Курортный роман. Приключившаяся фантасмагория

Да и чем поможет ей этот содыця или содай, или как там его еще называют. Она теперь глубоко несчастный человек, лишенный главного – надежды на семью, опору и безмятежную старость. Разве поможет этот ведун вернуть ей Стаса? А главное, вернуть его любовь и эту пресловутую надежду, которую, казалось, отнять у нее не сможет никто. Но подходя ко всему трезво и практично, Гурина решила на месте разобраться следует ли этого экстрасенса переместить в Саранск или, вообще, это затея гроша ломанного не стоит.

– Слушай, Миш, а как этот ваш шаман местный называется: содыця или содай?– решив сменить гнев на милость, первая завела разговор чиновница.

– Какой же он содыця, он душман. Вороном его все кличут. Вон третий час нас уже по лесу водит,– ответил водитель с суеверным волнением.

– Душман!? Он что из Афганистана?– не уловив суть ответа, переполошилась бывалая номенклатурщица, переживая, что дело может принять политический оборот.

– Да нет. Душман – злой колдун, то есть, – терпеливо объяснял Михаил, а сам внутренне все больше сжимался от нарастающего ужаса, при одной мысли об этом самом « Вороне ».

– А, понятно. Я подумала, не пуштун, ли какой или араб не дай Бог,– не замечая обеспокоенности водителя, и не стараясь произвести на него впечатления своими познаниями, уже просто вслух рассуждала Евдокия Дмитриевна.

Ей тут же вспомнилась лекция профессора-лингвиста на кафедре повышения квалификации, в ней он как раз говорил что-то о тюркских заимствованиях в мокшанском и эрзянском языках. Они снова ехали молча, незаметно и, видимо, давно закончилась пленка в кассете, потому как их слух привык к шуму двигателя и не замечал его.

Ни с того, ни с сего Гуриной вновь стало жутко интересно, что знает Михаил про этого, как он выразился, душмана. Настолько ли он могущественен своими экстрасенсорными способностями, как ей описывал, поверенный во все ее тайны подчиненный, крутивший сейчас баранку. Разговоры же и рассуждения о колдовстве или пресловутой черной магии, Гурина считала настолько досужими, что относилась к их носителям чуть ли не с презрением. Предвосхищая косноязычный ответ Михаила с отсылками к этой самой магии, который она уже дважды от него слышала, свои расспросы она решила оставить.

Наконец окутанный фиолетовой дымкой и освещаемый полной зеленовато-люминесцентной луной, словно на картине великого русского художника, показался длинный и узкий перешеек. Соединяя два скалистых небольших плато у самого основания широкого горного хребта, перешеек по обеим сторонам был окружен глубокой пропастью, а над ним шапкой висел густой туман. Подъехав к началу узкой каменной смычки, Михаил остановился, туман был до того непроглядный, что в метре от машины фары лишь бесполезно подсвечивали его непроницаемую белую пелену. Он вышел из машины и протер беспомощные перед силой природы световые приборы от мошкары и грязи, не увидев после, да и не ожидая, какого-то положительного эффекта.

– Может переждем, а, Евдокия Дмитриевна? Туман, как молоко, того и гляди в пропасть ухнем,– тоже безо всякой надежды, вяло поинтересовался Михаил, зная характер своего «шефа в юбке».

– Мишенька, езжай потихонечку, я тебе всецело доверяю,– ответила Гурина, голосом, лишенным любой эмоциональной окраски.

«Нива» медленно поползла по каменистому перешейку, заваленному ветками и поросшему густым вьюнком. Поминутно останавливаясь, для того чтобы убедиться, не сворачивает ли передними колесами в пропасть его внедорожник, Михаил весь потный от напряжения, мысленно закипал от негодования. Он проклинал начальницу, сидевшую этаким истуканом; свою работу, от которой ему достался только геморрой и простатит; этого душмана, о котором сам рассказал, будь он не ладен. Хотя подспудно в нем сидела мысль о его кооперативной трехкомнатной квартире, черной волге, пристроенных в институт сыновьях и еще множестве других благ, приобретенных не без помощи Евдокии Дмитриевны, разумеется. Но на кой ему это все сейчас спрашивается, если они сейчас из-за этой взбалмошной и упрямой бабы полетят вниз ко всем чертям, что никто и костей их потом не соберет.

