Аттестат зрелости

Однажды, Галь справедливо отозвалась о нем так: "лучшего мужа для домохозяйки не сыскать, потому, что он будет всегда, по ее указке, ходить для нее за покупками, нянчить детей, мыть полы и даже нарезать овощи для супа". Галь… Вот уж если бы она разрешила ему совершать для нее все это, он бы всю жизнь носил ее на руках!

Украденная фотография красавицы была единственным решительным поступком парня во имя обладания ею – пусть иллюзорно, но хоть как-нибудь! Каждый день, закрываясь в комнате, Одед ласкал обреченным взглядом изображение полуголой девушки, проводил дрожащим пальцем по очертаниям ее груди и бедер, касался ртом запечатленных на снимке ее улыбающихся алых губ, и мечтал о неком чуде, которое вознаградит его за пытку безответной страсти. Надежда его была мертва, а жгучее чувство, упрямо кромсавшее его сердце, словно подчинило себе волю молодого человека. Он наивно искал утешения в мысли, что его любовь была по-настоящему идеальной, именно в силу своей платоничности и несбыточности. И, вовсе не глядя по сторонам в поисках замены своей невозможной страсти, Одед радовался уже тому, что постоянно виделся с Галь, понятия не имевшей о тех чувствах, что крылись за его спокойным выражением лица, во время общих встреч шестерки. Нынешняя вечеринка была одним из таких моментов общения с Галь. Когда та пустится плясать в обнимку с Шахаром, он, из своего угла, украдкой будет ею любоваться, пылая желаньем, сгорая от ревности.

Юноша встал, выключил телевизор, и, разминаясь, заходил по комнате шатающейся походкой. Ему не хотелось выходить в гостиную, откуда доносились оглушительные визги его младших сестер-близнецов и строгий голос матери, пытавшейся накормить их ужином. Эти пятилетние чертовки уже порядком достали его сегодня. Кстати, ему бы не помешало вздремнуть, – вечер будет долгим!

Развозка была назначена на два часа ночи, и он, разумеется, пробудет там до тех пор. Улизнуть пораньше было бы неплохо, да вот только друзья засыплют его вопросами, почему, что не так, и тому подобное. Лучше всего будет избежать этой неловкости, связанной еще и с тем, что придется искать их в дискотечной толчее и объяснять свое решение под нестерпимый рев музыки. Он уж постарается, по словам Хена, расслабиться и оттянуться.

А завтра, все свои впечатления от вечеринки он, по обыкновению, изложит в стихах, которые никто, кроме него, никогда не читал. Уже третья внушительных размеров тетрадь с собранием его произведений пополнится еще одной, а то и двумя попытками заставить бумагу говорить вместо него, обращаясь к невидимым слушателям. В исполненных горького лиризма поэтических строках он создаст себе любой образ, осуществит какую угодно сказку, даже преувеличит свои истинные чувства, не столько ради поэзии, сколько во имя жалости к себе. Он привык все вносить в этот своеобразный дневник своей души, и часто цитировал себе куски собственных произведений:

"Любовь! Любовь! Тебе на пыткуЯ, словно грешник, отдаюсь.Ее огромных глаз улыбкуСтереть из памяти боюсь.Я из моей открытой раныЗа каплей каплю, пью нектар,И белый-белый щек пожарНе скрыли б лучшие румяна".

В прошлом году, зимой, Дана Лев поручила им с Галь и еще троим одноклассникам водрузить над классной доской длиннющий плакат с расписанием уроков. Тот день, как он сейчас помнил, был хмурым и дождливым, но в классе стояло непередаваемое веселье. Стул, на который залезла Галь, предательски зашатался, и Одед, одной рукой прибивая плакат, другой страховал девушку, которая острила, что либо она свалится, либо вся их работа пойдет ко всем чертям. Свидетели его попыток удержать и плакат, и Галь, заливались хохотом, которым заразился и сам Одед:

"И счастья чашу я испьюДо дна с потопа каплей каждой,За то, что с той, кого люблю,Смеялся радостно однажды".

Но то были мимолетные иллюзии, разбивавшиеся сразу же, как улетучивался хмель общения. Опечаленный парень размышлял тогда о своей незавидной участи, и клял судьбу за то, что она познакомила его с такой прекрасной, но влюбленной в другого девушкой, как Галь:

"Мою всю жизнь перевернулаБоль без конца и без начала,В бурлящий омут окунула,И не вернет на сушу вновь.Мой плот убогий не достигнетВовек заветного причала,Он неминуемо погибнет,Ибо сильна, как смерть, любовь".

