Одиннадцатое августа

Подошла ко мне, предлагает поехать.

– Ты же знаешь, я в автобусе сидя не доеду.

– И не надо, я людей набрала. Ты подай записку, мы в Голосеево едем, к матушке Алипии.

– Толку от этого не будет никакого.

– Ты подай. Имена напиши, денежку положи в конверт, – как обычно в таких случаях говорит мне добрая Лидия.

Положил деньги в конверт, написал записку. Отдал.

Прошла неделя с небольшим. Был вторник. Литургии не было, служили молебен. Ко мне в угол влетает улыбающаяся Лидия. Смотрю на неё.

– Ну? Всё нормально? Бог управил?

– Конечно. Вот тебе гостинцы от матушки.

И кладёт мне на колени кулёчек с белыми сухарями и бутылку святой воды с молебна в Голосеево.

– Это всё?

– Всё! – удивлённо смотрит на меня женщина. – А что тебе ещё надо?

– Да ничего. Спаси Бог.

Видя, что я недоволен очередной профанацией по добровольной перекачке средств на подъём женского монастыря, уходит, ворча мне в след.

– Я вообще могла бы ничего не везти.

– Да не везла бы!

Храм-часовня Святого Николая на месте дома матушки Алипии, где паломников кормят благословенной кашей и хлебом. Автор: Ljudmila.tch – Власна робота, CC BY-SA 4.0.

Остаюсь в своём углу один на один с «гостинцами» Алипии. Перекрестился, прочитал «Отче наш», «Богородице, Дево, радуйся»! Помолился матушке и попросил её исцелить меня от ужасных болей и чтобы мне пойти вновь на работу, а не сидеть на шее у матери.

Открыл бутылку с водой. Тёплая и противная. Сделал глоток, ещё. Раскрыл кулёк и вытащил один белый сухарь. Перекрестился и кладу его в рот. А сам прошу матушку исцелить меня от немощи, которую «подарили» мне лет четырнадцать назад.

Только попытался разжевать сухарь, как внутри моего рта раздаётся громкий старческий голос. Можно откровенно сказать, неприятно дребезжащий голос старухи:

– Бог исцелит тебя.

От неожиданности матушкиного голоса, которым заговорил сухарь, забыл, как его и есть. Ну прямо сказка про Алису в стране чудес, только на мариупольский лад. Ещё заметил, что говорила она с едва заметным нерусским акцентом. Да она и не была русской. А потом понял, это просто продолжение тех обещаний, начало которым положил ангел в обычном мариупольском трамвае.

Ангельский трамвай

Восемнадцатого ноября 2002 года мой кишечник почти полностью остановился. Это было похоже на одно из мучений батюшки Зосимы, которым он ушёл в могилу – инсульт кишечника. Инсульт, заворот, перитонит. Ужасы мучений человека на Земле.

Мне оставалось недолго. Едва живой вышел из церкви. Дальше нужно было ехать за кишечными капсулами и я поплёлся на трамвай. Еду наверх, во вторую поликлинику. Моя конечная. Трамвай доходит до поворота. С тоской смотрю в сторону Старокрымского кладбища: скоро и мне туда. Вдруг рядом со мной раздаётся голос.

– И ты этому веришь?

Интонацию и сам голос с ударением на слово «этому» не передать. Можно просто сказать – я никогда не слышал, чтобы кто-то говорил подобно ему. Только потом понял – этот голос был слышен всей Вселенной.

Сижу и думаю, что свалилось на меня в этот раз. Наконец, набираюсь смелости и говорю голосу.

– По правде говоря, не очень.

– И правильно делаешь, что не веришь, – с твёрдой верой, силой и убеждением поддержал меня некто.

Тут мне вся эта голосовая авантюра перестала нравиться. У человека забрали здоровье, взамен накормили болью и муками, с которыми большинство людей на Земле не встречаются, а теперь просто лечат мозги. И чтобы положить конец этому тонкому искушению, спрашиваю невидимого духа.

– А ты исповедуешь Господа нашего Иисуса Христа, Сына Божия, пришедшего во плоти и распятого за нас.

Этот проверочный вопрос впервые описал на страницах своего первого послания Иоанн Богослов (1 Ин. 4: 1—3). Только задав такой вопрос духу, как это повелевает делать верным апостол, можно узнать, кто перед тобой. То, что я услышал, было очень далеко от бумажной инструкции святого Иоанна.

