по пьяной лавочке. Он редко был пьян. Так иногда по праздникам. Но, когда случалось, он почти всегда делал странные штуки. То 100 рублей мне подарит вечером, а утром заберет их обратно. То часы свои командирские, которые потом завтра застегнет опять у себя на запястье и не глядя на меня строго скажет: «Ну, ну! Мал еще!» То еще что-нибудь такое… А! Один раз мы должны были поехать в лес за грибами.

– Сын, грибы собирать любишь?

Конечно же, я любил! Хотя ни разу еще не собирал, но при мысли, что Я! буду их собирать, сразу весь просиял.

– Слушай команду. Завтра едем по боРРовики! Тут такие места! Ммм…! – и я конечно не понял, что значило это «Ммм…», но сразу весь загорелся. Полночи не спал все думал, что вот, как я буду с корзиной завтра шастать по лесу, искать эти самые чудо-боровики и со знающим дело глазом оценивать, что: «А вот это, это не боровик! Это какой то лжегриб.» Помню, накануне вечером побежал к книжному шкафу, достал зеленую большую детскую энциклопедию и долго всматривался в рисунки на развороте слева – «Съедобные грибы», справа – «Ядовитые грибы». Чтобы завтра отличить тухту от настоящего. Смущал только желчный гриб. Как я на него внимательно не таращился, не рассматривал, даже лупу достал, но никак не видел – в чем разница между ним и белым боровиком? Название только разное, а так… В итоге плюнул и сам себе внушил, что, как только встречу, сразу пойму – где какой. За один вечер я стал грибоведом. И, конечно утром я никуда не поехал… С утра отец ушел, как обычно на службу. И ни слова, ни полслова про грибы.

И вот, сейчас вот, вспомнив теперь это, я цеплялся сейчас за соломинку того, что я точно знал мама всегда мечтала – как бы побыстрей перебраться из нашей, как она говорила «дыры» из нашей Тмутаракани куда-нибудь в город, поближе к центру, а еще лучше в Москву. И что может быть отец сейчас навеселе сначала наобещал ей, а потом и мне сказал тоже самое, что вот, дескать, теперь он падпалковник и теперь-то мы уедем отседова.

Мама почему-то ненавидела наш военный городок. Все здесь ненавидела. Ей хотелось города, большого города. Она ничего не понимала ни в рыбаловке, ни в шататься по берегу. И, вот я цеплялся за эту последнюю мою соломинку в надежде, что: «Ну, сейчас вот, отец мало ли чего мог сказать? Навеселе. А завтра с утра он как обычно поедет на работу в гарнизон, в свою часть с той только разницей, что теперь каждый солдафон будет приветствовать его, будет брать под козырек и: «За жа-ю то-варщ пад-па- ко-ник!» – когда еще вчера он выпаливал – «За жа-ю то-арщ ма-ёр!» Отец любил это показывать мне. Вот, какой у тебя отец – ни хухры мухры! А я сейчас наоборот очень жалел, что он подполковник, а не дворник. Я завидовал, всей душой завидовал сейчас Витьку. Вот у него отец дворник. Работает здесь, всегда будет здесь работать, живет здесь и будет жить и никуда не уедет. И Витек каждое утро на выходных может ходить на рыбаловку. Потом опять же у него всегда есть солома для самострелов, которые из катушки и резинки. Солома! Нам обычным пацанам негде было ее. Удача, если щипнешь из метлы потихоря, а Витек, гад -На бери!… Везуха! С таким отцом. А мне… Ээх… Мне теперь одна дорога. И куда? Куда я теперь поеду? Не знаю я куда!

Я тяжело вздохнул и рыбаловка в эту субботу ээх… Чувство безнадёги и, и только бы не заплакать. Не плакать! Не плакать!!! Я стиснул зубы и не плачу и только этим сам себя утешаю, что я теперь не какой-то соплентяй восьмилетний, а что мне девять, почти десять лет. Я – мужик и не плачу! И что любой другой на моем месте конечно бы разревелся, когда суббота и больше не будет рыбаловок и ничего не будет… Обида, а я не плачу!

Дал себе зарок – маму ни о чем не спрашивать, вытерпеть до завтра. А вдруг, правда, все это – так, болтовня только? Загадал – вот стерплю, не спрошу сейчас и так оно и окажется, как я думал.

