Печальная повесть про женскую грудь

Особенно поразил меня в том сне дом, в котором теперь живет папа со своей новой семьей. Такой архитектуры нет в нашем слое даже в приблизительном виде. Только в Петергофе я видела анфилады комнат – бесконечный ряд помещений. И то, это слишком далеко от той архитектуры, которую я увидела во сне.

Дом отца имел вход как бы снизу вверх, а не с улицы, в какое-то круглое центральное помещение. А от него, как щупальца осьминога, в разные стороны расходились, как бы тоннелями, в десятках направлений – бесконечные анфилады комнат. Они не располагались строго по прямой, как в Петергофе. Нет, они извивались, имели множество ответвлений, были разного размера, с разной степенью изгибов стен. И все равно просматривались далеко-далеко вперед. Сколько ни идешь, и в какую бы сторону, перед взором открывалось все больше и больше новых необычных комнат, наполненных всевозможными предметами интерьера, мебелью, картинами, цветами, коврами.

В одном из помещений был накрыт праздничный стол, возле которого суетилась жена папы. Мне хотелось рассмотреть блюда, которые стояли на столе, но я не смогла, очень уж много необычного было по сторонам. Я прошла несколько помещений и остановилась в одном, похожем на земной рабочий кабинет. В шкафу стояли книги – Библиотека мировой литературы. 200 томов в особых глянцевых обложках с эмблемой – пегас и земной шар. Я очень обрадовалась. Наша идентичная библиотека в земной жизни, в нашем слое, погибла – была утоплена в грязной воде, в 1992 году в Самаре, а потом и сожжена мною в печке. А тут, в новом доме отца, она оказалась восстановленной – я очень обрадовалась, что эта серия книг чудесным образом спасена.

Я проснулась с ощущением счастья. И у меня также возникла мысль, что отец в своем посмертии определился с образом жизни (тамошней), и больше не придет ко мне во сне. Значит, никакой проблемы больше нет.

Но папа продолжал приходить. Значит, я все же еще что-то должна для него сделать.

И тогда я сконцентрировала всю свою волю – через много безуспешных попыток, я все же сумела во сне заговорить с отцом. Диалог был таким:

Я: Если ты снишься, и постоянно спрашиваешь у меня про какие-то документы, значит, не сделано какое-то дело, которое я должна сделать?

Он: Да.

Я: Мне кажется, что тебе не нравится место, где ты лежишь в земле. Ты хочешь быть перезахороненным в другом месте? Ничего другого, способного быть причиной привязки давно умершего человека к земной жизни, я не могу предположить.

Он: Да.

Я: Я намерена перезахоронить тебя на мусульманском кладбище, тихом и спокойном, в окрестностях города Лобня Московской области. Я туда ездила, посмотрела место и получила одобрение муллы. Тебе нравится это кладбище, и ты согласен поменять свое место захоронения?

Он: Да.

Я: Процедура перезахоронения очень сложна, и быстро подготовить все это у меня не получится. В лучшем случае, на это уйдет 3–4 года. Ты подождешь?

Он: Да.

Я: Я знаю, что категория времени, и временное измерение, существуют только в нашем физическом мире. В других мирах господствует безвременье. И я думаю, что тебе не так важно – 10 лет или 20 лет прошло. И поэтому ожидание для тебя безболезненно?

Он: Я буду ждать столько, сколько нужно, абсолютно безболезненно.

* * *

Но осенью 2001 года у меня не было такого спокойствия, как сейчас. В тот период у меня горела душа – синим пламенем, от горя и чувства вины. Я считала, что я трижды за жизнь не помогла своему отцу.

Папа болел болезнью Паркинсона. Это необычная болезнь, при которой мозг человека становится похожим на головку сыра с большими дырками. Но в отличие от сыра, дырки не являются статичными сразу, а только на последней стадии болезни. Мозг как бы кипит, пузырится, и то там, то тут образовываются пустые пространства. Продолжительность жизни от начала проявления первых заметных признаков болезни и до гибели – 15–25 лет. Папа болел примерно 25 лет.

Однако еще одним очень страшным фактом этой болезни является наличие скрытого, незаметного, инкубационного периода. Он длится 15–20 лет. В этот период мозг пузырится не крупными, а микроскопическими пузырьками. Внешне, в поведении человека это не видно, но человек все равно страдает и слышит странное шевеление внутри черепа.

