Этот свет

Олег Никитин

Этот свет

Пролог

Навязчиво и привычно, как гул скоростных поездов в двух милях к северу от дома, в голове Алена вертелись детали предстоящего сегодня эксперимента, который убьет его.

Едва слышное дыхание женщины, вот уже третий год делившей с ним кров, говорило ему о том, что он еще жив. И неожиданно он подумал, что вряд ли желает большего, чем услышать хоть что-нибудь после той минуты, когда начнется опыт длительностью в шестнадцать часов, возможно, последний среди сотен подобных, поставленных им. Он не верил в рассказы побывавших на грани жизни и смерти, он публично высмеивал пресловутые светящиеся тоннели, ведущие к миру счастья и всеобщей любви. К тому же он сомневался в справедливости самой идеи, двигавшей им последние девять лет – с тех пор, как вследствие бессмысленной прихоти судьбы умерла его первая жена, Мари.

Может быть, именно эта потеря и позволила Бергу разработать принципы и, главное, механизм инициирования управляемой клинической смерти. Неделями не выходя из лаборатории, отрывая время лишь на самое необходимое, он доказал, что может довести живой организм, способный на высшую нервную деятельность, до такого состояния, которое любым врачом будет признано как смерть. А затем, спустя промежуток времени, не превышающий сорока часов, особой комбинацией воздействий на все органы чувств, химическим ударом и высоковольтным разрядом завести жизненные процессы и возродить мертвое тело. Несколько лет ушло на отладку деталей и шлифовку отдельных скользких моментов в процессах умерщвления и оживления, для которых пока не было исчерпывающих объяснений. Затем, когда собаки “возвращались” с полной гарантией, ему разрешили перейти к опытам над обезьянами.

Уже через два года, когда ожила первая из множества макак, он отметил это событие поездкой в театр, на пьесу Пинтера. Он даже помнил ее название, как, впрочем, помнил все постановки, что он видел в этом убогом по форме, но ни на что не похожем по содержанию балагане, где все актеры, пять или шесть человек, явно в прошлом были пациентами психиатрической лечебницы. Каждые полгода ему присылали по почте программу спектаклей, целиком состоящую из премьер – здесь никогда не показывали одну и ту же пьесу дважды. Это был “Пейзаж”. Берг сидел в темном зале на два десятка мест, среди таких же, как он, хоть раз всерьез задумывавшихся о собственной смерти, и мысленно разговаривал с Мари. Конечно, не совсем так, как герои постановки, но и не так, как это происходило в действительности. Она не слышала его, а он вбирал в себя прозрачный поток ее слов, нанизанных на серебряную нить темы, подсказанной происходящим на сцене. Полупрозрачный образ Мари, безразлично лежащей в черном покачивающемся гробу, настойчиво накладывался на ее полное жизненной силы юное тело.

Сегодня исполнялось ровно девять лет со дня ее смерти.

Ален повернулся на правый бок и попытался прогнать воспоминания, но взамен картины мертвой Мари перед ним возникла его лаборатория, где его первая жена работала несколько месяцев – до и после свадьбы, отмеченной без всякого шума. Сообщение о церемонии появилось в университетской газете только спустя два дня, а Берг увидел его через неделю, когда развернул газету с принесенным Мари завтраком. Бутербродная крошка прилипла к заглавной букве его фамилии.

– Линда пишет, что теперь о нас будут говорить, как о супругах Кюри, – сказала Мари, подперев голову кулаком и глядя, как Берг, не отрывая взгляда от монитора, жует огурец.

Он не прочитал ни одной газеты после того дня, когда, вернувшись с лекции, нашел в луже крови ее тело, лишенное горла. Ему было неизвестно, какие еще аналогии возникли у корреспондентки, если, конечно, именно ей поручили осветить это событие. Кроме того, он возненавидел собак, независимо от породы. И все же день, когда первая из них ожила и он понял, что близок к успеху, стал для него почти счастливым. А в ту злополучную среду одна из подопытных тварей, едва обретя подвижность после ускоренной “разморозки”, неожиданно набросилась на Мари, и та не успела защититься, выронив шприц с транквилизатором. Обезьяны, наверное, вели бы себя еще более агрессивно, но им уже не давали такой возможности.

