Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 1. Часть 1. Крупицы прошлого. Часть 2. В плавильном котле Америки

За окном шел мелкий дождь, в комнате тихонько говорило радио, которое я, конечно, слышала, но не слушала. Я была одна. Целый день никуда не выходила и ни с кем не говорила, находилась как бы вне времени. Из этого состояния меня вывел только голос Левитана, который должен был зачитать приказ Министра обороны СССР Малиновского. При этих словах сердце у меня упало в ожидании какого-то чрезвычайного сообщения, ошеломляющей вести… Но… это оказалось поздравление советским танкистам.

Так я поймала себя на подсознательной неуверенности в благоразумии наших соседей, для многих из которых, людей сильных мира сего, личное будущее выше будущего, да и настоящего всего человечества. В своем романе «Зима тревоги нашей» Джон Стейнбек пишет, что когда человеку становится не под силу решить какой-нибудь вопрос, то он может не думать о нем – это его спасительная возможность, но тогда эта неразрешимость уходит в его подсознание, смешивается со многим другим, что там живет, и так рождаются случайная тревога, недовольство и чувство вины. Хотя, подумав о жизни, я верю, что войны не будет.

Я мечтаю о своем будущем, строю многие планы, я даже уверена, что выполнение моих целей зависит целиком от самой меня, а не от аппетита кошелька капитализма. Я уверена в этом. Люди мира не хотят войны, они не хотят подчиняться зоологическим законам Запада, они не хотят стать рабами доллара, они не желают и не пойдут на сделку с собственной совестью, чтобы стать жертвами волков империализма. И они не будут ими, потому что их большинство. О мире мечтают маленький мальчик («Пусть всегда будет солнце…»), молодежь («Мы за мир…»), отцы и деды, воевавшие в гражданскую и отечественную войны. Мир завещан самым святым – жертвами войны, борцами за мир, а эти заветы для человечества – святая святых. Мир завещался теми, кто сейчас «лежит под березами», кто возвышается памятником в Берлине, теми, чья кровь полила всходы мира. Имена их – Неизвестные солдаты.

Думая о мире и войне, мне вспомнилось одно кладбище, благодаря посещению которого я почувствовала, что такое фашизм, что такое война. Поэтому темой моего сочинения будет Пискаревское кладбище.

* * *

Сегодня мы первый день в Ленинграде. На улице, конечно, дождь. Но это даже здорово: по крайней мере, мы теперь сами видим климатическую эмблему города. Мы едем по улицам Ленинграда, такого неулыбчивого и даже хмурого сегодня (осеннего, несмотря на июнь месяц). За стеклом автобуса пробегают дома, люди, я невольно сравниваю город с Москвой, и кажется, что сердце человеческой жизни Ленинграда бьется медленнее, чем у Москвы. Вскоре изморось сменяется проливным дождем, стекло окошка расплывается, ничего не видно.

Я не знаю, куда мы едем, но когда дождь ослабевает, видно, что мы уже близки к окраине города, мы безмятежно сидим около окон, не ожидая, что через несколько минут нас ожидает самое большое, сильное, незабываемое впечатление в жизни. Оказывается, мы едем на Пискаревское кладбище. Но подъезжая, мы не видим обычного купола кладбищенской церквушки, леса крестов, не видим даже ни одной стелы с надписью. Как преддверие кладбища нас встречают два маленьких зданьица, подобные портикам. Они чем-то похожи на часовых своей строгостью и каменной неподвижностью.

Кратко осмотрели стенды фотографий, с которых на нас смотрят с надеждой, укором, горем и мольбой глаза голодного ребенка. Эти глаза укоряют того, кто затеял это смертоубийство, кто убил его мать, отца, его друга мать и отца, убил многих матерей и отцов на Земном шаре, они горюют о тех погибших, они надеются и молят о защите. К нам обращены старшие поколения ленинградцев, но в них уже нет никакой надежды, и, что самое страшное, в них почти погас огонек жизни.

