Главный герой. Сборник рассказов

– Понимаете, господин… Или как правильно? Тихон Андреевич, вместо украденной, воры выставили другую картину. Старую-то обещают найти. Но новая… К ней народ просто валом валит.

– Вы что, шутите? – Тихон не скрывал негодования. – То есть вам подкинули… Не знаю… Обменяли один шедевр на другой? Да ещё более ценный? Так, что ли, по-вашему?

– Выходит, так, – еле слышно подтвердил старик.

– Бред, но допустим. От меня-то что требуется? – Тихон ткнул себя пальцами в грудь. – Найдут старую картину, и с новой прояснится. Чего вы ещё хотите?

– Они надо мной смеются. Ваши коллеги…

– Не удивлён…

– Я хочу найти художника. Понимаете? Ваш начальник мне сказал, что вы как раз…

– Так, стоп! – Тихон выставил раскрытую ладонь. – Хватит!

– Молчу…

Тихон разворошил стопку бумаг, взял карандаш и прижал локтем мятый листок.

– Как вы сказали? Хлюппе… Я записываю. Улица Дружбы народов. Ждите, я перезвоню.

Тихон утопил рычажки и резко отпустил их. Через секунду шумы в трубке вытянулись в длинный гудок. Палец по старой привычке накрутил номер. Строгая телефонистка соединила с начальником уголовного розыска.

– Гавчус! – рявкнул Тихон. – Ладно, ты меня уволил или там, не знаю, перевёл в военную полицию, но издеваться над собой я не позволю!

– И тебе, Хок, доброго здоровья! – Гавчус кашлянул. – Слушай, не начинай. Уволил – не уволил. «Милитари» тебя не спешат брать перед… Ну, сам понимаешь.

Елейный голос шефа разъедал уши.

– Гавчус! – Тихон погрозил телефону пальцем. – Что за хмырь с картинами мне звонил? Ты его подослал?

– Хок! Успокойся! Ты же упустил «Концерт» Вермеера, помнишь? А его тридцать лет ищут, сам знаешь. Вот и займись пока этим… Хлюпиком.

– Гавчус, что за дурацкая месть?

– Тем более, Хок, за него просил премьер-министр. – Тон Гавчуса резко изменился: – Или хочешь в действующую армию? Вслед за сыном.

– Шты? Ах ты… – Тихон глубоко вдохнул, но запутался в обрывках фраз и хлопнул ладонью по рычажкам телефона.

– Гад какой, а! – Тихон покрутил пальцем около телефонного диска, вспоминая номер Хлюппе. – Вот и пошёл он к чёрту! Это не сотовый, входящих не запоминает!

Электронный будильник тревожным оранжевым светом показал половину двенадцатого. Радио за стеной бойко чеканило очередную политбрехню. С тех пор, как сына призвали, жена не пропускала ни одного выпуска новостей. Тихон окунул трубку в продолговатый кисет. Мягкое шуршание тонкой кожи и аромат нарезанного соломкой табака уняли бурление мыслей. «В школе Гавчус такой сволочью не был, – Тихон посмотрел на окно. – Пока время есть, надо наклеить бумажные кресты на стёкла. Или скотчем. Но терпение у него ангельское. Не знаю…»

С певучим скрипом отворилась дверь. Жена в мятом чёрном платье и с приёмником под мышкой подошла вплотную к Тихону и уставилась ему в глаза. Он взял приёмник, поставил его на стол и потянул жену за локоть. Но она упёрлась ладонью Тихону в грудь:

– Ты же мог сделать Лампику бронь!

– Не мог. Не мог! Сто раз уже говорили!

– Позвони Гавчусу! Попроси вернуть Лампика!

– Гавчус такие вопросы не решает.

– Он вхож к премьер-министру.

– Позвони, да позвони Гавчусу. Да пошёл он, Гавчус твой!

– Тебе совсем плевать на сына?

– Мне? Это тебе… Это ему плевать на меня. Он же не слушал меня. «Буду художником! Буду художником!» – Тихон широко размахивал рукой.