С учетом инкубационного периода, отец был фактически болен уже с 30 лет, а всего почти – 45 лет!

Сначала я была маленькой и ничего не замечала. Но став старше, я видела некоторые необычные факты в поведении отца, запомнила их, и только спустя годы и годы я диагностировала их как проявления болезни. Но тогда, я понятия не имела, что это болезнь!

Например, у отца были совершенно непредсказуемые, внезапные и безосновательные вспышки необузданной ярости. Притом, что, по сути и в основном, он был добрейшим человеком. Сейчас, когда я перечитала горы литературы по психиатрии, я знаю, что такие вспышки ярости всегда сигнализируют о разрушении психики, или мозга, или о серьезных проблемах с нервной системой.

Но тогда я списывала такие вспышки на проявившиеся с возрастом изъяны характера, плохой характер, деспотичные замашки, характерные для многих татарских мужчин.

С возрастом у отца стали появляться еще некоторые странности. Я видела, что он отмахивается от кого-то. Часто прячется в своей комнате и закрывается на ключ. Порой, ляжет спать, выключит свет, а вдруг вскакивает и бежит в другую комнату. И долго не возвращается в постель.

У меня, когда я уже была взрослой, было много друзей – очень хороших врачей. Я никогда ни с кем не поделилась по поводу фактов необычного поведения папы? Почему? Я, видимо, опасалась осуждения и людской молвы. Это было слишком важно для социума того времени и той местности, где я тогда жила. На подсознательном уровне я и думать не смела о возможной болезни отца, не то, чтобы посметь открыто обратиться с его проблемами к врачам из Кокташа (так назывался поселок, в котором располагалась республиканская психиатрическая больница).

Это – первый раз, когда я не помогла своему отцу.

Первые видимые признаки болезни я тоже не признала болезнью. Позже, после изучения литературы по болезни Паркинсона, я удивлялась этой болезни и ее проявлениям. Насколько все точно было описано. И как все это было страшно.

Первым видимым признаком этой изощренной болезни является… застывание лица. С лица исчезают эмоции и мимика. Оно приобретает вид маски.

Вторым признаком является… появление особой шаркающей походки и неестественно опущенных плеч. Только потом появляется тремор головы, рук и ног.

Эти экзотические признаки начинают постепенно усиливаться нарастающим огромными шагами равнодушием к окружающему миру, безразличием ко всему происходящему вокруг. Больной может сутками тихо и безразлично сидеть в углу, и на все вопросы, задаваемые ему, неуклюже пожимать плечами.

Такое болезненное поведение отца совпало со страшным периодом смены исторических эпох – перестройкой, развалом страны, гражданской войной, экономическим кризисом и вынужденной эмиграцией.

В идеале, как мне потом стало казаться, отца нельзя было вывозить в Россию. Его надо было оставить в родном городе, и даже положить в больницу там. Его болезнь, возможно, не прогрессировала бы настолько быстро, и не выглядела бы так ужасно, как это было в России.

Другая страна, другой климат, чужой дом, необычные условия жизни. Все это привело и отца, и окружающих его людей, в большое смятение. И это – второй раз, когда я не помогла своему отцу. Я не смогла настолько хорошо устроиться в России, чтобы купить хороший дом с удобствами, и нанять сиделок, обратиться к хорошим врачам. Конечно, болезнь Паркинсона неизлечима. Известный в мире боксер Мухаммед Али, на свое лечение от этой болезни потратил несколько миллионов долларов, и все равно не вылечился. Но я даже не смогла поселить папу в служебной квартире с удобствами, чтобы он, хотя бы, не был все время в грязных штанах. А также я не смогла предотвратить неотвратимую жизненную необходимость поселить отца в особой, страшной больнице. Навсегда, до смерти.

Когда было принято решение о пожизненной госпитализации отца в психоневрологической клинике для безнадежных, обездоленных, одиноких и никому не нужных людей, или которым не смогли создать элементарные бытовые условия и минимальный уход их родственники (это про меня), я кожей почувствовала шипение второй очереди.

Не в оправдание – но все же скажу. Чтобы понять и не осуждать это решение о госпитализации, надо было хоть раз увидеть такую картину.

