Стасик

– …подчеркнуть сказуемые.

Мне оно сейчас до лампочки – рассматриваю улицу. Вижу: забор, сетка, там вон ворота, а дальше в заборе вижу – дырень. Опачки! Большая! Можно проскочить… Но, не, туда нельзя! Там дальше два длинючих дома, они меня там поймают – два пальца. Не, надо вон с той стороны, с той стороны забор был целый. Перелезу быренько. Опять же вспомнил, как однажды нырнул в дырку забора, там у нас, не глядя, зацепился и порвал кофту. Пес ее знает, как тут эта сетка торчит? Еще зацепит и… Не! Надо вон туда бежать. Да! Там через забор, через кусты, мимо гаражей и за угол, там вилять можно…

– Керасинов! Керасинов!!!

Моя соседка толкнула меня в локоть. Я на училку. Какая она некрасивая! На меня в упор смотрит Раиса как ее?..

– Керасинов! Ты записал?

Ржанье. По партам заскакало передразнивать: «Керасинов», «Керасинка», «Карась»… Это она меня что ли?

Встал:

– Я Краси…

– Записал домашнее задание?

– Да.

Зачем соврал? Я ж не записал. А если проверит? Но меня спас звонок. Все шумно стали сгребать всё в сумки. Давка в дверь. Переждал, вышел последним.

Иду по калидору, одевая ветровку. Значит, через кусты. Да! Для себя я решал, что оно, оно это все это пусть как игра в индейцев. Что я нет, я не трус! Я здеся, я как дикий индеец. Да! Индеец! Я один, а они все, шайка бледнолицых уродов, которые хотят меня линчевать. Одевая шапку, вспомнил про своих друзей. Конечно скоты, но сейчас бы они дрались за меня. Жалко, что их нету тута. Хотя, если, то опять бы ржали, как я убегаю:

– Зырь, Витек! Храброе сердце!

Если бы они были бы сейчас здесь со мной, то точно бы заржали. Уроды! Не, хорошо, что их нет. Хотя, они же друзья, мы бы наверное спина к спине отбивались… Но нету их. Нету! Мне одному теперь. Да, бежать! Вон, крутятся, смотрят. Не, точно – бежать. А что еще? Честно драться? Они? Не, они не будут, они все на одного. Это – стопудово! Так что, я, оно это я, не трус, не убегаю, а оно, это я просто один. Это, это… как его?.. Отступление! Точно! Отступление! Трусы – они, когда не все на одного, а один на один, я бы тогда конечно, а сейчас я нет, я не трус…

С этой теодицеей своей «храбрости», я вышел в фойе. Потом, гораздо позже как-то, кто-то и совсем про другую школу сказал, что у них в школе был негласный закон – Ни ни! Никаких драк, перебранок на территории, а то живо вылетишь, а за забором – пожалуйста! Хоть перебейте друг друга. Самое удивительное, что местами это действительно работало. Ни одного конфликта, ни в стенах, ни на территории такой школы не было. Это что-то сродни закону лагерников.

Ладно, забрал в сторону. Иду, значит, и все жду, что сейчас накинутся, но нет, они кружат только, единственно к моим одноклассникам присуседились еще из параллельных 3го Б; А И Г, Гэшники всегда гавнюки. Я еще на что-то надеялся, что может это так только все, но вон Рыжий на меня пальцем тычет. Последняя моя надежда лопнула. И тут, вдруг, меня спасла волна старшиков, она накрыла меня с головой и понесла. В общем фойе нас всех закружило волной от 1 до 7, оно как когда смываешь воду в унитазе! Крики, давка, все в дверь ломятся, кому-то на ногу наступил, от кого то луком прёт, а про себя радуюсь: «Идиоты! Кажись, потеряли!» Шапку надо нацепить, чтоб по макушке не запалили, но тепло рано в шапках, хорошо, что мама сказала ветровку. Давка толпаганом – это хорошо! В груди разливалась радость. Точно потеряли! И-ди-о-ты – 4! По-те-ря-ли – 4! Мне даже стало легче дышать. Меня волной вынесло на берег, а они там все потонули.

Иду. Иду с подпрыгом даже, радостный такой. Я уже совсем спокоен, дышу свободно по-те-ря-ли – 4. Сам себе уже, что чего бояться? Может девчонка свистела, дура. И сам дурак в окошко смотрел – куда линять. Ну, смотрят. Ну, и че?