Вечером мне никто больше ничего не говорил ни отец, ни мама. Они все как обычно. Хотя что-то сказали, про какую-то бумагу, отец утром должен был получить какую-то окончательную бумагу с переводом, и они сейчас молчали – боялись сглазить. Это я потом узнал. Отец на радостях проговорился мне, но все еще висело в воздухе. Вечером, я всего этого конечно еще не знал и не видел, не замечал их общего приподнятого настроения, затаенного торжества, проглядывавшего иногда – и маминого мурлыканья, и этих ее улыбок на отца. Я все думал о своем: «А вдруг? Вдруг, оно все понарошку? Как с грибами и винтовкой?» – я бы так обрадовался! И я тоже затаился молчал, загадав не спрашивать сейчас, чтобы завтра все осталось по прежнему, чтобы мы всегда жили в этом моем городке, а не куда-то там…

Но, утром, продрав глаза, последняя моя надежда лопнула мыльным пузырем, когда увидел маму, которая стоя на табуретке доставала с антресолей какие-то вещи, какие-то тюки, кипятильник, веревки и при этом каждый раз легко спархивая с табуретки на пол, ловко укладывая все это в пасть чемодана. Этот обжора лежал посреди комнаты, жадно разинув свою бегемотную пасть с двумя зубами защелок, а мама весело кормила его. Он глотал наши вещи, все под подряд. Ненасытный гад! В него много что можно было засунуть.

Я сел на кровати и понял, что вчера отец в первый раз по пьяной лавочке говорил все-таки правду. Чемодан все глотал, и глотал, и глотал. В него полетели уже вещи из шкапа: майки, рубашки платья, штаны, отцовский пинжак, мамины туфли, а это значит, что мы действительно куда-то переезжаем. Капец рыбаловке! Теперь мне остается только собрать все свои сокровища, не забыть ничего, попрощаться с моими лучшими и вернейшими друзьями и не плача, потому что я сейчас еще сидя на кровати еще в трусах, еще здесь дал опять себе зарок, что я и сегодня тоже не буду плакать. Мокрое дело не для меня! Но первая мысль сейчас которая не о вещах, марках, значках и фантиках Дональда. Первым очень захотелось увидеть своих друзей, попрощаться со всеми, а уже потом после собируся, и мы поедем в новое место. Мама что-то напевала себе под нос, видимо в отличие от меня, у нее было очень хорошее настроение. Она была очень веселой.

– Проснулся? Иди умываться, смотри только на пол не наплюхай как вчера. Давай быстрей! Я тоже не завтракала.

Я нехотя поплелся, остановился возле нее:

– Ма! А куда мы? Мы правда уезжаем?

– Пы-равда!

В голове мелькнуло и зачем она всегда так говорит, «ПЫ-равда!», «ХА-роший!», «ЧУ-десно!»

– Мы поедем в Калининград. Позавтракаешь потом напомни, чтоб я из кладовки… – но я не понял, что там из кладовки, включил воду и стал чистить зубы.

Завтрак манная каша с желтым пузырем масла. Вычерпнул его потихоря ложной и быстро, пока она не видит, смыл это масло в раковину. Масло, молоко – самое противное что есть! Поел без аппетита и конечно забыл про что-то там в кладовке, которое она просила напомнить.

Сейчас я сел у себя за столом, открыл и долго смотрел на карту, обыскивая ее глазами – где этот Калинкинград? У черта на рогах где-то! Весь Дальний Восток обыскал – нету, Сибирь, Урал, Таджикская ССР, Сахалин – нет его гада! Ни в Латвийской ССР, ни в Польше, ни на Аляске – нет его. Но когда добрался по второму кругу до Московской области, я наконец-то увидел этот кружок Калинкин и сразу все понял. Понятно почему мама такая радостная. Вот он – кругляшок Ка-лин-кин – 3. От него до Москвы два шага Ать! Два! и Москва. Москва – это же мамина мечта. Москва! Москва! Чего там такого? А мне он этот Калинкин сразу не понравился своим кругляшком. Какой- то город Калинок-малинок. Я нарочно читал его неправильно. Я не хотел называть его Калиниградом, а оно куда едем – город Калинок, который одни какие-то ягодки-цветочки. Что мне там обычному рыбаку делать? Там наверное и реки нету… Хотя нет. Вот какая-то Клязьма, Клизма. Ну и что, что там река? Но это же не та река, которую я люблю – не моя река, где есть мой везучий бережок и… Эх… Значит, едем. Я закрыл карту и стал укладывать свои сокровища в сумку с сердито насупленными бровями. Да! Что такое манатки? Витьку мама егошняя вечно ругалась: «Иди собири свои манатки!» Почему говорят манатки? Не хочу я их сейчас! Потом все соберу. Надо сначала друзей…