Минут через двадцать машина все же благополучно миновала опасный переезд, и сразу за ним туман стал редеть. Все в том же зеленоватом свете луны показался чахлый корявый сосняк, до того причудливо обезображенный, что не верилось в его природное происхождение. Где-то кроны кривых и разлапистых сосен напоминали скрюченные старческие кисти, местами же было можно разглядеть обрубленные ветви похожие на фигуры диковинных птиц.

Через пару сотен метров на прямоугольной каменистой площадке размером с футбольное поле, то, что и так с трудом можно было назвать дорогой, закончилось совсем. Вокруг уродливые низкие сосны росли реденькими рощами, а по земле под их полночной тенью стелился ковер пестрого коричнево-черного мха. «Нива» остановилась у края площадки перед изогнутым почти пополам деревом. Неспешно покидая салон, Евдокия Дмитриевна, внимательно осмотрелась и прислушалась к окружающей тишине. Закинув лямку портфеля на плечо, она решительно шагнула в обманчивую лесную полутьму. Не дожидаясь, догонявшего ее Михаила, она только сейчас поняла, что не поинтересовалась у него о главном: знает ли тот где точно найти этого душмана. И желая исправить это недоразумение, решила его об этом расспросить.

– А ты знаешь, где его дом?

– Сам он нас найдет, Евдокия Дмитриевна.

– То есть не знаешь. А ты его сам-то видел хоть раз?

– Боже упаси. И если бы не просьба ваша, век бы и не слыхал о нем. А то, что найдет он нас, вы не сомневайтесь. Я сейчас только очнулся, я эту местность впервые вижу, хоть ребенком и исходил тут все вдоль и поперек.

–Ты хочешь сказать, что мы вообще неизвестно где!? Так может и душмана ты этого выдумал?– вопрос так и застыл в ее прозрачно-голубых глазах.

–В детстве мы на его землянку натыкались пару раз, но гор там этих и пропасти в помине не было, – а вот во взгляде Михаила читалась смиренная покорность к своей неизбежно страшной участи, которую он неизвестно от кого узнал сейчас наперед.

Смысл ответов подчиненного, наконец, достучался до рассудка Евдокии Дмитриевны, и негодующая гримаса исказила ее лицо. Крепко сжимая в руке баллончик, она резко остановилась и развернулась к отстающему на пару шагов Михаилу, и тот почти врезался в нее. В этот момент мимо них промелькнула огромная тень, и послышалось хлопанье птичьих крыльев над головой. И буквально из пустого места перед ними возникла фигура, в замызганной плащ-палатке, скрывавшая под капюшоном свое лицо.

Справившись с оторопью, вызванной таким неожиданным появлением, Гурина смело и изучающе взглянула на выросшего, словно из-под земли субъекта. Пытаясь рассмотреть лицо под капюшоном, она несколько подалась даже навстречу этому человеку, но с отвращением отвернулась, увидев на его плаще остатки окровавленной плоти и прилипшей к ней хвое и листве. От фигуры пахнуло старческой подпревающей кожей и топленым жиром.

– Это он?– спросила тихо Гурина Михаила, рассматривая на субъекте резиновые сапоги сорок шестого размера, тоже сильно забрызганные чем-то похожим на слизь или кровь.

Михаил молча кивнул в ответ. Хотя знать он этого не мог, но в отличие от своей начальницы Михаил всей душой ощутил рядом с собой громадное зло.

– Так, хорошо. Меня зовут Евдокия Дмитриевна Гурина. Я являюсь первым заместителем министра внутренних дел Мордовской АССР. А к вам как я могу обращаться?– решив взять быка за рога, уверенно начала разговор Гурина.

В ответ душман толи громко раскашлялся, толи рассмеялся и продолжал стоять неподвижно.

– Дело в том, что узнав о неких ваших способностях, мы хотим предложить вам место при нашей научно-исследовательской группе, в качестве эксперимента,– не моргнув глазом продолжила гнуть свое, Гурина. Но фигура вдруг заговорила каркающим голосом и оборвала ее.

–Ты иди в машину,– указывая рукавом плаща на Михаила, сказал душман.– А ты пустоцветная иди за мной.

– Да по какому праву вы тут командуете? Миша ты куда? Не бросай,– в голосе Евдокии Дмитриевны, наконец, появились человеческие нотки.

Впервые, наверное, со времен своего детства, Гурина поняла, что абсолютно потеряла контроль над ситуацией, глядя на удаляющегося, словно под гипнозом Михаила. Но полная решимости, она готовилась дать отпор этому мерзкому колдуну, сбросив с баллончика большим пальцем колпачок на землю. Душман тоже стал удаляться от нее, но почувствовав или догадавшись, что она остается на месте, развернулся и в мгновение ока оказался перед ней.