Вспоминать все это было слишком тяжело, но заснуть не получалось, и Берг решил поехать в лабораторию. Осторожно выбравшись из постели, он накинул на себя старый синий халат с торчащими из него нитками и вышел из спальни, бесшумно притворив дверь. Было уже достаточно светло для того, чтобы не пользоваться электричеством. Он вынул из холодильника пластиковую тарелку с остатками ужина, подбросил в нее кусок сыра и пару сарделек и сунул все это в микроволновую печь, затем включил кофеварку и прокрался в ванную комнату. Этот ритуал он исполнял весь последний месяц с тех пор, как Нора перестала работать в университетской библиотеке в связи с беременностью. Обычно он уходил до того, как она просыпалась, но сегодня в любом случае придется ее разбудить, чтобы попрощаться.

Из всех необходимых утренних процедур Берг особенно не любил бритье. Но с прямолинейностью автомата он выдавил из баллончика пену и покрыл ею свои худые, не желавшие полнеть с возрастом щеки, покрытые мелкими рыжими оспинками, слегка заостренный подбородок и верхнюю губу, скромно прижавшуюся к зубам, в отличие от нижней, нахально выпяченной вперед. Ему показалось, что в серых глазах затаился испуг, но никакие усилия не смогли придать им бодрое или просто спокойное выражение, и Бергу пришлось удовлетвориться чисто гигиеническими результатами работы над собственной физиономией.

Главное – не забыть, что сегодня он якобы улетает на конференцию, чтобы сделать доклад по криобиологии высших позвоночных. Так будут думать все, за исключением Марека, а ему Берг доверял, как самому себе. Пожалуй, без такого помощника он вряд ли решился бы на проведение своего эксперимента, а кроме того, никто иной не взял бы на себя ответственность за поддержание в порядке всей аппаратуры, которой за годы обросла установка Берга. Официально лаборатория закрывалась на время мнимого отсутствия ее руководителя, немногочисленные сотрудники, не занятые в учебном процессе, были отправлены в недельные отпуска и почти все успели разъехаться по курортам. Однако даже Марек, бывший с Бергом с самого начала образования лаборатории, никогда не согласился бы на эксперимент, если бы не был уверен в его успешном завершении. Казалось, уже одно это должно было бы развеять страх Берга перед погружением в смерть. Но он знал, что на самом деле боится не самой смерти, а того, что она окажется бессмысленной и не даст ему того, на что он почти бессознательно надеялся все эти девять лет – возможности вновь увидеть Мари. Если Берг и выглядел при этом безумцем – в своих собственных глазах, разумеется, поскольку он никогда не высказывал свои мысли по этому поводу вслух, – то во всяком случае его научная деятельность получила одобрение университетского совета и была признана перспективной. Следовательно, именно этот факт он всегда мог привести как главный и единственный двигатель своих исследований.

Когда Берг уже приканчивал свой завтрак, в кухне появилась заспанная Нора. Слегка переваливаясь, она подошла к столу и налила себе из термоса травяной чай. Ее округлый живот, скрытый ночной рубашкой и всякий раз поражавший Берга своим наполовину мистическим развитием, как будто независимым от женщины, исчез за краем стола.

– Как неудачно ты уезжаешь, Ален, – зевая, заплетающимся со сна языком сказала она. – Неужели никак нельзя отклонить приглашение?

– Я связан контрактом, ты же знаешь, – пробормотал Берг. За последнюю неделю они ровно семь раз обменивались этими фразами, и он уже почти поверил, что действительно улетает в другой город. – Кроме того, у родителей за тобой будет ухаживать мать. И ты давно не была в Гринфилде. Три дня – совсем небольшой срок, Нора. Повидаешься с подругами детства, в конце концов.

Этот довод он еще ни разу не использовал, а потому не был уверен в его эффективности. Нора подняла расширившиеся в раздумье глаза к потолку и замолчала, видимо, припоминая, с кем она могла бы связаться по приезде к родителям. Паузу прорезал телефонный звонок, Нора протянула к подоконнику немного располневшую руку и сняла трубку. Берг был уверен, что звонит ее отец, собиравшийся приехать за ней на машине, часам к двенадцати дня. Последним глотком осушив кружку, он поднялся и надел пиджак, висевший на спинке стула. Ладонь наткнулась на письмо, написанное им вчера и адресованное представителям полиции и прессы, которое будет оглашено в случае провала эксперимента. Не стоило сочинять его дома, но вечером у Берга возникло соответствующее моменту настроение, и строки об осознанности его выбора и пожелания успеха тем, кто продолжит его дело, прочая высокопарная чепуха полились на бумагу неиссякаемым потоком. Вчера он не стал перечитывать свое послание, справедливо опасаясь, что порвет его в клочья, не станет и сегодня: сил написать новое у него уже не хватит, а оставить Марека один на один с репортерами и полицией он не мог.

– Я жду тебя к полудню, – проговорила Нора в трубку и положила ее на рычаг, поднимая на Берга обреченно-спокойный взгляд круглых белесых глаз. – Ты будешь звонить мне, Ален?

– Конечно, дорогая, – улыбнулся он и провел ладонью по ее животу, внутренне запаниковав, поскольку совершенно не подумал о том, что где-то еще тоже есть работающие телефоны. По дороге в университет у него будет время, чтобы обдумать способ, как ввести Нору в заблуждение. В крайнем случае Марек всегда сообразит, чем объяснить его молчание, или позвонит с испорченного аппарата, чтобы исказить голос. Ему в голову пришло расхожее выражение, порой встречавшееся в детективах: “звонок с того света”, и Берг нервно усмехнулся, пряча лицо в спутанных волосах жены.

– Я позвоню из аэропорта, перед отлетом, а затем вечером, в Гринфилд.

– Только бы ты не опоздал к нужному моменту, – лукаво молвила Нора.

– Но ведь врачи дают тебе еще по меньшей мере неделю, – встревожился он, приложив ладонь к ее животу.

Она улыбнулась и подтолкнула его к выходу.

Ален взял заранее приготовленный чемодан, действительно набитый нужными в поездке вещами, и вышел из дома. Закинув багаж в машину – он так и пролежит там все три дня – Берг выехал за ворота и направился в Университет. Последние несколько месяцев, с того самого дня, как он понял, что эксперимент состоится, он постоянно менял ворота, через которые въезжал на территорию. Так что теперь охрана ничуть не удивится, если вечером Берг не минует тот же пост, где его видели утром. Не выходя из машины, он махнул рукой Стиву, вот уже лет десять нажимавшему кнопку электрических ворот. Вообще-то он был обязан предъявить свой допуск на эту огороженную территорию, где располагалось несколько внушительных лабораторных комплексов, однообразно-серых и одноэтажных. Берг уже и не помнил, когда охранники в последний раз досматривали его документы.

Он взглянул на часы: до появления Марека оставалось еще около получаса, этого времени как раз хватит, чтобы собраться с мыслями и еще раз проверить систему. Он отпер единственную дверь в отдельно стоящем приземистом здании криобиологической лаборатории и оказался в привычном полумраке, но он и так знал, где здесь что находится. Полностью раздевшись и затолкав костюм и все остальное, включая письмо, в свой шкафчик, он тщательно запер его и сунул ключ в карман своего стерильного халата.

Посещение душевой заняло ровно десять минут. Влажные волосы пришлось приглаживать ладонью: не лезть же в грязный шкафчик за оставленной в кармане расческой!

Ровный, “аварийный” свет в коротком сером коридоре мягкими бликами играл на блестящих металлических табличках, привинченных к дверям. Берг поднял второй рубильник, подводя энергию к установке, и в ответ услышал, как щелкнули запорные механизмы дверей, переключаясь с постоянного тока от батарей на переменный от генератора. Второй рубильник установили лет десять назад, чтобы разделить электропитание вивария, в то время только принявшего крупных животных, и остальных помещений лаборатории.

Как ни странно, Берг совершенно не нервничал; похоже, вся его эмоциональная энергия была поглощена тысячами часов, проведенных им в подготовке решающего эксперимента на себе, растворилась в сотнях опытов на животных и бессчетном множестве хладнокровных обсуждений с коллегами промежуточных результатов. Он вошел в главное помещение всего комплекса, то, где стоял саркофаг. К нему тянулись змеи проводов, почти погребенные под грудами датчиков, фиксирующих все мыслимые параметры внутренней среды. Центральный компьютер сети, поддерживающий функционирование системы как целого, ответил на прикосновение к кнопке питания слабым урчанием. Несколько минут продолжалось тестирование отдельных блоков, и в это время Берг последовательно включал криогенную установку, компрессионную секцию, обеспечивающую необходимое давление жидкости и одновременно осуществляющую циркуляцию газа в саркофаге, и наконец электрический контур, компенсирующий магнитное поле Земли. На дисплее вспыхнула и замигала зеленая панель – это означало, что достигнута первая степень готовности комплекса к эксперименту. Синюю он уже не увидит, находясь в состоянии клинической смерти, медленно плавая в питательном растворе, насыщенном кислородом.

Берг просеял оперативную память компьютера и убедился в том, что все необходимые программы запущены и в то же время отсутствует рабочий мусор и лишние резиденты. Тут же крутилась программа экстренного выхода на режим прекращения опыта и оживления тела, рассчитанная на случай природного катаклизма вроде землетрясения, когда может возникнуть угроза физического разрушения генератора или одного из компонентов системы. Самому себе Берг признавался, что она ни разу не была опробована в реальных условиях, а потому он не был до конца уверен в ее работоспособности. Но не мог же он учинить в собственной лаборатории землетрясение или пожар! В то же время имелась программа постепенного оживления тела, которую и предполагалось задействовать спустя шестнадцать часов после смерти подопытного. Так или иначе, за все время эксплуатации комплекса сбоев в его функционировании никогда не было, и Берг был уверен, что так же будет и в этот раз.

Таким образом, три часа займет постепенное угасание жизненных функций организма, шестнадцать – собственно состояние смерти и еще четыре – оживление. Еще порядка сорока часов потребуется на курс реабилитации, который полностью восстановит работоспособность организма Берга. Условия здесь, конечно, не такие, как в клинике, но выбирать не приходится.

Негромко хлопнула дверь, ведущая в здание – скорее всего, появился Марек, как всегда пунктуальный. Часы на стене показывали восемь тридцать. Еще спустя пять минут, после привычной процедуры дезинфекции, он возник в дверном проеме лаборатории и приветствовал своего научного руководителя. Берг не заметил на его слегка полноватом, по обыкновению серьезном и неуловимо добродушном лице ни следа волнения. Марек отличался чрезвычайно крепкими нервами, как, впрочем, и сам Берг, иное при таком характере работы было просто невозможно.

– Есть маленькая проблема, – сказал Ален, пока ассистент еще раз проверял показания датчиков на мониторе. – Нужно позвонить Норе в Гринфилд сегодня вечером и обменяться с ней парой фраз, от моего имени, конечно.

Марек кивнул как будто рассеянно, но Берг твердо знал, что он не забудет его просьбу.

– Ален, – помедлив, произнес ассистент, – я все-таки предлагаю Вам доверить проведение эксперимента мне.

Берг уже не раз выслушивал его доводы по этому поводу, каждый раз все более здравые и убедительные, но сегодня Марек не стал развивать свою мысль, видимо, не сумев изобрести ничего оригинального.

– Я и так тебе полностью доверяю, – усмехнулся Берг.

Он поднял трубку телефона и набрал свой домашний номер. Несколько бодрых фраз, и он был готов к тому, чтобы лечь в саркофаг. Берг медленно обошел его, осторожно коснувшись разноцветных проводов, подведенных к откинутой в этот момент непрозрачной крышке, снабженной небольшим смотровым отверстием, герметично забранным пластиком.

Наконец он скинул халат и перелез через край. Марек ввел ему в вену транквилизатор, один из промежуточных компонентов химической накачки, и глаза Берга закрылись.

– Если со мной что-нибудь случится, – с трудом ворочая языком, пробормотал он, – в кармане моего костюма ты найдешь письмо.

Ассистент не ответил, задвигая на место крышку, но Берг надеялся, что он сказал свои последние слова достаточно внятно. Какое-то время он с бесстрастностью ученого еще контролировал собственное сознание, хотя органы чувств постепенно отказывали ему по мере того, как емкость заполнялась биологически активным раствором, окутывая тело мягкими, пока еще теплыми, почти неотличимыми от воздуха волнами. Он уже не заметил, как несколько игл одновременно вошли ему под кожу, вводя микродатчики. Разум отказал ему задолго до того момента, как все функции организма, холодного и неподвижно плавающего в саркофаге, были полностью подавлены.

I. Семья

Кто-то грубо и монотонно шлепал его по щекам, придерживая влажными пальцами за подбородок, отчего голова Берга, лежавшая на чем-то довольно твердом, моталась из стороны в сторону. Челюсть едва не выскакивала из пазов.

– Проклятый младенец какой-то вялый! – зло буркнули у него над ухом. Берг замычал и попытался поднять руку, чтобы оттолкнуть от себя мучителя, но безуспешно. Глаза также отказывались открываться.

– А что ты хотел от внегробовой беременности? – сказал другой голос, сварливый и неприятно режущий слух. – Вечно с ними приходится возиться. И со здоровьем у них потом проблемы: то волосы выпадают, то зубы.

– На себя посмотри – лысина-то вообще врожденная!

Неведомый доктор отстал от Берга и с тяжелым вздохом отошел куда-то по направлению к собеседнику.

– Все, теперь остается только ждать, когда он сможет самостоятельно передвигаться, – проговорил тот, что не принимал участия в избиении. – Диктуй цифры, я записываю.

Ален понял, что его вытягивают за ноги и слегка перетряхивают, распрямляя окоченевшие члены.

– Рост – примерно один метр и восемьдесят сантиметров, вес… полтора медимна.

– А поточнее не можешь сказать? В фунтах, например, или килограммах?

– Ты пиши, пиши. Неплохо выглядит, а? Кровь, конечно, синяя?

– Сейчас проверим, – некто звякнул металлом, и через секунду холодное лезвие с легким хрустом распороло кожу на бедре новорожденного. Тонкая струйка жидкости стекла в подложенную снизу тряпку, тут же засыхая и вызывая слабое тянущее чувство.

– Ты прав, синяя. Недаром он родился не в гробу, как нормальные люди. Родовая травма, кстати, отсутствует, так и отметь. Или она где-то внутри, как думаешь?

– Откуда мне знать, ты же роды принимал!

– А у тебя глаз нет, что ли? “Принимал”! Мы, кажется, в паре дежурим. Ладно, черкни там, что повреждения – внутренние.

– У нас с тобой это только первый сегодня, – озабоченно произнес резавший Берга. – А молодые сотрудники очень нужны Комиссии.

Никакой боли не было, хотя какая-то часть сознания Берга была уверена, что его только что разрезали. В мозгу по-прежнему плавал вязкий туман, но все же не такой густой, как в первые минуты после пробуждения. Постепенно возвращалось ощущение того, что он обладает некоей физической оболочкой, а не только бестелесным и заторможенным духом. И она, эта оболочка, в настоящий момент валяется на твердом, прохладном покрытии.

– Только не говори мне про Комиссию, – насмешливо проговорил тот, что записывал цифры. – Выродки, что порхают над улицами – вот те, из кого сколочен Отдел изъятий твоей распрекрасной Комиссии.

– Не ты ли еще недавно делал то же самое, высматривая жертву? Меня-то сразу отчислили за плохие летные качества.

– Все в прошлом, – раздался ворчливый, полный скрытой злобы голос.

Наконец Ален смог пошевелиться и открыть глаза. На него без всякого выражения смотрели два сотрудника родильного отделения, облаченные в длинные серые халаты, один – жилистый синеватый тип с глубоко запавшими глазами, с лысой макушкой – стоял и вертел в руках сильно потрепанное, огромное перо, которым только что делал отметки в журнале. Другой, напротив, коренастый и одновременно рыхлый, покрытый мелкими пятнами неопределенного сине-зеленого оттенка, сидел на краешке стола и болтал правой ногой в воздухе. На его руках Берг заметил фиолетовые потеки. Приподняв голову, он взглянул на свое раненое бедро, но никаких следов хирургического вмешательства, кроме засохшей темно-синей полоски крови, не заметил. В голове прояснилось, но это не добавило ему понимания ситуации, более того, такое “движение по течению” казалось ему наиболее естественным для человека, только что появившегося на свет. Он прекрасно знал, что старшие и опытные товарищи постепенно покажут ему все, что нужно, и помогут освоиться в незнакомой обстановке. Новорожденный не может знать и уметь все, и необходимо время, чтобы он стал нормальным членом общества.

– Где я? – пробуя голос, спросил он, переводя взгляд на ряд низких столов, уставленных пустыми и грязными гробами. Кроме покосившегося шкафа, никаких других предметов в помещении, представлявшем собой унылый ящик без окон, не имелось. Его освещало несколько грязно-серых свечей.

– Известно где, в родильном заведении. Осталось только спросить, кто ты! – резко хохотнул толстяк.

– Я Ален Берг.

Они удивленно переглянулись, и стоявший строго поинтересовался у товарища:

– Ты уверен, что у него синяя кровь, Пауль?

– Разумеется, черт побери! – разозлился тот. – Проверь сам, если такой умный.

Лысоватый, достав откуда-то журнал, сделал в нем отметку и пожал плечами, но промолчал, а его коллега слез со стола и помог Алену встать на ноги, поддерживая его левой рукой. Тот сделал несколько нетвердых шагов и почувствовал, что еще чуть-чуть отдыха – и он сможет передвигаться самостоятельно.

– Какая, в конце концов, разница, – как бы про себя пробормотал писец, – хочет быть Аленом Бергом, пусть им и будет. Все равно в Обители переименуют.

В этот момент со стороны гробов раздался слабый хлопок, и принимающие роды сотрудники забыли про Берга, переключившись на вновь прибывшего. Потеряв поддержку толстяка, Ален схватился за край стола и прислонился к нему, робко разворачиваясь лицом к новорожденному. Это был довольно старый на вид человек, бледный, сухощавый и сгорбленный, испуганно выглядывающий из-за края своего деревянного ложа. “Доктора”, не церемонясь, подхватили его под руки и ловко извлекли наружу, не встретив сопротивления. Однако, когда они попытались оставить старика без поддержки, выяснилось, что он совершенно не держится на ногах. Одет он был в строгий черный костюм, на уровне груди, с левой стороны, к пиджаку крепился красный цветок, единственное яркое пятно в поле зрения Алена. Новорожденный с любопытством озирался, высунувшись из-за плеча толстяка, но когда его взгляд наткнулся на голого замершего Берга, в белесых глазах мелькнула странная смесь страха и сочувствия. Впрочем, возможно, в том, что Алену так показалось, виновато было слабое освещение. Сам он уже освоился и равнодушно взирал на то, как к нему, предварительно наспех обмерив, подвели старца, которого он был вынужден поддержать, чтобы тот не растянулся на каменном полу. Старик вцепился в Берга, оставляя на его теле сероватые следы неожиданно крепких сухих ладоней.

Один из встречающих подал Алену такой же точно халат, что болтался на нем самом. Одежда была пропитана каким-то составом и с трудом налезла на чувствительное тело, царапая складками кожу, но уже через несколько шагов Берг перестал обращать на нее внимания.

– Там, направо по коридору, – махнул рукой толстяк, и они оба в ту же секунду совершенно забыли о прибывших, отвлеченные характерным звуком рождения нового человека в одном из дальних гробов. Когда Берг выволок висящего на нем старца за дверь, очутившись в широком проходе, гулком и промозглом, его спутник предпринял попытку идти, опираясь о стену.

– Я сам, – сипло сказал он, отталкивая руку помощи.

– Ладно уж, чего там. – Берг подцепил спутника за тощий локоть, увлекая того к неизвестной цели. – Ты что, боишься меня?

– Н-нет, нисколько, – вздрогнув, ответил старик. – Почему я должен тебя бояться? Ты, конечно, старше и сильнее меня…

– Я старше тебя всего на несколько минут, – рассмеялся Берг.

Стукнула дверь, и впереди них на расстоянии нескольких метров возникла фигура человека в спортивных трусах и с голым торсом. Его сильные ноги как-то неестественно изогнулись, ступни вывернулись наружу, и сам он по этой причине стоял не слишком устойчиво. Махнув рукой Бергу и его подопечному, он бодро заковылял по коридору и быстро скрылся за поворотом. Пока Ален дотащил старика до регистратуры, их обогнала одна весьма пожилая женщина, быстро закончившая свои дела перед окошком и с веселой улыбкой на сиреневых губах покинувшая здание через большую стеклянную дверь.