– У мальчика талант!

– Видел я его талант: мазня – мазнёй.

– Да ты даже не поинтересовался ни разу, где его мастерская! Что ты видел?!

– Он мне показывал как-то наброски. Белеберда. Что за художник, если не может передать всё как есть. Хотя… Да и зачем это надо, вообще?! Есть фото, сканеры и там… не знаю.

– Позвони Гавчусу, Тиша! Попроси вернуть Лампика.

– Ну, к чёрту! – Тихон отвернулся, сунул в карман пачку сигарет и зажигалку.

У двери он остановился, вернулся к столу и взял листок с адресом галереи. В холле Тихон оглядел себя и укоризненно покачал головой: «В пижаме было бы солиднее». Стряхнул с джинсов невидимую пыль, но ни чище, ни новее они не стали. Тихон обул высокие берцы с красным отливом и, накинув кожаную куртку, вышел из квартиры.

***

Галерея Хлюппе занимала старинный двухэтажный, недавно отреставрированный, особняк из белого кирпича. Стеклянный портал вместо крыльца смотрелся вставной челюстью в старушечьем рту. Над порталом колыхался белый транспарант с красной надписью: «Гирия А.З. Параллели исторического гиперреализма». Около пластиковых дверей роились алчущие утончённой красоты. Пёстрая очередь, питавшая толпу, огибала здание и терялась за поворотом улицы Дружбы нородов метрах в трёхстах от входа в галерею.

– Куда прёшь! – зашипел толстый мужик, толкая Тихона.

– Шаг назад! Бегом! – Тихон сунул толстяку в нос полицейский жетон.

– Уехали же вроде. Только пускать начали, – недовольно запричитал мужик, отступая: мол, назад – так назад.

Над толпой возникла седая голова с огромным горбатым носом. Она плыла против людского потока и блеяла:

– Тихон Андреевич! Сюда! Сюда! Это я, Отто… Простите! – Хлюппе то и дело извинялся, наступая на ноги посетителей.

Внутри галереи люди молча двигались вереницей по коридорам и лестницам. Хлюппе уверенно шагал вдоль очереди и без умолку говорил. В залах мелькали юные рядовые полицейские, оставленные для охраны. Наивными взглядами и розовыми щеками они напоминали амурчиков, парящих рядом с величественными полотнами. Тихон крутил головой, останавливался, разворачивался и шёл задом. Картины на стенах выглядели окнами в другую действительность, в другие времена, в другие миры.

– Это великолепно! – Тихон поймал Хлюппе за рукав. – Вот настоящее искусство! Смотрите, как фото!

– Да, великий мастер.

– Жив? Сыну моему не помешало бы с ним пообщаться. Может, чему-нибудь научился бы.

– Да-а, жив. Кстати, часто даёт у меня мастер-классы. Пришли, Тихон Андреевич.

Картина, оставленная грабителями, терялась на светлом фоне следа от украденного полотна, как клетка на тетрадном листе. Оказалось, что очередь тянется к невероятной мешанине цветов, переплетению прямых и причудливо изогнутых линий. Белый бесхитростный багет добавлял картине простоты и пуще обесценивал изображение. Люди вставали напротив картины, наклонялись вперёд, прищуривались, будто вглядывась в запредельную даль. Некоторые вскрикивали, улыбались и уходили счастливые, другие хватались за голову и убегали, иные же пожимали плечами и чертыхались, ища с кем бы поделиться разочарованием.

Тихон смотрел то на картину, то на Хлюппе. Старик засуетился:

– Ваши коллеги отбыли вот только. Всё, как они сказали, «сняли». Хотели её увезти, но я упросил оставить. – Он смутился: – Не без вмешательства премьер-министра, правда.

– Премьеру-то это зачем? – Тихон нажал на слово «это» и потряс перевёрнутой ладонью, указывая на «шедевр».

– Господин Тутт большой ценитель искусства, – Хлюппе потупился.

– Ну, а художник вам зачем? Кто он, кстати, известно? Есть подпись? – Тихон пригляделся к полотну, стараясь не мешать публике.

