Избранные проявления мужского эгоизма. Сборник рассказов

Мы едва добежали до моего «кабинета», который я даже не закрыл на ключ, чтобы вновь, но уже в тепле, пуститься в исступленное головокружение, без слов, лишних движений, за исключением моих, когда я осторожно снял с Веры свитерок.

До конца раздеть она себя не дала.

– Пожалуйста, миленький, – шепнула Вера, превозмогая дрожь, когда мои ладони поднырнули за поясок ее джинсов. – Только не сегодня, прошу тебя, очень прошу…

***

…Через четыре дня за мной приехали из районной прокуратуры. Сделано все было достаточно деликатно, за что я до сих пор благодарен сопровождавшим меня ментам.

Мне дали возможность сделать необходимые распоряжения по кухне, спокойно собраться и даже обставить мой отъезд так, будто бы в районе возникла необходимость выдать мне полагающуюся шеф-повару медицинскую книжку.

Следователь прокуратуры положил передо мной заявление побитого мною завхоза и заключение местного травмопункта, из которого следовало, что у завхоза сломано ребро и зафиксирован «ушиб сердечной мышцы».

– Тебе не повезло, – почему-то с сожалением вздохнул следователь. – В присутствии трех свидетелей ты немотивированно нанес гражданину М. телесные повреждения средней тяжести. А это – от трех до пяти лет.

– Меня отправят в СИЗО?

– Да бог с тобой, – рассмеялся следователь. – Езжай в Москву под подписку. Пределы области рекомендую пока не покидать.

– У меня еще здесь остались дела.

Следователь вздохнул, и устало прошелся по кабинету.

– Ты что, не понял? У потерпевших есть папы с мамами. Тебе срок светит. Езжай в Москву.

Еще через несколько дней, благодаря вмешательству нашего декана, дело было закрыто. Завхоза и шеф-повара отчислили с факультета за нарушение «университетского Устава». Авторитета нашего декана хватило, чтобы противостоять давлению «сверху», устроенному родителями отчисленных.

Веру после той памятной ночи я увидел только в декабре. Она пришла в комнату в моем общежитии, но поскольку там вился народ, предложила поехать к ней.

Мы вышли на улицу, где я поймал такси, посадил Веру на заднее сиденье и, дав водителю денег, попросил отвезти ее по указанному адресу.

Очень хорошо запомнил ее взгляд, полный недоумения, хотя вопросов к самому себе у меня было, наверное, гораздо больше. Это сейчас я поумнел (или заматерел, если угодно). Хотя вряд ли скажу с полной определенностью, почему мне запомнились подобные Вере девчонки. То ли слишком глубоким был омут, накрывавший меня с ними с головой. То ли так она и проявляется – до конца не реализованная любовь.

Я и смерть моя

Когда я умер и превратился в скелет, меня вместе с другим скелетом почему-то выставили в музее Принстонского университета. Вот стоим мы рядышком и пялимся друг на друга пустыми глазницами. Наконец, я говорю на чистом английском:

–Здравствуйте, меня зовут Марат. А вас?

–А меня – Марта.

«Как я сразу не догадался, что это женский скелет», – пронеслось в моей пустой черепушке.

–Ну что ж, – сказал я, – раз познакомились, давайте поговорим.

–Давайте, – согласилась Марта.

–Опишите, какой вы были при жизни.

Марта немного помедлила, словно соображая, как бы точнее себя описАть.

– Ну, в общем, небольшого роста, стройненькая, рыжеволосая. А глазау меня были зеленые.

–А лицо? Можете описАть лицо?

Марта еще чуток помедлила.

–Я была очень красивой девушкой. Черты лица тонкие. Нос курносый. И – белые-белые зубы.

В подтверждении своих слов Марта щелкнула челюстью, в которой действительно было полным-полно великолепных зубов.

–Знаете что, Марта, – вдруг предложил я, – давайте отметим наше знакомство и где-нибудь выпьем.

Метрдотель ближайшего ночного ресторанчика буквально потерял дар речи, когда в дверях заведения появились два скелета.

– Бутылочку красного, французского, – потребовал я у остолбеневшего официанта. Когда вино было разлито по бокалам, я с чувством произнес: «За нас, Марта!»

Мы чокнулись, крепко сжимая костяшками пальцев бокалы, и залпом выпили. Поскольку вину, мягко говоря, некуда было вливаться, оно тут же оказалось на белоснежной скатерти.

