Снежные дороги судьбы

– Дмитрий, любимый я не могу. Я должна идти домой. Я…

Он прервал поток ее слов поцелуем. Он целовал ее… О Боже, как он ее целовал! Девушка почувствовала, как рука Дмитрия скользнула вдоль ее корсажа, расстегивая пуговицы, и дальше, внутрь… туда, где нежная, податливая девичья грудь томилась в ожидании… И сладостный огонь разлился по всему ее телу.

Он хочет меня соблазнить! А я хочу, чтобы он это сделал! Я хочу, чтобы это продолжалось! Боже мой, пусть это продолжается…

Ее одежда оказалась на полу. Мария лежала на диване обнаженная, покорная, трепещущая в предвкушении невероятного, а Дмитрий покрывал ее поцелуями.

…Маша непроизвольно вскрикнула от страха и восторга одновременно. Дмитрий шептал ей какие то слова, задыхаясь от волнения.

– Любимая!!

Остатки здравого смысла вернулись к девушке.

– Любимый, я не могу…

– Можешь, дорогая!. Я знаю, ты этого хочешь. Ты хотела этого с самого начала, с того момента, как мы встретились. И я тоже…

Дмитрий снова стал целовать ее. Мария чувствовала, что если она позволит ему продолжить, это будет счастье. Такое счастье, о котором она и не мечтала.

Руки Дмитрия становились все более требовательными. Но она не замечала этого, охваченная счастьем быть так близко к Дмитрию, как только возможно. Их тела слились в горячем, сладостном единении.

И все, что она читала во фривольных французских книжках, померкло перед живой жизнью и любовью. Рядом с ней был Дмитрий, ее возлюбленный, которого она любила и которому только что отдала свою невинность.

* * *

Девушка закрыла за собой дверь черного хода на ключ. Щелчок замка эхом разнесся по спящему дому.

Из угла, где стоял сундук, на котором дремала Перфильевна донесся старческий вздох.

– Гуляли-с? – осведомилась кухарка.

– Гуляли, – кивнула девушка. С подружками вот засиделась…

– Что ж, дело молодое… Мы, бывалча, так-то все ночи напролет погуливали… Одна заря выгонит, другая загонит…

Уже у себя она зажгла свечу и подошла к огромному, в человеческий рост, зеркалу.

…Мария внимательно изучала свое лицо. Не остались ли на губах следы поцелуев Дмитрия? Не изменилось ли выражение глаз? Она не заметила ничего необычного, кроме яркого румянца на щеках и слегка расширенных зрачков.

Она умылась холодной водой, это взбодрило, и остатки сна улетучились. Она вспомнила извиняющийся голос Дмитрия.

– Мария, ты, наверное, считаешь меня подлецом… Но клянусь тебе, я… Я действительно хотел остановиться. Но не смог. Простишь ли ты меня когда-нибудь?

Мария в ответ целовала его и говорила, что все хорошо, что ей нечего прощать, он ведь не сделал ничего дурного. Ведь все равно, в конце концов, они поженятся. Поэтому Дмитрий не должен корить себя. Она последует его совету и завтра же поговорит с батюшкой. Она добьется, чтобы он благословил их брак.

Мария не задумывалась, как. Главное, Дмитрий был рядом, а остальное как-нибудь устроится.

Дмитрий поймал для неё раннего извозчика и даже проехал с ней почти до дому.

Перед тем, как высадить Марию на углу, он прижал ее к себе и, глядя в глаза, спросил:

– Ты прощаешь меня?

– За что прощать? Мы ведь любим друг друга.

Она поцеловала его и побежала вверх по улице, зная, что он все еще смотрит ей вслед…

…Мария насухо вытерлась мягким полотенцем выходя из ванной. Может быть, попробовать заснуть? Но как тут заснешь! Ведь она стала женщиной! Она была так счастлива! Этой ночью она стала женщиной. И дело не в утраченной девственности – она даже почти не ощутила как это произошло и лишь несколько капель крови на покрывале были знаком того что случилось… Дело в другом – в том, что она почувствовала… Она воистину родилась заново! Ей казалось, что она одна такая во всем мире, и ей было так хорошо, как наверное никогда в жизни. У неё было такое чувство, что она теперь будет жить вечно и будет так счастлива, как никто в мире!

Она в конце концов задремала под утро и из царства Морфея её вернула Марта, которая внесла в комнату поднос с завтраком. Девушка, поставив его на стол доложила.

– Мария Михайловна, там… господин Корф хочет вас видеть.