– Её не видно почти. Две буквы «икс».

– Мистер Икс, значит. «Да, я шут, я циркач… Так что же?» – пропел Тихон.

– Кто он, мы не знаем…

– Мы?

– Я! Я, – всполошился Хлюппе. – Но понимаете, инспектор, – старик доверительно наклонился к Тихону, – у него же могут быть ещё картины, – глаза галериста хищно блестели. – Видите, какой эффект? – он слегка оттопырил пальцы в сторону посетителей.

– Вижу, но не понимаю! Променять такое искусство, – Тихон огляделся по сторонам. – Что там намалёвано? Мольберт. Что это? Мастерская?

– Мастерская? – Хлюппе заговорил странным, понимающим тоном.

– Напишите мне координаты Гирии, – Тихон протянул старику листок с адресом галереи.

– Вот его визитка, если угодно, – Хлюппе слегка прогнулся.

– Угодно! – Тихон жестом остановил очередного посетителя и отвернул картину от стены.

Сзади картина выглядела грязным куском фанеры в пятнах жёлтой краски с остатками чёрных букв. Тихон сверкнул вспышкой мобильника. Картина с глухим стуком прильнула к стене.

– Любуйтесь! – пригласил Тихон ожидающую очередь и попрощался с Хлюппе.

***

Гирия жил в новом небоскрёбе в центре города, рядом с ратушей. Квартира занимала два этажа под пентхаусом, а окна мастерской, обустроенной вторым светом, углом выходили на юг и восток. Художник – толстый, бородатый , с широким лицом, расхаживал по дощатому полу в шлёпанцах и сером потном балахоне, перепачканном разноцветными ляпами поверх белых разводов. Время от времени он почёсывал залысины и взбирался на хлипкие алюминиевые леса около картины высотой больше этажа и загородившей несколько оконных проёмов. Из глубины полотна на зрителя накатывала океанская волна.

– Она вам что, позировала? – поразился Тихон правдоподобию изображения.

Гирия характерным толстяцким перетопом развернулся на голос.

– Ашот Зурабович, – запищал секретарь художника, впустивший Тихона, – к вам инспектор Хок от Отто Ромуальдовича.

– От Министерства внутренних дел я. Ступай, сынок, и займись спортом, с такими спичками в армии и дня не протянешь, – Тихон сжал хилый секретарский бицепс и подтолкнул парня к двери.

– Меня уже допрашивали сегодня, – Гирия пыхтел, спускаясь с лесов. – Но знаете ли, голубчик, – художник протянул Тихону пухлую потную ладонь.

Тихон вставил между испачканными краской пальцами-сосисками визитку. Гирия посмотрел на неё и бросил на пол.

– Это моя, – констатировал он. – Так вот, смешанные чувства я испытал в связи с кражей. С одной стороны, пропало одно из моих выдающихся полотен, но с другой, похищение картины – ни что иное, как очередная ступень признания таланта и мастерства художника. Не шутка, доложу я вам! Художники умирают, а торговля искусством вечна. Что ушло на чёрный рынок, считайте, попало в вечность.

– А вы ей не помогли, Зураб… Эмм…

– Ашот Зурабович. Вы, голубчик, видимо плохо представляете себе мой калибр. Я один перевешиваю всю академию художеств. О чём бы не мечтал человек, у меня или уже есть, или мне не составит труда это получить. А мои шедевры рано или поздно неизбежно начнут красть.

– На картине, которую повесили вместо вашей, изображено что-то похожее на мастерскую художника…

– Голубчик, не смешите меня! Слово «изображено» никак не относится к этой галиматье.

– Публика другого мнения. – Тихон обошёл толстяка и остановился у картины в лесах.

– Да бросьте! – снисходительно махнул Гирия. – Серость прёт посмотреть на место преступления. День, два и вернётся настоящий ценитель.

– Обалдеть, – Тихон разглядывал картину, задрав голову, – но одного не пойму: что именно восхищает, сюжет или художник?