– А ты-то Его исповедуешь? – с непередаваемой насмешливостью, которая происходила от полного видения ангелом моей души, спросил голос.

– Целиком и полностью, – ответил ему тем же ответом, каким отвечал много лет назад своему неопытному духовнику на вопрос, исповедую ли я Символ Веры?

– И мы Его исповедуем, – с твёрдой решимостью, которой позавидовал бы любой подвижник, ответил дух.

И продолжил.

– Так положи себе на сердце и запиши себе на ум – внезапно всё кончится!

– Когда-когда? – переспрашиваю в недоумении.

– Внезапно, – повторил ангел.

Последнее было сказано уже на порядочном расстоянии от меня. Духи поднимались вверх, а я остался сидеть в грязном мариупольском трамвае красного цвета.

Бородавки

Немало моего здоровья утекло с тех пор по карманам ведьм и заезжих колдунов. За это время я раза три съездил на голых ягодицах туда, куда не ходят поезда Российских Железных Дорог. Как выбирался? Господь однажды приказал положить в его личный банк под проценты трижды прочитанный вслух девяностый псалом. Он и вытащил меня на поверхность земного рая (ада). Это кому как больше нравится.

Десятого января 2016 года. Изгнанный церковным активом за воскрешение забытой всеми всенощной в церкви Преображения Господня Колобова, стою на воскресной службе Шуйского кафедрального собора. Стоял до тех пор, пока боль не потекла по ногам. Сел. Рядом тут же падает бродяга, пришедший погреться. От него исходили недетские ароматы.

Пришлось уходить. На входе в собор стоит стол. Не долго думая, присаживаюсь на краешек. Ноги не держат. На душе кошки скребут. Из сельского храма нас выгнали. В Шую ездить очень дорого и далеко. Возвращаемся из неё убитые и раздавленные. Чем быстрее закончатся наши деньги, тем скорее придётся уезжать домой под обстрелы.

Уже несколько дней память упорно возвращает меня в далёкий 2002-й год. Обещание ангела, что «внезапно всё кончится», кажется мне обидной издёвкой. От опустошённости и полной безысходности начинаю искать на пальцах правой руки бородавки. Когда такое настроение накрывает меня с головой, ожерелью из бородавок приходится туго. Успокаиваю боль болью.

Ногтями пальцев ищу бугорки, которые были ещё несколько минут назад, а их нет. Заканчивается херувимская. Из алтаря выходит священство собора. Подношу пальцы к глазам. Вместо моих папиллом на пальцах чистая гладкая кожа. Священство, преподав благословение, уходит. В указательном пальце, на котором красовались пять бородавок, чувствуется след от боли, словно их вырвали пинцетом. Вырвали, боль тут же незаметно обезболили и заглушили чем-то неземным.

Но и этого мало. Когда-то после армии, стирая свою рубашку, загнал себе в указательный палец лезвие от бритвенного станка (забыл вытащить его из кармана). Шрамы ещё долго были видны, а потом на этом месте стали расти бородавки. Теперь эти шрамы появились вновь, словно я попал в январь 1989 года.

– Это что такое? На этом столе продают церковные свечи и иконки, а вы задом расселись! – монах Михаил недовольно морщится.

Бородавки на большом пальце ноги.

Сползаю со стола. Это, конечно, некрасиво. Оборачиваюсь назад и задираю голову вверх. Со стены на меня сурово взирает преподобный Илья Муромец по прозвищу Чоботок. Его тоже угостили немощью и лежал он на печи, пока Бог не поднял его.

– Чья работа? Твоя?

Преподобный молчит.

Теперь концов не найдёшь. Потрясённый, иду на причастие. В рот кладут каплю, но сейчас мне всё равно. Я здесь чужой. А чужих в соборе не любят. Зато не чужой для Того, кто послал в мариупольский трамвай ангела и заставил говорить голосом киевской блаженной обыкновенный сухарь. Люди гонят, Бог милует.

Воздвиженье (1991 год)

Двадцать шестого сентября нас со Славкой его родители выперли в цирк Никулина на Цветном бульваре. Коренному москвичу девять лет, радости полные штаны. А я ехал в цирк по привычке. Гражданская жена обожала походы в шапито. В этот день новую программу «Осторожно, клоуны» должен был открывать полуживая легенда СССР Юрий Никулин.