Свободно вышел в ворота, я свободный, я радостный. И, внезапно свист в пальцы. Вздрогнул даже! Откуда-то сбоку. Справа. Свист. Громко так! Справа. Это коротышка Сеня, Женя, Кеня… не помню как его, из моего класса. Стоял сегодня у доски, дебил. Под носом у него блестели сопли. Сейчас, сидя на заборе такает на меня пальцем

– Пацаны! Пацаны! ПАЦАНЫ! Вон он, вон! Вон! Вон!

И все, гад, пальцем тычет в мою сторону. Не знаю, голова ни о чем не думала, а ноги как-то сами побежали. Опять свист. Обернулся, чтоб глянуть. За мной неслась толпа. Не трое, не пятеро, а лавина. Я поднаддал. В ушах забарабанило пульсом – Дум, дум, дум! Портфель – зараза! Больно бил по бокам. Лямки длинные, их бы подтянуть. Никогда раньше не подтягивал. Обрадовался! Не будет ничего! Беги теперь! Глазами я ловил тротуар: бордюры, канавки, кочки, люк. Сейчас оно совсем лишнее, но машинально пробежал по нему – Бы-дын! Ранец! Тормозит зараза, но нельзя сейчас его. Свернул налево.

– Куда несешься! – и сапог. Какая-то тетка, не видел. В спину засвистели. Портфель лупил по печенкам Бам! Бам! Бам! Зараза! Несусь во всю.

– Стой! – и они мне тоже сапогом. Свист, второй, пятый. Свернул за угол дома, еще раз, подъездная дверь нараспашку. Заскочил за нее и рывками за ремни подтянул лямки. О! Другое дело! Ранец теперь прирос к спине, у меня теперь скорость. Где-то рядом:

– Пацаны! Он сюда!

Увидели? Я опять рванул. Как увидели? Опять сзади свист и меня обогнала пара булыжников.

– Вон он! Пацаны! Слева, слева!

Свист. Я ломонулся по диагонали через футбольное поле к столбам, где были натянуты веревки, а на них трепыхались простыни, наволочки, пододеяльники. На всем бегу я нырнул в сырую прохладу белого белья. Одна простыня больно полоснула меня по открытому глазу – Ссс! – пришлось его закрыть. Времени останавливаться тереть, промаргивать у меня не было ни полсекундочки. Гоняться с одним глазом – капец! Это никак! Вывернул башку как лошадь, чтоб видеть куда. На бегу пытаюсь открыть ошпаренный бельем глаз, и, не знаю как, но вдруг увидел, что в подъезде одного из домов на том конце светит свет. Значит, дверь насквозь. Ура! Все эти вторые двери по жизни заколочены наглухо, никогда не видел, чтобы с улицы открывалась такая. Вторая дверь всегда заколачивалась, чтоб не сикали, чтоб не туалет. Как будто со двора туда нельзя зайти посикать. Но сейчас я обрадовался, решил заскочить и через нее, открытую пробежать насквозь, на ту сторону. Везуха! Со всех ног рванул туда. И все бы было замечательно. Я бы просто испарился для моих преследователей: был я и вот – нет меня. Я чувствовал, что оторвался от них и кто теперь бы знал, что я забежал в этот подъезд и что подъезд этот, что он сквозной? Я же через белье и потом свернул и двор большой вариантов куча – куда я делся? Но бабки!…

В лесу естественная сигнализация это птицы. Если хоть одна заметила крадущегося хищника, она тут же подымает шум, крик, свист, оповещая тем самым всех своих друзей, родственников и прочих пернатых об опасности, и атака потихоря срывается. Больше хищнику не светит напасть врасплох и чтоб в дамки. Теперь, ему вообще ничего не светит. В лесу птицы, а во дворе такая естественная голосовая сигнализация это бабки.

