Курортный роман. Приключившаяся фантасмагория

– Из Ёбурга, капитан, с ярмарки. В Челябинск еду, у меня жену в роддом положили. Если нет ко мне претензий, командир, разреши я поеду, тороплюсь реально!– сделав озабоченное лицо, Алексей приврал на счет жены, что называется на ход ноги, догадываясь, что панибратский тон их беседы теперь уж точно не грозит ничем хорошим.

– Ишь ты, какой быстрый. Ты, друг, тут надолго. Мы сейчас документы твои пробьем для начала, багажничек твой осмотрим, да и сам ты какой-то заполошный. Там все равно замело трассу, часа через два только техника доберется. Так что давай-ка, Николаевич, из машинки вытряхивайся – теперь уже ухмыляясь, раскрыл Алексею все карты капитан.

На все перечисленное у капитана ушло около получаса, но большая часть времени на досмотр. Тот залез в каждую сумку, не тронул только мешок с мукой, который был зашит заводской строчкой. Алексею пришлось объяснить и показать, для чего его продукция и каким образом она развивает ребенка. Поймав его заинтересованный взгляд, Алексей подарил капитану «капитошку», игрушку, сделанную из воздушного шарика и рисовой муки. Вылепив из нее поросенка под одобрительное кряканье капитана, Алексей молча вручил тому игрушку. Покончив, тем самым, с досмотром, Алексей, подгоняя капитана, попросил скорее связаться по рации с отделом и проверить документы. С документами у Алексея все было в порядке, но у полиции было распоряжение никого не пропускать и останавливать всех без исключения до приезда спасателей и остальных экстренных служб. Так что ему стоило больших усилий убедить полицейских, что ему «действительно» нужно в роддом к жене. Только убедившись, что у него полный бак бензина и исправный навигатор, те со скрипом его отпустили, попросив в случае чего сказать, что он ехал из какой-то деревни, расположенной километрах в десяти от того места, где они сейчас находились.

До улицы братьев Кашириных Алексей добрался лишь к половине третьего ночи, измотанный и раздосадованный упущенным вечером наедине с Алисой. Она узнала о буране из новостей в интернете и просила его никуда не ехать и ждать МЧС, но, конечно, он не послушал ее советов. Он успел за это время побывать в пробке, проехать в сцепке с КАМАЗом, водитель которого сжалился над ним и километров двадцать тащил на буксире какими-то «козьими тропами». Еще несколько раз ему пришлось увещевать полицию о его безотлагательном происшествии с его «беременной женой», но все же Алексей приехал не вовремя.

Стоя на лестничной клетке перед квартирой, он с неудовольствием отметил, что кто-то из соседей сегодня на славу потрудился на кухне. На весь подъездом пахло жареным мясом и свиными шкварками. Он бесшумно открыл свою дверь и вошел. Не включая свет, он тихо разделся и, шурша упаковочной бумагой, обернутой вокруг трех красных роз, прошел в комнату.

На большой двуспальной кровати, укрывшись с головой одеялом, спала Алиса. В комнате пахло ее духами, на напольной деревянной вешалке были развешены ее вещи, на окнах появились шторы, брошенные Алексеем в стирку сразу после заселения. Ступая, по вымытому до скрипа, ламинату, он на цыпочках подкрался к кровати, и осторожно присел на край. Положив цветы возле завернутой, словно в кокон, Алисы, он долго нащупывал рукой его край. Откинув угол тяжелого верблюжьего одеяла, он увидел такое родное, детское, с застывшей полуулыбкой лицо любимой.

– Девочка моя!– благоговейно прошептал Алексей.

Поцеловав ее в щеку у самого глаза, он услышал ровное дыхание Алисы, та крепко и сладко спала. Он еще минут пять сидел склонившись над ней и, поглаживая ее волосы, шепотом приговаривал :

– Любимая моя – любимая моя .

Привыкнув к аромату Алисиных «жадор», Алексей учуял доносящийся из кухни запах жаркого и тут же в нем проснулся просто звериный аппетит. Он аккуратно встал с постели и, все также на цыпочках, торопливым страусом из старого советского мультика пошел на запах жареной телятины, дразнящий его подергивающиеся ноздри.

Алексей прикрыл дверь на кухню и включил свет. На обеденном столе в круглом глубоком блюде возвышающейся пирамидой из больших и толстых кусков было выложено жаркое, украшенное зеленью. Рядом стояло две полных салатницы с его любимым оливье и «под шубой». Стол был сервирован на двоих, на нем было все кроме тарелок. Алексей заглянул в навесной шкаф над раковиной, но тарелок не оказалось и там.