Болезнь отца прогрессировала семимильными шагами. В связи с перманентным образованием новых «сырных» дырок, его состояние ухудшалось. Например, несколько дней он мог лежать, потому что мозг перестал руководить мышцами всего тела. А потом, вдруг, после трудно представляемых перетеканий мозгового вещества из одной области черепа в другую, папа резко вскакивал с постели и бежал. Он мог бежать даже долго, через весь поселок. Но потом мозг опять отключал управление мышцами, и папа падал. С высоты своего роста и со всем ускорением тела весом под 100 кг. Он ударялся, разбивался в кровь, лежал в грязи, а то и в воде – если добегал до пруда. Вокруг собирались люди. Но никто не мог помочь ему встать. Папа делал неосознанные бессистемные резкие движения руками и ногами, наотмашь мог ударить, бился о землю, еще более вымазываясь в грязи, смешанной с кровью.

А лица людей – жителей поселка – наблюдавших эту картину, напоминали мне своим выражением описание в книгах, когда в 19 веке люди смотрели на горбунов, уродцев и сросшихся близнецов – в бродячем цирке.

Поднять папу, принести домой, вымыть – это было немыслимым трудом.

А банный день в поселке один раз в неделю. Ванны и горячей воды в доме нет.

И это – только один эпизод кошмара.

И папа был госпитализирован. Было гарантировано, что куда-то бежать и разбиваться папе не дадут – помещения глухо закрыты и окна зарешечены. В этой больнице были специальные ванные, где напором воды можно было отлично мыть неподвижных больных. Дважды в день мужчины-санитары на тележках возили туда лежачих больных и мыли. По договору, этой больнице перечислялась пожизненно вся пенсия отца. Для обеспечения большего внимания со стороны врачей и нянечек (чтобы, к примеру, белье сменили по необходимости, а не по графику), знающими людьми рекомендовано было доплачивать. Но эти доплаты делала моя сестра – у меня на это денег не хватало.

Болезнь Паркинсона – это не психическая болезнь. Клиника проявлений, похожая на проявления психической болезни, обусловлена исключительно разрушением органической материи мозга, но не разрушением психики.

Тем хуже для папы. Просто «овощам», по тамошней терминологии, было легче. А у папы были мгновения просветления. В эти минуты, я уверена, он глубоко страдал. Неволя (больница), одиночество и обреченность. Это – ужасно.

И это – третий раз, когда я не помогла своему отцу. У меня не было сил, чтобы быть рядом с ним и облегчить его участь. Визиты к отцу заканчивались для меня истериками и нервными срывами. Передо мной, как уже бывало неоднократно, маячила возможность попасть в аналогичную больницу самой.

В те разы, что я приходила к папе, я приходила в ужас от всего: страшный запах в помещениях, несчастные люди – неподвижные и с застывшими лицами. Постоянно меняющиеся соседи в палате отца – мне сказала нянечка, что ежедневно тут «умирают пачками, и пачками постоянно прибывают новенькие». Конвейер умирающих людей.

А однажды я придумала, как облегчить папе тоскливые дни и защитить себя от страшных впечатлений во время визитов в эту больницу. Я по случаю и очень недорого (доступно для меня) купила инвалидную коляску. Радостно принесла ее в больницу. Санитары помогли папу усадить и привязать. И я с ним поехала в парк. Вот он, выход из положения, – размечталась я. Теперь я смогу вот так гулять с папой, и не видеть страшной картины внутри больничного помещения.

Когда я уже отъехала на почтительное расстояние, в парк, вдруг колесо треснуло и отвалилось.

Я не помню, как я больного, весом под сто кг, дотолкала до больницы, на коляске с одним колесом. Было важно, чтобы папа не упал на землю и не разбился. И еще я несла сломанное колесо.

В больнице меня успокоили и заверили, что отдадут коляску в ремонт. Но больше я не нашла этой коляски. У персонала больницы и так полно забот, им явно и не хотелось лишних проблем, связанных с вывозом больных на прогулки.

В этот день я бежала из больницы к себе на квартиру, понимая, что мне обеспечены слезы и расстройства, даже больше обычного. Я влетела в квартиру, забилась в дальний угол комнаты, и долго сидела, даже не плача – просто я стонала вслух, и даже подвывала. Ситуация, которую я пережила в больнице, демонстрировала мне еще раз, насколько я слабый, никчемный, невезучий и непутевый человек.

