Лавровый венок для смертника

И еще об одном не догадывался Грюн Эвард: давнишняя страсть так и не помиловала Согреда. Он бежал от нее на остров, куда, кажется, не доходит ни один номер «Литературного обозрения Фриленда» и куда отголоски литературной славы кумиров читающей публики достигают с таким же опозданием, как и свет давно погасшей звезды.

– А ведь тебе всего лишь сорок шесть, – предательски напомнил ему Эвард, очень точно уловив его состояние. Мы одногодки. Я, правда, тоже обитаю не в столице.

– Сорок шесть, ты прав. Что из этого следует? И вообще, о чем ты?

– Только о том, что тебе всего лишь сорок шесть. Трудно понять, что заставляет тебя прозябать на этом островке?

– Приблизительно то же самое, что и всех остальных.

– Постараешься объяснить?

– Желание бросить вызов континенту, отречься от соблазнов. Презрение к суете материка. Попытка утопить в ностальгии все свои переживания, превратив их в маленькие победы островитянина. Маленькие победы, политые ядом самотерзаний. Просто так, случайно, люди на Рейдере не появляются. Как не появляются они просто так в колониях прокаженных.

– Мощное сравнение, – едва слышно проговорил Эвард, стараясь не прерывать исповедь бывшего полугения «Клуба бессмертных».

– …Всяк ступивший на остров – изгой, восставший против мира. Восставший уже хотя бы потому, что решил задержаться на больший срок, нежели тот, что отмеряется двумя прибытиями судна с материка. Может, рискнешь, Грюн?

– Каким образом?

– Не уплывешь со следующим «Странником морей».

– Но ведь он придет лишь через неделю.

Согред победно рассмеялся:

– Ты произнес это, как «через год». И на корабль смотришь с такой тоской, что я не уверен, что не окажешься на его палубе еще до рассвета.

– У меня слишком мало времени, чтобы тратить его на Рейдер. Работу над рассказом попытаюсь начать уже завтра.

– Чтобы завершить к отплытию корабля, – согласно кивнул Согред.

– К отплытию вряд ли удастся. В последнее время пишется все труднее. К тому же это должен быть рассказ, способный конкурировать с лучшими произведениями столичных писателей. Нил Джекобсон, Роберт Шервуд… – все ринутся к приманке «Западного побережья». Тебе проще: ты с этого ристалища самоубийц сумел уйти.

– Будем считать, что проще, – мрачно согласился Согред. Знал бы Эвард, что в конце каждого из четырех прожитых на острове годов он посылал на материк по два экземпляра рукописи нового романа: один – в крупнейшее издательство страны «Колумбус», другой – в журнал «Западное побережье». Чтобы ровно через два месяца получить два решительных отказа, иногда с издевательскими советами заняться чем-то более полезным, нежели сочинительство.

Рой воспринимал это мужественно. Рукописи складывал в большой сундук, подаренный моряком из Последнего Пристанища, отсидевшим срок в его тюрьме, и верил, что когда-нибудь сможет опубликовать их.

Однако знать всего этого Эварду не дано было. Для Грюна он, Согред, должен оставаться «сошедшим с дистанции» – так удобнее обоим.

– Мне проще, тебе проще… – наконец-то оторвал взгляд от гавани Эвард. – А каково Шеффилду? Умирать сейчас, почти-что на вершине, пусть и не очень яркой, но все же славы!

– Кто знает, может, на вершине умирать значительно легче, нежели у бесславного подножия?

– Не утешай себя: любая вершина сама по себе разочаровывает вопиющей обыденностью. Как ты помнишь, одно время – к счастью, очень короткое – я увлекался альпинизмом… Сладостность восхождения – в самом восхождении. Что тоже само по себе банально.

– В таком случае, не будем предаваться философствованиям. Принимай душ, приходи в себя… Я же отправлюсь в тюрьму. Дела. По дороге порассуждаю над тем, как скрасить твое пребывание на рейдере.

– Помня, однако, что мое появление на острове связано только с одним желанием: хоть несколько часов побыть в шкуре смертника. Никакие иные услады здешней жизни меня не интересуют.

– Ты сообщаешь мне совершенно невероятные вещи.

– Разве что… – спохватился Грюн. – У меня появилась идея, связанная с островом, точнее, с поселком Последнее Пристанище.