В этих павильонах мы узнали, что Пискаревское кладбище – кладбище жертв обороны Ленинграда (1941–1944 гг.). Сколько неподдельного горя и скорби в лицах этих людей, да и откуда здесь быть подделке, если пишет одна маленькая девочка: «Вчера умерла мама», а до этого умерли все родные и близкие. Голод, как вампир, высасывает из людей последние соки жизни, скоро костлявые руки смерти навсегда сомкнутся на них. Смерть в те дни ходила по Ленинграду тоже чудовищно голодной. Привыкнув набивать свое бездонное брюхо жертвами Первой мировой войны, восстаний и революций начала века, она уже более десятка лет перебивалась старыми запасами. А теперь ей ничего не стоило погасить еле теплящийся огонек жизни в этих голодных людях.

По Ленинграду в те годы ходила, бродила     Смерть.Сколько цветущих жизней она забрала,     Смерть.А те жертвы боялись, боялись тебя,     Смерть?Нет, они лишь презрели эту     Смерть!Ты знай, они презрели тебя,     Смерть!Зачем, расковав, по миру тебя пустили, ведь ты –     Смерть?Но почему все же им, жаждущим жизни, дали     Смерть?Это вы, претенденты на суперменов, только вы заслужили кару –     Смерть!!!

А теперь перед нами тянулось каменное поле бесчисленных могил. Это было кладбище жертв обороны, на котором покоится 1/3 тогдашнего населения Ленинграда. Чудовищная, ошеломляющая цифра, по-моему, невозможно представить…

Мы стояли на длинных каменных ступенях, а перед нами тянулись две широкие дорожки из бетонных плит, которые вели взгляд вперед и тем самым делали акцент на дальней стене кладбища и громадной гранитной фигуре женщины, статуи, символизирующей Родину-Мать. По-прежнему моросит то слабый, то сильный дождь; небо серое-серое, какое-то свинцовое и по виду, и по цвету, нависало над нами. Серый день гармонировал с серым камнем могил, усугубляя наше самопогружение (все ушли внутрь себя). И тяжелые, западающие в сердце звуки симфонии Бетховена (да, он был здесь очень нужен).

Мы, спускаясь по ступеням, еще издали заметили язычки пламени вечного огня (неугасимого ни ветром, ни дождем) – символа вечной памяти о погибших. Иногда язычки пламени становятся еле заметными, кажется, что оно вот-вот погаснет, но постепенно огонь разгорается вновь и вновь.

Мы идем по кладбищу, такому ровному, одинаковому, как будто поле битвы после сражения, облаченное в камень. Шаг за шагом, мимо могил по мокрым серым плитам дорожек мы приближаемся к сильной, непоколебимой гранитной фигуре, как бы венчающей все кладбище и царствующей над ним. Памятник обрамляется стеной с надписью: «Родина-Мать не забудет вас…». У стены много цветов, но они не нарушают суровую гармонию кладбища своей яркостью, а, чем-то похожие на слезы на сером лоне камня, дополняют ее. По-прежнему дождь, по-прежнему звучат тяжелые, срывающиеся аккорды, только в горле какой-то упрямый комок, рвущийся наружу, в ушах звучат слова «Реквиема»:

Не плачьте!В горлеСдержите стоны,Горькие стоны.ПамятиПавших будьте достойны!Убейте войну!Прокляните войнуЛюди Земли!Мечту пронеситеЧерез годаИ жизнью наполните!..Но о тех, кто уже не придетНикогда, –Заклинаю, –Помните!

Обратный путь мимо тех же могил, мимо Вечного огня, последний взгляд назад: кажется, что все кладбище находится под воображаемыми крыльями памятника; это Родина-Мать охраняет погибших, так же как они в 1941 году охраняли свою Родину и отдали жизнь за нее.

Мы уже снова были в автобусе, никто не разговаривал. Я не могла ни о чем думать. Теперь я знаю, как дорого нам дался мир, а то, что нелегко дается, нелегко и отнимается.

С тех пор я часто себя спрашиваю: «Вопрос мой пусть не покажется вздорным, но мне это нужно решить! Той ли я жизнью живу, за которую ты перестал жить?».

А вот стихотворение, которое Наташа посвятила маме и бабушке в Женский день 8-го Марта:

Восьмое марта – чудный день,Весенний праздник женщин!И с этим днем, чудесным днем.Я поздравляю мира женщин!Я подарю тебе букет,Тебе, родная мама!С букетом этим я дарюЛюбовь и уваженье!А бабушке родной дарюЛюбовь и преданность свою!