К тому же я надорвалась физически. Уже вечером стало ясно, что у меня выпали геморроидальные узлы, лопнули и стали кровоточить. Несколько недель я лечила эти кровотечения.

В народе есть выражение «кишка тонка». Так говорят про слабых – телом и духом – людей. Это как раз про меня. И не только в переносном, но и в прямом смысле – у меня тонка кишка.

И опять черная тетрадь

Запись в моей тетради от 23 ноября 2013 года: Грудь не болит, но шишка не уменьшается. Самочувствие нормальное. Жизненных перспектив никаких не просматриваю, но почему-то не паникую и даже не унываю. Тетрадку черную веду и лечусь усиленно. По все направлениям. Комплексно.

Посоветовали мне люди знающие рецепты травяные. Я тоже записала их в черную тетрадь. Как я записывала все, что слышала и вычитывала. Затем использовала.

Рецепт 1.

1 ч.л. тысячелистника

1 ч.л. полевого хвоща

1 ч.л. плодов можжевельника

1 ст. л. кукурузных рылец

1 столовую ложку этого сбора залить стаканом кипятка и настоять 30 минут. Принимать по трети стакана 3 раза в день после еды. И так три месяца.

Рецепт 2.

Взять внутренние перегородки грецких орехов, залить их водкой – совсем небольшим количеством. Лучше спиртом. 5 дней настаивать в темном месте. Затем принимать по 15–20 капель в четверти стакана воды. Пить три раза в день за 30 минут до еды. Курс 2 месяца.

Оба рецепта можно применять одновременно.

Много рекомендовали заговоров, разных:

«Очеркни мизинцем правой руки опухоль на груди и говори:

С сего дня и до святой субботыРак – не рыба, опухоль – не мясо.Приду я на пустую ниву,Где не сеяно, не жато;Хозяевами не звато,Где наросло, что не прошено,А телом ношено,На грудь наложено.

Несеяная нива породила пшеницу лопушную, колосную. Как будет та пшеница сохнуть, так будет отпадать от нарожденной и окрещенной рабы Божьей (имя). Ниве той засыхать, а опухоли на груди не бывать. Аминь»

Все знающие люди советовали для излечения молитвы – в большем количестве, чем лекарства и заговоры.

«Не попусти на меня, Владыко Господи, искушения или скорби или болезнь свыше силы моей. Или даруй мне крепость перенести их с благодарностью».

«Больное тело – больная душа. Начните лечение с души.

Молитва – это дыхание души. Обратитесь к Вере и узнаете.

Бог для того и дает людям болезни, чтобы они начинали искать смысл жизни и находили его.

Смысл жизни человека в этом грешном мире состоит в том, чтобы с Верой в Сына Божия Иисуса Христа, Искупителя нашего от рабства грехам, и соблюдением Его Святых Заповедей избавиться от груза грехов, стяжать в себе, приумножить Святой Дух Божий, чем и стать достойным Вечной Жизни с Богом и Святыми его.

И чем больше скорбей человек перенесет со смирением и даже благодарностью Богу за вразумление, тем больше грехов простит ему Бог. Лютые скорби даются для очищения души человека, чтобы жизнь его стала менее суетной, чтобы он начал думать о том, что смерть не за горами и что будет с ним после нее».

В одной брошюре «Избавление от неизлечимых болезней», содержащей советы по излечению рака, был приведен перечень 16 действий, которые обязательно нужно совершить:

1. Обрести веру во всемогущего Бога, и надежду на его милосердие.

2. Искренне раскаяться во всех согрешениях, какие сможете вспомнить.

3. Неукоснительно соблюдать все посты и праздники.

4. Исполнять все 10 Заповедей Божьих.

5. Непрерывная Иисусова молитва.

6. Не делать людям того, чего не хотели бы себе.

7. Заказ в Церкви, а еще лучше в монастыре, поминание о здравии болящего человека на полгода, а лучше на год, а также – сорок обеден о здравии.

8. Отслужить молебны с водосвятием: святому, чье имя носите; Спасителю; Царице небесной; всем святым и целителям-бессеребренникам. Полученную воду пить, умываться, прикладывать к больному месту.