Бросил сумку, побежал обуваться. После яркого солнечного света в комнате в темном калидора, кое-как впопыхах обулся. Эээ! Не на ту ногу!.. Потом! Сначала надо с Витьком и Виталиком попрощаться.

Бегу по двору, как на зло нету их нигде, чего-то в уме придумываю – что скажу им и как они чего ответят и разревутся. Будут уговаривать меня, чтоб я остался, а я стою и не плачу…

Вон они! В конце проулка стоят. Рванул к ним со всех ног. Смеются, это потому, что не знают еще ничего.

– …у нее из носяры! Отвечаю! Ха ха ха…

Смеются! и им сходу выпалил:

– Я уезжаю. В Калини…

– Из носяры?

– Ага! Я ей как забуздырил!

– Ха-ха-ха-ха!!!

Не слушают меня. Я даже разозлился! Я вот сейчас прибежал к ним с бомбой, что сегодня же я УЕЗЖАЮ! А они ржут про какую-то носяру. Витек руками машет

– Ленка…

Чего им эта толстая дура? и ржут оба.

– Пацаны! – я стоял еще с одышкой. – Пацаны! Я сегодня уезжа…!

– Ха! Ха! Ха!

– Я попрощаться!!! Навсегда уезжаю!!!

– У нее пузырь, сопля! А я ей… – и Витек, как дебил махнул рукой.

– Ха-ха-ха!!!

– УЕЗЖАЮ!!!

– Ха-ха-ха!

– Уроды! – я даже вспотел от злости. Стоят, ржут, ни шишки не слышат, что я им говорю. Вот тут я действительно чуть не заплакал, но уже со злости. Я изо всех сил бегу, им по марке приготовил, вот – в кармане. Вечером еще в подарок и на память, а они, как дебилы: «Носяра!!Носяра!!!» – и ржут!!

Закричал Виталику в ухо:

– Я уезжаю!!! Уезжаю!!!

А Витек:

– Ха-ха-ха!

А этот дебил, Виталик развернулся и толкнул меня со всей дури. Я, я не ожидал и больно свалился на локоть. И, вдруг вместо плакать, такая злоба на этих дебилов!

– Ха-ха-ха! – Виталик гад! Стоит, лыбится на меня, рожа вся ржавая, веснушки по всей роже и изо рта по жизни воняет и как дебил стоит ржет. Оно само как-то, не знаю откуда оно вдруг. Я вскочил и сильно сжатым кулаком с замаха саданул его со всей дури в пятак, а Витька коленком в бочину. Я еще куда-то успел их ударить перед тем, как все стали драться.

Виталик первый разревелся, когда двинул мне сдачу и попал в зубы. И из носа у него текла кровь. В общем, передрались напрочь я один против этих двух уродов.

Иду домой. Подъезд. Поднимаюсь по лестнице злой, губа как у негра. Вроде кровь больше не течет, локоть только ноет. «Попрощался»! «Друзья»! Скоты это, а не друзья!

После этой драки в первый раз наверное тогда смутно мелькнула у меня мысль, что вся эта дружба, когда «плечом к плечу», «спина к спине», «друг за друга горой», все это дело случая. Вчера скажем – Да! и спасет и выручит, а сегодня оно все может измениться на сто раз. Сегодня он тебе сам может подставить ножку. Потому что сегодня все иначе и по сути вся эта дружба одна бадяга. Либо симбиоз – «ты – мне, я – тебе» грибы и дубки, но тогда оно не дружба, а взаимовыгодное делопроизводство с поболтать промежду прочим. Либо бывают искренние порывы сердца на необъяснимом, без рассудочном приятии, но такое также быстро тухнет, как и вспыхивает. И странно, сейчас мне было даже легче, тем, что передрались. Мне даже стало как-то спокойней на душе и со злобы мне не хотелось больше плакать.