– Вы… как вас там? Видно, ничего не смыслите! Это и есть высшее искусство. Я до мельчайших деталей переношу на полотна то, что есть и то, что могло бы быть. Никто, кроме меня так не воссоздаёт подлинный цвет и не оживляет свет. Я оттачивал мастерство десятилетиями. Люди восхищаются моим талантом. Они идут прикоснуться к великому.

– Вот-вот, – протянул Тихон, – не вижу жизни в простой фотографии. А ваш конёк, притом – параллельная история. Враньё, другими словами.

– Знаете что, голубчик…

– Знаю! —Тихон направился к двери. – Прощайте!

***

Завечерело. Набежали тучи. Свет фонарей и тусклых витрин рассыпался искрами по чёрному мокрому асфальту. Трамваи не ходили. Тихон покурил на пустой остановке и срезал через частный сектор и новостройки. Вся жизнь «дворами». Жена встретила Тихона на пороге. Такая же неопрятная, с приёмником на руках. Частота сбилась, смешав очередную новостную сводку с допотопной джазовой композицией на фоне шипения, похожего на шум прибоя. Будто недописанная волна с картины Гирии катит и катит на берег и никак не разобьётся о камни.

– Ты позвонил Гавчусу! Тиша, ты был у него? – Глаза жены тревожно искали ответ на лице Тихона.

– У меня получше есть идея, – Тихон, подстроив приёмник на джаз, освободил от помех низкий хрипловатый тембр саксофона. – Наш премьер, оказывается, любитель живописи. Где у Ламппика мастерская?

– На Кальмана. Дом одиннадцать. Там во дворе бойлерная, – просияла жена, – я дам тебе ключ.

***

Замок в железной двери бойлерной несколько минут мужественно защищал вверенное ему помещение – скрежетал, заедал, перекашивал ключ. Внутри, включив фонарик мобильного, Тихон облегчённо выдохнул: шаря в темноте, он чуть было не влез в скрутки оголённых проводов. Рубильник поддался только со второй попытки. На площадке между хитро переплетёнными трубами стоял мольберт с картиной, освещённые четырьмя тусклыми лампочками. Тихон толком не разобрал изображения на квадрате примерно полметра на полметра. «Ничего другого я и не ждал, – досадливо улыбнулся он, – но, похоже, премьеру такое нравится». Постепенно глаза привыкли к свету. Тихон посмотрел направо и отшатнулся. Прислонённая к толстым отопительным трубам, прикрытым несколькими слоями чистого полиэтилена, стояла украденная картина Гирии: «Витовт отменяет отступление при Танненберге». На фоне несущейся навстречу тяжёлой тевтонской конницы маленький монгол со странным топором в руке жалобно смотрел прямо в глаза Тихону: «Сяс я умирать, но ты не поверь! Самое дело, мы побеждать!» Тихон поёжился и принялся осматривать помещение. Отмытый кафельный пол, стёртая пыль, и ни других картин, ни эскизов, ни даже красок. Часы мобильника показали без четверти семь. Тихон завернул маленькую картину в полиэтилен, с опаской дёрнул рубильник и, стараясь не греметь, запер входную дверь.

***

Очередь у галереи затихла, помрачнела, но не уменьшилась. Хлюппе радушно встретил Тихона и провёл его в кабинет. Бытовые мелочи наперебой рассказывали о хозяине. И что он целыми днями торчит в галерее, и что любит фруктовые чаи и яркие галстуки, и что принят высокими кругами. Но мебель из красного дерева и позолоченные светильники не создавали домашней атмосферы. Музей и музей: дорого, но неуютно.

– А зачем закрываться? – глаза старика задорно светились. – Это же деньги! Пусть идут хоть всю ночь!

Хлюппе пригласил Тихона присесть на широкий кожаный диван, а сам плеснул в два сниффера коньяка из причудливого штофа. Тихон поставил картину у спинки дивана, уселся на прохладные потёртые подушки и взял бокал.

– Отто Ромуальдович!