Пробегая мимо скамеек и уже предвкушая, что вот сейчас еще чуток и я наконец-то избавлюсь от хвоста, я обрадовался, ликую, под ноги не смотрю, а у этой яги из скамейки костыль торчал. И, мне со всего маху по ноге как даст! И БЫДЫН! БЫДЫН! По асфальту. А я полетел и деранул ладони, пробежав ими дальше шага три на четвереньках, но не упал. Нет, не упал! Ну, все бы ничего, все это ничего, это я бы пережил. Ну, ладно, споткнулся, чуть не упал, ладони процарапал немножко, костыль – всяко бывает. Но на меня вдруг со всех сторон бабки в девяносто глоток как заорут, все разом: и сволочь! и скотина! и гаденыш! Конечно, эти сзади, они все услышали и увидели, и опять засвистели:

– Пацаны! Пацаны! Он туда, туда! Гля, там у бабок!

Моё тайное ныряние в подъездную дверь накрылось. Ну, теперь мне оставалось только продолжать мое бегство. Прострелив дом насквозь, я вылетел и понесся по аллее мимо высоких деревьев. Разглядывать их времени не было, поэтому пусть это будут дубы. Дальше я за углы домов, нырял в палисадники, потом двор, еще двор, выбежав на противоположную часть улицы и в третий двор. Машина вдруг гадская забибикала, но я успел проскочить у нее под самым носом. Еще двор. Там, помню, на бельевых веревках мужик выхлапывал половик. Удар и ковер взрывался облаком пыли, удар и снова взрыв пылюги. А я бежал. Я проскакивал дворы, тротуары, кусты, палисадники, скамейки, прохожих, машины, бордюры уже не считая – где, что и сколько и чего я пробежал. Я бежал. Бежал изо всех сил до тех пор, пока в моем левом боку вдруг что-то не лопнуло болью. Я уже знал ее. Селезенка! Только при ее взрыве, бег мой сломался, и по инерции пробежав еще несколько метров я остановился.

Стою нагнувшись, уперевшись руками в коленки. В глазах темно. Дышу, как загнанная собака. Овчарки так пыхтят с языком до пуза после долгого бега. И как-то тут вспомнил – читал, как в одной книжке один умник учил: «Дыхание надо плавно восстанавливать медленными, глубокими вдохами, медленными, долгими выдохами.» Ага! Видать этот дебил не бегал как я. Стою дышу через боль, как паровоз, в глазах темно и круги, селезенка порвалась, глаз слезится, ноет, ноги гудят. Пишет книжки, сидя задницей – как надо правильно дышать. Подумал. Единственный, кто меня бы мог сейчас понять, это тот марафонский бегун, который пробежав 40 с чем-то там километра от Марафонов до Афин, добежал и сдох. Увидел невдалеке лавочку и решил, что: «Будь, что будет!» – поплелся к ней. Догонят – догонят. Я теперь вот сяду и буду сидеть сто лет. Так я и сделал. Сидя на лавочке с ноющей селезенкой, переводя дух, я не сразу заметил рядом бабульку. Тут разница! Есть бабки, это, которые ведьмы вечно орут на меня, а есть бабульки – они это наоборот. Сбоку ее голос, я даже вздрогнул от неожиданности:

– Ты где штанину порвал?

Я глянул на правую штанину, она была целая, а потом на левую… Ба-лин! – там, от колена до самого низа светила белым моя голая нога. Щука! И, тут я вдруг разозлился. Какого Лешего я, как заяц все это время бегал? Порвал штаны, сижу тут, как этот самый, и все болит! И еще где я? Улицы я все перепутал, носясь туда – сюда по дворам. Сыкло! Да лучше б они меня побили! Нет, честно слово! Ну, побили бы. Ухо бы там или глаз. Ну и че? Вот щас тоже глаз! Зато не было бы так стыдно, как теперь, когда я слинял, как сыкун. Я не воин, я – чмоин! Так получается? Так!

Я сидел насупившись, закусив губу, ругая себя про себя и прислушивался, как моя селезенка потихоньку начинает отпускать меня на волю.

Всё! Домой! Набегался!

Встал, пошел. А куда? Тут до меня дошло, что я не у себя тама, а здеся, в Калинкине. Город этот – не мой город. Я тут ни шишки не знаю! Ну, пойду назад значит, откудава бежал. Сейчас соринтируюсь.