Мама с порога:

– Это ты где? – но не ругала. Сказала только, что я «Как всегда!» Подошел к столу, вытащил альбом, сунул марки обратно в линию. Красивые две: «Соборная площадь в Риме» и «Тарас Бульба», специально этим уродам нес…

Позже, в обсоцсетях, набрав в поисковике их фамилии, имена, клички узнал, что Витек стал каким-то мелким подначальником подотдела в гор. управе Углича. Доступ к страничке ограничил, видимо от нежданных родственников с челобитными и старых друзей. А про Виталика узнал только, через общих одноклассников, что две ходки. Ха! Переплюнул меня! И вроде сейчас в завязке, нормально. Достоверно ли все это? Не знаю. Хотя какая разница? Сейчас, он где-то на Дальнем Востоке, женат и вроде жив еще. Запросов добавиться в друзья никому не стал. Какие мы теперь друзья? О чем сейчас можно с ними? Не о чем. А тогда было очень обидно. Хотелось сказать им много, но и ладно. Губа почти уже сдулась. Собираю вещи в свою сумку…

ПЕРЕЕЗД.

Потом был вокзал. Поезд. Скучнейший день вагонной жизни «в окно» и ночь почти без сна. Вспомнил еще, досада, что в пне у речки ножик забыл. Тощища! Поезд – Тыдын – тыдын! Тыдын – тыдын! На станциях фонари в глаза. Простыня чем-то воняла непонятным. И на рассвете почти не спамши, сполз перехватами на раскоряку со второй полки и увидел в окно его. Вот он этот город Калинок.

Слезли с поезда: отец – чемодан, мама – сумку. Говорильня вокруг, толкотня, гудки поездов, грохот железячный. Перешли над путями.

– Элей не лей! Элей не лей! – заорал теткин голос в патифоны на столбах. Чего она говорит? Ниче не понятно! И опять:

– Элей не лей! Элей не лей! – Кто ее тут понимает? Иду весь злой с сумкой. Прошли через вокзальный зал, здесь она еще громче заорала:

– МЭНЭЛЕЙ НЭЛЕ НАНА! МЭНЕЛЕЙ! НЭЛЕ НАНА! – несколько каких-то встали, сумки в руки и пошли. Видать эти ее поняли.

На выходе нас встретил пузатый шофер. Из носа волосы торчат. Отца встретить выдали служебную машину. Ух тыш! Волга! С оленем. Я на такой ни разу еще!

Ехали долго. Повороты улицы. Столько машин! Туча! У нас там машин вообще почти не было. Наконец-то нужный дом. Я это понял, когда свернули во двор и остановились. Серый 4, 5 этажей. Отец сказал: «Четвертый этаж».

Поднимаемся по лестнице, везде табачищем пахнет и темно 2, 3, 4 этаж. Квартира номер 15. Я посмотрел исподлобья на черную пузатую с белыми пуговками дверь. Вот тута теперь моя новая жизнь.

Зашли когда, полы заскрипели, пахло тапками. Голые стены, голые лампочки с потолка на проводах, трещина на белом потолке. Я пошел осмотреться. Все тут похоже, почти также как там у нас. Разница только – здесь было не 2 комнаты, а 3. Там где сейчас оказалась третья комната, у нас была стена. Целая лишняя комната! Хотя, какая разница? Квартира все равно служебная. Сегодня – наша, а завтра отца переведут и будет дяди Васина. Это все мама Витька хвасталась, злая тетка, что у них – Да! Квартира ихняя, а у нас ничего своего нет. У нас все служебное.

Хожу по комнатам, рассматриваю, скриплю полами. По стенке таракан пробежал. В два окошка улица: машины. Сколько их тута! У нас там машин совсем не было, а тут – целый мешок. Уткнулся носом в прохладное стекло. Возле окна сбоку росло высоченное дерево, там дальше аллея. Вид конечно лучше, чем раньше – на забор. На тротуаре вон тама лавочки, люди, кто сидит в шахматы что ли? Из-за спин не видно, кто то шастает мимо туда-сюда. Отошел от окна, пошел дальше по квартире. Два других окна во двор, ничего интересного, скамейки, качели, горка. Во дворе одни щеглы с бабульками. Даже смотрю на дерево, тут тоже было одно огромное – шалаш можно залезть сделать, но не хочу шалаш. Бабка какая-то вышла из нашего подъезда. Чего они все эти бабки – руки в боки?