– Он бы еще ночью приперся! – ляпнула Маша первое что пришло в голову. На какую-то секунду она испугалась что Корф каким-то образом узнал о случившемся с ней этой ночью прекрасном событии… Но тут же опомнилась – что это она в самом деле удумала?

– Он сказал что знает, что слишком рано, Мария Михайловна, – кивнула Марта, – но так или иначе хочет вас видеть. Он дожидается в гостиной.

– Сейчас нет и девяти. Я еще даже не завтракала во первых, я не хочу его видеть во вторых. Так что отправляйся к нему и скажи, чтобы он уходил.

Девушка улыбнулась.

– Он сказал, визит не займет много времени и он не собирается нарушать ваши планы, Мария Михайловна.

– Я не хочу его видеть, Марта. Иди и передай ему это.

– Хорошо.

Марта удалилась, шелестя юбками, но через пару минут вернулась и сказала, что господин Корф не намерен уходить, не поговорив с Машей.

– Хорошо, передай ему, что я спущусь, только сначала позавтракаю и оденусь. Если он считает возможным приходить с визитом так рано, пусть возьмет на себя труд подождать.

Маша села за стол и придвинула к себе поднос с порриджем (так англичане называли обычную русскую овсянку) и французским омлетом, приготовленным по вычитанному в недавно купленной кулинарной книге рецепту, и чашкой кофе. Ее любимое блюдо не доставило ей на этот раз никакого удовольствия. Она едва притронулась к нему и отставила поднос в сторону.

Девушка отправилась переодеваться, потом Марта причесала ее. Она придирчиво осмотрела себя в зеркале.

– Ну вот, я готова. Я выйду к нему, а ты отправляйся к тете. Ей может понадобиться твоя помощь.

Корф ждал в гостиной, удобно развалясь в кресле, как у себя дома. Он окинул Марию жадным взглядом.

И вдруг она ощутила веселье пополам с гордостью. «Ты мечтаешь обо мне? Так вот – я уже не твоя и никогда твоей не буду! Я женщина! Настоящая!»

– Доброе утро, сударыня! – он встал с полупоклоном.

– Я вижу, мой женишок считает верхом галантности являться к даме с визитом в такую рань? – сообщила она скорчив презрительную гримасу и вспоминая говорок уличных торговок и Глаши.

Корф вновь сел, лениво и самодовольно улыбаясь. Его глаза беззастенчиво изучали ее грудь, затянутую в китайскую чесучу.

– Вы прекрасны, Мария Михайловна. В гневе – особенно!

– Боже, как бы я хотела, чтобы вы оставили меня в покое! – не выдержав всплеснула она руками.

– Я бы может и сам этого хотел – но не в силах! – серьезно сообщил он. Знаете – бывает такое что самая заурядная женщина притягивает как магнит и заставляет творить невероятные безумства…

(«Заурядная! – всколыхнулась в её душе обида. Это он про меня что ли?!»)

– Михаил Еремеевич насколько я знаю оповестил вас о своих намерениях и содержании духовной, не так ли? – сухо осведомился он, оборвав лирические излияния. В таком случае полагаю вы уже смирились с тем, что мы станем мужем и женой?

– Не дождетесь! Я собираюсь поговорить с pap’a и убедить его в том, что он глубоко ошибался, относительно вас, милостивый государь!

– Не думаю, что у вас что-то получится, мадемуазель, – самым нахальным образом подмигнул он Маше.

– И тем не менее я это сделаю. В конце концов, я дочь своего отца! А ты всего лишь… прихлебатель!

Лицо Корфа стало каменным, но он тут же улыбнулся как ни в чем ни бывало.

– У тебя, невестушка, строптивый характер. Но ничего. Придется надеть на него узду… после нашей свадьбы…

.

* * *

– Машенька! Открой, пожалуйста. Что с тобой сегодня? С чего ты стала запирать дверь? Или ты боишься, что к тебе явится привидение как у этого вашего Брэма Стоукера?

Мария вскочила с кушетки – к ней явилась тетя.

– Я… нет! Но честно сказать, предпочла бы визит приведения визиту господина Корфа… – неловко пошутила она опирая двери спальни.

– А, понимаю, – кивнула входя Капитолина Ивановна. Тебе очень не нравится сей субъект, не так ли? Или я ошибаюсь?

– Нет, совсем не нравится, тетя. Но – папенька … Он хочет выдать меня за этого ужасного человека! Но я никогда не пойду на это. Он…

Тетя мягко обняла Марию за плечи и нахмурилась.