На последние именины Галь Одед купил букет алых роз и косметический набор в подарок. По дороге к ней у него родилось четверостишье, которое потом вошло в целую поэму:

"Я в эту ночь не только розыК твоим бы бросил, Галь, ногам.Я за тебя – мою лишь грезу —По капле кровь свою отдам! "

А в конце прошлого учебного года, в июне, когда их выпуск вывезли на ночь гуляния в аквапарк, он, примостившись у своего лежака, и глядя с тоской на грохочущую дискотеку, где Галь, как обычно, была королевой, нацарапал карандашом на полях случайного листка газеты:

"На мгновенье, прошу, про знакомых забудь,И галдящий покинь хоровод.Пусть ко мне лунный луч озарит тебе путь,Жду тебя у недвижимых вод.Я по лунной тропинке тебя уведуВ поднебесный мечты моей храм.И от всех я тебя навсегда украду,И вовек никому не отдам! "

Так будет и на этот раз. Он напишет свои пламенные строки, много раз прочтет их про себя, вживаясь в созданный им себе образ, и спрячет в нижний ящик стола, в красивую коробку, где с недавних пор поселилась «незаконная» фотография Галь. Никто не узнает про этот тайник, никто не услышит, о чем, о ком он говорил, говорит и будет говорить стихами.

Устав кружить по комнате, Одед опустился, вернее, упал на кровать и лениво растянулся на ней. От круговорота мыслей и избытка чувств он даже не испытывал голода. Там, на вечеринке, их ждало изобилие закусок, так что ужинать дома было вовсе необязательно. Легкая сонливость одолевала его. Идти после трудного учебного дня на шумную дискотеку до двух часов ночи, а назавтра отправляться в школу к десяти утра, было все же нелегко для тихони Одеда!

Он закрыл свои медового цвета глаза и вскоре потерял счет времени. Юноше снилось, будто уже наступила ночь, праздник кончился, и он сладко спит. В былые времена он, после мероприятий такого рода, иногда ночевал у Хена, жившего всего в квартале от школы. Теперь это навряд ли будет уже возможным – ведь Хен дни и ночи проводит с красоткой Шели. Не исключено, что для этих двоих праздник окончится гораздо позже, чем в два ночи. Скорее всего, они вообще не будут спать этой ночью, зато на следующий день превосходно отоспятся на занятиях. Но ему то что – ведь сам он уже крепко спит! Пусть Хен живет своей ночною жизнью, а он наутро будет свеж и полон сил учиться, тогда как Хен…

– Одед, Одед, проснись! – раздались визгливые крики сестер прямо над его ухом. Малышки набросились на него, стащили с кровати, и потянули его, сонного, к входной двери.

Одед, с трудом придя в себя, увидел Хена, стоящего на лестничной клетке со скрещенными на груди руками и укоризненно качающего головой.

– Ну, дружище, ты даешь! – воскликнул он. – Мы битый час тебя прождали, уж подумали, что с тобой что-то случилось. Хорошо хоть, что ты одет.

* * *

В затененном алом свете двух прожекторов, над рокочущим от восторга, переполненном школьниками спортивном зале, пронеслись гулкие аккорды бас-гитары. К гитаре присоединился барабан. Зазвенели клавиши. Когда солист группы запел хрипловатым, низким, мощным голосом, зал взорвался от аплодисментов. Большая вечеринка в честь открытия учебного года началась.

Огромный спортивный зал, из которого по случаю концерта удалили все доступные снаряды, являл собой в этот вечер чудо неустанного недельного труда веселых добровольцев. Стены были обклеены рисунками и плакатами, рекламировавшими праздник и пестрели надувными шарами; с потолка свисали бумажные гирлянды, а по углам стен развесили мигающие лампочки, которым предстояло зажечься с началом танцев.

Дальний угол зала, примыкающий к раздевалкам, отвели для сцены, которую обили бумажной тканью цвета сажи. Длинные деревянные скамьи расположили по периметру помещения, и на них вставали те, кому не удалось занять места вблизи сцены, и которые пытались что-то разглядеть поверх океана голов соучеников. Некоторые даже залезали на спортивные лестницы.

Вся школа, все ученики и многие из педагогов присутствовали на традиционном шоу, которое должно было запечатлеться в их памяти на целый год.

Шестеро друзей, которые из-за сони Одеда едва избежали участи также карабкаться на скамьи и на лестницы, стояли в центре зала, прижатые друг к другу так, что их дыхание сливалось воедино. Хорошо еще, что все окна были открыты и вовсю работали вентиляторы! С самого их появления здесь, Шели озиралась по сторонам и напрашивалась на лестные отзывы товарищей о своем труде, доставившем ей массу удовольствия.