Плетусь и ни какого понятия – куда? Школа! Да, точно школа надо до школы, где же?.. Дома, проулки, деревья – никакой школы. Бордюр поломатый, значит направо. Да! Надо от него направо. Но, пройдя квартала два, я вдруг замедлил шаг. Не, не направо, надо было может налево? И вообще я все кругами бегал. Где теперь право, где лево, где прямо? Пёс его знает! Как назло ни адреса, ни номера своего дома я сейчас не помнил. Нее, когда мама говорила – я всё знал, а теперь я забыл. Вообще не помню! Ни улицы – как называется, ни номера дома. Выходя в школу, я теоретически само собой, как бы все знал – что живу теперь там-то, там-то, но практически я еще тут не жил, то-есть мне никогда еще не приходилось здесь возвращаться черти откудава домой, ясно представляя себе, что дом мой стоит с таким-то номером на пузе, на такой-то улице. Оно, потому что мой дом, он был не здесь. Мой дом остался там, на улице Партизанов 15. Здесь, я еще не привык, что это мой дом. М-да!… Куда мне теперь идти?

Я просто поплелся так, шаря глазами найти какие-то знакомые ориентиры, но голый Вася! Ничего! Дом. Еще дом. Все на морду одинаковые. Остановился, окончательно убедившись, что заблудился. Ништяк! Приехал! Как-то сам собой вспомнился тот фильм – под Новый год смотрели мама, отец, дядя Леша с теть Зиной. Помню они смеялись, а я не мог понять – Че они там смешного? Там мужик перепутал дома, перепутал город и всем было смешно, что он такой дурак. А теперь вот? Вот теперь бы они тоже смеялись надо мной? Я же тоже сейчас, как дурак, стою и не знаю – куда мне идти, потому что я не помнил ни адреса, ни дома, ни улицы. Вот сейчас бы они смеялись? Помню, там где-то видел будка телефонная на углу. И тут меня осенила мысль! Я решил спросить ту бабульку, которая мне про штаны, спросить ее как до школы. Номер школы я помнил!

Вернулся, но ее уже не было. Иду, смотрю по сторонам. Честно сказать уже вечерело. На лавочках во дворах становилось все свободней. Но! Вон! Вон там сидит не она, но может не бабка. Я радостный, затаившись, только бы не бабка, только бы не бабка подошел и УРА! Не бабка, а бабулька, бабульку сразу видно.

– Бабушка, скажите пожалуйста, где 157 школа?

Она посмотрела на меня

– Уроки же закончились.

– Да! Да!… Мне… На дополнительный надо.. – соврал, а сам дырень прячу боком. Наверно не поверила, потому что промычала на меня «М-м»…, но показала рукой, что вон там и назвала улицы и опять рукой в ту сторону и сказала где свернуть…

– Улица Некрасова, улица Некрасова – бормоча себе под нос, я быстро зашагал.

– Некрасова, Некрасова… – А! Чуть не забыл повернулся к ней

– Спасибо бабушка! – Она что-то в ответ наверное «Пожалуйста!» или другое чего, это я уже не расслышал, я уже опять бежал со всех ног. Я опять мог бегать и побежал в том направлении. И свернул где она сказала, как надо и твердо придерживался той улицы, которую назвала бабулька, радостно отсчитывал дома на минус до нужного перекрестка. Значит еще 5 надо! Надрапал тыщу километров! Бегу, считаю цифры. Не хило я промазал!…

МОЯ – НЕ МОЯ ШКОЛА.

Да вот-вот, уже скоро и в итоге к своей большущей радости, я, наконец-то увидел ее. В конце следующего дома, через улицу на углу ее знакомый квадрат забора. Это была моя школа! Которая, конечно не моя, но моя. Она, шаг за шагом, приближалась ко мне островом. Пегий пес! Земля! Я спасен! Я сейчас очень ей обрадовался, теперь домой найду. Странно, днем я ее ненавидел, а сейчас рад, что – вот она.