…Итак, пятерки, пятерки, пятерки. И вдруг в дневнике за 9-й класс я вижу тройку. Одноклассник, Владимир Михайлович Овсянников, уже после ухода Наташи из жизни вспоминал в этой связи:

«Английский язык у нас вел бывший разведчик, авторитетов для него не существовало, он оценивал знания английского под настроение. Вызвал как-то Наташу пересказать на английском неадаптированный текст «Принц и нищий». Ответ ему чем-то не понравился, и он поставил «тройку». А Наташа не привыкла не то что «тройки», но и «четверки» получать. Расстроенная выбежала из класса и очень переживала инцидент.

На самом деле Наташа отвечала хорошо и в этот раз. Просто была специфика у нашего преподавателя. Поскольку других авторитетов он не признавал, то оценивал ответы по принципу – молодец, садись, два!»

Но за год и разведчик поставил Н. Корсаковой пять. Все дневники завершаются страничкой «Сведения об успеваемости и поведении ученика». И во всех графах у Наташи значатся пятерки. В графе «Физическое воспитание» записано: «Освобождена». Почему – теперь, наверное, не узнать. А уже упоминавшийся В.М. Овсянников вспоминает так:

«Наташа училась только на отлично. Единственно, на физкультуре я, помнится, порой видел ее на скамейке «запасных». Видимо, спортом она не очень увлекалась, хотя позже, в старших классах, когда мы выезжали на природу, Наташа хорошо играла в волейбол».

Кстати, в дневнике за 8-й класс есть запись: «17.XI.1960 г. Не явилась на урок физкультуры». 27 февраля и 11 апреля 1961 г. снова указано: «Не явилась на урок физкультуры».

В дневнике за 9-й класс содержится объявление: «24.XI.1961 г. – лекция для родителей «Физическое воспитание»». Но замечаний о пропуске физкультуры уже нет. Позже Наташенька вспоминала, что с удовольствием играла в старших классах в волейбол и настольный теннис – и в школе, и на подмосковной даче.

Ну, а страничка дневников со сведениями об успеваемости Наташи неизменно завершается фразой: «Переведена в 9 (10, 11) класс с похвальной грамотой».

А как аккуратно вела Наташа эти дневники! В начале – перечень предметов, напротив каждого фамилия, имя и отчество преподавателя. Далее – расписание, и на каждый день перечислены уроки и домашние задания к ним. Правда, периодически классная руководительница обращалась с призывами к Корсаковым подписывать дневник (видимо, забывали). А однажды – критика в адрес обычно дисциплинированной девочки: «Участвовала в срыве уроков 14.IV.1961 г.». В 9-м классе, 23 октября 1961 года, как указано в дневнике, Наташа «опоздала на урок».

Как видим, провинностей немного, их практически нет. И тем не менее девочка была настолько честна и принципиальна, что ее мучали угрызения совести из-за самых безобидных прегрешений. Вот просто потрясающая исповедь благороднейшей, чистейшей и честнейшей девочки:

«Сегодня случилась моя первая настоящая беда. Все началось с подсказки, моей страшной болезни с самого детства. В школе всегда подсказывают, подсказывали и мы, но за последние годы у нас подсказка стала играть меньшую роль, наверное, потому что мы стали старше и каждый (большинство) в душе понимал ее вред и ненужность, но при случае мы все забывали и «спасали утопающих», так было и сегодня.

Шел зачет по истории, но после распределения вопросов учительница Майя Моисеевна должна была выйти из класса, чтобы позвонить кому-то, т. е. мы оставались одни с предварительным предупреждением нас о подсказках. Самое страшное было то, что М.М. просила последить за порядком актив класса, в который входила и я. Нам верили, на нас надеялись. Я почему-то в этот момент начала усиленно повторять индустриализацию, слова М.М. совершенно не дошли до меня.

Дальше случилось самое неисправимое: я услышала свою фамилию, меня окликнули – это была Г. Не думая ни о чем, я начала довольно скверно ираздраженно объяснять закономерность НЭПа. Несколько слов подсказки Г. не поняла, я была зла на Г., так как мы за 30 мин до начала урока специально разобрали этот вопрос. Я, пожалуй, почти не наблюдала за тем, кто подсказывал, так как в классе было сравнительно тихо, многие разговаривали между собой, некоторых, кто подсказывал, я видела, но их подсказки так и не дошли до отвечающих (позже я узнала, что подсказывали многие).

Через минуту вошла М.М., в это время я уже преспокойно занималась историей, закончив свою безрезультатную миссию. Первым вопросом М.М. был вопрос о порядке и обращался он ко мне. Я ответила, что в классе был порядок, так как это действительно тогда был порядок по сравнению с другими предметами. Но при удивлении М.М. тем, что абсолютно все было в порядке, я сказала, что сама подсказывала Г. Откровенно говоря, у меня не было и мысли, чтобы как-то это утаить, но, как я узнала позже, даже в этом неизвестные мне люди обвинили меня, они считали, что я должна была лгать!!!

Но сказав про себя, я считала себя посмешищем на весь класс, так как больше никто не сказал о себе, этот безмолвный жест был либо выпадом трусости, либо тихим презрением к любой правде (бабушка мне часто говорила, что я буду страдать от своей глупой правды, но, хотя я и страдала, дико страдала от нее, я знала, что это терзающая правда лучше безмятежной лжи, поэтому и тогда вопроса о том, чтобы скрыть, утаить, налгать М.М. не было, даже не только потому, что это была М.М., а скорее потому, что это было слишком низко и как хорошо, что я понимала это).

Но только после того, когда я села наместо, поняла, что натворила своей подсказкой. Главное, конечно, было не в том, что я подсказала Г., а в том, что я не сумела ее отучить от подсказок, ей теперь очень трудно будет во всем жить без подсказок. Но в тот момент, когда я уже сидела, когда была целиком внутри себя, поняла, что своей подсказкой я налгала, обманула доверие человека. Все это время, когда я еще стояла на моем «страшном суде», думала, что у меня от позора и презрения к самой себе растут седые волосы, я чувствовала, что это была не просто подсказка, а что-то большее, а когда я поняла все, мне стало страшно и стыдно. Впервые в жизни я испытывала такой мучительный стыд, я сама себя так опозорила. Мне было стыдно посмотреть в глаза всем, тем более М.М. Мне казалось, да во всем. этом я уверена и теперь, что все глаза презирали меня.

Но мало этого стыда, мне было больно и обидно за черствость и равнодушие подружек Леоновой и Рахимовой. С этого дня для меня не существует нашей четверки! Как я могу их простить за их равнодушие, ведь они меня, по-моему, знают достаточно хорошо, для того чтобы понять мое состояние, но от них я не увидела ни капли участия. Пара ласковых слов Оли Филипповой вызвала, наверное, у меня мучительную улыбку, но я ей беспредельно благодарна за них.

И опять на помощь пришла М.М., а мне казалось, что она после этого презирала меня вдвойне. Хотя при разговоре с ней я еле бормотала какие-то слова, мне было чуть-чуть легче. Но в этот день я не хотела верить в то, что когда-нибудь «все станет на свои места», мне казалось, что моя жизнь кончена, ведь, как говорила Г., «страшный позор можно смыть только кровью». Я, правда, совсем не хотела и не думала умирать, но жизнь для меня сейчас не имеет никакого смысла.

Когда Г. очень посредственно ответила, она вернулась на место и стала меня уверять в своей вине, что она меня просила о подсказке, хотя не имела права делать этого. Но я-то знала, что во всем виновата только я сама, ведь я подсказала, я обманула. (Ложь в человеке я презирала больше всего, даже больше эгоизма, а теперь налгала я сама. Как я теперь себя ругаю за эту пакость за спиной М.М., мне стыдно еще больше потому, что я сама всегда осуждала ребят за ложь, а сама была хуже их.)

Как прошли уроки дальше, я не помню, но уверена, что они были для меня вечностью. Всякий раз, когда я встречалась глазами с М.М., мне казалось, что я никогда больше не смогу стать человеком, такими презирающими были ее взгляды, когда я иногда решалась посмотреть М.М. в лицо. Когда я вернулась домой, мне было еще хуже. Внутри было пусто, но хотелось с кем-нибудь поговорить (мне было очень страшно, я ни во что не верила, я была кончена). Но с кем? Только М.М., дорогая М.М., только ей я могла все сказать, только ей я могла высказать ненависть к самой себе, только ей я должна была сказать о том, что не должна была оскорблять ее своей подсказкой за ее спиной. Я металась по квартире, но к М.М. пойти так и не решилась, я струсила, я боялась, но по-прежнему молчать я не могла.

Выход из положения явился – это был дневник. Выход! Я нашла выход! Впервые в жизни я начала писать свой дневник. У меня были когда-то попытки, так как в детстве мы все страдали от страсти писать дневники, но я скоро поняла, что доверять бумаге свои мысли не очень интересно, теперь же я чувствовала в этом потребность. Только в те минуты, когда я писала дневник, мне было легче, после же все было по-прежнему, правда, мое презрение к себе сменилось только болью и жалостью к самой себе, да это было еще хуже!»

Моей сестре Вике Наташа зачитывала другой отрывок из своего дневника, где она с восторгом пишет о Л.И. Брежневе, о том, как счастливо живется под его руководством. Зачитав этот отрывок, Наташа констатировала: «Какой же я была тогда наивной!».

А много лет спустя в дневнике за 2006 год (21 октября) моя супруга так описывала настроения школьников в ту эпоху:

«Слушали всем классом, затаив дыхание, выступление Хрущева на съезде с обещаниями победы коммунизма в 1980 году, и, что интересно, формировании к этому времени нового типа человека – человека коммунистической морали». При этом Наташа делала такое резюме: «Наши родители практически безвозмездно, за копеечные зарплаты, но с полной отдачей сил, своих дарований создали много положительного – все это попрано, «расхапато»».

Ну, а одноклассники ныне вспоминают, что Наташеньку по большому счету ничего кроме учебы не интересовало. Талант, помноженный на упорный труд, приносили замечательные результаты. К тому же девочку отличали честность, чистота, преданность родным, близким, друзьям, доброта, бескорыстие. Окружающие отвечали лучезарной девочке взаимностью. Ее обожали учителя во главе с упоминавшейся выше классной руководительницей Майей Моисеевной Винокуровой.

Один из одноклассников Наташи замечает:

«В выпускном классе, что мне запомнилось, она много общалась с классным руководителем Майей Моисеевной и была ее любимицей, причем вполне заслуженно».

Другие товарищи по учебе подтверждают: Майя Моисеевна обожала Наташу. Да и сама Майя Моисеевна не раз в последующие годы признавалась мне, что любила Наташу больше всех учеников, которых у этой учительницы за многие десятилетия преподавания накопилось несколько тысяч!

Правда, это не мешало Наташе проявлять смелость и принципиальность. В старших классах она стала осознавать, что Майя Моисеевна на уроках истории не всегда следовала правде, и ученица вступала с педагогом в полемику. Позднее, после распада коммунистического режима в СССР, Майя Моисеевна признавала, что была неправа, пытаясь спорить с умной девочкой.

Вот опять воспоминания одноклассника Владимира Михайловича Овсянникова о Наташе:

«Только в зрелом возрасте мы осознали, с каким ярким и талантливым человеком нам выпало провести школьные годы. Я говорю о Наташе Корсаковой, ставшей потом по мужу Бажановой. В школе же мы этого не понимали, воспринимали ее как обычную девочку. Впрочем, нет, не совсем обычную девочку. Играм и беготне на переменах она предпочитала времяпровождение с книгой.

Наташа… какой она мне вспоминается в детстве? Я не с первого класса учился в этой школе, когда перевелся туда, Наташа уже была там. В первые годы учебы она ничем не отличалась от остальных. После четвертого класса, хотя класс у нас был и дружный, Наташа как-то обособилась, в отличие от остальных стала все внимание отдавать учебе. А в ответах и разговорах во всем ссылалась на мнение бабушки. Для нее бабушка была непререкаемым авторитетом».

Супруга Владимира Михайловича Татьяна Анатольевна Обыденнова, тоже одноклассница, отмечает следующее:

«В первом классе мы раздельно от мальчиков учились, а со второго класса нас объединили. Мы вместе учились, вместе выходили гулять. Все, кроме Наташи. Наташа оставалась с бабушкой. Школу Наташа окончила с золотой медалью. И это не было легкой победой. Просто Наташа была труженица: училась, училась и училась! Но она была очень добрая, если надо, и списывать давала. Одним словом, в школьные годы на первом месте для нее были учеба и бабушка. Она всегда была скромной и хорошей. Мы испытали шок, когда узнали, что ее больше нет с нами.