– Эдик! Эээдик! – и совсем в горло – ЭЭЭЭЭДИК!!!

Я очень ждал, чтобы она от этого лопнула. Собаку или внука? У Витька был Эдик. Болонка. Вечно лает. Собака! Такая скотина! Выглянул посмотреть – не, не собака, мужик какой-то. Ушли, ругаясь, хотя и может просто говорили. Не, бабки они не разговаривают, они только ругаются…

НОВАЯ ШКОЛА.

В первое день в школу меня повела мама. У нее-то было хорошее настроение! Идем, показывает мне дорогу. Про свою новую работу что-то говорила. Комбинат или чего-то там, я не слушал. Мама у меня бухгалтер. Как она работает? Я ни шишки ничего не понимал из ее работы. Мне только счеты ее нравились деревянные, но ими она не считала, у нее Электроника была в розетку и цифры красным. Идем, значит, она показывает, что до угла того дома, потом повернуть направо, еще два дома, потом повернуть налево, потом еще раз направо и до конца. Мне оно без разницы! Иду – под ноги смотрю.

– Не шаркай!

Сто лет шли, пока в конце улицы не увидел эту школу. Относительно моих прежних расстояний, до этой школы было очень далеко. Раньше, там, до колонки и вот, а теперь надо переть полгорода. До этой, это половина города, где я раньше жил. Я рассеянно смотрел по сторонам повороты право, лево, лево, право чего тут запоминать? Я же не Сусанин, не в лесу.

М-м! Надо было запоминать! Это я потом понял, что дурак. Всегда надо помнить обратную дорогу! Право, лево, лево, право. Надо было четко знать – куда и где поворачивать! Дело в том, что тут как бы надо разбить немного тематически. Издалека. В каждой стае новичок – он чужой. Он должен либо доказать кулаками свое право на существование, либо его заклюют и он сгинет. У людей, в некоторых видах сообществ тоже самое, смотря, где и как: в армии сейчас оно – дедовщина, в царской оно было – цуканьем, в зоне те кто «упал», станут лохами и терпилами, а в школе это называется чморить нового. У животных оно в порядке вещей: инстинкт крови разрешает убивать чужака, если чужак сам в свою очередь не отстоит себя силой. У людей же оно преследуется и порицается, но все равно существует спокон веков. Я упустил это из виду. Совсем и не думал о таком! В моей старой школе было что-то похожее, но там все было совсем безобидно. Помню, Лёшке мелом спину заляпали и еще как-то налепили ему сзади листик «Пни меня!» Так, коленком пару пендалей дали и всё. Он даже и не обиделся. А здесь все оказалось по другому…

Поднялись в третий этаж. В калидоре новая училка навстречу:

– А это вы! (Это она маме) Ну, здравствуй, молодой человек! (А это уже мне) молодого человека забуздырила.

У этой училки на лице был центр тяжести, я бы сказал настоящий магнит: на щеке у носа торчала огромная черная бородавка, поэтому я сначала увидел бородавку, а уже потом всю остальную училку. Высокая, костлявая, некрасивая старуха. Я с трудом отмагнитился от ее бородавки и в пол, а они дальше с мамой про что то.

Стою, скучаю. Наконец звонок на урок. Я даже обрадовался ему. Любят они эту говорильню. Наконец попрощались, и она ввела меня в класс. Да! Учительницу звали Раиса Степановна и Рая открыла двери в Рай, который был ее классным кабинетом. И только я зашел, как сразу же поймал на себе, со всех сторон глаза и все нехорошие такие. Чего они? Уставились на меня, как на дурака. Чего?

Она прилепила свою костлявую руку к моей спине и нежно так подталкивала идти, приговаривая:

– Дети, познакомьтесь! У нас новенький. Антоша, Антон эээ К… К…

– Красильников – подсказал я ей.

– Антоша Красильников. Он будет учиться теперь в нашем классе.