– Я уже привыкла к тому, что после таких удовольствий ты берешь у меня все конспекты, – пожурила ее Лиат.

– Жадина! – сказала Шели. – Знаешь, в чем разница между конспектами и удовольствиями? То, что конспекты можно всегда восполнить, в отличие от удовольствий.

Хен Шломи согласился с ней. Этим вечером его вьющаяся шевелюра была собрана на затылке в пучок, а мощный торс юноши облегала черная с серебром футболка. Выступающая по приглашению рок-группа была одной из его самых любимых, и он, сияя, подпевал солисту, размахивал руками, свистел от восторга и возбужденно повторял, что после концерта побежит за автографом.

Интеллектуал Шахар тщетно пытался найти в исполняемых песнях оправдание дикому воодушевлению друга: тексты их не блистали высокой поэзией, в музыке преобладали шумовые эффекты, заглушавшие пение. Но толпе было весело, и он веселился тоже. Галь, прижимавшаяся к нему, жаловалась, что почти ничего не видит, и Шахару пришлось посадить ее себе на плечи.

Увидав это, Шели тотчас заставила Хена сделать с ней то же самое. Возвысившись над ревущей аудиторией, обе девушки взялись за руки и вскинули их вверх, соорудив таким образом мостик над головами своих парней, чьи руки теперь были заняты тем, что придерживали двигавшиеся в такт музыке стройные ноги подруг.

Сценический дым, озаренный алой подцветкой, клубящимися валами сползающий с эстрады в зал, поглощал фигуры школьников в первых рядах, световые эффекты ослепляли. Но, несмотря на это, Галь разглядела среди публики немало знакомых лиц. Вот Ави Гросс, конопатый тучный увалень, вчера чуть ли не силой вырвавший у нее согласие потанцевать с ним этим вечером. В свете прожекторов его широкое лицо казалось совсем расплывшимся, и он ужасно неуклюже ухватился за перекладину спортивной лестницы чтоб удержаться на скамье. Такой смешной! С другой стороны, Мошико Нури и Идан Шорер, оболтусы из параллельного класса, которые постоянно свистели ей вслед в коридорах, обнажившие свои торсы, прыгали "выше головы", размахивая майками.

Нет, она не имела ничего против этих и всех других мальчишек, просто иногда их никчемные и неумелые попытки расположить ее к себе ее бесили. Кроме того, у нее и в мыслях не было подавать Шахару повод для ревности. Этот придурок Ави Гросс – посмешище всего класса, Авигдор и Эрез – инфантильные приятели Хена, и, конечно, Наор Охана – хам и шалопай, при имени которого она плевалась, – все они абсолютно не были достойны ее Шахара. Пусть дрочат! И, окидывая гордым взглядом с высоты широких плеч любимого своих "поклонников", Галь победно усмехалась.

Глядя на то, как Шели и Галь, щеголявшие на высоченных каблуках, напросились к парням на плечи чтобы лучше посмотреть концерт, Лиат испытывала разъедающую горькую досаду. Ее-то некому было взять к себе на плечи, разве что… Одеду, скромно пританцовывавшему рядом. Девушка невольно вскинула голову на молодого человека. Ему концерт явно приходился не по душе. Его воля – он бы давно ушел отсюда. Лиат решила попытаться.

– Одед! – Лиат понадобилось дернуть его за одежду, чтоб он смог расслышать ее просьбу – так грохотала музыка со сцены. – Одед, не смог бы ты, пожалуйста, посадить меня к себе на плечи, а то я ничего не вижу.

Произнося эти слова, Лиат чувствовала, как краска смущения приливала к ее лицу. Да и Одед побагровел не меньше.

– Ты хочешь так же, как они? – переспросил он, указав на обе пары друзей.

– Да, если тебе не трудно… Я, правда, ничего не вижу.

Молодой человек, поколебавшись, устремил неловкий взгляд на Галь и Шахара, осмотрелся по сторонам, убедился в том, что все вокруг были увлечены концертом, затем нагнулся, подставил спину Лиат, чтоб она смогла на него взобраться, и, осторожно выпрямившись, застыл, стараясь поменьше двигаться.

– Спасибо, – сказала ему на ухо девушка.

Внезапное возвышение Лиат на Одеде тут же привлекло внимание Шели, ерзавшей на плечах у Хена во все стороны. Она толкнула в ногу Галь, и указала ей кивком на третью пару. Та схватила Лиат за руку, и к мосту над головами юношей прибавился еще один свод.

– Предлагаю эстафету! – крикнул Хен. – Чьи плечи раньше устанут, тот проиграл.

Однако все продержались довольно долго.

Они были вовсе не единственные, кто предприняли такой маневр со своими девчонками. Почти все задние ряды пестрели раскачивавшимися над океаном голов фигурами школьниц. В зале было очень душно, вентиляторы почти не помогали, и поэтому некоторые из молодых людей разделись до пояса, а восседавшие на их плечах девицы размахивали их рубашками, как флагами, что, помимо выражения восторга, создавало ветерок.

В конце концов и Хен не выдержал; опустив Шели на пол, он резким движением скинул футболку, и, подпрыгивая, начал махать ею над головой. Следом за ним и двое других парней присели, помогая Лиат и Галь сойти. Галь тут же бросилась целовать Шахара в знак благодарности.

Концерт продлился полтора часа. Когда в конце певец стал представлять публике музыкантов, Хен и Шели, расталкивая толпу, тут же ринулись к эстраде за автографами в числе других. Благодаря этому задние и центральные ряды заметно поредели. Один из учителей-организаторов вечеринки объявил скорое начало дискотеки. Шели, заполучив заветный автограф, примчалась обратно к друзьям, оставив Хена у эстрады со знакомыми, и немедленно спросила о времени – ручные часы она не надела. Было начало двенадцатого.

– Кажется, весь мой макияж потек от пота, – сказала она. – И я еще есть хочу. Вот облом! Скоро начнется дискотека, в два – развозка… Галь, Лиат! Мне нужна ваша помощь. Пойдемте со мной.

– А как же ужин? – спросил Одед.

– Потом, потом, – протараторила Шели. – Увидимся в буфете.

И, схватив обеих подруг за руки, она умчалась в раздевалку. Шахар и Одед остались наедине.

Одед, еще не пришедший в себя от смущения после выполнения просьбы Лиат, смотрел со скрытой завистью на товарища, энергично разминавшего свои широкие плечи. Выражение лица Шахара не скрывало его утомленности. Как бы невзначай, Одед поинтересовался, было ли ему тяжело держать Галь.

– Галь не тяжелая, – улыбаясь, ответил Шахар, – но попробуй потанцуй вот так полчаса! Спина затекла ужасно.

– Я тоже посадил на себя Лиат, но моя спина в порядке, – счел нужным возразить Одед, при этом думая о том, насколько ему это было тяжело морально.

– Ну, еще бы, Лиат! – прыснул Шахар. – Совсем пушинка по сравнению с Галь и Шели.

– Какая разница? – проговорил Одед, краснея. – Она – человек, ей было неудобно, и она попросила меня об одолжении. Я не мог отказать ей.

– Разве я тебе что-то сказал насчет этого? – удивился Шахар. – Нет же. Мы и так знаем, что ты – святой, и входишь в положение каждого. Только не понимаю, какая связь между этим и тем, что у меня сейчас болит спина?

– Никакой, – пожал плечами тот. – И все же, я хотел бы понять: смог бы ты, Шахар, отказать Галь, если бы думал наперед о своей спине?

Шахар недоуменно уставился на товарища, от которого никак не ожидал нравоучений. Потом хлопнул его по плечу и произнес тоном опытного парня, в самом широком смысле своих слов:

– Ты, друг, еще очень наивен, чтоб рассуждать о таких вещах. Когда у тебя будет девушка, тогда и пофилософствуем.

Ошарашенный Одед хотел было что-то сказать ему в ответ, но тут к ним присоединился Хен, вспотевший от жары и возбуждения.

– Выручайте меня, ребята! Мне срочно нужно немного денег.

– Для чего? – протянул недоумевающий Шахар.

– Я поспорил на пиво с Янивом и Раном Декелем, что это были песни из сборника, а не из последнего альбома, и оказался неправ. С меня немедленно три бутылки. А еще надо бы поесть. Вы не одолжите? Мне, действительно, не хватает. Я верну!

Одед и Шахар машинально сунули руки в карманы штанов, достали бумажники, и начали считать свои ресурсы. Оба запаслись деньгами, но у Шахара их было чуть больше того, что он собирался потратить на буфет, а Одед совсем остался бы без ужина. Видя, что товарищи застыли в размышлениях, Хен заявил, что так и быть, он разберется.

– Нет-нет, возьми! – воскликнул Одед, и отсчитал Хену нужную сумму. Хен бросился его благодарить, и пообещал, что тоже угостит его пивом.

– Разве ты не знаешь, что я не пью? – со скромной улыбкой ответил тот.