Увидел булыжник, стал шастать – пинать его, и мысли замелькали как-то, много-много, все сразу. Тормознул пока идти домой. Всяко-разно стал думать про то, сё, какой у меня теперь класс. Да какой? Никакой! Одни уроды! Мой старый класс – это да! Сто раз был лучше и учительница, а эта Крыса Степановна: голос мерзкий, вся страшная, чем-то от нее воняет, и когда «Пэкает», «Бэкает» слюни летят. И она специально меня «Керасиновым». Ворона старая! Нина Ивановна всех по имени, а эта меня по фамилии, на Русском – Керасинов, личные местоимения? Скотобаза! При маме – «Антоша» сю сю сю, а тут морда утюгом и -М-дааа… Плаваешь, Керасинов, садись. Эти еще сзади все хихикали. Они все в одной шайке, она тоже с ними. Или еще как заладит – Керасинов, у вас что там в деревне не вели дневника Природоведенья? Учти, здесь городская школа! И че, что городская? Она мне, «добрая», «на первый раз прощает» тройку карандашом, а за дневник точку. Отец узнает – убьет!…

От сильного пинка булыжник ускакал куда-то в кушары. Для себя я конечно решил, что завтра никуда не побегу от них. «Буду драться. До последней капли крови! И подумал, что сейчас мне торопиться уже некуда. Врагов моих нету. Они, конечно, струсили меня ждать. Тут мысль! Можно теперь просто пройтись вокруг школы. Я же не знаю ее. Что там слева или на той стороне? Просто интересно же? Не потому, что я завтра буду искать какие-то выходы, в смысле пути к отступлению. Не! Я завтра дерусь! Это все! Я решил! Штаны порвал и позор… как заяц… Нет, все! Надо биться! Как их там?… Зараза крутится Филы, Фрилы, Филы…, которые спартанцы? Короче, я так же буду. А сейчас просто посмотреть че тут. Просто посмотрю. Просто не потому, что куда тут можно завтра бежать. Нет! Просто так посмотреть я же имею право, где я учусь теперь и что это за вообще дом. Какие вокруг дома? Где деревья лазать? Интересно же! Так? Так! Конечно, оно все само собой же. Тут прогулка, а не то чтоб куда слинять.» – и окончательно убедив себя в том, что это «просто так», я как-то тут же весь осмелел. Улыбнулся, даже свистнул немножко. «Сами они испугалися! Не дождались. Трусы – белорусы! Если бы они смелые, они конечно б меня дождались.»

Ветер гулял в дырень штанины, холодил ногу, а у меня сейчас было отличное настроение, я гуляю. Медленно, не торопясь, по хозяйски, и, как-будто, я забыл ключи от калитки, как-будто это мой дом, но только, здесь не дом, а моя школа, и я уже много раз так делал раньше, всегда так делал, я спокойно перелаз через забор. Оп! Оп! «Так, теперь вот она школа, а вон они – третий этаж… семь, восемь, девять справа. Да, точно, вон они окна моего класса. Из них вот эта самая липа видна или клен, я не знаю кто.»

Руки в карманы, насвистывая, пошел осматривать сначала свой корпус. Когда сегодня с мамой шли сюда, я ее не особо рассмотрел, все больше под ноги смотрел. Не хотел ее даже видеть. А потом, когда уже драпал, уже тоже не посмотреть, а теперь я взглянул на школу как-будто в первый раз. Мм! И мне она понравилась! Это была не та обычная серая школа, с этими, такими намордниками над окнами. Те школы всегда были все одинаковые два, три этажа, серые, плоская крыша. Нее, эта, здесь другая. Здесь была большая, высокая в четыре этажа с колоннами. И окна были необычно узкие и высокие, и потолки высокие. Мне, вот сейчас, вот смотрю снизу, мне эта школа очень даже! «Инженерный замок. Точно! Уже вечер и окна темные. Конечно, оно сказка, но вдруг, свечка в окне? А я иду и руки в карманы рассматриваю и не боюсь.»

Прошел наш корпус. «Вон там, наверное старшики учаатся. Там вон третий еще какой-то. Пока еще не знаю. Сейчас увижу.» И тут вдруг в голове закричали их сапоги. «Сапоги! Они ж в меня сапогами еще. Камни я сразу запомнил. Они, камнями в меня шмаляли сразу запомнишь!» Справа, слева, скакали по асфальту, обгоняя булыжники или видел еще, который пролетал над головой. Но их сапоги я только сейчас вспомнил: «Сапоги!». Они вот как-то сами собой откудаво-то вылезли. Какими только сапогами они в меня не шмаляли! Тут надо рассказать почему сапоги.