Че-то никто не обрадовался, все смотрели зло. Я не встретил ни одного приветливого взгляда, ну, по крайней мере из тех, что смог перехватить. Раиса Степановна подвела меня к моему месту, сказала, что первым математика. Я отодвинул стул, достал математику, дневник, пенал и там всякое барахло: резинка, линейка, карандаш. Моя была третья парта, второй ряд, сел рядом с какой-то девчонкой. Девчонок в классе было мало. Повезло, не повезло – не знаю. Достаю еще зачем-то Русский. А! Математика же, не смотрю на нее. Тут все как обычно: «Дежурные? Кого нет?» – какой-то кучерявый выскочил вытереть доску. Вторым был Русский, я как-то всю перемену сидел, не обращал ни на кого внимания, но после чтения на перемене я вышел в калидор. Ж-па ныла сидеть. Стою возле стенки, смотрю на других, и тут подскочила моя соседка – две косички. Подскочила ко мне и быстро-быстро так дыхнула мне тихо-тихо:

– Они тебя после школы.

Я вытаращился:

– Чего после школы?

Она резко мотнула головой, зыркнула по сторонам глазами и опять шепнула:

– Побьют. Беги! Уроки кончатся – беги!

– Кто побьет?? – но она больше ничего не сказала, а скачками пропрыгала обратно в класс. Зыркнул ей вслед.

– Больнушка! – и уже громче – Дура!

Не понял я тогда, не увидел ее доброго сердца, ее желания мне помочь. Правда, она толком ничего не объяснила, сама со страху все по сторонам озиралась, боялась, что ей самой влетит за предупреждение.

Я пожал плечами, даже хмыкнул, нарочно храбро улыбнулся, на это ее «Беги!» И вроде, как на переменах все было тихо, мирно. Все орали, бегали, игралися в калидоре. Кто-то в лянгу, кто-то во вкладыши шлепали по полу, другие в догонялки, кто по кучкам стоят, разговаривают. Я, правда был один. Ко мне почему-то никто не подходил познакомиться. Ну и ладно! Я сам тоже ни к кому не лез, и меня никто из них не трогал и не бил. Я бы даже и забыл ее шепот, и вообще не стал бы переживать, что со мной должно что-то случиться, что они меня будут там бить или еще чего. Все как бы хорошо, если бы не те двое. Один рыжий, дылда-дистрофик с огромными ручищами, второй лысый, такой шкет: плечи широкие, кулачища большие, из-за этого квадратный какой-то весь. Они все время без отрыва следили за мной. Все время оба зырили на меня. Стоят, и зырят, и молчат. И как-то вот затылком я почувствовал сначала, а потом всерьёз стал думать, что девчонка может и не дура, что кто их знает – чего они хотят? И решил про себя, как только прозвенит последний звонок, вдруг они и правда станут бить? Решил, что надо бежать. К последнему уроку, который природоведенье. А! Не – еще два чтения. Значит, еще два урока, но беспокойство мое как-то росло все больше и больше. Да она не врет, я в этом убедился уже окончательно. Бежать! Училка кого-то спрашивала, кто-то отвечал. Я тоже ответил за умеренный климат в Европейской части России. Потом все сидели, писали в тетрадках, но я как-то сам, не знаю почему, я больше не думал об уроке, а следил, как они следят за мной. Почему-то мне стало тревожно. Ворона! Да точно! Она на ворону похожа, ходит по рядам и каркает:

– Тимохин, соберись! – или – Тишина! И Дум! Дум! рукой по парте. Кольцо у нее что ли? Звук такой, железякой. Эта ворона вела урок, а я выпал. Я внутренне готовлюсь. А к чему? Не знаю к чему. Чего они всё смотрят? Не, точно, если они толпой, то бежать. Сижу в классе, второе чтение подходит к концу последние минуты урока, в горле пересохло. Калгатня по классу.

– Тихо!

Этот, значит, последний в расписании. Раиса, как ее?.. царапает мелом половинку доски – домашнее задание. Все открыли дневники. Оно звук на голубей похоже, когда стайка крыльями, только тут страницы дневников. Все сидят, записывают с доски. У нас там не зеленая железная, а нормальная деревянная была коричневая. Все глазами туда, сюда, туда, сюда. Я тоже открыл свой дневник, а мысли нет чего надо записать, вместо этого уставился в окно.