– Ты сама меня искала. Так не ропщи теперь и не трепещи,– сказал колдун и махнул окровавленным рукавом ей в лицо.– Хотя ты смелая, не чета твоему Мише.

Евдокия Дмитриевна, рефлекторно закрываясь от этого взмаха своим портфелем, успев только почувствовать пряный запах каких-то кореньев и трав, так и замерла в этой уклоняющейся позе. Через несколько секунд Гурина поняла, что полностью парализована и находится, наверное, в гипнотическом трансе под воздействием колдовского снадобья, в которые она до сих пор не могла поверить. Ей безумно хотелось закричать, но даже этого она не могла сделать, и вот только теперь ей стало действительно страшно. Последнее, что она увидела, находясь в ладу со своим сознанием, это то, как душман открыл полы своего огромного плаща, в котором зияла пустота. Плащ как бы сам собой накинулся ей на голову, ударивши в нос запахом мерзкого топленого жира.

Через очень короткий отрезок времени, а может и сразу, Гурина уже не могла сказать себе точно, она оказалась в сырой дымной землянке. Свет лучины в углу, едва освещал ее бревенчатые стены и земляной пол, поднимающийся почти к потолку у выхода, завешенного темной шкурой. Она сидела на какой-то деревянной колоде или бочке, все еще не в состоянии пошевелиться, а посередине этого логова у открытого очага сидело нечто – лишь призрачный силуэт, отдаленно напоминавший огромную птицу.

Над очагом что-то вспыхнуло, и все вокруг залил яркий свет. Евдокия Дмитриевна, щурясь, пыталась рассмотреть то существо, что сидело у очага, но без удивления вдруг обнаружила себя в своей парткомовской квартире в центре Саранска. Все в квартире было на своих местах, ровно так, как она ее оставила сегодня утром перед отъездом. Она сидела за туалетным столиком, на котором лежал открытый журнал «наука и жизнь» за август 1990 года и недопитый кофе в маленькой фарфоровой кружечке. К ней вернулась способность двигаться, и она бессмысленно водила пальцами по шершавым страницам. Вдруг в комнату ворвался Стас, и, остановившись возле Евдокии Дмитриевны, стал с улыбкой ее рассматривать. Поддавшись безотчетному порыву, Гурина кинулась в такие долгожданные объятья, но Стас, грубо оттолкнув, водворил ее на место.

– Говори, чего хочешь? Со свету сжить меня хочешь? Вековуху на доченьку мою ненаглядную наслать? Говори,– прокричал Стас и со всей силы ударил кулаком по столику так, что кружка опрокинулась, а журнал, подскочив, закрылся. – Может на жену мою красавицу, порчу хочешь навести? Говори, подлая.

Гурина не моргая наблюдала за Стасом, слыша его слова и звук покатившейся по столу кружки, как сквозь воду. Стас склонился над ней и схватив ее за горло начал душить.

– Говори! Говори!– рычал он.

Через миг все померкло, и Гурина вновь оказалась в темной землянке.

– Ты зачем меня искала, ущербная? Если ты развеяться сюда отправлялась, то дорого тебе эта прогулка встанет,– каркающий голос раздавался откуда-то с потолка, но его источник был невидим.

В голове Гуриной был полный вакуум, что, наверное, и позволяло ей не тронуться умом. Но она какими-то крупицами сознания поняла, что голос разговаривает с ней мысленно.

– Что вы за людишки пошли? Ладно любить, ненавидеть вы разучились. Но вы и алкать, завидовать уже всей душой не умеете. Неоткуда в вас мне силу черпать, – сокрушался невидимый собеседник. – Ладно, посмотрим, что на счастье чужое глядючи запоешь.

Очаг опять вспыхнул, и Гурина оказалась в «Ниве» вместе с Михаилом. Из магнитолы доносились радостные возгласы по поводу работника из бухгалтерии, а за окном проносились густые хвойные пущи.

– Угощайтесь, Евдокия Дмитриевна,– сказал Михаил и протянул ее любимую грильяжную конфету.

– Спасибо, Миш,– сказала Гурина и положила конфету в рот.

Только разжевав и проглотив конфету, она расслышала вкус похожий на сушеные грибы или вяленое мясо. И с машиной произошло то же, что и с квартирой, она вновь превратилась в землянку. К несказанному облегчению Евдокии Дмитриевны, теперь она была здесь одна, и к ней понемногу стал возвращаться трезвый рассудок. А еще она легко могла передвигаться по мягкому земляному полу, землянка разве что сильно увеличилась в размерах.

После целого дня проведенного Гуриной в туфлях, пусть и на сдержанно низеньком каблучке, ее ступни ощущали приятную прохладу. Она не могла вспомнить, когда сняла их и потому решила поискать, не идти же босой отсюда, да и портфель куда-то подевался. Взглянув себе под ноги Гурина тут же обомлела. Во-первых что-то произошло с ее носом– он потемнел и вытянулся так, что мешал рассмотреть что –либо на полу не наклоняя головы, но это полбеды. Самое страшное, что вместо своих стройных и длинных ног она видела белеющие узкими кожистыми кольцами птичьи лапы, которые двигались так словно они ее собственные…

– Будет. Уже вижу, не свихнешься,– снова заговорил с ней мысленно таинственный некто.– В путь пора.

Бедная женщина взглянула туда, где должны были быть ее руки, а увидела крылья, покрытые черными с синевой перьями. Но на сей раз подчинялись они не Гуриной. Сделав два коротких взмаха, она с искрами вылетела через отверстие, служившее дымоходом, в потолке землянки, и уже через несколько секунд высоко за облаками парила по полночному небу. Евдокия Дмитриевна свыкаясь со своим положением, может из любопытства, а может из вредности решила тоже поучаствовать в полете и тут же закрутилась в неуправляемом пике. Но тотчас же в доступе к управлению ей было отказано.

– Не мешай, не то навсегда вороной оставлю,– раздался голос в ее сознании.

И тут Гурина поняла, что она соединена с этим неведомым собеседником не только сознанием, но и телом. Эта мысль не укладывалась в ее голове, и она ждала, когда же сработает тот защитный механизм психики, который заставит проснуться.

– Не надейся, не спишь ты. И долго еще спать не сможешь,– зловеще предрекло Евдокии Дмитриевне на время ее второе я. – И это ты у меня в голове, а не я в твоей. Слишком просто было бы: ты рехнешься, а мне с тебя и взять будет нечего.

Очень медленно в памяти Гуриной восстановились события прошедшего дня и даже подробности видений ночи, и она, наконец, поняла, с кем общается, не задаваясь вопросом посредством чего. Пока ее какое-то время занимало такое несуразное и невообразимое положение, в котором она оказалась, память и мысли душмана были от нее сокрыты, словно завесой совести и всего светлого, что в ней еще оставалось.

Но стоило Евдокии Дмитриевне копнуть чуть глубже, как она, внутренне холодея и сжимаясь от первобытного почти ужаса, среди своих воспоминаний стала обнаруживать чужие. Верх похоти, алчности и предательства, неведомый ею восторг от убийства и мучений людей и других живых существ бесконечной цепью сцен и лиц всплывали в ее сознании. Их неприкрытая сущность, эта квинтэссенция разрушения очень недолго отталкивала, а затем женщина почувствовала то упоение безнаказанностью и властью, которое испытывал при всех этих злодействах душман. Колдун далеко не всегда был лишь проводником и чужим инструментом в этих черных делах, иногда он участвовал лично в жертвенных убийствах и обрядах, но она на удивление просто согласилась, что это стоит того.

То, что раньше Гурина скупо представляла себе в цифрах и видела на бумаге в отчетах о преступлениях, на поверку выходило именно тем, что дает почувствовать настоящий вкус жизни, наполняет абсолютной энергией, тем, что не идет ни в какое сравнение с пресловутой любовью. Пребывая в этом хаосе новых страшных мыслей и открытий, Евдокия Дмитриевна, не заметила, как ее оперенное тело стало снижаться. С этой высоты уже можно было рассмотреть дымящие трубы горно-обогатительных комбинатов вблизи Магнитогорска. Все еще стояла темная ночь.

Когти царапнули жестяной отлив подоконника и перед открытой настежь створкой окна, медленно складывая крылья, опустился большой ворон. Через тюлевую занавеску в свете ночника, просматривалась деревянная детская кроватка. Малыш в ней не спал, шевеля ручками и ножками, тихо лепеча о чем-то только ему одному ведомом. Птица шагнула через окно вовнутрь и замерла у прозрачного занавеса.

Ребенок раскапризничался, и несколько раз хныкнув, расплакался в голос. Тут же возле кроватки появилась светло-русая девушка в длинной белой сорочке и, взяв ребенка на руки, принялась его баюкать. Младенец долго не успокаивался, молодая мама спросонья не сразу догадалась его покормить, и, в конце концов, проснулся и встал рядом широкоплечий молодой мужчина. Обняв свою жену, он шепнул ей что-то на ухо, а после отошел к кроватке, сложив локти на ее поручни. Мама с ребенком присела на супружеское ложе и, сняв тонкую бретельку рубахи, стала кормить проголодавшееся чадо. Отец семейства же завороженно наблюдал за этой картиной.

– Ну что теперь скажешь? Могу быстро дело разрешить, а могу хворью. Завтра его машина задавит. Жена, если хочешь повесится после, а девочку в детдом. А могу прямо сейчас на его разум затмение навести, сам всех убьет и себя следом,– раздался голос в голове у Евдокии Дмитриевны.

Она не испугалась. Глядя на эту идилличную семейную сцену, какое-то время Гурина размышляла, зная и без того, всю неограниченную мощь возможностей колдуна.

– Нет. Хочу, чтобы до конца дней своих они проклинали друг друга. Хочу, чтобы каждый из них почувствовал, что и я во сто крат хуже. Хочу, чтобы навсегда они были одиноки, имея друг друга, – наконец ответила, не вынесшая испытания чужим счастьем, женщина.

– Да, что вы за полумерки!? Проклинали! До конца дней!– возмутился было « Ворон», не сразу разглядев изощренное женское коварство.– Хотя постой, есть соль в этом. По-твоему быть.

Ворон громко каркнул и семейство Ланских в комнате вздрогнуло. Птица камнем кинулась вниз с окна седьмого этажа панельной девятиэтажки. А за занавеской, зигзагами воображаемого маятника, в узкую размером с палец, щель между стеной и радиатором отопления, навсегда опустилось черное перо.

Давно рассвело, черная птица все неслась над бескрайней страной, чем дальше, тем сильнее забирая на юг.

– Куда мы летим «Ворон»?– спросила без капли робости Евдокия Дмитриевна.

– Увидишь. Все важное надо смертью венчать, – ответил ей колдун.

Гурина изредка посматривая вниз замечала, что принимаемый ей было за смену климатических поясов калейдоскоп красок на земле, оказался сменой времен года, только в обратном порядке. Она видела, как распускающиеся сады покрывались инеем и снегом, а потом из-под заснеженных лесов, полоскаемых осенними ливнями, обнажались бардовые кроны. Евдокия Дмитриевна насчитала шесть или семь зим, прежде чем они вновь опустились на землю. Все это время, забавляя себя тем, что в ее распоряжении было не только прошлое шамана, но она теперь могла заглядывать и в будущее. Гурина упивалась сценами раздоров в семье Ланских, и это занятие ей нисколько не приедалось. Она не чувствовала ни голода, ни усталости, лишь какой-то внутренний душевный передавался ей от «Ворона», и этот голод требовал крови.

Когда Евдокия Дмитриевна, привыкшая, уже было, к своему птичьему телу, обнаружила вместо крыльев лапы, покрытые черной шерстью и заканчивающиеся копытами, она ничуть не удивилась. Принимая за должное, она наблюдала, как «Ворон» повлек их общее с ней тело козла, а может быть барана, к какой-то игрушечной на вид избушке, такие она видела только на иллюстрациях к произведениям Гоголя, если ей не изменяла память.

Войдя вовнутрь, черный козел встал на пороге маленькой комнатки и стал с остервенением тереться о дверной проем, роняя и оставляя в неокрашенной древесине целые пучки своей шерсти. В комнатке две пожилые женщины, одна из них с ребенком на руках, совершали какое-то действо, стоя у корыта и нараспев произнося молитвы…

Евдокия Дмитриевна заглянула в бесконечную своей злобой душу колдуна и увидела, что в этой комнате сейчас находится тот, кто будет в силах разрушить их страшные колдовские козни и чары, кто подарит ее постылому Стасу внуков. Еще она узрела в его черном существе, что «Ворон» опоздал, видя, как он в десятый раз уже входит в эту самую избу в обличии то козла, то ворона, но каждый раз не успевает наложить свое заклятье, и бежит прочь от великой всемогущей силы чуждого ему тройственного бога.

Глава 23.

Романов открыл глаза и обвел взглядом кухню. Все еще не отделяя сон от реальности, он апатично обглядывал свои руки и ноги, сидя на табурете около кухонного стола, заставленного выпивкой. Шевельнувшись и почувствовав, как тысячи тонких игл пронзили его левую руку от плеча до кончиков пальцев, Алексей глухо простонал. За окном светало.