– Ты всегда слыл неисправимым идеалистом, – добродушно проворчал Согред, благоразумно избегая соблазна познать гениальность нового замысла коллеги. – Придется совратить тебя одной здешней женщиной.

– Мне сейчас не до женщин, у меня другая страсть – писательская.

– И все же уверен, что перед этой женщиной ты не устоишь.

10

Согред и не собирался возвращаться в тюрьму. Выехав за городок, он прокатился по пробитой по склону хребта объездной дороге и направил «мерседес» к улочке, уводящей в сторону Последнего Пристанища.

Он лихорадочно осмысливал ситуацию. Внезапное появление на острове Грюна Эварда вырвало его из прежнего, привычного течения жизни, словно водоворотом: с корнями и грунтом, за который они цеплялись. Эвард просит его ознакомить с бытом тюрьмы, дать возможность почувствовать себя смертником… Ему, видите ли, хочется войти в образ, чтобы создать нечто достойное! Что в этом его стремлении: предел наивности или предел наглости?

Когда, в начале их встречи, Грюн неожиданно поинтересовался, не желает ли он принять участие в конкурсе, Согреду показалось, что устами пришельца вдруг заговорила их студенческая дружба. Но вскоре стало ясно: Эвард, вкусивший в последние годы кое-какого признания, попросту хочет добить его, размазать по «беговой дорожке».

«А ведь он все верно рассчитал: писатели Крафт и Мелони умерли. Джордж Шарк слишком стар, чтобы и дальше выдерживать темп парнасских гонок. Наконец, вся эта история с Шеффилдом… Теперь, накануне его казни, самое время вырываться на финишную прямую Грюну Эварду».

Запрокинув голову, Согред люто, по-волчьи, взвыл. Появившись на берегах острова-савана, Грюн бросил ему вызов. Да, он, Рой Согред, заявил, что сходит с дистанции. Но из этого еще не следует, что сходит навсегда. Он мог смириться с восхождением на вершину славы кого угодно, только не Эварда. Долгое время они шли в одной связке. И если уж суждено сорваться, то лететь в пропасть бесславия и небытия должны вдвоем, так будет справедливо.

Рой прекрасно понимал: стоит Эварду победить на конкурсе, как издатели тут же начнут вырывать у него из рук все, что только было и будет написано. Нет, если уж ему, Согреду, не повелено свыше взять в этом заезде реванш, то было бы просто грешно пропустить вперед Эварда.

Уже остановившись у двери красавицы Эллин, он вновь запрокинул голову, но так и замер, уставившись широко раскрытыми глазами в усыпанное предвечерними звездами поднебесье. «Ты все время смотрел себе под ноги, забывая, что существует небо – вот в чем ужас твоего бытия». И, вместо вытья, из гортани его вырвался приглушенный тоской и безысходностью стон.

Дверь открылась раньше, чем он успел нажать на кнопку звонка.

– Вот вы и пришли, мистер Согред, – ничуть не удивилась его появлению адвокат Грей. – Могли бы сделать это значительно раньше, – подбодрила его, отступая в глубь прихожей.

Золотистые волосы Эллин спадали ей на плечи и сплетались под слегка выпяченным подбородком, образуя некое подобие лучезарной фаты. Четко очерченные, чуть припухшие от излишней чувственности губы оставались разжатыми даже тогда, когда Эллин Грей напряженно, вдумчиво молчала – Рой заметил это еще в день их короткого знакомства.

– Можно подумать, что вы слишком заждались меня. – Что бы ни произносил Согред, он изрекал это с коварной полусадистской ухмылкой, словно бы каждой из фраз метал в лицо собеседнику нечто оскорбительное.

– Не так чтобы уж совсем… Тем не менее… И почему-то казалось, что появитесь именно сегодня. – Плечистая, широкобедрая, с небрежно вытесанной полноватой талией, Эллин мало была похожа на современную секс-модель. И все же в ее лице, в этом отчаянном декольте, во всем облике таилось нечто призывно-аристократическое, что заставляло Согреда вспоминать красоту женщин, изображенных на полотнах средневековых портретистов и ревнителей библейских сюжетов.

– Странное предчувствие. Сегодня у вас, очевидно, состоялся телефонный разговор с прокурором округа. Или же с его заместителем.

– Значит, приговоренному отказано в помиловании? – без особой тревоги поинтересовалась Эллин, давая, таким образом, понять, что провидец из него не получится.