Хлюппе зашёл уже за массивный письменный стол, украшенный по сторонам резьбой, но вернулся и сел на край дивана.

– Да, Тихон Андреевич!

– Устройте мне встречу с премьером, – Тихон повращал бокал и сунул в него нос.

– Едва ли это возможно. Вы же сами говорили, близится война. Премьер почти никого не принимает. Насколько мне известно, разумеется. – Хлюппе нерешительно поднялся и переместился за стол.

– Я знаю, где ваша картина. Которую спёрли. Условие: меня к премьеру – картину в галерею. Просто, правда?

– Но мне нужен автор…

– И его найду, – Тихон залпом осушил бокал.

– А вы не боитесь…

– Не боюсь. Сами бойтесь. Премьер так и так узнает, что и когда, и, главное, кто.

Хлюппе всед за Тихоном допил коньяк и придвинул телефон.

– Но он не примет, что делать, всё равно, – бубнил он, нажимая кнопки.

Тихон кивнул и сделал жест: «Пробуем!»

– Да-да, господин Тутт, – Хлюппе привстал, – да-да, я. Вот как раз он спрашивает, не могли бы вы его принять по этому делу.

Тихон округлил глаза и вперился в старика. Тот пожал плечами и отвёл в торону свободную руку.

– А, понял, ждём. До свидания, господин Тутт! – Прежде, чем сесть, Хлюппе постоял немного с гудящей трубкой. – Нет, а что мне было ему сказать?!

– Хорошо-хорошо, Отто Ромуальдович! Пусть так. И что в итоге?

– За вами придёт машина, – Хлюппе вытер лоб салфеткой.

– Ого! Тогда ещё по коньячку, – Тихон потёр ладони и откинулся на спинку дивана.

***

Автомобиль из правительственного гаража с виду можно и не отличить от серийного, но хлопнешь дверью и понимаешь, что войти трудно, а выйдешь, только если выпустят. Кроме водителя, Тихона в машине встретил полковник с поросячьим лицом – какой-то гвардейский чин. К нему непроизвольно приклеилось прозвище: «свин». Такого натиска дружелюбия Тихон не ожидал. Свин, сидя рядом с водителем, то и дело оборачивался – выспрашивал всякие пустяки и сыпал анекдотами. Мясистые щёки поднимались, прикрывая маленькие глазки, а сквозь широкие щели между зубами вырывалось шипение. Видимо, смех. Тихон в ответ мычал и криво улыбался. Знал он таких «приятелей по бане»: сначала зацелуют, выведают всё о тебе, а после… «Этот и к стенке может», – Тихон брезгливо спрятал руки в рукава куртки.

– Как там у тебя, эт самое, в галерее дела? – простодушно поинтересовался свин.

Тихон дёрнул плечом и посмотрел в окно.

– Понимаю! Понимаю, – свин заговорщицки подмигнул. – Я тут забегал, эт самое, в обед. Ромуальдович провёл, эт самое, через зад, – свин прыснул. – Глянул на картинку эту.

– И как впечатление?

– Да ты знаешь, эт самое, ничего не понял, честно, вообще ничего. Но не зря сходил, не зря. Пока там был, эт самое, задачку решил, – свин внезапно посерьёзнел, поросячьи глазки раскрылись во всю ширь и блеснули свинцовым холодом. – Не понимал, как наряды оптимизировать. Людей не хватало. А теперь, эт самое, и на президентский дворец смогу выделить два… Ну, не важно. Полезно иногда менять обстановочку, – свин снова разулыбался и ткнул водителя кулаком в плечо. – А?

– А как вам картины Гирии? – Тихон заставил себя посмотреть на полковника.

– Не, ты слушай, этот тоже со мной увязался, – свин показал на водителя. – Что-то у него с мотором не ладилось. Так он бомбу нашёл.

– Помпу, – смущённо поправил водитель.

Свин зашёлся хохотом и до самого Дома правительства так и не успокоился.

***

В приёмной премьер-министра Тихона досматривали минут тридцать. Заставили раздеться, щупали, заглядывали в рот и не только, сканировали металлоискателем. Насчёт картины старший офицер два раза звонил кому-то важному. Ничего не найдя, охрана насторожилась ещё больше. Тихон всем нутром чувствовал недоверие к себе. До кабинета премьера его сопровождали два дюжих молодца. Карабины в их лапищах казались карандашами.

Тихон вошёл в просторный мягко освещённый зал. Тутт сидел вполоборота за длинным столом, стоящим вдоль противоположной от входа стены. Опираясь на стол локтем, ладонью премьер прикрывал глаза и выглядел спящим. Мониторы и телефонные аппараты вокруг него, казалось, замерли в страхе побеспокоить хозяина. В тишине слышалось пузырение минералки в открытой бутылке. Пробиваясь сквозь неё, свет настольной лампы становился изумрудным. Тихон перехватил картину другой рукой. Полиэтилен зашуршал и Тутт наконец-то очнулся и зазвучал его узнаваемый харизматичный баритон:

– Добрый вечер, господин Хок! – премьер подошёл к Тихону и пожал ему руку.

Вблизи Тутт оказался куда приятнее, чем по телеку. Ростом – чуть выше среднего, живые добрые глаза с лучиками морщинок из уголков, лёгкая возрастная полнота добавляла его образу обаяния.

– Здравствуйте, господин премьер-министр! – Тихон слегка поклонился. – Простите, что решился отнять у Вас время. Понимаете. Мой сын. Он в армии.

– И ваш сын в армии, – глаза премьера потухли. Он сложил руки на груди и отошёл к окну.

– Вот. Картина. Я узнал… – Тихон снял плёнку и неуклюже сворачивал её одной рукой.

– Да, сегодня утром погиб мой старший сын, – Тутт одёрнул тяжёлую светомаскировочную штору.

Тихон уронил плёнку на пол. Тутт продолжал, не оборачиваясь:

– Пограничный инцидент. В новостях о нём не будет, конечно. И вы молчите, – премьер погрозил пальцем. – Тридцать два года. Майор спецназа.

Тихон присел, чтобы поднять полиэтилен. В этот момент Тутт резко обернулся к нему:

– Что по нашему делу? Картина?

– По нашему? – Тихон опешил. Он машинально перехватил картину снизу, разворачивая её к премьеру, и вздрогнул. Сзади картина выглядела, как и та, в галерее: фанера в жёлтых пятнах и чёрные буквы.

– Что ж, инспектор, поздравляю! Вы нашли вторую картину этого загадочного художника. Мы с Отто заинтригованы и очень заинтересованы в этом авторе и в его работах. Я вижу в них непереоценимую культурную ценность, государственное достояние! Что вы думаете, господин Хок? – Тутт погрузился в созерцание картины.

– Мне, честно сказать, трудно судить, я не знаток и не очень понимаю ажиотаж в галерее. Но…

– О, дорогой инспектор, это уже не человеческое искусство, а божественное, – премьер не отводил взгляда от картины. – Это вам не просто отражение натуры, реальной или выдуманной. Это отображение сути вещей! Ключ! Ключ к взаимодействию личности с миром, с действительностью, с космосом. Как струна заставляет звучать деку музыкального инструмента, так и абстрактная живопись приводит душу в движение, преумножает её восприимчивость к жизни мира, к дыханию Вселенной, если хотите. Обычный художник-абстракционист может ждать своего зрителя годами. Но есть гении, единицы, чьё письмо, как пуля снайпера, бьёт точно в заранее намеченную цель. Целью же может стать как некто персонально, так и целая психофизическая группа. И тогда реальность для них открывается с неожиданных, невиданных ранее ракурсов…

Речь премьера оборвалась, глаза его бегали по картине и он твердил: «Так! Так! Так!» Тихону будто лидокаин в мозг вкололи.

– Господин премьер-министр, мне кажется… Прошу прощения… Вы не ошиблись… Автор… Эмм…

– Что? А, нет. Вот его подпись: «икс, икс». И стиль, манера письма. Я вижу. Это он, нет сомнения.