–Не беда, – нашлась Марта. – Давайте представим, что в пустых бокалах вино, которое мы пили при жизни, и попытаемся выпить снова.

Предложение Марты сработало. Я почувствовал легкий шум алкоголя в голове, да и Марта, как мне показалось, зарделась румянцем.

–Официант, – вновь позвал я, – принесите нам тарелки и приборы!

Когда заказ был исполнен и мы, скрежеща вилками и ножами по поверхности пустых тарелок, смаковали воображаемое мясо, я поинтересовался:

– А почему, Марта, вы не спросите, каким я был при жизни?

Марта помедлила, пережевывая особо сочный кусочек «бифштекса», потом спросила:

– Каким вы были при жизни, Марат?

Отложив в сторону приборы и промокнув зубы салфеткой, я стал рассказывать:

– Я был неотразимым парнем. И физически, и интеллектуально. Это сочетание существенно портило мне жизнь. В том плане, что женщины не давали проходу. Я всячески старался их избегать, но тщетно. Как бы вы сами, Марта, реагировали, увидев высокого, мускулистого брюнета с синими глазами, лицо которого, к тому же, выражает недюжинные умственные способности?

– Не знаю, Марат, – вдруг смутилась Марта, потупив взор. Мнев этот момент очень захотелось еёприобнять со всеми последующими делами, но я быстро и с сожалением вспомнил, что мы всего лишь скелеты.

– Однажды, – продолжал я, подавив вожделение, – я отказал девушке своей мечты. Ее настойчивые и назойливые притязания были столь физиологичны, столь плотски, что камня на камне не оставили на образе женского идеала, который рисовался в моем воображении. Все кончилось тем, что девушка вышла в окно на двадцать четвертом этаже.

– Ну, может, не стоило отвергать ее любовь, – еще больше потупившись заметила Марта и быстро добавила: – Нам пора.

Мы вышли из ресторанчика так же, как и вошли – под молчаливые взгляды шокированных официантов и метрдотеля. На улице стояла глубокая ночь, и было довольно зябко. Заметив, что Марта ежится, обхватив плечевые суставы, я решил позаимствовать куртку у припозднившегося прохожего. Прохожий, понятно, возражать, не стал.

Куртка оказалась длиннополой, белого цвета, с капюшоном. Я заботливо набросил ее на плечи Марты, та в свою очередь спрятала голову в капюшон. Так мы шли молча по направлению к музею: Марта – чуть впереди, я – на полшага отставая. Наконец, я решил прервать молчание и потянул Марту за рукав.

– Видите ли, – начал было я и осекся. Потому что в этот момент Марта повернулась ко мне лицом, и вид пустых глазниц под нависшей лобной костью в обрамлении белого капюшона показался мне очень знакомым. «Боже, – пронеслось в моей черепной коробке, – да ведь это же моя Смерть!».

– Узнал? – оскалилась Марта-Смерть, сделав мне шаг навстречу.

– Узнал. Ты однажды уже приходила за мной.

–Точно. Ты действительно тогда был неотразим. И физически, и интеллектуально. Вот только женщин ты не сторонился, напротив, на всю катушку использовал свои природные данные. Это тебя и погубило. Ибо не девушка твоей мечты вышла из окна на двадцать четвертом этаже – я тебя оттуда вывела!

– Помню, – согласился я, уняв страх и сообразив, что в нынешнем моем положении Смерть мне не страшна. – Одного не пойму: зачем ты это сделала?

Смерть поглубже спрятала голову в капюшон, и теперь я практически не видел ее лица. Окрестные фонари выхватывали из темноты капюшона разве что краешек нижних зубов.

– Смерти тоже дано влюбляться, – сказала Смерть после продолжительной паузы. – Теперь я жду от тебя взаимного чувства. Тебе лишь слегка нужно будет напрячь воображение.

Признаться, я был серьезно озадачен таким поворотом событий. При жизни мне не приходилось испытывать проблем с противоположным полом, и я выходил с честью из самых щекотливых ситуаций. А тут было, конечно, над чем задуматься. Влюбиться в гору старых костей, даже если они принадлежат собственной Смерти?!

– Не получится, – заупрямился я. – Моему воображению не на что опереться.

Челюсти Марты-Смерти расплылись в хищной улыбке.

– Разве у тебя не возникало желания переспать со мной, когда мы сидели в ресторане?