Выходит конферансье и объявляет: «К нашему большому сожалению Юрий Владимирович не сможет выступить на открытии новой программы. Он болен»! По рядам проносится ветерок сожаления: «Ох»!

Но достойная замена московскому диву быстро нашлась. Никулина превзошли настоящие клоуны с дипломатической неприкосновенностью. Я во всю разглядывал балаган, расположившийся на лучших местах напротив эстрады. Первые разведки мира, получившие аккредитацию в Москве, сочли за честь присутствовать на представлении разведклоунов. В свою очередь, Москва посольская выставила отечественных клоунесс во всём их халтурном великолепии.

Запомнилась молодая прожжённая красотка рядом с итальянским дипломатом. Старший лейтенант КГБ в настоящих бриллиантах и биографией московской шлюхи. Около трёх десятков офицеров-девиц в вечернем декольте вылезли из постелей своих бой-френдов, чтобы зримо показать всему миру похотливую изнанку советской разведшколы.

На разглядывание «семейных пар», где каждый считал себя умнее своего партнёра, ушла первая часть. А в антракте смотр московской бондианы закончился. Разведчики стали покидать представление. Мне стало скучно. Едва досидел до конца. Сколько альковных тайн приоткрыла та премьера! И методик внучатых племянников «Железного Феликса».

«Наши» не брезгуют ничем. Если с возможностями туговато (перестроились), в ход традиционно идут русские бабы. Последняя станция Московского метро – «Клубничка от Лубянки». Но Славка был доволен: племяшу и без клоунов всё понравилось. После ужина его быстро уложили спать, утром в школу. А мы засиделись за полночь.

В четыре утра меня подняли холодной водой. Меньше чем через пять часов улетал мой самолёт Москва – Франкфурт-на-Майне. Выскочил с вещами на площадку и через минуту в потёмках московского подъезда подвернул правую ногу. Острая боль, идти невозможно. Кое-как доковылял до подъездной двери. Открываю, на меня бросается крупная овчарка. Кладет свои лапы на грудь и делает «гав-гав». В лицо пахнуло вонью собачьего желудка.

– Да ты не бойся, она не кусается, – крикнул мне из темноты дворика её хозяин.

Но было уже поздно. Чувствую, как внизу делается тепло. Мокрый. Едва доковылял на одной ноге до метро. Мне без пересадок до «Планерной». Дальше рейсовый автобус до Шереметьево-2. Приехал. Пытка повторяется. Ползу до входных дверей, дальше через вместительный холл к лифту. Почему-то до сих пор помню лицо молодого негра.

Началась регистрация. Пассажиры рейса выстраиваются в очередь. Больше сотни людей. Выстоял, протягиваю паспорт и билет.

– Вы куда летите?

– Во Франкфурт.

– А это в Стамбул. Ваш рейс напротив.

Только теперь начинаю сравнивать номера рейсов. Отличаются только одной цифрой. Вновь занимаю очередь. Проверяют документы.

– Идите в зону пограничного контроля.

Протягиваю паспорт и билет. Осталось несколько минут до окончания посадки. Время идёт. Сержант пограничник ждёт. Время посадки закончилось. Мой рейс улетает без меня. Прошло ещё минут пять. Объявляют вылет рейса. И только тогда солдат хлопает машинкой в моём паспорте.

– Можете лететь.

Забыв о боли и мокрых штанах, бегу в посадочный коридор. За его резиновой занавеской уже выглядывает человек. Это американская «Первая помощь», которой разрешили работать в Шереметьево. Молча хватает мои вещи и приказывает шевелиться. Мы спускаемся вниз. Он властно вызывает трап. Дальше было всё как в кино.

Трап на хорошей скорости летит через взлётное поле. Этот человек звонит по рации на борт и приказывает остановить лайнер. Мы выкатываемся прямо в бок аэробусу. Ревут двигатели, самолёт готовится взлетать. Трап никак не может подъехать вплотную к двери, его относит потоком воздуха от самолёта. Наконец открывают дверь. Американец приказывает.

– Прыгай! – и кидает мои пожитки первыми.

Следом за ними лечу и я.

– Ну вот, теперь все на месте, – стюардесса закрывает дверь и я вновь падаю на пол.

Самолёт взлетает.

– Идите в салон, – говорит девушка.