– Но это картина моего сына…

– ? – Тутт поднял глаза на Тихона.

– Чёрт! Извините… Но эта подпись… – горло сжалось и Тихон хрипло выдавливал слова, – Это не… «икс, икс».

– То есть? – Тутт взял картину из рук Тихона и отнёс её на стол. – Ну же, продолжайте, инспектор!

– Это – «ха, ха», – Тихон тяжело сглотнул, – Харлампий Хок.

– Что же это получается? – Тутт продолжал изучать картину Харлампия под светом настольной лампы. – Вы сказали, что она в армии, верно?

– Так точно! Кто-то воспользовался его картинами и мастерской.

– Мастерской? Ага! И что, там ещё есть такие? – премьер показал на картину.

– Никак нет.

– Да что это с вами, инспектор?

– Извините, господин премьер-министр! Нет, больше нет, – Тихон сунул руки в карманы.

– Но так не пишут с нуля. Должны быть ещё эскизы, наброски, альбомы. Другие, менее удачные, работы. Иначе не бывает просто.

Тутт помолчал пару минут.

– Где служит ваш сын? – Тутт писал в ежедневнике: – Хок… Харлампий Тихонович.

– Не знаю, к сожалению, – Тихон потёр лоб. – Так быстро его призвали. Как-то. Раз и…

Тутт достал из стенного шкафа, спрятанного под отделкой стены, лёгкий пластиковый мольберт, установил на него картину и отошёл на три шага назад. Через секунду разулыбался, вскинул брови и радостно махнул Тихону рукой:

– Идите, инспектор, работайте. Я найду вашего сына. Вернём его домой.

Тихон пошёл к двери и, пока не закрыл её снаружи, слышал весёлый голос Тутта: «Так! Так! Так!»

***

Всю ночь Тихон просидел на подоконнике в кабинете. Курил трубку, искал логику в действиях картинных воров, рисовал схемы. Пол-литровый электрический чайник время от времени ворчливо кипятил воду, поплёвывая через треснувший носик. За перелеском мучалась бессонницей станция – свистела, лязгала, бубнила, принимая всё новые составы с грузами под брезентом.

Утром к бойлерной Лампика подтянулись лучшие криминалисты. Приехали Хлюппе и Гирия. Они подтвердили подлинность картины с маленьким монголом. Эксперты обследовали каждый миллиметр пола, труб, картины. Три немецкие овчарки засунули носы в каждую щель внутри бойлерной и обнюхали все щепки и кочки вокруг.

Как чёрт из табакерки возник Гавчус. Приехал, и всем стало неуютно. Даже его новый тёмно-синий лимузин нагло вылез перед остальными служебными машинами. В парадке Гавчус смотрелся эффектно. Фундаментально! Из машины он не «вышел», он «покинул её салон». Красноречивая пауза, и присутствующие сами потянулись на приветственное рукопожатие. Тихон отвернулся, сплюнул и достал сигарету.

– Хок! Пляши! – раздался над ухом голос начальника.

– Пфф! – Тихон встал к нему боком и затянулся.

– Ты теперь начальник УгРо, – Гавчус по обыкновению сменил тон с елея на сухарь.

Тихон страдальчески посмотрел на начальника:

– Что тебе надо от меня, Гавчус?

– Распоряжение премьера. Бумаги позже получишь. – Гавчус направился к машине.

– Артём! – крикнул вслед Тихон. – Замом ко мне пойдёшь?

– Наивная ты шкура, Хок, – Гавчус шёл, не оборачиваясь, – я теперь замминистра. Завтра утром вступай в должность и ко мне на совещание.

Тихон хмыкнул, глядя себе под ноги, и выбросил окурок.

На место лимузина Гавчуса подъехал специальный грузовик. На нём картину перевезли в галерею. Ночью премьер-министр уже передал вторую картину Харлампия. Как только с ней закончили эксперты, Хлюппе её выставил. В залах прибавилось розовощёких рядовых полицейских.