…У Наташи не было детей. Как-то на встрече выпускников она сказала мне примерно следующее: «Бог не дал мне детей, видно, это не моя судьба иметь детей». Как я понимаю, муж заменил ей ребенка, она очень о нем заботилась, не раз подчеркивала: «Я очень счастлива с мужем».

После окончания школы мы ежегодно встречались всем классом 1 сентября. Наташа всегда была худенькой, красивой и узнаваемой, в отличие от остальных одноклассников, которых годы изменили до неузнаваемости. Потом Наташа долго ухаживала за больной мамой и уже после ее смерти немного набрала вес. Когда я ее такой увидела, даже рассмеялась и сказала: «Наташа, ты становишься, как все мы». Взрослая Наташа всегда вспоминается мне в светлой одежде и бирюзовых украшениях. Все это удивительно ей шло!

Очень жалко, когда такие люди так рано уходят! Мы благодарны Евгению Петровичу, что он предоставил видеозаписи Наташи. Мы на экране вновь увидели ее, узнали, какая насыщенная профессиональными успехами была у нее жизнь. Эта сторона ее жизни была нам не слишком хорошо известна. Поскольку Наташа – человек очень скромный, она мало рассказывала о своих успехах. В школе Наташу всегда отличали усердие в учебе, широкий кругозор, чуткость. Теперь можно сказать, что то, какой была она в детстве, стало предвестником ее последующей яркой, необыкновенной и плодотворной в профессиональном, плане жизни».

В.М. Овсянников добавляет:

«Такой светлый был человек! Мы редко виделись, но в основном, если встречали Бажановых, они идут, оба улыбаются, Женя всегда нагружен сумками, а Наташа, красавица, рядом налегке. Сразу было видно, дружная и любящая пара».

А вот как отзывается о Наташе еще одна одноклассница, Надежда Александровна Меринова (по мужу Рухманова):

«У нас был весьма дружный класс. И это несмотря на то, что наша школа была не совсем простой. Здесь в основном преобладали ученики из «непростых» семей – работников ЦК КПСС и других высоких ведомств. Однако Наташины родители, насколько я знаю, не имели отношения к партийной и прочей номенклатуре. Ее папа был военным моряком, а мама – врачом. Она работала в Боткинской больнице. Школьную форму Наташа носила индивидуального, судя по всему, домашнего пошива. В этой форме все было строго – юбка должна была закрывать коленки вплоть до щиколоток. Еще она носила красный бант на голове. Надо сказать, что из всех цветов Наташа предпочитала ярко-бордовые или красные тона. Возможно, хотела таким образом как-то выделиться, поскольку в семье воспитывалась в суровой строгости. Особенно этим отличалась бабушка, которая не давала внучке шансов расшалиться.

Но не только этим запомнилась Наташа. Она была одной из самых красивых и примечательных девочек в классе. Я пришла в эту школу в пятом классе. Хотя сидела вдалеке от Наташи, через ряд, но сразу приметила эту девочку. Ее выделял очень красивый открытый лоб. Она обладала ярким румянцем и очень красивыми глазами. Ее, как говорят в народе, «брови соболиные» были идеальными. Наташа внешне чем-то напоминала «Венеру» кисти Сандро Боттичелли. Кто-то сравнивал её со «звездами» кино – Катрин Денев, Роми Шнайдер и Одри Хепберн. Как известно, все они – королевы красоты всех времен. И такое сравнение тоже было уместным. Она также была самой юной девочкой в классе. То ли это обстоятельство, а может быть ее самодостаточность и независимый характер стали причиной того, что в школе у нее практически не было близких друзей. Тем не менее все одноклассники, и я в том числе, к ней относились уважительно и даже прозвали ласковым прозвищем «Корсача» – производное от ее девичьей фамилии Корсакова.

Наташа никогда не распространяла каких-то сплетен и не занималась интриганством. Она была выше всего этого. Мальчиками она тоже не увлекалась. Ей это было просто неинтересно. Так что ревнивицей она тоже не была. В моем представлении она была не от мира сего.