Начальник тюрьмы не ответил, но и молчания оказалось достаточно, чтобы адвокат Шеффилда все поняла. Опустившись в кресло, но не предложив сделать то же самое гостю, она отрешенно уставилась на Согреда.

– Примите мои соболезнования, адвокат Грей.

– Прекратите паясничать, Согред. Какое еще соболезнование?! Считаете, что в эти дни я должна была находиться в столице? Увы, на президента и его окружение мои чары не распространяются. Я и так сделала все, что могла, даже не являясь его официальным адвокатом. Шеффилд слишком поздно отказался от своего предыдущего защитника, сумевшего благополучно довести его до электрического стула, и, естественно, столь же поздно доверился мне. Я не права?

– Абсолютно правы, – все с той же ухмылкой придворного наглеца заверил ее Согред и, манерно подхватив пальцами складки штанин, уселся в кресло, настолько близко стоящее к Эллин, что едва не дотягивался коленками до ее колен. – Но лишь в том, что касается ваших адвокатских возможностей. Не правы в другом – что исповедуетесь передо мной, как перед единомышленником. Неужто подозреваете в симпатиях к Шеффилду?

– Разве это не так? – сразу же оживилась Эллин. – Вы не склонны поддерживать его? Мне-то сказали, что вы давно знакомы и когда-то дружили. Я и подумала: когда гибнет писатель такого высокого, Богом данного таланта, все мы, сопереживающие его трагедии, должны становиться единомышленниками.

– Но не тогда, когда речь идет об убийце. Если бы намеревались казнить политического деятеля, осужденного за его революционные взгляды, – тогда другое дело. К тому же все, что вам говорили о моей дружбе с Шеффилдом, – чушь.

– Это совершенно меняет ситуацию. В том числе и характер наших с вами отношений, – вдруг соблазнительно потянулась к мужчине Эллин.

Она молча пронаблюдала, как рука Согреда расчленила полы ее застегивающегося спереди на пуговицы платья и поползла вверх, обдавая ногу змеиным холодом, и не возбуждая ее, а вызывая отвращение, какой-то подсознательный страх. Было мгновение, когда Эллин едва сдержалась, чтобы не подхватиться. Но вместо этого лишь плотнее сжала ноги, захватывая и пленя пальцы мужчины.

– Считаете, что способны заменить Шеффилда не только в литературе, но и в постели?

Согред был недурен собой, во всяком случае, вряд ли уступал Шеффилду или кому-либо из мужчин, с которыми Эллин время от времени состязалась на своем амазонском ложе.

– Причем постараюсь заменить его довольно успешно.

– Это уже похоже на деловой разговор. Кстати, вы уверены, что мы сумеем достигнуть большего взаимопонимания, если прямо сейчас испытаем себя этой самой постелью?

Вместо того чтобы переплавлять мысли и инстинкты в слова, Рой приподнялся и, обхватив ногами ее ноги, долго и страстно покрывал поцелуями лицо, шею, дотягивался до оголенной, усыпанной интимной россыпью веснушек спины… Он не играл эту страсть, она действительно овладела им, но не сейчас, а еще тогда, когда впервые увидел Эллин в своем кабинете. Вот тогда-то он по-настоящему позавидовал Шеффилду. Не славе его, а тому, что эта слава позволяла удерживать возле себя такой дивной красоты женщину – пусть даже эта красота по-скандинавски холодна и по-английски чопорна.

Брал он ее прямо здесь, в гостиной. Сначала в кресле, затем на изгибе высокого дивана. Не раздеваясь и не пытаясь оголить женщину больше того, чем требовала элементарная близость. Брал грубо и нахраписто, самодовольно ощущая, что женщине это импонирует так же, как и ему.

В себя они пришли уже на полу, у самой двери, растрепанные, вспотевшие и до невозможности измятые. По тому, что подниматься никому из них не хотелось, а поцелуи по-прежнему казались нежными, они без труда определили, что вдвоем им было – и, очевидно, впредь будет – хорошо. И что, по крайней мере в постели, они, что называется, нашли друг друга.

– По-моему, мы совершенно не вовремя прекратили наш гладиаторский поединок, Рой, – нежно провела Эллин пальцами по его губам, щеке…

– Зато очень своевременно начали его. – На сей раз улыбка Согреда показалась Эллин значительно добрее, и, все еще блуждая пальцами по его щеке, шее, груди, женщина попросила, чтобы впредь улыбался ей только так: призывно и загадочно. И как же нежно прозвучала эта просьба, эта подвуальная мольба!