Посидев на своём месте с минуту, встал и иду по всем салонам в направлении к хвосту. Дальше только лестница на нижнюю палубу. У её входа туалет. Захожу. На полке меня ждут не дождутся полная бутылка одеколона «Саша», бинт и вата. Вата советскому ватнику не нужна. Мы и так все из ваты. Беру с полки одеколон и лью его в открытый бинт. Жду, пока бинт пропитается, так, чтобы из него текло. Дальше туго бинтую распухший сустав ноги пачкой бинта. Переношу всю тяжесть тела на подвёрнутую ступню. Боль терпима.

На своё место возвращаться не хочется. Сел на свободное место в салоне для курящих. Мне тут же на голову кладут ноги. Поворачиваюсь. Наглый немец дымит сигаретой – уходи! Понимаю, что проломить его голову подарочным самоваром сейчас нельзя. В аэропорту арестуют за дебош на борту. Это пара лет отсидки в немецкой тюрьме. Молча встаю и иду дальше. Следующей была русская немка. Завязал разговор. Но она мне не попутчица. Едет в Кассель к жениху. Это в бок от Франкфурта.

В аэропорту тьма народа. Это город, а не убогая коробка укрытия Шереметьево-2. Над моими попутчиками, немцами из Казахстана, смеются вслед. Прикид не тот. На меня никто не обращает внимания. Даже обидно. Бросаю вещи и иду в справочную. Как правило, после прилёта русского рейса там собираются немцы искать свою восточную родню. У стойки стоят две пожилые фрау. Здороваюсь, объясняю, что к чему. Она из них говорит.

– Если мы найдём племянника с семьёй, то до Карлсруэ доедем вместе. Дальше сами.

Меня это устраивает. Соглашаюсь.

Через час мы все вместе на железнодорожном вокзале. Переход похож на московское метро. Немка спрашивает.

– Деньги есть?

– Да, – показываю деньги.

Те тут же идут за билетом. В поезде мы разговорились. Они русские немки. Протестантки. Отсидели по восемнадцать-двадцать лет в советских лагерях за веру, но не за царя и не за отечество. У обоих на запястье выколот номер. Смертницы. Их освободили в пятьдесят седьмом. Спустя несколько лет западные немцы вытащили из СССР.

Два с половиной часа мы говорили только о вере. Племянника с детьми и женой старушки отправили в соседний вагон. Он неверующий.

Вдруг открывается дверь и в дверном проёме вагона появляется пьяный в стельку парень. Он что-то орёт на немецком и мимо нашего купе летит недопитая банка пива.

– Раз. Два. Три. Пли! – снова прицеливается здоровенный нечесаный бугай. Следом за ним врываются ещё двое. Банок больше нет и в воздух поднимается свёрнутая ковровая дорожка вагона первого класса.

– Кто это? – спрашиваю попутчиц.

– Это азюленды. Переселенцы из бывшего ГДР.

После открытия границ в Западную Германию хлынул «социализм». Такой, каким его придумали Маркс и Энгельс, а воплотили в жизнь русские комиссары. Заражённые отплясывают танец пофигистов. Один из них расстёгивает ширинку и хочет слить преобразованное пиво прямо на дорожку. Завидев толстого пожилого кондуктора, прибежавшего на шум, те расхохотались. Но, услышав, как турок вызывает полицию, побежали в соседний вагон.

Перед самым Карлсруэ немки буквально вцепились в меня с вопросом, который мучил их долгие годы.

– Ты православный, мы лютеране. Разницу знаем. Помилует ли нас Господь?

Они буквально сверлили меня взглядом.

– Это только попы говорят, что единственный путь на небо – православие. Они себе цену не сложат. Спасёмся только мы, если сохраним веру, крещение, заповеди, приложим к этому кучу добрых дел плюс причастие и стояние в храме. Остальные церкви безблагодатные. Это их басни.

Но Бог не смотрит на это. Толку от православного крещения, если ты отворачиваешься от ближнего и дальнего. Он (Создатель) приходит больным, голодным, узником, нагим, босым, а его одинаково гонят и те и эти (Мф. 25: 31—46). Поэтому Он Сам сказал через апостола «Исполняющий волю Божью пребывает вовек» (1Ин. 2: 17), а не просто крещёный на сороковой день.

Бог смотрит на то, сколько отстрадал человек за Него. Чем больше, тем ближе Бог к своему созданию. Только это является пропуском в жизнь вечную. И только оно способно разрушить все перегородки, которые нагородил человек вместе с сатаной на пути к Нему. Других критериев, которые так превозносят католики и православные, у Бога нет, не было и никогда не будет.

Последние слова сразили наповал исповедниц веры. Мельком выглянув в окно, они произнесли.

– Карлсруэ. Скорее, у нас три минуты.

Центр города Пфорцхайм, земля Баден-Вюртемберг.

Бегом вылетели на перрон, схватили мои вещи и побежали в подземный переход. Я едва поспевал вслед за ними. Двум фрау под девяносто, а бегают как сорокалетние. Через минуту на соседний путь пришёл французский голубой экспресс «Страсбург – Штутгарт». С настоящими француженками. Поезд тронулся. Мои попутчицы остались на перроне. Одна из них украдкой смахнула скупую слезу.

Через полчаса я был в Пфорцхайме. Уезжая, прижимистая мама Эрика не дала мне тридцать пфеннигов, пришлось кидать в автомат дойч марку. Но тот проглотил и не соединил с набранным номером. Со всего размаха треснул немецкую броню. В руке что-то хрустнуло и она стала распухать на глазах. К правой ноге добавилась левая рука. Первый день знакомства с Германией. Вытащил ещё одну монету и на этот раз услышал Эмму.

– Ты где?

– На банхофе (вокзале). Буду сидеть на большом чёрном паровозе в центре игровой площадки для киндеров. Забери меня.

Еще через полчаса маленькая фройляйн в белом плаще забрала меня с банхофа и я вновь услышал привычный вопрос.

– Деньги есть?

– Да.

– Плати за автобус.

Поужинав, в шесть вечера по-немецки я сидел на кожаном вонючем диване и рассказывал двум сёстрам и маленькой болонке Бини о своих дорожных приключениях. Говорил, а сам не отрываясь смотрел в окно. День клонился к закату, солнце нежно целовалось последними тёплыми лучиками со своими дочками и сыночками – жемчужными облачками. Они быстро проплывали мимо окон комнаты в немецком городке земли Баден-Вюртемберг. Твердь небесная не знает перегородок и таможен. Как Бог единый, она одна на всех. Лист календаря покидал праздник Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня.

Хэллоуин-1 (Большая Вода)

Не везёт мне с Хэллоуином, начиная с 1991 года. Мало кто знает, но кельты не прогадали – это день начала Всемирного потопа (Быт. 7: 11).7 Первого ноября, возвратившись из Германии, я засел в научной библиотеке с дипломной по теме «Происхождение тотемизма». На год. Как мне потом сказали, в Советском Союзе за последние четверть века никто из студентов не брался за такую головоломку. И откуда мне было знать тогда, что начало всех начал моей темы ведёт в книгу Бытие, и что мой «дипломный тотемизм» на самом деле не что иное, как загаженные палубы ковчега со зверьём патриарха Ноя.

А между тем вода смывала годы моей жизни. Шёл Великий пост 2012 года, а я так и пребывал в полном неведении об истинной причине этого явления. Проблема не была решена, отец Зосима Никольский благословил меня «копать» ещё в 1996 году и послал мне на помощь «озарения», но толку не было никакого и тогда Сам Бог решил мне помочь.

Искушения Великого поста почти всем известны: ссоры, упреки, обиды, раздражение и недовольство, а для тех, кто поздоровей, пьянство и блуд. Вот и дома начался скандал. Я не пускал простывшую и раздетую родительницу на ледяной балкон за укрытой старыми пальто картошкой. Побежал за своим пуховиком и уже у порога балкона накинул на неё, но неудачно, задев на молитвенном столике лампадку, та упала на ковер, залив его маслом.

Его-то как раз и не хватало, чтобы вспыхнула адская смесь, способная в считанные минуты погубить нас обоих. В какое-то из мгновений я не выдержал её оскорблений, которые не прекращались, то вспыхивая, то затихая, более получаса и сам стал ей отвечать тем же. Плач души от всего этого не описать словами – не хочет человек ссорится со своей матерью, не хочет нарушать заповедь Господню: Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, даёт тебе (Исх. 20: 12).

Обида моей мамы за искалеченную жизнь вмиг обрела словесную форму, вырвавшись наружу. Ещё секунда и в дело пошли бы руки. Вдруг она стала кричать ещё громче, возмущаться и побежала за тряпками – непонятно откуда на кухонном полу появилась вода, и она всё время прибывала.