Оглядевшись по сторонам, он увидел возле холодильника небольшой треугольный осколок, и понял, что единственное место, где они могут быть – это то, в котором они сложены уже непригодными частями. Он заглянул в мусорное ведро под «мойкой» и, убедившись в своей правоте, уселся за стол, вооружившись вилкой. Ей он уплетал салаты прямо из салатниц, а мясо ел руками. Насытившись, его вновь посетила мысль о неадекватности Алисы, он же все-таки не на вертолете из Екатеринбурга добирался. Но посомневавшись, склонил чашу весов в пользу того, что любимая девочка просто уж очень хотела его видеть, и ничего такого в битье посуды нет. А спустя минуту ему стало даже приятно, что она столь бурно выказала свои эмоции по поводу его отсутствия.

Его разморило после тяжелой дороги и сытного, вкусного ужина, Алексей, чтобы немного собраться, достал из кармана пачку желтого «кэмэла», и, приоткрыв форточку, закурил. Он знал, что Алиса его завтра точно покусает, если рухнуть сейчас немытым на только что застеленное чистое белье. Взглянув на два пустых фужера, одиноко задвинутых к подоконнику, он открыл холодильник и достал из морозилки шампанское, положив его на полку над фруктами. Докурив, он кавалеристской походкой, очень даже не слегка в вразвалочку, проследовал в душ.

Стоя в душе, Алексей опять напевал привязавшуюся песенку про женские феромоны. Идиллия была налицо: ужин на столе, любимая в постели, кругом чистота, которую он ценил, но всегда ленился поддерживать. И так ли уж важно, что будет завтра, ведь счастье вот в этих простых мелочах здесь, сейчас. Именно об этом ему не уставала напоминать Алиса, но он и без того умел ценить и любить жизнь, находя в ней крупицы прекрасного среди серости будней и поголовной одержимости успехом современных человеческих взаимоотношений.

Не успел он закрыть глаза, расположившись с краю от «любимой» и, ужом проникнув к ней под одеяло, как услышал вибрацию телефона. Кто-то настойчиво названивал Алисе, Алексей даже обрадовался, что сейчас она проснется, чтобы ответить, и тогда он ей не даст снова просто так уснуть. Но Алиса спала, как убитая, а телефон все вздрагивал своей неприятной дрожью, передававшейся по всей поверхности кровати. Алексей не выдержал и перелез через «любимую», нашарив рукой около ее подушки этот проклятый телефон. Он хотел его выключить, но не успел, на дисплее появилась надпись:

« Входящий вызов от « Любимый человечек»».

Алексей обомлел впервые за много лет, не зная как это понимать и принимать. Горло сжал спазм, сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет через глотку, в висках застучало, а руки Алексея тряслись, как у паралитика. Оправившись после первой волны шока, он попытался разбудить Алису, все еще держа ее телефон в руках, но та лишь сладко постанывала. Телефон вновь завибрировал, и он затравленным взглядом наблюдал, как медленно его кисть разворачивает телефон дисплеем к нему. От «любимого человечка» пришло смс, но на заблокированном телефоне прочесть можно было лишь его часть:

« Я устала. Я развожусь с мужем и скоро еду к тебе.

Я убью твоего Алексея, если ты останешься с н..»

От сердца у Алексея отлегло, ведь это, наверное, ее лучшая подруга, о которой Алиса просто ему не рассказывала. А он ревнивый глупец чуть с ума не сошел, успокаивал себя Алексей. Но где-то под ложечкой сосущая пустота подсказывала, что он больше не сможет обмануть себя, и верна та первая мысль, что это действительно ее любимый человек, а вовсе не подруга. И тут страшное озарение открыло ему все темные глубины души его любимой Алисы. Все недомолвки и странные, вскользь брошенные ей фразы, все ее странные поступки и просьбы оставить в покое, в свете этой страшной мысли вдруг сложились в отвратительно правдоподобную мозаику.

« Она – лесбиянка! Твоя Алиса – лесбиянка! Ты не нужен ей ни сейчас, ни потом. Она никогда не будет твоей!» – с Алексеем разговаривал абсолютно посторонний голос в собственной голове, и он чуть было не начал с ним спорить. Спохватившись, что эта ужасная догадка доведет его до безумия, он хаотично попытался найти ей опровержения.