«Похоже, эта чертовка способна читать мысли», – удивился я.

– Было. Но ведь ты представилась Мартой и сумела достоверно описАть свой прижизненный облик. Как при таких внешних данных не захотеть?

– Я могу его по-другому описАть, – нажимала Смерть, – в каких угодно красках и каких угодно формах. Так, что и у мертвого проснется желание. Не юли, Марат. Тебе придется ответить мне взаимностью.

Неожиданно тишину глухой ночи разорвали звуки полицейской сирены. Со стороны набережной к нам стремительно приближался оснащенный мигалками и крякалками фургон. Резко взвизгнули тормоза, открылись дверки, и из чрева фургона, как черти из табакерки, высыпали полицейские.

– Господин сержант! – заорал человек в штатском, показывая на нас пальцем. – Это они, арестуйте их!

Я узнал в кричащем человеке того самого полуночного прохожего, у которого он попросил куртку для замерзающей Марты.

Тем временем полицейские окружили нас плотным кольцом, наставив пистолеты. Маленький толстый сержант с внушительной дубинкой на поясе объявил:

– Вы подозреваетесь в ограблении первой степени! Не двигаться и предъявить документы!

Я машинально похлопал было по несуществующим карманам, но в это время раздался спокойный голос Смерти:

– Сержант, вы что, идиот? Какие могут быть документы у мертвецов?

– В таком случае, – отрезал сержант, – вам придется проехать с нами в участок. Для установления личности и написания протокола.

Полицейский обезьянник, куда привезли меня и Смерть, уже до отказа был набит пьяницами и бомжами. Однако появление необычных арестантов смутило эту публику настолько, что она предпочла спрессоваться по углам.

–Ничего страшного, – подбодрила меня Смерть, – утром придет директор музея и заберет нас отсюда. А пока сядем и продолжим наш разговор.

–Здесь не самое подходящее место для выяснения отношений, – заметил я. В моей черепной коробке стал вызревать план. Неимоверным усилием я подавил малейшее блуждание мысли, опасаясь телепатических способностей Смерти. – В этой вонищи, да еще в окружении пьяни просто невозможно сосредоточить воображение.

– Что ты задумал? – насторожилась Смерть.

– Нужно бежать отсюда. Нормальному человеку сквозь прутья решетки не пролезть, а у нас получится. Смотри и слушай меня внимательно.

С этими словами, дав пинка бомжу, подслушивающему наш разговор, я подошел к прутьям решетки обезьянника.

– Сначала ты разбираешь меня по косточкам, просовываешь части сквозь прутья решетки и складываешь на полу. Затем – собираешь вновь. Я в свою очередь, находясь по ту сторону решетки, разбираю по косточкам тебя, перетаскиваю к себе и заново собираю уже здесь. Мы спокойно уходим на свободу, где я обещаю тебя полюбить. Годится?

Марта-Смерть еще раз пристально вгляделась в пустые глазницы моего черепа, пытаясь понять истинные мои намерения. Думаю, ей показалось, из черной пустоты на нее смотрели честные, исполненные благородства глаза, которым доверилась бы любая в мире женщина и без колебаний улеглась бы в постель. «Так может смотреть только горячо любящий человек», – решила, наверное, Марта-Смерть и, не колеблясь более, с проворством патологоанатома разобрала меня по частям, пропихнула останки по ту сторону обезьянника, и, просунув сквозь решетку руки, быстро воссоздала мой скелет вновь.

– Свобода! – закричал я счастливо, проверяя работу суставов и состояние грудной клетки. Смерть хорошо знала свое дело: все кости скелета оказались там, где и должны были быть.

– Теперь моя очередь, Марат, – сказала Марта-Смерть, – не забудь, что ты обещал, когда мы выйдем отсюда.

– Я любимых никогда не обманывал, – гордо заявил я и принялся за работу.

Незадача возникла сразу же, как только я попытался открутить Смерти черепную коробку. Она не то что не поддавалась, просто мне вроде бы не хватало сил.

– В чем дело, Марат? – поинтересовалась Марта. – Не прикидывайся немощным. Я же разобрала тебя в два счета.

– Ты – Смерть, а я простой смертный, – оправдывался я, взявшись выдергивать тазобедренную кость Смерти, с которой тоже ничего не выходило.

– Помогите ему, придурки! – прохрипела Смерть бомжам, которые от увиденного были уже на грани помешательства.