Вода лилась изо всех щелей и в считанные секунды полки, кастрюли, тёрки, формочки, стоявшие на полках внутри мойки, стали мокрыми. «Источником великой бездны» стал непонятно как раскрутившийся сифон, да еще так, что муфта чьей-то невидимой рукой была поднята вверх на 4 сантиметра. «Потоп»! – изумленно подумал я и стал выносить всю утварь на балкон, а обмякшая и заплакавшая мама побежала к другу, потому как закрутить его сам я не смог.

Дальнейшее было просто невероятным – чудом Божьим мы разошлись. Я на диван – писать лёжа книгу, мама на кухню мыть картошку, но и там она продолжала кричать, что я сволочь и ещё раз сволочь. Ещё долго, убирая воду по всей квартире, она то ворчала, то плакала, то снова в ожесточении твердила, что я настоящая сволочь, а я вдруг понял: Бог спас меня от жуткого искушения Великого поста. Нам обоим причащаться, а тут дело до побоища чуть не дошло.

Описать словами внезапное, не поддающееся никакой логике, вмешательство воды в жуткую ссору, которая возникла из ничего и сотворила Потоп прямо у нас под ногами, было просто невозможно. Невидимый Бог видимо и осязаемо избавил меня, как десятки тысяч лет назад несчастного и затюканного своими соплеменниками Ноя, от верной погибели отчаяния после рукоприкладства.

Я бы погиб, если бы поддался огню искушения, но тогда, глядя как Бог смиряет мою мать, расхохотался. Смех овладел мной, я глядел на неё и хохотал. Ожесточение, как клей, сковало её душу, но сила его была разрушена милосердием Божием.

Ссора была ужасна, но её истинная подоплёка – неразгаданная тайна происхождения тотемизма – до меня не доходила. Я по-прежнему пребывал в неведении. В следующие несколько дней я только и думал о потопе в нашей крошечной квартире. Все полки внутри мойки вздулись и пришли в негодность. Осталось искать подходящую доску, ДСП или пластик, чтобы заменить их.

А она, как назло, не находилась. И где я её только не искал. Подходящей по размеру не было нигде. Пришлось идти в немецкий гипермаркет OBI, но и там я ничего не нашёл.

Открытие нового гипермаркета. Он, кстати, очень похож и снаружи (неуклюжий), и изнутри (чрево ковчега) на ковчег Ноя.

Умучившись на столярных мытарствах, взмолился святому Иоанну Воину, чтобы помог мне отыскать подходящую по размерам и отправился на поиски заново. В тысячный раз мученик пришёл на помощь. Доска отыскалась. Каково же было моё удивление, когда широкая цельная сосновая доска оказалась хорошо склеенной из пяти тоненьких дощечек. Укоротил её, проолифил, дважды покрыл лаком – получилась хорошая полка.

И только тогда до меня дошло, что это продолжение потопа в нашей квартире: так мучился Ной, безуспешно искавший материал для гигантского по размерам ковчега. Ведь таких длинных стволов в то время уже просто не было в природе – он жил в эпоху покрытосеменных, а они более 30 корабельных метров в длину не имели. Остался только один вариант – клеить небольшие сосновые, к примеру, бруски или доски в одно единое целое, а для прочности по бокам делать углубления и выступы как это делают для паркета. Конструктор LEGO в архаичном варианте.

И вот что сказал Господь Бог Ною; «Сделай себе ковчег из дерева гофер; отделения сделай в ковчеге и осмоли его смолою внутри и снаружи» (Быт. 6: 14). Так он и смолил, внутри и снаружи, бруски или доски, сшивая их намертво, прочной как клей, смолою. А доска та в немецком гипермаркете OBI обошлась мне в 33,50 гривен. Мистика. Число лет Христа на Земле.

Иисус тоже был плотником и сыном плотника Иосифа (как все полагали). Его трудовой стаж восемнадцать лет. Но мало кто из людей задавался вопросом, почему Он был плотником, а не врачом, рабом в каменоломне, купцом, храмовым священником, наконец?

Потому что по-другому привыкнуть к неизбежности Своей смерти на кресте было просто невозможно. Нет дерева под рукой у купца и раба, воина и дипломата. Только плотник ежедневно стругает рубанком кедр и сосну, ставит косяки дверей, забивает в них гвозди. Гвозди, которыми и Его прибьют, распиная на кресте.