– Нам все еще придется вспоминать о Шеффилде? – улыбнулась теперь уже Грей на всю ширину своих безмятежно красивых, ровных зубок.

– Сегодня и какое-то время. Очень непродолжительное. Но уже исключительно в интересах нас обоих. Договорились, адвокат осужденного Тома Шеффилда?

– Отныне можете считать меня своим собственным адвокатом, мистер Согред. То есть я хотела сказать: писатель Согред. Все равно лучшего специалиста по связям с издательствами и авторскому праву вам не найти.

– Даже если вы окажетесь на редкость плохим юристом, в моих грезах вы останетесь самой прекрасной из женщин.

– …Этого острова, – иронично поддержала его Эллин и, потрепав Роя по загривку, нежно, по-девичьи, поцеловала в губы.

11

Душ занял у нее не более пяти минут. Она торопилась, прекрасно понимая, что мужчину привело сюда не столько воспоминание об умозрительных прелестях ее, сколько желание сблизиться. Судя по всему, Согред что-то задумал. Но насколько этот его замысел был связан с Шеффилдом, – еще предстояло выяснить.

Сейчас, стоя под струями едва теплой воды и возбужденно прислушиваясь к бурлению все еще не укрощенной плоти, Эллин, наконец, призналась себе в том, в чем до сих пор старалась не признаваться: что к Тому Шеффилду она охладела давно. Задолго до того, как на суде, вместо лица его, увидела маску смерти, совершенно справедливо доставшуюся отъявленному трусу.

Овеяв Согреда благоуханием духов и шампуня, Эллин вновь уселась в свое кресло и несколько секунд внимательно изучала гостя. Он вальяжно развалился в перинной мягкости дивана, небрежно забросив ногу за ногу и подперев рукой висок – в позе утомленного собственным глубокомыслием патриция. Узел его галстука оказался спущенным до ремня, рубашка представала небрежно расстегнутой, а брюки – фривольно обвисающими. Однако Эллин старалась всего этого не замечать. В конце концов, неопрятность мужчины досталась ему в наследство от ее же необузданной страсти.

– Так вот, в помиловании Шеффилду еще не отказали, – первым заговорил очнувшийся теперь в ее любовниках начальник тюрьмы. – Но это произойдет уже завтра. Вы как адвокат намерены предпринимать какие-либо шаги, чтобы отсрочить казнь? При определенных усилиях, «блаженствование» в камере смертника можно еще на какое-то время продлить.

– А как скоро вы сумеете казнить Шеффилда, если никаких усилий прилагать не стану? Такая постановка вопроса вам нравится?

– Обычно мы казним по пятницам.

– В таком случае, вам следует использовать первую же пятницу, – жестко определилась адвокат и, поднявшись, направилась к холодильнику. Она не хотела, чтобы в эти минуты Согред видел выражение ее лица, заглядывал в глаза.

– Вот это уже совершенно неожиданный выпад.

– В ближайшую же! – подтвердила Эллин из соседней комнаты. Пока она колдовала там, в проеме двери виднелся бередящий воображение овал ее бедра.

Грей оказалась права: они поднялись слишком рано. Диванно-паркетные эксперименты, несмотря на всю их страстность, так и не смогли до конца удовлетворить его, укротить разбуянившийся пыл.

– Станете как-то объяснять свою настойчивость в отношении казни?

– Она легко объясняется милосердием. Чем меньше обреченный томится в ожидании смерти, тем меньше ужасов переживает. Разве не в этом заключается высший смысл тюремного милосердия? Вам ли, начальнику тюрьмы смертников «Рейдер-Форт», объяснять подобные тонкости?

«Что-то тут не то, – мило улыбаясь, не поверил ей Согред. – За нервозной спешкой адвоката скрывается нечто сугубо женское. Но что? Криминальная интрига?»

Тем временем на столе появилась бутылка красного вина, две рюмки и тарелка с бутербродами. Согред наполнил бокалы, но какое-то время, совершенно забыв друг о друге, они всматривались в искрящуюся багровость вина с такой нерешительностью, будто бы после этих бокалов тюремного причастия их обоих должны повести на эшафот.