Это все Витек виноват. Как с ним познакомился, сразу научился свистеть в пальцы так, что в ушах звенит. Теперь меня за километр слышно, если свистну. Так вот, и еще он все какие-то слова, помню, говорил непонятные. Помню, мне эти слова сразу понравились. Веселые какие то! А он, что у них вся семья так, даже бабушка. Я итак завидовал ему, что у него отец дворник, соломы – завались и квартира всегда ихняя. И еще все у них дома эти слова веселые знают и разговаривают. Ну, в общем один раз за обедом, как обычно говорили отец, мама, и я тут тоже про что-то начал рассказывать и несколько сапогов всунул – трам! тара-рам! та-рам! Я то думал все засмеются, слова же смешные. А они – мама, отец – тишина. Помню, отец медленно положил ложку и сказал:

– Встать!

Я встал.

– Выйти из за стола!

Я удивился, но как-то сразу и встал, и вышел.

– Рядовой, Красильников! В грязных сапогах дома ходят?

– Нет, товарищ подполковник.

Эээ, не, он тогда еще майором был, но не важно.

– Так вот. Заруби, – говорит, – Себе на носу!

Отец сказал маме заткнуть уши и перечислил все те слова, которые я только, что говорил, и даже те, которые не говорил, там еще оставалось несколько. Одно было любимое у Витька.

– Внимательно слушал?

– Да, – говорю – Товарищ майор.

– Так вот, – говорит – Запомни, эти слова – это грязные сапоги. Са-по-ги! Ясно!?

– Так точно, товарищ майор!

– Дома и при маме, чтоб больше ими не топтал! Ясно?

Я вытянулся в струну

– Так точно! Товарищ майор! Ясно! – и мне наряд вне очереди, я тогда получил гору грязной посуды в раковине. Насупившись и надув губу, моя посуду, я лишний раз подумал, что: «А вот Витьку – везуха! «Сапоги!» Сапоги!» У него и отец так, и мама, и даже бабушка говорят. И никто его за это не ругает. И не ругает, и не говорит – Это нельзя! Это не положено! И не заставляют за это мыть посуду: целых 5 тарелок!…»

Но вот, что действительно, я с тех пор ни разу не произносил этих слов не только дома, при маме, но и на улице. Мы даже с Витьком иногда дрались из-за этого. Он все: «Скажи, да скажи!» А я не говорю. Он обычно начинал: «Баба! Баба!» А я ему в пятак, а он мне в пятак или ухо и пошла карусель. Ну, в итоге, я изобрел велосипед, придумал – как можно. По научному это прозвали эвфемизмом. Мы порешили с Витьком и Виталиком переделать сапоги так, чтоб их можно было говорить всегда и чтоб за это никто не ругался. Но мы то знаем, что это такие же сапоги. Вместе придумывали. Я «Щуку» и «Пелядь» придумал, а Витек «Воблу» и «Иди на уху!» Витек даже сам начал так говорить. А! Виталик еще «Тараса» придумал. Но за Антона (кто меня придумал так назвать!). Маму спрашивал меня переназвать, а она говорит, что ей нравится, что я – Антон, поэтому всегда буду Антоном. «Спасибо, мамочка!» Я за этого Антона с этими уродами каждый раз дрался! Вырасту когда – сразу поменяю имя. Хуже Антона – только Тарас или как его… Эдик…»

Иду сейчас вспоминаю, что сегодня они в меня столько сапогов накидали: «Счастливчики! Видать они за это посуду не моют…»

«Иван родил девчонку, велел тащить пеленку» – мысль о сапогах перекрыл вдруг голос Крысы Степановны с ее: «Иван родил девчонку, велел тащить пеленку.» И эти все, как бараны сегодня за ней повторяли, хором: «Иван родил девчонку, велел тащить пеленку».

– Керасинов! – я опять не сразу понял, что это она меня

– Керасиннов!

Меня всего от злобы дернуло:

– Я Красильников!

– Встань! Все говорят, а ты почему молчишь?

Встал:

– Я итак все падежи знаю.

– Это, Керасинов, веселая методичка. У вас в деревне такого не было?