– Вот что, любимая, – предложил я. – Чтобы тебя разобрать, мне необходима физическая сила. Верни мне ненадолго мою прижизненную форму и облик. Я вытащу тебя отсюда, и мы не расстанемся вовек.

– Ты в этом уверен, Марат?

–Это единственное, что нас может спасти!..

***

…Рассказывают, что примерно через полчаса начальник полицейского участка капитан Джон Дуб вызвал сержанта.

–Приведите сюда подозреваемых в ограблении. Посмотрим на этих, как вы говорите, мертвецов.

Сержант вернулся обратно гораздо быстрее, нежели ожидал капитан.

–Сэр, там на полу лежат кости только одного скелета. Второй, говорят, сбежал.

–Вот как? Осмотрите все помещения участка, а кости бросьте в наш шкаф для скелетов. Видать, очередной сукин сын сумел обмануть собственную Смерть.

Хиромант

Все началось с двух крепких белых яблок, проступающих из-под ее блузки. Эти яблоки настолько притягивали взгляд, что я посмотрел ей в лицо только тогда, когда она нервно кашлянула.

Маршрутка уже поехала. В открытый люк ударил горячий воздух, разгоняя по салону запахи духов и выхлопных газов. Как ни старался я сосредоточиться на чем-нибудь другом, два белых яблока неизменно возникали перед глазами, и мне было стыдно за себя, за свои глаза, за дурные мысли и чуть-чуть – за девушку, которая не может решиться хотя бы на такую фразу: «Прекратите лапать меня глазами, хам!»

И вдруг, сам того не ожидая, я брякнул:

– Девушка, хотите, я вам на ладошке погадаю?

Я, конечно, слышал что-то о хиромантии и даже знаю, что на ладони есть, например, «линия жизни». И только.

К моему удивлению, девушка согласилась и даже протянула руку. Я взял ее легкую узкую ладошку, испещренную сотней линий, черточек, пересечений, перевел взгляд с двух крепких белых яблок на лицо и попросил другую руку, правую: дескать, гадать следует только по ней.

Лицо у нее было приятным, по крайней мере, анфас. А вот профиль несколько портил нос – прямой, длинный, идущий от бровей. Хотя в этом и была какая-то чертовщинка: два разных лица одного и того же человека.

Учено нахмурив лоб и слегка шлепнув ладошку, чтобы ее расслабить, я начал «гадать».

– Тэкс, сначала выясним как вас зовут.

Выискав две пересекающиеся в виде буквы «М» черточки, я ткнул в них пальцем и развернул ладонь в сторону девушки, как бы демонстрируя, что в гадании я профессионал:

– Видите это? У вас на ладошке все написано. Вы – Маша или Марина. Угадал?

Она рассмеялась, и я понял, что попал в точку.

– Так, Маша или Марина? – допытывался я, продумывая уже следующий свой шаг.

– Маша, – смеясь, ответила она.

Меня, как незабвенного Остапа Бендера, понесло. Что, честно говоря, не представляло особой сложности. Ибо большинство из нас, ездящих в маршрутках, – люди с вполне стандартной биографией, в которой, если и были завихрения, можно было сориентироваться в пять минут.

Так, сами того не заметив, мы оказались у станции метро «Улица 1905 года».

– Скажите, – поинтересовалась Маша, как только мы шагнули в спасительную прохладу вестибюля, – вы действительно все видите на ладони?

– Я вижу абсолютно всё.

Она помолчала, видимо, набираясь решимости сказать что-то важное. И, наконец, решилась:

– Ничего, если я приглашу вас к себе?

***

Сумрак небольшой Машиной квартиры показался мне уютным и символическим. Тяжелые шторы, прикрывающие стремительно синеющие окна, слабое мерцание ночника в виде кувшинки и темно-коричневый антиквариат интерьера располагали исключительно к душевному времяпрепровождению. Однако прежде чем его начинать, я вышел на такую же, выполненную в старинном стиле, кухню, чтобы выпить из-под крана воды, а заодно собраться с духом.

– Вы где? – позвала меня Маша.

Вернувшись в комнату, я обнаружил Машу, стоящую ко мне спиной у двуспальной кровати как раз в тот момент, когда она гасила ночник. Блузка уже лежала на прикроватном столике, так же как и брошенный поверх блузки бюстгальтер. Всё остальное, вероятно, полагалось снимать мне.