– Мы и в самом деле смотрим на вино так, словно гадаем на крови вампира, – подтвердила его догадку Эллин.

– И действительно кое-что загадали.

– Что именно?

– Каждый свое. Обычно между секирой палача и обреченным стоит лишь адвокат, поскольку Господь над ними, – напомнил Согред. – Поэтому волноваться вам нечего.

– Я ведь объяснила, милый: на сей раз адвокат – не препятствие, – назидательно проворковала Эллин Грей.

Начальник тюрьмы понимающе кивал в такт ее словам, хотя так и не понял, что, собственно, за ними скрывается.

12

Постояв еще несколько минут на балконе, Грюн Эвард в последний раз взглянул на судно, уже теряющее в предвечерней сумеречности свои очертания, и извлек из дорожной сумки небольшой, в коричневатом коленкоровом переплете блокнот. Рассказы он обычно писал в таких вот блокнотах, так и называя их про себя «блокнот-рассказами». Как всегда, самыми трудными оказывались первые строчки. Два варианта начала он набросал еще дома, у себя в Сетенвилле, но дальше трех лаконичных абзацев работа так и не продвинулась.

Заказывая себе каюту-люкс на «Страннике морей», Грюн очень надеялся, что на сей раз его вдохновит само море, как вдохновляло многих других. Он запасся вином и почти не выходил на палубу. Время от времени он хватался за свой блокнот-рассказ, подолгу томился над ним, взбадривая себя «Красным калифорнийским», но оказалось, что его предали не только муза, но и элементарный профессионализм. Он потерял всякую способность образно мыслить, умение логически выстраивать фразы. Стихии океана муза его оказалась совершенно неподвластной.

Теперь, едва присев за небольшой письменный стол, Грюн решительно перечеркнул все написанное. Ему вспомнился стоявший рядом с ним на палубе отставной моряк, скупой рассказ о Последнем Пристанище моряков-самоубийц. И он решил, что начинать следует именно с этой сцены. Несколько слов Адмирала, брошенных как бы между прочим, – вот то, что должно было создавать общую атмосферу, царящую на острове, в душе героя и, соответственно, в самом рассказе. Когда-нибудь он засядет за отдельный рассказ о жизни самого поселка. Возможно, это даже будет роман.

Эвард давно упрекал себя в том, что так и не сумел создать ничего значительного: ни одной повести, ни одного романа. Слишком уж прямолинейно воспринял наставление профессора Краузе о том, что к полновесному классическому роману следует идти через мастерство рассказа и что нынешний литературный век отрекается от романа, дабы найти свой расцвет в коротком психологическом рассказе.

Уже сделав первый набросок прибрежного пейзажа, Эвард задумался. Кто должен выслушивать Адмирала: сам главный герой, который станет убийцей и смертником? Нет, следователь, прибывший на остров, чтобы расследовать преступление? Будущая жертва убийцы?

Согред оказался прав: детектив – совершенно иное ремесло. Оно не имеет ничего общего со всем предыдущим литературным опытом, который он нажил. Но именно потому, что у него нет опыта создания детектива, он и прибыл сюда, в надежде хотя бы в общих чертах познать быт тюрьмы, увидеть камеру смертников и камеру, в которой происходят казни.

Перечитав несколько фраз, Эвард решил, что начало у него есть. Неплохое начало. Сама же сюжетная линия прояснится после того, как он побывает в тюрьме и встретится с Шеффилдом.

«Погоди, – вдруг остановил себя, – но ведь Шеффилд уже сам по себе находка! Писатель, совершавший убийства по собственным сценариям! Ты поспешил причислять это к сюжетным банальностям. „Романист, создававший сценарии для банды“ – этот сюжет „киношники“ – да, успели истоптать. А вот в методах Тома просматривается нечто оригинальное. К тому же какой потрясающий антураж! Забытый посреди океана остров; поселок моряков-самоубийц… Известный писатель, ожидающий исполнения приговора в камере смертников…»

Эвард понимал, что, сам того не ведая, вдруг оказался на сюжетном Клондайке. Сама жизнь закручивала такие интриги, какие не способен выдумать и собрать воедино ни один детективщик. Вопрос лишь в том, как теперь всю эту россыпь использовать.

13

Вино показалось Согреду слишком холодным и терпким, что, однако, не мешало с удовольствием смаковать его, время от времени рассматривая оставшийся в бокале напиток при бирюзовом свете ночника.