9. Подать щедрую милостыню нищим, на строительство Храма.

10. Творить больше тайного добра.

11. Простить всех, кто вас когда-либо обидел.

12. Попросить прощения у всех, кого когда-то обидели вы.

13. Дать высокий обет Господу Иисусу Христу и Пресвятой Богородице.

14. Приготовиться к причастию.

15. Достойно приобщиться Христовых Тела и Крови в Таинстве Евхаристии.

16. Пособороваться для прощения забытых вами грехов.

При подлинном раскаянии исцеление наступит непременно.

* * *

Я абсолютно убеждена, что Вера может помочь больному человеку выздороветь! И я знаю многих людей, которым молитва помогла! Люди выздоравливают, когда медицина от них отворачивается. И в благодарность за исцеление они порой дают ОБЕТЫ. Именно так и поступила Оля – покровительница кошек. У нее был РМЖ в неоперабельной стадии. Она молилась и молилась. А после чудесного исцеления дала обет – заботиться оставшуюся жизнь о слабых беззащитных существах. Уже 19 лет она исполняет данный ею обет.

Новогодний кокос

Наступил декабрь 2001 года.

Я очень люблю зиму, и декабрь люблю особенно: 8 декабря – мой день рождения.

Я очень любила свой день рождения в детстве, в юности, люблю и сейчас. Мои ровесники даже делают вид, что забывают про свои дни рождения, стараются не вспоминать – расстраиваются, что летят годы.

Но это не про меня. Это не значит, что я не расстраиваюсь, что годы летят, или, что я не боюсь стареть. Боюсь. Но день рождения все равно люблю.

Где-то примерно в середине декабря мне вдруг показалось, что шишка в моей груди уменьшилась. Я уж ее осматривала-осматривала, прощупывала-прощупывала. Точно. Уменьшилась. И грудь стала значительно мягче.

31 декабря я купила себе в подарок кокос. Большой, коричневый и «волосатый». Я люблю время от времени пробовать какие-нибудь заморские фрукты – а никогда раньше кокос я не ела.

В новогоднюю ночь я даже забыла включить ТВ. Очень была занята: пыталась этот свой подарочек распилить, или разбить, или продырявить. Ничего не вышло. А так как я была в праздники совершенно одна – хозяева квартиры уехали, то и посоветоваться, как едят кокосы, мне было не с кем.

В первую неделю после новогодних праздников в городе сильно похолодало. Батареи в квартире еле теплились. В одну из ночей я вообще не могла спать – днем намерзлась, и никак не могла согреться. И кофты надела, и куртку, и все одеяла на себя натянула. Все равно холодно. Поверхность дивана была будто ледяная. И я дрожала до непопадания зуба на зуб.

Также я заметила, что замерзают мои комнатные растения. Особенно теплолюбивые, и кактусы. Я собрала горшки с цветками по все квартире – в кухню. Обогревала воздух – включала газовую плиту. Попеременно поднимала горшки на стол, повыше, к теплому воздуху.

Утром стало ясно, что несколько цветков все же погибли. Чуть позже, днем, я поняла, что заболела сама.

Ципролетная пневмония

Я с детства частенько болела простудными заболеваниями: ангина, грипп, бронхит, ОРЗ, пневмония (три раза – 1979, 2002 и 2004). Поэтому я умею сама, без обследования, анализов и врачей, по своему ощущению, состоянию, самочувствию и клинике проявлений болезни, распознавать, какая именно болезнь у меня в настоящий момент.

Не сразу, но в течение некоторого времени, я поняла, что у меня пневмония.

К ночи мне стало хуже. И я пожалела, что не решилась засветло сходить в аптеку – лекарств у меня не было никаких.

Поздним вечером у меня началась одышка и боли в грудной клетке, и я несколько раз решала пойти к соседям и попросить их вызвать Скорую помощь. Однако у входной двери я передумывала.

У меня уже поднялась высокая температура, и мысли стали тягучими, навязчивыми. Я представляла, как приедут усталые и раздраженные врачи. Они меня спросят, что я делаю одна в чужой квартире – они это сразу распознают. Ведь постоянные жители еще днем вызвали бы участкового врача.

А также жизненный опыт мне нашептывал, что врачи Скорой помощи часто не вникают в суть, а просто, увидев зашкаливающий градусник, увозят в больницу. А в больнице я буду долго мерзнуть в приемном покое – там будут решать, можно ли меня госпитализировать без прописки.

От этих мыслей меня трясло. Вернее, я уже не понимала, от чего меня трясет – от них, или от температуры. Также уже не было понятно, мне плохо от болезни или от страха.

У меня была баночка малинового варенья. Я вскипятила целую кастрюлю воды, влила туда варенье. И стала пить этот напиток. Лечилась пока только так.

Утром я собрала волю в кулак, надела всю одежду, какая у меня была, и побрела в аптеку, которая располагалась между остановками «Гостиница «Заря» и «кинотеатр «Буревестник», что на улице Ленина.

Я не стала покупать Гентамицин, которым уже несколько раз лечилась раньше. Я уже знала про существование «крутого» лекарства – оно называлось Ципролет. Также я купила шприцы и жаропонижающие средства. В расположенном «дверь в дверь» магазине я купила бутылку минеральной газированной воды – мечтала о ней всю ночь, и маленькую баночку меда.

Вся взмокшая, несмотря на сильный мороз, и очень уставшая, я пришла на квартиру. Начала делать себе инъекции.

Я болела весь январь – тяжело и надрывно кашляла, сильно отекала. Однако мне повезло, что я заболела в январе. Когда работаешь в вузе, январь всегда является фактически неофициальным отпуском. Работы мало – только консультации и экзамены у твоих студентов. И все – больше на работу ходить не надо. На обычной (не в вузе) работе – пришлось бы пропускать ее – и потерять из-за болезни в зарплате.

Когда еще у меня держалась температура, мне надо было сдать экзамен самой – по бухгалтерии. В институт повышения квалификации пришлось ездить на такси – не было сил идти самой. Несмотря на высокую температуру, я успешно сдала экзамен и получила пятерку.

Первая неделя февраля тоже свободна для преподавателей вуза – студенты на каникулах.

Фактический зимний отпуск в вузе – это хорошо, однако в целом на преподавательской работе болеть, долго, с больничными, очень проблематично. Твоя нагрузка – годовая – должна быть вычитана. Ты можешь болеть и без больничного, тебя заменят – твои часы займут другими предметами. Но потом, хоть через силу, хоть и галопом, количество часов твоего предмета, все равно нужно выработать. Такого, как «солдат спит – служба идет» – в вузе не бывает.

Большой стаж работы в Вузе – 18 лет, в этом отношении меня «подпортил» – я не привыкла к больничным листам. Сейчас я уже знаю, что без полиса ты этот больничный и не возьмешь.

Я абсолютно не помню, был ли у меня в 2002 году полис. Наверное, не было. Я бы помнила, если бы был. Вот в 2004 году, когда я работала в Ногинском районе МО на заводе – точно был. Однако он меня все равно не выручил. А заболела я тогда неизвестной для себя болезнью – я потом ее назвала «тюремной», и была вынуждена обратиться к врачам. Вот как это было.

Тюремная болезнь

Эта история показательна для иллюстрации моей перманентной проблемы «медицинское обслуживание/прописка». То есть к теме повести – она имеет лишь косвенное отношение. Но я не могу не привести ее здесь. Она для меня как бы сценарий событий, которые происходили бы в 2001/2002 годах, если бы я вздумала обратиться к врачам.

В период работы на заводе в Ногинском районе МО, я заболела подозрительной болезнью. Было это весной 2005 года. Тогда уже на всех предприятиях работникам выдавали медицинские полисы ОМС – обязательного медицинского страхования.

И вот, обнаружив у себя признаки невиданной доселе болезни, я по полису обратилась в поликлинику, и получила отказ в обслуживании. Так что я была права, тогда, в 2001–2002 году, что и не попыталась получить медицинскую помощь.

Странная и непонятная для меня болезнь началась с появления у меня на животе, в районе солнечного сплетения, посередине, раны – ярко-красной, зудящей до ломоты, и с пузырьками. Размером рана была с пятикопеечную монету. Ощущения боли были для меня совершенно незнакомые, пугающие по интенсивности. Но еще более странным и страшным для меня было то, что рана имела зеркальное отражение, сквозной выход – на спине. Будто бы через меня навылет прошла пуля.