Схватив сумку Алисы, он, спотыкаясь, побежал на кухню. Вытряхнув все содержимое на кухонный стол возле печки, он увидел среди косметики, каких-то напоминаний на свернутых стиккерах, блокнотов и ручек, пачку антидепрессантов «Золофт» и дешевый кнопочный телефон. Телефон был выключен и Алексей долго не решался нажать на нем кнопку питания. Когда телефон включился, Алексей первым делом открыл «контакты» и нашел только один, конечно, это был все тот же « Любимый человечек ».

Спасительная мысль, что все женщины по природе своей бисексуальны, а Алиса всегда со страстью отдавалась ему, разлетелась в дребезги об аннотацию к антидепрессантам. В побочном действии препарата значилось: …, повышение либидо,…

Обхватив свою голову руками и присев посреди кухни на корточки, Алексей закричал в бессмысленном и безотчетном страхе. Срывая связки и не слыша себя, как во сне, когда во что бы то ни стало нужно закричать, он видел, как на кухню вошла какая-то посторонняя женщина, а ему так сейчас нужна была его Алиса.

Глава 18.

Желто-зеленые стены сотрясались от гула проходящих составов, а в зарешеченном окне можно было рассмотреть небольшой кусок железнодорожного полотна. На подоконнике в серой замусоленной пижаме с закатанными до локтя рукавами сидел, прислонившись щекой к стеклу, субтильный, взъерошенный и крайне неопрятный человек. Из четырех больничных коек, находящихся в палате, одна пустовала, на двух других лежали двое в таких же пижамах, как и у пациента на окне, но с заломленными под спину руками и перетянутые широкими кожаными ремнями. На койке у двери в разительно чистой, по отношению к остальным, пижаме спал гладко выбритый и, также в сравнении с другими, ухоженный мужчина.

Вся палата вновь заходила ходуном от проезжавшего мимо поезда, и пациент возле двери проснулся. Его открытое мужественное лицо можно было бы, наверное, назвать красивым, но страшно скошенные к переносице глаза придавали ему не то злобное, не то жалкое выражение. Уставившись своим косым взглядом вверх, видимо, на потолок, а может и сквозь него, он долго пытался сглотнуть, шевеля языком и открывая рот. Увидев пробежавший по потрескавшемуся потолку солнечный зайчик, он улыбнулся и, нехотя, перевел себя в сидячее положение. Не нащупав босыми ногами больничные тапки, он наклонился и заглянул под кровать, а после поднял голову и хищно уставился на того, что сидел на окне.

Шум койки кривого пациента привел больного на подоконнике в невероятное возбуждение, тот повернулся к кривому и словно макака запрыгал у окна. В руках у него были тапочки, одетые на кисти, которыми он то радостно хлопал, то опирался на них при очередном скачке, но, главное, вторая пара была там, где нужно – на ступнях.

– Алися пхоснулась. Алися даст мне сигаэту? – инфантильным, или скорее дебиловатым, тоном шепелявя и картавя, спросил любитель чужих тапок.

– Алися, ешли не даст мне сигаэту, то я ей тапоськи не отдам – улыбаясь, продолжал юродствовать субтильный идиот.

Кривой молниеносно встал и в два прыжка оказался возле подоконника. Молча сорвав тапки с рук, застывшего в страхе, убого шантажиста.

– Алися, ну дай сигаэту. Я видел, ты пацьку в матхас спьятал – заныл больной у окна.

Кривой уже снова сидел на своей койке и смотрел куда-то на пол.

– Алися, ну дай сигаэту. Ну дай, ну дай, а то я сестъе хассказу– не переставал канючить субтильный.

– Алися, ну дай сигаэту. Алися, ну хоцесь, я тебе зад вылизю? Дай, позалуйста – на губах тощего пеною засохла слюна, и он при каждом слове быстро облизывал свой беззубый рот.

Кривой не обращал на тощего никакого внимания и, видимо, ждал, когда тот замолчит и успокоится. Но субтильный больной все не унимался.

– Алися, ну дай сигаэту… Алися, ну дай. Алися, ну дай – все ныл тощий пациент.

Видя бесперспективность своих попыток добиться желаемого, тощий замолчал, и, оставаясь сидеть на подоконнике, подобрал свои колени к лицу. Кривой поднял глаза к окну и почти сразу отвернулся. Через пару минут комната наполнилась зловонием человеческой утробы, и тощий вновь оживился.

– Алися – слюха, Алися – патаськуха. Алися – слюха. Алися-патаськуха – загундел тощий, ровно тем тоном, которым в детстве маленькие задиры дразнят своих чем-то им не угодивших сотоварищей. Но теперь, он еще кидал в кривого шариками из собственного кала.

– Заткнись, сука – прорычал кривой.

– Алися – слюха. Алися – патаськуха – с еще большим азартом заголосил тощий.

Ровно через секунду кривой, тяжелым наотмашь ударом, угодил тощему в нос и верхнюю губу, превратив их в кровавое месиво.

– Сестхаааа! Сестхааа!– жалобно и истошно завопил тощий, но второй удар пришелся ему в подбородок и он моментально затих.

Снимая умолкнувшего больного с окна, кривой явно брезгая, пытался схватить тощего так, чтобы не испачкаться в его экскрементах. Ему удалось поставить того на пол, держа сзади за пижаму в районе подмышек. И в этот момент в палату влетели двое дюжих санитаров в сопровождении мужеподобной медсестры и молоденькой симпатичной девушки-врача. Кривой отпустил тощего, и тот растянулся на полу, весь окровавленный и изгаженный. Санитары живо скрутили кривого, завязав рукава пижамы у него за спиной, и бросили на койку рядом лицом вниз.

– Так, этому три кубика аминазина – скомандовала доктор, подавая медсестре шприц и ампулу с лекарством.

– А с этим что? Господи, он его убил что ли?– врач склонилась над тощим, с выпученными от страха глазами, и нащупывала у него под челюстью пульс.

– Так я в «процедурку», за нашатырём, а этого буйного после инъекции зафиксировать – уже выходя из палаты, протараторила красавица взволнованно.

– Не надо аминазин, – умоляюще прохрипел кривой. И медсестра молча засунула ампулу в карман халата и достала оттуда совсем другой препарат в стеклянном флаконе, на нем было написано « Галапередол ». Кривой благодарно улыбнулся, мудрой и многоопытной медсестре.

После укола санитары отнесли кривого на его койку и перетянули ремнями, как двух других, таких же бедняг, лежавших на соседних кроватях без признаков жизни.

Тощий на полу начал приходить в себя и опять заныл что-то нечленораздельное.

– Это тебя, козла, фиксировать надо. Вон из-за тебя уже троих сегодня утихомирили. Когда ты угомонишься уже, Кривцов? – глядя на тощего сама с собой заговорила медсестра.

– И зачем тебя доктор от «принудетельных» вытащила?– продолжала она рассуждать, вытирая тампоном его испачканное кровью лицо.

В дверях палаты возникла доктор и укоризненно смотрела на медсестру.

– Вы, что, не понимаете, Анна Семеновна?! Он же там повесился бы, если его от этих уголовников не уберечь– с пылом пионервожатой советской эпохи возмутилась доктор.

– Кто? Этот?– недоумевающе воскликнула Анна Семеновна, указывая пальцем на Кривцова. – Да он нас с вами переживет, Алла Андреевна.-

С ним, кстати, что делать?– Кривцов уже полностью пришел в себя, и даже вроде бы виновато улыбался, посматривая на врача и медсестру.

– Помыть и накормить. А то у него дистрофия скоро начнется – с состраданием отозвалась Алла Андреевна, и понимая некую свою некомпетентность быстро ретировалась из палаты.

Через два часа она сидела в кабинете главврача с насупленными бровями и зардевшимся от праведного гнева лицом.

– Вы, понимаете, Анатолий Михайлович, что это уже ни в какие рамки? Мало того, что Анна Семеновна мои назначения проигнорировала, так она еще и вам пожаловалась на меня!– чуть не подпрыгивая от негодования в кресле, громко возмущалась Алла Андреевна.

– Тише-тише, милочка! Это для вашего же блага. А если бы Романов убил этого Кривцова, вам разве удалось бы спокойно жить после этого? – тихо спросил пожилой доктор с густой серебристой бородой и богатой седовласой шевелюрой.

– Не убил бы, я велела этого Романова зафиксировать – совсем по-детски нахохлилась девушка.

– А, кстати, от кого вы узнали, что Анна Семеновна не выполнила ваши назначения, от Кривцова?– вкрадчиво вглядываясь в глаза Аллы Андреевны, спросил Анатолий Михайлович.

– Нет, мне санитары сообщили – еще сильнее раскрасневшись, отвечала Алла Андреевна.

– Санитары!?– улыбнулся себе в бороду Анатолий Михайлович.– Ну что ж, давно вас надо было ввести в курс дела, вы, у нас человек новый. Касаемо этих двух пациентов, конечно – он на секунду замешкался, как бы, собираясь с мыслями.

– Так вот, относительно Кривцова, там вообще банально все – распад личности на фоне наркомании, у него не 7Б даже. То есть он, в принципе, абсолютно вменяемый, условно, конечно же, – Анатолий Михайлович закашлялся.

– Да вы разве не знаете?! Его же там насилуют эти уголовники после принудительного лечения – снова вне себя от гнева, вспылила Алла Андреевна.

– Тише, милочка, тише – миротворчески выставив открытую ладонь, сказал Анатолий Михайлович. – Все там происходит сугубо добровольно, за сигареты, алкоголь и барбитураты.

–Да, как же вы допускаете такое?– снова негодуя, вскричала красавица-врач.

– Как бы вам, голубушка, это доступнее объяснить, гм– снова закашлялся седовласый доктор.– Понимаете ли, милочка, я здесь себе противоречу, но это упрямый факт – все эти люди здесь не по своей воле. И как в любой замкнутой социальной среде, у них существуют строгие иерархия и законы, которые позволяют им здесь выживать. Вне периодов обострения все пациенты добровольно подчиняются своим негласным правилам и по ним живут.

Мы же не можем постоянно обкалывать их лошадиными дозами транквилизаторов, так не то, что не будет ни одной выписки с ремиссией, а они будут, как мухи гибнуть от дистрофии. Да и изворотливость их просто феноменальна. Мы и так проводим досмотр палат ежедневно, но они умудряются прятать сигареты, выпивку и тому подобное, кто в прямую кишку, кто под линолеум, кто куда, в общем.

Все, конечно, от тяжести заболевания зависит, но в большинстве своем все наши пациенты нас, мягко говоря, недолюбливают. Мы для них, Алла Андреевна, их кара небесная и, вам, следует об этом помнить. Не стоит лишний раз усугублять их и без того страшное и болезненное состояние – Анатолий Михайлович внимательно посмотрел на собеседницу, гадая правильно ли та его понимает.

– Я вас поняла. Вы, кажется, об этом Романове мне что-то хотели сказать,– Алла Андреевна, развернув лицо вполоборота, смотрела на макет мужского тела в разрезе, стоявший в углу.

– Ах, да-да, его случай вовсе не уникален… – старый доктор замолчал, роясь в своей, уже начавшей подводить, памяти.

– Он попал к нам, как мне помнится, три с половиной года назад, этот Алексей Романов, – старик снова задумался. – Его привезла к нам девушка, его невеста. У него в истории, по-моему, маниакально-депрессивный синдром диагностирован, если я не ошибаюсь. С его диагнозом тоже все банально – посттравматический синдром (несколько сильных сотрясений мозга и закрытых ЧМТ), плюс шизоидный тип личности, родовая травма и предрасполагающая наследственность,– Анатолий Михайлович снова замолчал.

– Я знакома с его историей болезни, – скучающе отозвалась красавица в белом халате.

– Дело в том, что проявляется его диагноз не совсем академично, я бы сказал, – после короткой паузы продолжил Анатолий Михайлович. – У него социофобия, как у безнадежного аутиста, а в остальном, вне фазы обострения заболевания, его можно, пожалуй, назвать, абсолютно точно, нормальным. Он не утратил пока еще живости ума и нравственных критериев, не смотря на постоянное медикаментозное воздействие и окружающую его действительность. Он, как бы это точнее выразить, слишком человечен для этих стен, – старик снова замолк внимательно глядя на своего юного коллегу.

– Ничего себе человечный, видели бы вы, как он Кривцова избил, тот бедный даже обгадился. Вот в чем, скажем, этот Кривцов виноват? Ведь кто-то дал ему в первый раз эти наркотики попробовать. Все это уже некоторым цинизмом с вашей стороны отдает,– бесстрашно глядя на своего начальника сказала Алла Андреевна.

– Жаль, милочка, что вы никак не можете понять, что даже у этих больных людей есть границы дозволенного, – по-отечески улыбаясь, Анатолий Михайлович заговорил почти шепотом. – А цинизм, Алла Андреевна, это необходимое качество в профессии любого врача, опять же, но всему есть границы. Со временем, я уверен, вы это поймете.

–Невозможно, голубушка, профессионально выполнять свои обязанности, каждый раз пропуская через себя боль и страдания пациента. Тут нам на выбор или лечить, или сострадать. Понимаете?– заметно оживившись, опять начал свою витиеватую тираду старик.– В случае же с Романовым, все в корне наоборот, тут мое человеколюбие всячески взывает к нему.

– Я, наверное, на старости лет стал подвержен мистицизму, но тут такого насмотришься, во что угодно поверишь, – Анатолий Михайлович снова начал терпеливо подготавливать почву для своего рационального зерна.– Так вот с этим Романовым, тут, какая штука. Я бы сказал, что привела его в нашу юдоль скорби, болезненная страсть, если бы ни некоторые но. Между ним и его любимой женщиной существовала некая связь, наподобие той, что можно наблюдать между матерью и ребенком на первых этапах его развития, когда ребенку от матери и наоборот передается психоэмоциональный настрой, болевой синдром и так далее, даже на расстоянии. Вы решите, видимо, что старик сам выжил из ума, но я не могу объяснить для себя это ничем иным.

А именно, как я уже говорил, он попал к нам из рук своей невесты, милой девушки, тоже с некоторыми странностями, но сейчас не об этом. Уже через неделю пребывания в клинике у Романова наблюдалась стойкая и прогрессирующая ремиссия – он был вменяем, совершенно точно. И вот еще через две недели он неожиданно впал в аффективное состояние, и по прошествии нескольких часов у него начался галлюцинаторный бред. Тогда у него был другой Завотделением, ваш предшественник, так вот, он назначил ему несколько капельниц разных нейролептиков и транквилизаторов, с большим трудом, получив желаемый эффект. В тот же вечер явилась его невеста Алиса, кстати, ее имя он повторяет каждый раз в бреду, признаваясь ей в любви, и именно поэтому больные зовут его «Алиса». Уж не знаю, чего она хотела от этой встречи, но сильно расстроившись из-за состояния Романова, эта Алиса поспешно удалилась и приехала в следующий раз почти через год. И за несколько часов до этой самой встречи, с Романовым вновь приключилось обострение, я тогда лично составлял ему назначения.

В общем и целом, его Алиса приезжала к нему пять раз за все это время и каждый раз история повторялась, сначала у него галлюцинации, затем мы его состояние купируем, а после появляется она.

– А вы не думали, что они всего-навсего посредством мобильных телефонов связывались с друг другом – перебила Алла Андреевна, ехидно улыбаясь, отвернувшись от старого профессора.

– Ну, что же вы, милочка!– старик печально взглянул в окно, находившееся в цоколе и отгороженное от прямого солнечного света, соседствующей в метре кирпичной стеной. – Вы мне совсем в уме отказываете. На четвертый раз, мы разве что ремонт в его палате не затеяли. Говорю вам, что-то необъяснимое между ними было. Не мог он узнать, что она к нему собирается.

– Так почему же она его не забрала? Вы же сами говорите, хорошо шел на поправку, связались бы с ней или с родственниками его, дел-то номер набрать, – проявляя уже некоторое внимание к затянувшейся беседе, поинтересовалась Алла Андреевна.

– Да в том-то вся и закавыка – нет у него, похоже, родственников, и не шла эта Алиса на контакт совсем, то есть категорически. Я даже склонен считать, что из-за нее Романов здесь и оказался. Уж слишком виновато она на него смотрела каждый раз, и очень пыталась это скрыть – старик задумчиво продолжал смотреть в окно.

– Анатолий Михайлович, а почему вы о ней все время в прошедшем времени говорите? С ней что-то случилось?– с нескрываемым женским любопытством спросила девушка.

– Случилось, Аллочка, случилось,– услышав долгожданный интерес, старик неспешно подытожил, повернувшись к девушке.– В Америку его Алиса перебралась на ПМЖ, я ее родителей совсем недавно разыскал, они и сообщили. А у Романова в день ее отъезда случился парез лицевого и глазных нервов, ровно в этот вечер он окривел.

Глава 19.

Алексей очнулся в горячей ванне, с нахмуренными бровями и пульсом под двести ударов в минуту. Отрывки бреда разрозненными и несвязными кадрами стояли перед глазами. Прошло совсем немного времени с того момента, как он впал в свое бредовое состояние. Вода еще бежала из крана, а в воздухе ванной витали клубы пара. Взглянув на свое красное, как у вареного рака, тело, он медленно стал приходить в себя. Критическое состояние миновало, хотя его сердце, едва справилось с запредельными нагрузками. В ушах сильно звенело, а налитые кровью глаза вылезали из орбит, и у Алексея ужасно болела голова.