В плотной и сумеречной тишине я отчетливо слышал стук собственного сердца.

Маша повернулась ко мне и я, честно говоря, не сразу понял, кто (или что) стоит передо мной. В темноте Машины глаза загорелись ярко-малиновым светом, как крупные диоды. В следующее мгновение из ее рта выскочил темный, раздвоенный, как у змеи, язык и, преодолев добрых три метра, отделяющих меня от Маши, обмотался вокруг моей шеи.

Холодея от ужаса и не имея ни малейшей возможности даже крикнуть, я скорее инстинктивно схватил язык рукой, пытаясь ослабить хватку. Но язык оказался прочным, как трос, и скользким. Омерзительно шипя, Маша дернула меня к себе, да так резко и с такой силой, что я буквально впечатался лицом в два ее обнаженных белых яблока с мелкими коричневыми сосками.

Последнее, что я запомнил, прежде чем потерять сознание, – легкий запах кладбищенских тюльпанов, исходящий от ее грудей – теплых, упругих и сохраняющих форму даже без бюстгальтера.

***

Очнувшись в подземном переходе в компании двух бомжих, которым, как оказалось, я принес из близлежащего супермаркета бутылку водки и коробку конфет, я обнаружил в себе одну странную особенность: видеть прошлое конкретного человека и его будущее, вплоть до смерти.

Бедные бомжихи, когда я с ужасом вглядывался в их заскорузлые, побитые цыпками ладони, даже не подозревали, что им оставалось жить несколько минут. Но и я был хорош, поначалу воспринимая их неминуемую гибель, как результат собственного оцепенения. Ибо не понимал, что или кто мог умертвить несчастных в пустынном переходе посреди ночи в сей момент.

Но вот в конце перехода замаячила и стала к нам стремительно приближаться фигура еще одного несчастного. С рыком: «Вот где выпропадаете!» этот тоже, очевидно, бомж, с печатью смерти на лице, вынул из кармана потрепанного пальто гранату РГД и принялся колотить ей моих визжащих собутыльниц.

Я едва успел выскочить в противоположный выход перехода, когда оттуда ударил хлопок взрыва, вынесший на улицу облако пыли и копоти…

Дома ладони моих родных выглядели для меня маленькими телевизионными мониторами, в которых прокручивалась их прошлое и, не менее стремительно, – будущее, при вглядывании в которое мне хотелось выть и рвать на себе волосы.

Любой случайный прохожий, попутчица или попутчик виделись мною, как в рентгеновских лучах, с той только разницей, что картинка ежесекундно менялась и ее распирало от наслаивающихся друг на друга изображений, сопровождаемых всеми существующими человеческими эмоциями и ощущениями.

Одна моя знакомая в «моих» мониторах увяла на глазах, другая – вспухла, как дрожжевое тесто. Старость неизменно переламывала моих подруг пополам, а то и просто вбивала в коленные чашечки, оснащая болячками и пустотой одиночества. Человеческие жизни, как соринку, увлекало ветром, болтало в пыли, окунало в лужи, поднимало к солнцу и неизменно забрасывало в канализационные стоки. А главное каждый, кто попадался мне на глаза, волочил за собой собственную карму, словно корова – вымя, не чувствуя и не видя ее, тем более – не понимая, что сосуд вот-вот разорвется от переполнивших его пороков и грехов…

***

– Ну, где же вы? – вновь позвала меня Маша из комнаты.

– Иду!

С этими словами я допил стакан воды, выключил кран и практически на цыпочках прокрался к входной двери. Маша, должно быть, все же услышала щелчок замка, но меня это уже не волновало.

Быстро преодолев лестничные пролеты ее подъезда, я выскочил в освежающую синеву сумерек и побежал к метро.

– Мужчина! Мужчина! – промычал кто-то мне в след, когда до дверей вестибюля в пустынном переходе оставалось не более двадцати шагов.

На картонке из-под телевизора LG, постеленной на плиты перехода, сидели две пьяные бомжихи. Что-то (что?) вдруг повернуло меня к ним.

Мир иной

Ужас от пережитого до сих пор преследует меня ночью и днем. И я ничего не могу с этим поделать. Даже сейчас, когда пишу эти строки, которые, надеюсь, послужат для кого-то уроком.