– У нас не деревня! У на…

– Садись и повторяй, со всеми!…

Я сел: «Старая ведьма!» и про себя всю ее завалил сапогами…»

Опачки! А вот и задний двор! Корпус школы отступал с каждым шагом, открывая улицу. Я стал разглядывать ее сквозь сетку забора. Через дорогу там, на той стороне тоже был забор только деревянный и весь разный: то зубцами, то синий, то сплошной. Он плясал вдоль дороги волнами выше-ниже, крашенный-не крашенный. «Видать каждый хозяин свой делал. Там вот желтый, значит, чей-то одного, следующий видать не ихний, потому что серый. Да точно!» – я сейчас с упоением наслаждался своей логической дедукцией. За забором торчали дома все одноэтажные. Много-много! Толпаганом. Целая улица одноэтажных домов. Какие-то повыше, какие-то совсем низкие чуть-чуть башку видно из-за забора. А тот вон самый жиробаз из всех. Труба кирпичная из башки торчит. И что меня всегда смущало в этих домах: «Cколько же там комнат? Если, вот у этого жирдяя по стене 4, 5, 7, 7! окон, это 7 комнат? А по другой стене у него 3, 4, 5, 5 окон. Это 7х5 эээ… 35. Это тама 35 комнат?» Я очень мечтал хоть разок побывать в таком доме, но ни у кого из моих друзей не было такого дома. Все – кто, в обычных квартирах жили.

Надоело смотреть через сетку забора, и я перескочил через него, перебежал (хотя машин не было) на ту сторону и стал идти вдоль этих домов. Иду по небольшой такой узкой улочке. «Интересно, тут машины вообще ездят? Ни одной! Хотя асфальт и вон. Вон! Люк есть!» Я обрадовался. Люки я любил! Это была моя игра. Я ее придумал. Вижу люк вдалеке, беру прицел, разбегаюсь, вот сейчас ноги тоже уже сами набирают скорость, прицел на люк и на последних метрах ускоряюсь со всей дури тэ, тэ, тэ, тэ, тэ, толчок, прыгаю на него со всего маху – ПУМ! и… И не провалился! Я не провалился! Это как Русская рулетка. Как-то раз услышал про нее и решил: «Вырасту – сразу сыграю. Это ж самое мощное, когда я сейчас вот должен сам застрелить себя. Страхово! Но ставки сделаны, палец твердо давит на курок, морды вокруг уставились – все на меня. Все ждут и… я жму курок до упора, стреляю… Все ждут выстрела, и я сам тоже жду. Мысль: «Все! Хана котенку!» Но вместо выстрела щелчок! И… Фу! Просто щелчок. Нету Ба-баха! Висок целый, и я живой! Красотища! Вот с этими люками я сам придумал такую же игру – разбегусь, прыгну на него и провалюсь – или не провалюсь? Я слышал много историй, когда люки переворачивались, и люди проваливались в длинючие, глубокие колодцы. Вдруг я прыгну и тоже провалюся? Лечу темно, холодно, последняя мысль, что я герой и Хрякс! Жуткая смерть! Я же вот сейчас разбегался и не знал – люк твердо стоит или не твердо? Со всего маху на него прыгаю и вдруг бы провалился метров на 100? Вникуда! Зажмурился: «Иии… Быдын! И, и стою. Живой!» – и сразу такая радость! Еще пару раз разбежался – прыгнул, но надоело. Одному играть – не то. С пацанами было веселей – все хотели, чтоб другой провалился. Кричали мне:

– Провались! Провались!…

Скоты! И че то настроение опять в трубу. Бросил люк, пошел дальше шастать у забора. «О! Машина! Ездят, значит.» Стал пинать булыжник. Ни о чем не думаю, только в пальцах ноги ощущение твердого пинка по камню. На рыбаловку сейчас похоже, когда остался один последний червяк, вечер, а в ведре пусто. Закинул, сижу ничего не жду, сам знаю – ничего уже не клюнет и все равно не ухожу домой из тупого упрямства. Знаю же, что Голый Вася, но до самого позднего вечера могу вот так, как баран сидеть. И здесь буду ходить, и пинать булыжник. Хожу и пинаю, и в башке пусто, и хорошо, что пусто, сейчас так лучше всего. Краешком замечаю, что там-сям зажглись огни в окнах, из труб домов повалил клубами дым. «Готовят наверное.» Я развернулся и со всей дури пнул камень об деревянный забор напротив. БАМ! Вдруг, над ним выскочила огромная собачья башка и прям мне в ухо остервенело: