Печальная повесть про женскую грудь

Я очень испугалась. Я о такой болезни никогда не слышала и нигде про нее не читала.

Я продезинфицировала свои ранки, как смогла – обработала йодом. Позже я узнала, что этого делать нельзя было ни в коем случае. Нельзя было даже – около месяца – прикасаться влажной ватой, не говоря уже о купании. Я такой «ранкой» могла покрыться вся – с головы до пят.

Наутро после обработки мои «сквозные» раны стали размером с теннисные мячи. Ужасный вид этих ран сопровождался ужасными – болью и зудом.

Я запаниковала. Взяла полис и поехала в Ногинск в поликлинику. Полис был выдан мне предприятием Ногинского района. И я предполагала, что он давал право получить медицинскую помощь. Формально давал право.

Формально, но не фактически, как выяснилось очень быстро в медицинском учреждении города Ногинска. Меня отказались принять, так как в паспорте у меня отсутствовала прописка в Ногинском районе. На мой вопрос «А зачем тогда выдают полисы?» – пожали плечами. «Надо ехать в поликлинику в город, где вы прописаны постоянно», – посоветовали мне.

Мое состояние ухудшалось, а жизненный опыт и навыки самолечения не подсказывали, как помочь самой себе.

Я взяла на работе отпуск за свой счет на несколько дней – без даты, вдруг меня положат в больницу. И поехала в город, где я была законно и постоянно прописана у своих родителей. Такие городки в народе – в шутку, но очень грубо, называют «Мухосранск» или «Зажопинск».

Ехать было достаточно далеко и долго – 6 часов на рейсовом автобусе. Мое плохое физическое состояние усугублялось моральными страданиями. Раны страшно чесались и болели, и я стала чувствовать себя заразной, прокаженной.

Кожные заболевания всегда у меня ассоциировались с инфекцией, заразой. И я стала очень сильно переживать: моя работа связана с людьми. Как начальник отдела кадров немаленького промышленного предприятия, я ежедневно по работе общалась с несколькими десятками людей. Если моя болезнь заразна, и я где-то подцепила страшную инфекцию, то меня положат в больницу и сообщат на работу. Это просто «конец света», – заключила я. Меня уволят, это точно. И выселят из общежития. И я опять останусь на улице, без работы, без денег и теперь еще и с экзотической болезнью.

С каждой минутой в автобусе мне становилось все страшнее и страшнее.

Еще перед выездом я звонила маме, рассказала, что случилось, и сказала, что еду – посетить врача по месту законной прописки.

Приехала я к месту назначения под вечер, было уже около 6 часов. И пошла сначала к маме – мне нужны были кое-какие вещи и документы. Ведь я была уверена в госпитализации – мне было уже очень плохо. Раны значительно увеличились в размере и нестерпимо болели. Я очень устала продолжительное время в автобусе не показывать вида, что со мной что-то не так, терпела зуд.

Мама меня домой не впустила, а сбросила вещи и документы с балкона. Ведь я могла быть заразной. Я поняла ее. Это правильно – нельзя подвергать риску здоровье близких людей.

Но, скажу я вам, очень больно и страшно быть «отверженной», «заразной». Мне и так было и нестерпимо больно физически, и страшно от предстоящей потери работы и жилья. А тут еще меня не пустили на порог, поговорили со мной через закрытую дверь. И сбросили вещи сверху, как в вольер, с расстояния. Это меня сломило окончательно.

Я подняла сверток и побрела в кожно-венерологический диспансер.

Классически советского вида дежурная в регистратуре диспансера, со строгим лицом, и очень внимательно, выслушала меня. Потом она тщательно изучила мой паспорт и медицинский полис. «Такой полис не пойдет», – мрачно сказала она. Нужен полис нашего города, выданный по месту прописки. Но его вам дадут, если вы безработная. Но если вы не безработная, то нужен полис от предприятия. Но мы примем только полис предприятия, расположенного в нашем городе и в нашем районе. А если вы работаете в другой местности, то полис не подходит.

Я обмерла. Я поняла, что и здесь меня не примут. И что мне надо теперь идти только на кладбище и уже сейчас, самостоятельно, начать рыть могилу. Другого выхода нет. На фоне физического нездоровья, долгого пути в душном автобусе, отказа от меня, больной, членов моей семьи, другого выхода, кроме кладбища, я уже не видела.

У строгой дежурной я решила попросить совета, как мне облегчить боль и зуд. И все. Чтобы полечиться самой. Я рассказала, что меня и в Ногинске не приняли – «есть полис-нет прописки». И здесь не принимают – «есть прописка-нет полиса».

Дежурная дала краткий и дельный совет: платный прием.

Оказывается, все так просто. Заплатить. Почему же мне в Ногинске не подсказали такой выход? Для не имеющих комплекта документов, дающих право на медицинское обслуживание, как у меня, существует платный прием – это было светом в конце тоннеля.

Я оплатила прием, и получила талончик к врачу. Но на 8 часов утра следующего дня.

Нужно было где-то переночевать.

В этом городе я никогда не жила, и совершенно не знала, какие здесь есть гостиницы – и чтобы недорого, и чтобы прилично. Поэтому я решила позвонить своей взрослой дочери и спросить насчет гостиницы. Она тогда жила, работала и снимала в этом городе квартиру.

Моя дочь очень удивилась, когда услышала вопрос про гостиницу: «Почему я не иду переночевать к ней?». Я объяснила: возможно, опасная инфекция. Дочка рассмеялась. Она сказала мне, что вокруг очень много разнообразной инфекции: в автобусе, например, чесотка и туберкулез, в кафе, в салате может притаиться сальмонеллез, Боткина и дизентерия, а в бане – хламидии, и даже что похуже многократно. «Если всего бояться, то, как же тогда жить?»

И дочка распорядилась идти ночевать к ней.

Вечером, дома, дочка продолжала надо мной подтрунивать: «Ты ведь вроде работаешь на заводе – кадровиком, а не на панели – проституткой. Откуда у тебя может быть опасная инфекция? И ты вроде бы в Африку не ездила, бороться с эпидемией в первобытном племени, заполучить экзотическую болезнь было негде».

А еще, увидев на талончике фамилию врача, к которому я пойду, она сказала, что это знаменитый в городе врач, очень хороший, в преклонном возрасте и очень-очень опытный. Он обязательно поможет.

Наступило утро, и я пошла к врачу. Захожу в кабинет – доктор выглядит как в сказке – чисто Доктор Айболит. Очень преклонных лет седовласый старик, в белоснежном халате фасона 30-х годов – с завязочками на спине.

Доктор сидел за столом, что-то писал. Меня присесть рядом на стуле не пригласил, «на что жалуетесь» не спросил. Бегло взглянув на меня, кивнул на кушетку и коротко приказал: «Раздевайтесь».

Я стала раздеваться дрожащими от волнения руками. Когда на мне осталась только юбка, доктор еще раз взглянул на меня. Он не подошел, не рассматривал мои раны, не вертел меня. Просто секундным взглядом посмотрел и сказал: «Одевайтесь. Это не ко мне. Вам надо к невропатологу». И все. И начал молча что-то писать.

Я обреченно, понимая, что не получаю никакой помощи и сейчас, одевалась. Руки так дрожали от волнения, что я ничего не могла с первой попытки застегнуть.

Тут доктор заговорил со мной, спросив, почему у меня платный прием. Я объяснила. Тогда, сказал доктор, если у вас не в порядке документы, не идите в районную поликлинику, а идите только в городскую. Только там есть платный прием у невропатолога.

Когда я оделась и направилась к выходу, наверное, согнувшись под тяжестью новой проблемы – искать другого врача, и уже взялась за ручку двери, доктор внезапно окликнул меня. Я думаю, он меня пожалел. Он пригласил меня присесть на стул рядом с ним со словами: «Давайте я все же сделаю вам назначения. К невропатологу всегда запись за неделю. А вам очень больно, да и состояние в целом за неделю может непредсказуемо ухудшиться».

Я сидела на краешке стула и молчала, пока доктор долго что-то писал. Закончив писать, доктор подробно рассказал, что мне нужно купить из лекарств, и как делать инъекции и повязки, как питаться, купаться и так далее. Болезнь серьезная, и лечение будет долгим и тяжелым.

Я уточнила у доктора, действительно ли эта болезнь не заразна. Он подтвердил. Он сказал, что эта болезнь исключительно нервного происхождения.

Доктор спросил, есть ли у меня кому делать мне инъекции. Я ответила, что я всегда сама себе делаю уколы. Но доктор возразил. Он сказал, что выписал мне особое, для этой болезни, обезболивающее средство в виде густого масла (его надо разогревать во время инъекции), которое настолько болезненно во время введения внутримышечно, что сама себе я ввести его не смогу. Могу потерять сознание от боли. (Мне стало смешно – больное лекарство от боли). Но зато потом это лекарство обеспечивает несколько часов отсутствия болей вообще – можно будет поспать и отдохнуть.

От осознания, что доктор пожалел меня и сделал назначения, душа моя размягчилась, настроение поднялось, и мне даже полегчало. Человек пожалел меня, что мне очень больно. Не отфутболил.

В аптеке я купила все лекарства и пошла на квартиру. Пришлось позвонить на работу и продлить себе заявление на отпуск – решила пожить у дочери, чтобы она делала мне инъекции – очень больные масляные инъекции от боли.

Лекарства доктор назначил очень эффективные. Я быстро шла на поправку.

Уже в Ногинске мои раны осмотрел еще один опытный человек. Он меня даже рассмешил (с некоторой грустью). Он сказал, что «такую болезнь в массовом масштабе он видел в тюрьме». Оказывается, эта болезнь нервного происхождения, очень распространена среди заключенных, так как чаще всего является реакцией нервной системы человека на ограничение свободы.

Закрытое пространство, высокие заборы, строгий режим дня, отсутствие личного пространства, наблюдательные посты-вышки – все это вредно для человеческого организма. И может вызывать болезнь.

Эти слова человека, видевшего такую болезнь в массовом масштабе в тюрьме, глубоко ранили меня. Потому что он «попал в точку». Я, Слава Богу, в тюрьме не была. Но в общежитии, где я жила, тоже были высокие заборы с ограждениями по верху. Конечно, это не была колючая проволока, но тоже очень надежно и впечатляюще. А ворота на территорию этого общежития закрывались наглухо, без щелей и ручек. Чтобы войти на территорию, нужно было встать в определенном месте, под глазок камеры – в фас и профиль. Тогда тебя опознают, и дверь откроется автоматически.

А из общежития на завод вела дорога. Извилистая, через пустыри. Очень унылый и безлюдный вид местности – пылища летом, девственные сугробы зимой, подвывающий ветер (от пустоты вокруг) в любое время года – все это внешне напоминало мне кадры из фильмов про «места отдаленные». А дальше начинался сам завод – и опять заборы, ограждения, пропускные контрольные пункты, строгая пропускная система и режим. Все – строго. Все – под контролем и надзором.

Наверное, люди, имеющие семьи и не столько печальный опыт одиночества и защищенности, как у меня, этого и не замечали. Но не я. Я старалась не замечать, но организм все равно выдал реакцию – в виде «тюремной болезни».

* * *

Вернемся, однако, в январь 2002 года. Весь месяц я лечила пневмонию. Но 10 января произошло нечто знаменательное. У меня исчезла шишка в правой груди. Это было важное событие, веха, перевал. Второй мой перевал в отношении болезней женской груди.

Второй перевал

Значительное уменьшение и размягчение шишки в правой груди я заметила еще в декабре. А в январе я отвлеклась на простудное заболевание, и сам процесс окончательного исчезновения шишки пропустила. Только 10 числа я констатировала: ее больше нет. О чем я и внесла запись в свою черную тетрадь.

Я не могла нарадоваться: грудь была мягкая и ровная. Также я очень удивлялась, что избавление от проблем моей правой груди. Как и два года назад, совпало с простудным заболеванием и приемом антибиотиков. Проблемы груди с промежутком в два года казались мне двумя перевалами в горах. Трудный подъем, несение тяжестей, и наконец, ты на вершине перевала.

Термин «перевал» в горном туризме, как спорте – это самая низкая точка прохода (пешего) между двумя горными вершинами. Наиболее рациональный путь.

Также и в моих болезнях. Я разработала наиболее приемлемый способ лечения. И вот он, результат – перевал пройден.

Я не знаю точно, была ли у меня опухоль, или РМЖ в начальной стадии, или это было что-то доброкачественное, неопасное для жизни. Не знаю. Но, по крайней мере, не зная наверняка степени опасности для моего здоровья и жизни, я все же приложила массу усилий по спасению самой себя. И не жалею об этом.

Еще полгода я продолжала комплексное лечение по своей черной тетради – на всякий случай, для закрепления положительных результатов.

В это время, в январе, я еще сильно болела, кашляла, плохо питалась, ужасно выглядела. У меня уже исчез страх неизлечимой болезни. А также связанный с ним страх хосписа, агонии и смерти. Но в одну из ночей мне приснился нездоровый сон. Вроде и сон/не сон, явь/не явь, болезненные по ощущениям и воздействию на психику. Я это сочла как бы прощанием со смертью. На время. Ведь все мы смертны, и рано или поздно, смерть к нам придет.

Визитка смерти

Еще летом 1999 года, во время моих огороднических работ в поселке, на участке родителей, в период моих теперь знаменитых для меня водно-огороднических процедур, я среди бела дня боковым зрением увидела НЕЧТО.

Это нечто было черным и страшным, и каким-то непонятным существом. Ростом оно было см 40, не выше, имело горб и выглядело больше как очень старая женщина, чем какое-то мифическое существо из сказок. Это НЕЧТО шло между грядок необычным шагом – вроде и не шло, а катилось, не касаясь земли.

Я испугалась не на шутку, и решила, что перегрелась на солнце. Привидится же такое, ужас.

Позже, когда я заболела и стала опасаться за свою жизнь, я вспомнила этот эпизод, и пришла к болезненному выводу – я видела в тот день свою смерть. Или материализацию страшной, смертельной болезни. Что по сути одно и то же.

А ночью после того видения я увидела сон. Вроде лежу я в постели и не могу спать, потому что вижу: за окном очень светло. И я размышляю, что надо было задернуть занавески, чтобы спокойно спать. И тут кто-то невидимый задергивает занавески. И становится неестественно темно. Так не бывает – всегда занавески чуть просвечивают, и щелки остаются. А тут – наступила непроглядная, умопомрачительная тьма. Я вглядываюсь в эту тьму, и от этого тьма становится еще более темной и непроглядной. Я пытаюсь встать с постели, и не могу. Как только в голове у меня мелькнула ассоциация с могилой – будто я уже мертвая в могиле – темно непроглядно и больше нет возможности пошевелиться физически – я проснулась от ужаса.

В январе 2002 года я ничего подобного не видела. Но почувствовала. И услышала мысленную речь этого существа, или сущности – не знаю, как правильнее назвать. И вот что я услышала внутренним слухом:

«Ишь, какая ты хитрая да скорая, обрадовалась, умирать собралась. Хоспис нашла, дела завершила. Решила не бороться за жизнь по-серьезному, не пошла к врачам. Но не так все просто.

Жить труднее, чем умереть.

Смерть – это всегда благо. Это финал, исход и уход в мир, гораздо более совершенный, чем земной.

Этот уход еще надо заслужить, пройдя свой, предназначенный именно тебе, жизненный путь.

Люди по незнанию боятся смерти. Скорее, они боятся неизвестности. Ведь страшновато и волнительно даже уезжать в другой город или страну, менять работу. А тут менять измерение и слой – ужас-то какой!

Также люди боятся боли. Приближение смерти чаще всего сопровождается болью – от болезни, или по какой-либо другой причине.

Но сама смерть – это хоть и мучительное, трудное событие, но такое же торжественное и важное, как рождение.

Знай, что страшиться нужно не самой смерти. Бояться надо – не успеть подготовиться к ней. То есть, ничего не понять в своей жизни. Поэтому – готовься. Думай. Думай. Думай.

Не страшно – умереть. Страшно – ничего не понять.

Каждый человек имеет глубоко внутри себя бессмертную, нетленную и неделимую часть – душу, или монаду. Вот она-то, по причине своего бессмертия, знает и помнит, ЧТО там. И насколько там лучше, чем здесь (кроме миров возмездия, разумеется). Однако эта память не доступна человеку. Если бы это было доступно, люди бы выстраивались в очередь, чтобы побыстрее уйти ТУДА.

При всем этом, все же не рекомендуется торопиться и провоцировать уход в другой мир раньше времени. Земная жизнь дает исключительно важный опыт. Поэтому нужно стараться как можно дольше продержаться в земной жизни, в физическом мире, используя каждый миг для приобретения нового опыта, знаний, навыков и умений. Даже если остались сутки пребывания на земле – их надо активно использовать – думать, искать, смотреть, изучать.

И, бороться надо за свою жизнь, не переставая. Если стоит вопрос о выживании, нужно использовать все возможности, чтобы хоть чуть-чуть, но продлить свою жизнь.

Живи и ты. Борись за свою жизнь изо всех своих сил и набирайся земного опыта по максимуму. А не просто размышляй о смерти, с позиции страха, переживаний и паники. Не считай ее своим врагом. Но думай, как о долгожданной гостье, которая в один необыкновенный день придет к тебе.

Это и будет правильной подготовкой к важному событию – собственной смерти».

Глава 4. Под занавес

К февралю 2002 года мои проблемы с грудью в целом были решены. Вроде можно было бы закончить мою повесть. Однако для лучшего понимания причин и следствий событий, имеющих описание в этой повести, я сочла нужным дополнить повествование информацией о своей жизни в последующий период – еще примерно в течение года.

7 февраля начался новый семестр. В этот день мой заведующий кафедрой Краев объявил мне: «Внебюджетная нагрузка у тебя будет. Можешь снимать квартиру и налаживать независимый быт. И готовиться к лекциям, семинарам, и прочим видам научной и преподавательской деятельности.

Уже через два дня я переехала в «малосемейку», недалеко от работы. Для меня это было неслыханным на тот момент счастьем. Не сказать, что люди, у которых я прожила полгода, меня обижали, или выгоняли. Вовсе нет. Но я тяготилась своим проживанием в чужой семье на положении бедной родственницы.

Жизнь опять наладилась. Официальной зарплаты будет хватать на оплату жилья, а все дополнительные заработки обеспечат меня пропитанием – радовалась я. Отлично!

Малосемейная весна

Дом, где я поселилась, внешне был монументальным – будто это дом сталинской постройки, с огромными, просторными квартирами с очень высокими потолками. Но внутри было нечто совершенно другое. Мне бы очень хотелось познакомиться с архитектором – создателем такого «интересного» жилого дома. Спросить – чем он руководствовался?

Несмотря на внушительную длину, в доме был один подъезд. Сам дом был многоэтажным – 12 этажей. На каждом этаже от лестницы и лифта в противоположные стороны уходили, чуть ли не до горизонта – так казалось – длинные и узкие коридоры. И по обеим сторонам этих коридоров шли нескончаемые ряды дверей. Как в общежитии.

Стены подъезда, лифта и унылых темных коридоров были испещрены надписями и сюрреалистичными картинками. А полы были деревянными, скрипучими и покрашенными облупленной коричневой краской – на вид, не позднее 20-х годов. Казалось, что этот дом расположен в гетто, где проживают исключительно депрессивные люди с мрачным тюремным прошлым.

Несмотря на тягостный вид подъезда, сама квартирка была светлой – за счет больших окон, чистой и без тараканов. Только все стены были до середины покрашены грязно-зеленой краской. Как в больнице для бедных, в 19 веке.

Весь февраль я еще лечила последствия пневмонии – сильные отеки. Переживала – вдруг это осложнение. Села на творожную диету и пила отвары лекарственных трав. Также для профилактики продолжала противоопухолевое лечение, в отношении груди. Груди у меня очень болели всю весну, но совсем не той страшной болью, как в 1999 году, и без шишек, как в 2001. Они просто ныли, тяжелели, покалывали и «пышили жаром». Чтобы не было ночью во время сна особенно больно, я сшила специальные валики – для поддержки груди в ровном положении, не допуская ее провисание, если поворачиваешься во сне на бок.

Квартира была микроскопическая – только на одного человека. Все было крошечным – комната, кухня, туалет и душ. Как бы игрушечным, не настоящим. Но в этом доме были настолько толстые стены, несоразмерные с площадью самой квартиры – и внешние, и между соседями, что вообще не было никого слышно.

Мне было комфортно в этой квартире – очень тихо. И я радовалась, что я опять сама себе хозяйка.

Настроение у меня было хорошим. Весенним настолько, что с первой зарплаты я купила себе духи.

Теперь я была здорова, весела и очень хорошо пахла.

Но, так как грудь еще болела, и были свежи воспоминания о болезни и переживаниях осени и зимы, мне однажды приснился страшный сон. Он очень меня напугал, хотя и остался единственным мрачным воспоминанием о жизни в эту малосемейную весну.

Ночной визит

Между кроватью, на которой я спала, и стеной был зазор. Вплотную придвинуть кровать не получалось из-за ее строения, да и не хотелось – от стены веяло холодом.

Легла я спать. Лежу на спине. На мне ночная сорочка из хлопка в цветочек, без рукавов, размера на два больше, чем надо бы. Сверху одеяло. Ровненько так лежу, руки по швам.

Вдруг слышу, и одновременно как будто вижу со стороны (даже похоже, что будто на экране), из этого зазора выползает змея.

Змея была красивая – серо-бежевая, со сложным рисунком на спине по всей длине. А длина у нее была – 2,5 метра. Фигура у этой змеи была с заострением с двух сторон – маленькая голова постепенно переходила в толстое тело, в конце толстое тело постепенно сужалось, и хвост был намного более тонким.

Толщина тела змеи в самом толстом месте была ровно такой, как если бы я сложила кисти рук. Большой палец руки к большому, а средний – к среднему. И изобразила бы окружность.

Эта змея мордочкой приподняла одеяло со стороны стены, и поползла под него. Уже под одеялом она проскользнула в левую пройму ночной сорочки и поползла по моей голой груди, по ее верхней части – посередине этой верхней части, что выше сосков. Она так проползла по всей груди, выползла из-под сорочки через правую пройму, выскользнула из-под одеяла, и нырнула опять под кровать.

Все это произошло очень быстро. Но я успела, и обмереть от страха и отвращения, и даже вскочить и включить свет. При свете я успела увидеть хвост змеи, когда она уползала под кровать.

Увидев этот хвост, я проснулась.

От ужаса, пережитого во сне, я вся была влажная. Место на груди – толстая полоса, где проползла змея – зудело.

Заснуть не представлялось вероятным. Тогда я встала, налила ведро воды, вылила в него бутылочку аптечного нашатыря (аммиака). И вымыла пол в комнате. Особенно тщательно я мыла под кроватью.

Аптечный нашатырь, или аммиак, является очень хорошим средством для закрытия щелей между измерениями, которые могут случайно образовываться. Если эти щели не латать, те жители смогут постоянно к тебе заглядывать «в гости», «на огонек». Это совершенно ни к чему!

Я понимала, что такой сон приснился мне неспроста – мой организм и душа еще продолжали переживать стресс, связанный с болезненными проявлениями в прошедший только что период.

Новый метеорит

Весна была хорошей. Работа, здоровье, жизнь в квартире – все было хорошо. К папе в это время я решила пока не ходить. Надо немного укрепить нервную систему, чтобы в дальнейшем стать сильнее и удачливее, – рассудила я.

В конце апреля в университете проходила научная конференция. А на ней я неожиданно встретила своего заведующего кафедрой из Самары, М. И. Увидев его, я чуть не разрыдалась, будто встретила по-настоящему родного человека. Он, действительно, когда-то мне много помогал, как самый настоящий родственник. Значительно помогал, и совершенно бескорыстно.

М. И. живо интересовался, как я теперь живу. Я рассказала. Он заметил, что я так и не решила свою главную жизненную проблему – жилищную. Но я сказала ему, что я решила много других проблем, из-за которых я вынужденно уехала в 1996 году из Самары. Так что, – похвалилась я, – в целом у меня все хорошо.

Я немного потеряла душевное равновесие из-за этой встречи – разбередились старые раны. Но постепенно я успокоилась.

Позже выяснилось, что встреча с М. И. была метеоритом, который влетел в мою жизнь и спровоцировал новые потрясения.

Трудное решение

Через несколько недель я получила из Самары письмо. В нем М. И. писал, что он расстроился – моя жизнь так и не наладилась: «Тебе уже под 50 лет. Так и не удалось тебе создать семью, приобрести дом. Хотя бы какую-нибудь комнатку. Дело идет к старости, и тебе некуда будет, уже через несколько лет, приклонить голову.