Три года назад у меня родилась дочь. К тому времени помимо основной работы я вовсю шакалил на стороне. Сначала – в бригаде «негров», корпевших над сценариями мыльных опер, которые потом косяками шли по ТВ. Позже был замечен и приближен к «авторам сценариев», чьи фамилии зачастую ставят в титры. Перезнакомился с продюсерами, режиссерами и настолько вошел в их круг, что когда возникал какой-либо замысел, от меня не требовали сразу полного литературного варианта или раскадровки, а ограничивались короткой заявкой и сколачивали съемочную бригаду.

Никто, конечно, не знал, что все эти годы я тайно трудился, как мне тогда казалось, над главной задумкой своей жизни. Не стану полностью раскрывать ее детали, поскольку обещал забыть об этом. Скажу только, что мысль явилась однажды, как слабое озарение. Но стоило потянуть едва заметную ниточку…

На меня обрушились тонны материалов, посвященных загробной жизни. Я штудировал Моуди, диакона Иоанна, супругов Тихоплав. Ветхий Завет навел на мысль, что читать его можно и между строк. А сопоставление и анализ множества церковных источников дало понимание, что человечество в познании «жизни после смерти» ушло «не туда». И я сел работать над собственной версией загробного бытия – как раз в тот день, когда у меня родилась дочь.

Я не отдавал себе отчета в том, куда влез. Да и по мировоззренческим причинам, поскольку закоренелый атеист, не видел или не хотел видеть связи моего «Мира иного» с тем, что происходило параллельно. Это чуть позже сопоставление «китайских предупреждений» и обнаруженных мною узловых моментов в «конструкции» потустороннего мира дало понимание того, что что-то в этом есть. А до этого ни тяжелейшая авария, в которой я не получил ни царапины, ни загоревшийся дом, в котором я спал и почему-то проснулся, ничему меня не научили.

Прошлой осенью работа над «Миром иным» была практически завершена. По обыкновению я завез сценарную заявку Старшинову – продюсеру кинокомпании «Спектра». От него поехал домой.

Звонок Старшинова на мобильный застал меня в машине.

– Старик, – буквально кричал он в трубку, – должен сказать, это нечто! Кинематографический переворот!! Короче, жду тебя в понедельник, и мы сразу подпишем контракт. Пятьдесят тысяч тебя для начала устроит?

По меркам сценаристов это были сумасшедшие деньги

– До понедельника, Саш. Я приеду, – буркнул я в трубку, стараясь не выказывать восторга.

Стояла пятница, 1 октября. Обычно, собрав бумаги, я уезжал на дачу в глухой деревне. Однако на этот раз что-то дернуло меня отложить поездку. Вечером я сидел у телевизора, но думал о чем-то своем, иногда отвлекаясь на плачь дочурки. У нее третий день стояла высокая температура, но приходившая из поликлиники врачиха строго-настрого запретила какие-либо лекарства, наказав пользоваться только «народными средствами». И хотя мне такой подход был не по душе, мы с женой доверились «медицине».

Около 8 вечера обычно веселая и подвижная девчушка сидела, вяло покачиваясь, на горшке. В какой-то момент я услышал скрежет поехавшего по полу горшка и буквально поймал медленно заваливающегося на пол ребенка. Девочка билась в жестоких судорогах, синея на глазах.

– Скорую! – закричала жена, выхватывая у меня ребенка.

Я бросился к телефону, стараясь попасть дрожащими пальцами в нужные клавиши.

– Скорая!!! Пожалуйста!!! Быстрее!!! У меня умирает ребенок!!!

Девочка была в ужасном состоянии. Жена сумела разжать ее крепко стиснутые зубы, между которых мы с трудом вставили деревянную линейку. Однако она все же прикусила язык. Вид синюшного лица с закатанными глазами и сочившейся изо рта крови вверг меня в состояние ступора.

Когда приехала «Скорая», дочурка уже едва дышала, слабо дергаясь в объятиях жены. Врач, который внешне походил на ветеринара, и от которого несло перегаром, лишь пожал плечами и вколол ребенку димедрол:

– Надо везти в больницу.

Посадив жену с ребенком в «Скорую», я поехал за ними. Дороги почти не видел и даже не пытался сориентироваться. Для меня главное было не упустить габаритные огни «Скорой».

В приемном покое больницы между дежурным медиком и «нашим» фельдшером произошла тихая перепалка.

– Ты головой соображаешь? – спрашивал дежурный медик. – Зачем ты использовал димедрол? Увози их отсюда.