– Я знаю – и про завещание тоже. Я говорила ему, что он неправ, что нельзя так поступать с тобой, что это ничем хорошим не кончится…

Но он даже не стал меня слушать. Мадам Мышко печально улыбнулась.

– Что поделать – он относится к тебе как к неразумному дитяте, которое само не понимает своего счастья. Я ему одно, он мне другое! Мужчины – невозможные создания! Ну ладно – все равно с ним сейчас невозможно разговаривать. Он занят делами и просил не беспокоить. Ну поешь вот французских блинчиков… Глаша приготовила.

– Мне они не нравятся, – огорченно надула губки Мария. Намешано все вместе – и сироп апельсиновый, и цедра лимонная, и ежевика – и туда еще рому! Да еще миндальное тесто прогорклое!

Тетя Капитолина лишь молча всплеснула руками.

После обеда, который подали раньше обычного, они сразу же принялись за сборы – Баранцов решил посетить Александринский театр. Нет – он не был завзятым театралом. Михаил Еремеевич вообще мало разбирался в тонкостях сценических искусств.

– Ну что мне с этих визитов и балета, – бурчал он временами. Если я чего-то не сильно понимаю так и не понимаю. Медведь сходил в театр и вынес оттуда свои пальто и галоши!

Но однако ж даже ему не хотелось быть похожими на тех старозаветных купцов из газетных фельетонов, что и грамоту знают с трудом – поэтому время от времени вывозил Марию в театры и на концерты с вернисажами.

А вот Мария театр любила – просто обожала.

Она полюбила не только самые спектакли. Ей нравились театральные коридоры с зеркалами в тусклых золотых рамах, гардеробы с солидными седыми швейцарами, перламутровые бинокли, блеск карет у театрального подъезда.

Два часа Мария время от времени бегала к тете Капитолине за советом, какие украшения лучше надеть: кораллы, бирюзу в серебре или медальон с аметистами. Сама тетушка, к слову, в театр не собиралась – разыгралась мигрень. Машу это не огорчало – ведь она собиралась поговорить с папой, вечером, на обратном пути из театра, и лишние уши для такого разговора ни к чему.

В душе Маши воодушевление боролось с опасениями. А что, если батюшка все-таки не поддастся на уговоры и не изменит своих намерений? И хотя она старалась отогнать от себя дурное предчувствие, прежняя самоуверенность покинула ее.

Остаток дня тянулся очень медленно. Мария пребывала в подавленном настроении, к тому же небо затянулось тучами, и стал накрапывать нудный мелкий дождик. Потом почему-то вспоминались жуткие рассказы покойной уже няньки Прохоровны о женщинах, пленённых татарами, житиях святых отшельниц и великомучениц, о разбойниках и ведьмах, о том, как ночами к неутешным вдовам и мечтательным девицам летают огненные змеи…

Наконец пришло время ехать в театр. Отец уже ждал её, облаченный в старомодный черный сюртук с бархатными обшлагами, к которому прилагался белый галстук-бабочка и зеленый атласный жилет с золотым шитьем, поверх которого был накинут клетчатый редингот. Довершал облачение котелок простецкого вида.

Их кучер Гурий называемый по английской моде грумом уже второй день страдал от зверской ломоты в спине, и оттого они решили нанять извозчика. По дороге Михаил Еремеевич, выглядевший непривычно веселым (с ним вообще случались в последние месяцы приступы странного веселья) рассказал как однажды пошел посмотреть оперетту-буфф «Мадам Жюдик» со знаменитой мадемуазель Ривье. И собравшиеся купцы при появлении столь очаровательной дамы устроили овацию и поволокли прямо на сцену корзины с шампанским вперемешку с цветами. В итоге труппа в полном составе, включая примадонну и героя-любовника напилась в дугу, а полиция во главе с не менее чем артистка знаменитым приставом Селивановым с Сенного забрала всех в участок.

Заплатив извозчику трешницу, Михаил Еремеевич и его дочь расположились в ложе.

В Александринке давали в тот вечер «Кин, или Гений и Беспутство», со самим Первухиным-Горским в главной роли.

Большая часть действа прошла как-то мимо её внимания…

В антракте Мария с отцом прогуливались в театральном фойе вместе с остальной публикой. Она с восхищенным любопытством разглядывала гостей: элегантные кавалеры в идеально пошитых сюртуках и дорогих галстуках сопровождали своих дам, распространяющих тонкий аромат парижских духов. Глаза слепил блеск алмазов, сапфиров и жемчуга.

Боковым зрением она видела, как останавливаются на ней заинтересованные взгляды не только молодых людей, но и степенных мужчин в черных и серых сюртуках, беспокойных газетчиков в клетчатых пиджаках и, уж конечно, офицеров, к сожалению, немногочисленных в собрании. Девушка с удовольствием отметила, что на ее долю тоже приходится изрядное число восхищенных мужских взглядов. Надо полагать, её новое платье – купленное за двести рублей в магазине Альшванга, украшенное тонкой вышивкой имело успех.

…Раздался звонок, и они вернулись в ложу.

Девушка была поглощена своими мыслями и не услышала почти ни слова из того что говорили актеры…

Когда они вышли из театра, на улице был настоящий ливень. Сквозь потоки дождя тускло мерцали фонари, на мокрой брусчатке гулко раздавался стук копыт, скрип колес, звенел смех и гомон разъезжающейся публики.

Кинув рубль прикорнувшему на козлах в ожидании седоков бородатому мужику, Баранцов вскочил в фиакр и возница сдвинув картуз тронул лошадей.

Через пару минут девушка решила приступить к задуманному разговору.

– Батюшка, я хотела поговорить с тобой.

– Да, Марьюшка, – добродушно отозвался купец. Отчего и не поговорить!

Ты… Ты желаешь соединить мою жизнь с господином Корфом – но я не смогу с ним жить, – начала она словно шагая в бездну. И… ну ты понимаешь… все остальное! Я… Мне отвратительна сама мысль о том, что он будет меня… будет со мной… – она запнулась, мотая головой не в силах высказать то что у неё на языке. Ты всегда – всегда говорил что рад тому что я расту не… кисейной барышней а могу жить собственным умом. Рар’а, ну подумай – своим намерением ты противоречишь сам себе. Ты собираешься устроить мою судьбу без моего согласия! Ты хочешь принять за меня самое важное решение в жизни! Как будто я так глупа, что не в состоянии это сделать сама!

Повисла показавшаяся ей вечностью пауза.

– А ты знаешь, доченька, – вдруг с неожиданной доброй улыбкой сказал Михаил Еремеевич. Наверное ты права – пусть так и будет. Твоя матушка перед смертью просила чтобы я разрешил выйти замуж тебе за того, кого ты сама захочешь. Не гоже наверное силой толкать тебя под венец… Может ты и сам поймешь что Виктор Петрович не так уж плох! Да в конце концов, я пока еще не собираюсь умирать – что бы не говорили эти ученые крысы со своими клистирами и стетоскопами! – он вдруг рассмеялся – совсем как раньше, когда еще была жива мама.

– Да, да! – радостно воскликнула Мария. Так ты не будешь заставлять меня венчаться? И изменишь духовную? Правда?

– Раз я обещал, значит, так и сделаю. Купец Баранцов – человек слова, да будет тебе известно, – с оттенком тоски в голосе сообщил Михаил Еремеевич, поглаживая бородку.

Дождь все усиливался. Клеенчатый верх фиакра намок, струи дождя обдавали брызгами лица и одежду седоков. Она с тревогой посмотрела на отца.

– Батюшка, поехали быстрее, а то ты не дай Бог можешь простудиться! Эй, извозчик…

– Не волнуйся, дочка, не простужусь, – оборвал он её. Я семь лет в тайге прожил, на снегу бывало спал…

Маша засмеялась, от переполнявшей её радости. Отец собирается изменить свою волю! Она все-таки уговорила его! Теперь все будет хорошо! Так недалеко и до того чтобы он понял что сейчас не старое время, и девушки сами могут выбрать себе спутника жизни. А зачем ждать?

И она решилась…

– Папа, я хотела попросить тебя еще об одной вещи… мы с господином Подымовым все таки можем пожениться? Пусть не сейчас но скажем через год – когда ты убедишься что он не вертопрах и не…

– Пожениться? С этим твоим недоделанным Подымовым?! – лицо Михаила Еремеевича побагровело. Ты что забыла что я запретил тебе и думать об этом?

– Да, но… Я надеюсь, что если ты… Видишь ли…

Михаил Еремеевич вдруг развернулся к дочери. Глаза его свирепо блестели, взгляд стал жестким и пронзительным, благодушие улетучилось без остатка – словно его и не было.

Перед ней сейчас был злой и опасный человек.

– Я кажется понимаю… – процедил он. Ты – с ним… Так вот почему ты просила поменять завещание??! Уже и пока я сдохну дождаться не можешь, дрянная девчонка!! – взревел Баранцов раненным зверем.

– Я… Нет… Что ты папа! – но голос и лицо выдали бы Машу и не столь проницательному человеку как опытный бывалый купец.

– Ах ты дрянь такая!!!

Девушка замерла ни жива ни мертва от страха.

– Потаскуха! – ревел купец первой гильдии Баранцов как пьяный деревенский мужик. Думала, я не знаю что ты к нему бегаешь? Знал – да вот не знал – зачем!! Ты… моя дочь, бегала из дома как трактирная девка, цена которой – кружка пива да полтина??? Ты бегала чтобы с ним е… ся? Говори – он тебя вы….б? Или уже обрюхатил? Говори – этот щенок тебя обрюхатил?! – грозно прогремел он нависая над девушкой. Мария не могла вынести этого ужаса, не могла поверить в то, что Михаил Еремеевич произносил такие слова – это он то, заставлявший и после обычного грубого слова мыть её рот с мылом!

– Папочка, папочка… – лепетала она, сжавшись, как испуганный зайчонок.

Но он не слышал ее.

– … Как ты могла … – выл он раненным волком. Боже мой! С этим щенком паршивым… Боже мой! Моя дочь! Моя кровиночка! Как сучка драная… Слава Богу мать твоя этого не видит! Ааэээ!

На глазах её отца выступили слезы горя – и от этого Маше стало еще страшнее – ибо последний раз он плакал на похоронах её мамы…

– Барин, барин – помилосердствуйте! – закричал ему с козел кучер, тревожно оглядываясь. Вы уж это… до места дотерпите! Не гоже на улице то… И тут Маша увидела как из пелены холодного дождя прямо на них вылетела ломовая телега….

Девушка не успела ни предупредить кучера ни даже закричать…

Сильнейший удар… Вспышка света… Навалившаяся тьма… И все исчезло…

* * *

Пять дней спустя

Капитолина Ивановна Мышко остановилась у дверей спальни. Совсем недавно оттуда вышел доктор медицины Павел Альбертович Фельцер – их семейный врач, приват-доцент Военно-Медицинской Академии.

«Положитесь на Господа» – звучали в её ушах последние слова высокоученого медика.

…Полицейский врач, который вскрывал тело Баранцова, полностью подтвердил диагноз доктора Верховцева – отец Марии и в самом деле страдал раком желудка, и вряд ли бы прожил более двух лет. Но и их ему не отпустила судьба. Не вовремя подвернувшаяся телега, опрокинувшаяся пролетка и вот…

Ее деверь, как гласит бумага, заверенная гербовой печатью, умер на месте от «обширного внутреннего кровоизлияния» – разорвалась изъеденные канцером требуха.

Как выяснилось попутно, Баранцов последние месяцы заглушал приступы боли при помощи этого новомодного белого зелья – кокаина, которое по словам докторов не так опасно как опиум (чем и объяснялись посещавшие его приступы внезапной веселости). * При нем даже нашли табакерку с белым порошком.

Оставалось лишь благодарить Бога что Мария осталась в живых. Но она до сих пор лежит не приходя в сознание и никто не мог поручиться за её выздоровление.

А вот кучер Роман Силантьев из «Лиговского Товарищества пролеток и экипажей», и ломовой извозчик номер 654 Сидор Кукша отделались легким испугом – как и их лошади. По этому поводу в газетке «Будильник» даже тиснули фельетончик под псевдонимом А.Хинеев.

Похороны Михаила Баранцова состоялись два дня назад. Пышные, хорошие похороны – какие и пристали купцу первой гильдии. Сперва огромные дубовые двери открылись и появилась мрачная процессия – впереди шел священник с кадилом в руках, его сопровождали певчие. Следом несколько крепких бородачей в сюртуках и цилиндрах – обслуга из похоронной конторы вынесли массивный гроб, покрытый тяжелым покрывалом с золотыми кистями.

За его гробом шла немалая траурная процессия: старые друзья, с которыми Баранцов начинал свое дело, товарищи по гильдии, рабочие с его фабрик, домашняя прислуга, Глаша которая плакала всю дорогу от дома до кладбища(и неспроста)… В толпе но все же чуть в стороне шествовал важный бородатый старик, барон Бухгольц – вице-директор Ново-Мариинского благотворительного общества в лазоревом мундире общества с пышными позументами. (В гостиной их дома висел портрет ее отца в таком же мундире – немало денег потратил купец Баранцов на добрые дела и помощь нуждающимся). Сопровождавшие барона две старушки из «дома призрения» общества в одинаковых строгих серых платьях несли на бархатной подушечке коронационную медаль в честь царствования покойного государя Александра III и скромную бронзовую медаль «За усердие» – единственные награды Михаила Еремеевича.