Свет, горевший на кухне всю ночь, раздражал, но вставать с табурета было лень, хотя пятая точка тоже невыносимо затекла и требовала поменять положение тела. Кряхтя и шумно вздыхая, он, наконец, встал и первым делом выпил из-под крана три стакана воды к ряду, затем щелкнув выключателем, вяло передвигая ногами, поплелся на кушетку досыпать.

Но сон не шел. Ворочаясь с бока на бок, Романов лежал с закрытыми глазами, кутаясь в грязный плед. Он не был особо суеверен, но часто и подолгу мог размышлять о значении некоторых сновидений, считая их поводырем подсознания в реальном мире. Сегодняшние он помнил полностью от начала и до конца. Его любимая бабка, та, которая как раз приснилась сегодня ночью, всегда говорила, то, что приснилось с участием высших сил, будь то ангелы или демоны, особенно заслуживает внимания. Таким образом, провидение пытается указать сновидцам путь, считала она, и Алексей тоже разделял такое мнение.

Не уловив никаких зацепок, Романов только припомнил, как с некоторых пор сны, вообще, перестали ему снится, а нынешней ночью они были красочными и удивительно реалистичными. На всем их протяжении ему и в голову не приходило, что все это может быть лишь результатом работы его правого полушария. Особенно его удивляло, как он совсем не со стороны, участвовал в колдовских кознях и перипетиях, будто незримо присутствуя в голове каждого из участников своего сна. Такое с ним было, пожалуй, впервые. Все это сильно походило на психическое расстройство, и в перспективе угрожало шизофренией, что на самом деле и беспокоило его больше всего.

Алексей имел весьма отдаленное понятие о, так называемых, осознанных сновидениях, по тому разуверившись в надежде разгадать свои не стал их причислять ни к вещим, ни к осознанным. Да и не мог же он втайне от себя желать Алисе и ее семье зла, или настолько не верить в искренние религиозные ценности Ланской, чтобы выстроить своим подсознанием такие замысловатые сюжеты. Или мог?

Снова не склонившись к какому-либо однозначному ответу, Романов лишь отметил для себя, что вот ни свет, ни заря, а мысли его уже опять о ней, словно нет у него больше других забот, кроме как воздыхать о любимой…

–Стоп! Все ясно,– заговорил вдруг вслух Алексей, не открывая глаз.

Он понял, что подсознание давало ему передышку, чтобы хоть ненадолго разгрузить его психику от неразрешимых дилемм и вопросов. Чтобы Алексей смог полностью абстрагироваться от переживаний собственного я. Но вот эти переживания, прорвав хлипкий дремотный кордон, хлынули в его мысли, превратив сознание Романова в настоящий проходной двор. Он мог сначала с трудом, а потом и вовсе перестал отличать вымышленные события, мечты и страхи, от тех, что были на самом деле, но пока, к его счастью, касаемо только периода жизни связанного с Алисой.

Грязно выругавшись по поводу канувшего в лету отдохновенного сна, он продолжая изрыгать ругательства встал и шаркая по грязному полу босыми ногами пошел в ванную. Поднявши с пола куртку, Алексей даже с какой-то радостью решил задаться теми вопросами, в существовании которых не сомневался, несмотря на всю их кажущуюся неразрешимость и непроглядную таинственность.

По пути в ванную ему даже показалось, что он все еще пребывает во сне, и пожелай он сейчас сильно-сильно чего-нибудь, то это неизменно произойдет. И являя собой саму противоречивость он, словно малое дитя, не преминул такую странную догадку проверить. Держав в руках куртку, он представил, ну конечно же, Алису. Романов всеми фибрами души возжелал, чтобы она сейчас вошла в его квартиру или на худой конец позвонила на мобильный. Простояв, как буддист в неподвижном дзен минут пять возле зеркала, Алексей нервно хохотнул и решил сосредоточиться на делах более актуальных, чем опровержение догадки об осознанных сновидениях.

Он хорошо помнил, что собирался позвонить своему знакомому доктору и выяснить действие препаратов и показания к их применению, бесчисленные упаковки от которых он нашел вчера в своей аптечке. Романов, изучая свое отражение и решая бриться ему или нет, заметил, что сон пошел ему на пользу, и от вчерашней лихорадки не осталось и следа. Умывшись и отложив бритье «на завтра», Алексей пошел искать записную книжку, где надеялся отыскать номер своего «Борменталя».