– Вы хоть понимаете, Эллин, что то, что вы только что заявили, в самом деле совершенно меняет характер наших отношений?

– Разве? Мне-то показалось, будто характер наших отношений изменился значительно раньше, с той минуты, когда мы оказались в объятиях друг друга.

Рой и Эллин мило улыбнулись и чуть было не потянулись друг к другу губами. Но при этом оба понимали, что характер их отношений изменили все же не минуты услад. Их изменила позиция адвоката, который только что окончательно предал своего подзащитного.

– Эти отношения станут еще более привлекательными, когда вы выслушаете мои предложения.

– Почти не сомневаюсь в этом. Почти. О чем бы вы хотели поведать мне, милый мистер Согред? Насколько мне известно, вы продолжаете писать романы, однако до сих пор они не пользуются никаким успехом.

– Их даже не издают, – с угрюмой невозмутимостью уточнил Рой.

– Что еще прискорбнее. В таких случаях следует ставить на одно из двух обстоятельств: то ли у вас нет таланта, то ли до сих пор не подвернулся опытный юрист, который бы одновременно стал и издательским агентом и адвокатом. В чем, по-вашему, я не права на сей раз?

– Только в том, что решились прибыть сюда с навязчивой идеей – освободить Шеффилда.

Пауза, которой Эллин одарила сама себя, была слишком непродолжительной, чтобы Рой мог заподозрить ее в замешательстве.

– Пытаетесь обвинять адвоката в выполнении им своих профессиональных обязанностей?

– В день прибытия на Рейдер вы еще не являлись адвокатом Шеффилда. По крайней мере, юридически признанным. – Согред продолжал улыбаться, однако теперь это была улыбка иезуита, ведущего допрос в интересах святой инквизиции. – Но речь не об этом. Вы, очевидно, не догадывались, что Стив Коллин, мой заместитель и хозяин вашего убежища, начинал в качестве обычного платного агента полиции, а затем долгое время занимался уголовным сыском. Согласитесь, что человек с такой биографией не сочтет зазорным деликатно ознакомиться не только с документами своей квартирантки, но и с содержимым ее багажа. Продолжать в том же духе?

– Мне-то казалось, что, согласившись на любезное предложение мистера Коллина, я буду чувствовать себя куда в большей безопасности, нежели в отеле.

– В выборе жилья более «любезными» выглядели вы, Эллин. И мистер Коллин готов подтвердить это. Обнаружив в вашем багаже небольшую пластиковую взрывчатку – не производящую большого грохота, но отчаянно разрушительную, – он укрепился в собственной догадке относительно того, что вы рассчитывали на него, как на единомышленника. Вот почему вы столь охотно сменили номер в отеле на этот флигель.

Почти с минуту адвокат Шеффилда напряженно молчала. Она сидела, запрокинув голову и бездумно уставившись в потолок.

– Хотите сказать, что он специально подставился мне? – наконец сухо и жестко спросила она, залпом опустошая свой бокал и вновь берясь за бутылку.

– Нет, конечно. Теперь Коллин не имеет ничего общего с полицией и даже втихомолку гордится этим. Милый, добрый старикашка, честно жующий свой тюремный бутерброд, в ожидании выхода на пенсию, которую рассчитывал получать уже на небольшом ранчо в окрестностях столицы. В тот день, когда вы с ним познакомились, он покончил с формальностями, связанными с его приобретением. Рассчитывал, что, после операции, Господь подкинет ему еще пару лет бытия.

– Кажется, вы уходите от темы, Рой. Сейчас меня интересует не столько его ранчо, сколько вопрос: почему он не заявил в полицию и каким образом узнали о взрывчатке вы?

– Ответ кроется в логике вашего вопроса. В полицию он не заявил только потому, что прежде сообщил о своем открытии мне. Этот человек слишком многим обязан мне, вот почему уже несколько дней он вежливо раскланивается с начальником местной полиции, не утруждая его никакой служебной информацией.

– Так он молчит уже несколько дней?! – впервые ужаснулась Эллин.

– Втайне рассчитывая на то, что не станете запускать свою адскую машину прямо здесь, в стенах его дома.

– Теперь я уже в этом не уверена, – процедила Эллин. – Ибо неизвестно, сколько еще продлится его молчание.