Гроб установили на черный катафалк запряженный парой гнедых, на лошадей были накинуты траурные попоны с серебряными кистями…

Трое репортеров с разлапистыми фотографическими аппаратами, были тут как тут. Ведь не письмоводитель из зачуханного департамента помер и не какой-нибудь спившийся актеришка – купец первой гильдии.

Процессия остановилась на Георгиевском кладбище, возле принадлежавшего еще деду Маши участка с недавно построенным склепом. Девять лет назад тут успокоилась мать Марии а за три года до того – её маленький братик Еремей, который не прожил и недели…

Тут же возвышалась часовня во имя Архангела Михаила. Строили её лет пять, и виновником подобной неторопливости был сам Михаил Еремеевич.

– Всевышний он то подождёт, ему спешить некуда, – как-то пошутил он и дважды тратил выделенные на стройку деньги на нужды торгового дома.

Теперь Царь Небесный, видимо, решил призвать своего раба Михаила, не считаясь с планами смертного…

И тогда, на кладбище, слушая священника, Капитолина Ивановна пыталась угадать, какие мысли скрываются под бесстрастной, холодной маской на лице Корфа. Она знала о его планах относительно племянницы и сейчас пробовала угадать – есть ли под этим ледяным спокойствием страх за её жизнь? Или он намерен быстро утешится если Мария все же умрет?

Нет! Даже невозможно помыслить об этом! Смерть мужа покойной сестры она как-нибудь переживет, но если умрет Мария, ей самой останется лишь сойти следом в могилу!!

Она еле удержала рвущиеся рыдания.

…В доме стояла тишина – лишь было слышно как Перфильевна, бормоча молитвы под нос, рубит на кухне большим ножом лёд в медном тазу, хрустящие удары сопровождает звяканье стали о медь и всхлипывания Глаши. Некстати подумалось что Глаша в последнее время изо всех сил пыталась обратить на себя внимание Михаила Еремеевича. Капитолина Ивановна даже намеревалась поговорить с глупой девчонкой и объяснить всю неуместность её надежд, и что купцы женящиеся на горничных и кухарках бывают лишь в дешевых водевилях. И вот все решилось само собой.

За эти дни многие приходили навестить Марию и справиться о ее здоровье. Её бывшие соученицы из купеческой гимназии, господин из дамского спортивного клуба «Левкиппа» где она занималась лаун-теннисом и верховой ездой, какие-то мимолетные знакомые. Разве что её ухажер – этот разорившийся дворянчик Дмитрий Подымов не появился.

Зато господин Корф наведывался по два-три раза в день.

Капитолина Ивановна отвечала одно и то же:

– Она по-прежнему без сознания. Доктор говорит, что есть надежда. Хотя… остается только молиться…

По мнению приват-доцента медицины Фельцера, шансов было не слишком много. Он терпеть не мог приносить дурные вести, поэтому во время разговора с Капитолиной Ивановной был хмур и нервно поглаживал бородку.

– В таких случаях результат может быть двояким. Либо пациент идет на поправку, либо… В общем если нет – тут уж ничем не поможешь.

Я делаю все, что в моих силах. А в остальном надо положиться на волю Господа.

Капитолина Ивановна готова была разрыдаться, да что там – в голос, истошно завыть, как простые бабы. Господи, ну почему ты хочешь забрать жизнь у этого юного невинного существа!

– Я приду завтра в это же время. Продолжайте растирать ее льдом. Не думаю, что это принесет много пользы, но это единственное, что мы можем сделать сейчас. Как последнее средство остается только трепанация черепа.

Капитолина Ивановна покачала головой… Это ей уже говорили, и не очень веря врачам местной выделки – все же Европа есть Европа– она за три тысячи рублей вызвала из Берлина виднейшего специалиста в этой области – профессора Августа Ромпа. Может быть, он сможет спасти её любимую Машеньку?

Капитолина Ивановна стояла перед дверью в спальню Марии, стараясь собраться с мыслями и успокоиться. Через несколько минут надо идти на кухню за новой порцией льда – Капитолина Ивановна неукоснительно следовала указаниям доктора Фельцера. Они с Мартой натирали лицо и руки Маши льдом и вливали в рот всякие декокты и настойки, массировали руки и ноги и обтирали уксусом.