Тут Шахара покоробило. Уже во второй раз его друг пытался доказать ему что он услужливей, щедрей и бескорыстнее него. Что же за этим стояло? Говорил ли Одед в самом деле от чистого сердца, или…

Когда Хен ушел угощать приятелей, Шахар, желая сменить тему, спросил Одеда, не хочет ли он пройти с ним в буфет. Тот, помня, что почти все свои деньги отдал спорщику, ответил, что здесь ему было бы лучше. Но Шахар все понял, и, по-дружески обняв его за плечо, сказал:

– Пойдем. Я поделюсь с тобою.

Буфет представлял собой большое классное помещение с обитым прозрачной цветной бумагой потолком, отчего свет казался сказочным, и разрисованными стенами. Большинство парт в нем расставили по периметру наподобие столиков в кафе, а остальные сдвинули вместе посередине, образовав в центре небольшое пространство для двух продавцов, и они служили прилавком.

Чего на них только не было! Багеты и булки с яйцами, сыром и тунцом вперемежку с лепешками с картофелем, творогом, овощами. Тут же стояли пластмассовые мисочки, содержавшие зеленые салаты, кукурузные зерна, синюю капусту в майонезе, соленья. Угол прилавка был отведен для сладкого: там изобиловали бисквитные пирожные в бумажных обертках, пакеты с воздушной кукурузой, вафлями и печеньем. Под партами размещались наполненные льдом тазы, в которых лежали прохладительные напитки и темное и светлое пиво.

Толпа проголодавшихся школьников налегала на прилавок, стараясь успеть хорошо поесть до начала дискотеки, несмотря на то, что буфет должен был работать и после того, как она начнется. Они опережали друг друга в очередях, громко звали знакомых, со стуком занимали столики вокруг. Продавцы едва успевали обслуживать их.

Когда Одед и Шахар подошли, их подруги уже их ждали, но не одни, а вместе с Наамой Вайс и Офирой Ривлин, их одноклассницами. Наама была крепкой темноволосой девушкой с немного надменным выражением лица, а Офира – светлой, курчавой милашкой. Девушки заняли столик в углу, и внимательно наблюдали за входившими в буфет, уминая лепешки с творогом. Увидев Шахара, Галь резко подскочила и замахала ему рукой.

– А где же Хен? – спросила Шели, пережевывая кусок лепешки.

– Расплачивается с долгами, – бросил Шахар, и поведал о пари, проигранном их другом.

Лиат расхохоталась:

– Сегодня он поспорил на пиво, завтра, возможно, на текилу, а на что потом? Шели, как ты это выдерживаешь?

Но Шели эта новость даже позабавила.

– Милочка Хен, я его обожаю! – воскликнула она, смеясь. – Шахар, он ни за что не простит тебе того, что ты его выдал! Ладно, он сам потом все мне расскажет, я же его знаю! Кстати, – продолжила она, вдруг сменив тему, – я в раздевалке наложила новый макияж в два счета, – похвасталась она своею оперативностью.

– Там был сумасшедший дом, – прибавила Наама. – Почти как здесь.

– А Хен, вероятно, сам получает удовольствие оттого, что проиграл пари, – заявила Офира, подмигивая Шели.

Следуя за ее взглядом, они увидели среди толпы, заполнявшей буфет, Хена, Рана и Янива, к которым присоединились Авигдор и Эрез. Вся эта компашка постоянных собутыльников по всей видимости прекрасно проводила время за свежим пивом, которое Хен щедрой рукой разливал по их одноразовым стаканам.

– Он даже не подошел к нам, словно вовсе не заметил, – критично произнесла Лиат.

– Разве ты не знаешь Хена? – спокойно ответила Шели, закуривая сигарету. – Для него нет ничего важней того, что занимает его в данную минуту.

– Может, и мне к ним подойти? – сказал Шахар, хитро улыбаясь.

Он тоже общался с этими парнями из их класса, но его общение с ними обычно носило случайный характер, не такой, как у души любой компании Хена.

Галь метнула на него недовольный взгляд. В то же время и Одед вопросительно посмотрел на друга, от которого зависело, поужинает ли он этим вечером. Уловив настроение обоих, Шахар отошел к прилавку купить еды для себя и для Одеда. Но стоило ему отойти, как к столику, за которым сидели Одед и девчонки, прихлынуло несколько подвыпивших ребят из параллельных классов, и стали к ним приставать. Больше всего приставаний, конечно, досталось Галь, которая в своем новом платье выглядела как принцесса.

– Валите отсюда! – с яростью в голосе произнесла Лиат, борясь со своей неловкостью.

– Отвали ты, уродина! – рявкнули на нее те.

Одед нервно глотнул слюну и отвернулся от неприятного зрелища. Глаза его были прикованы к прилавку. Если бы Шахар сейчас был рядом, к ним бы никто так нагло не подкатился.

Привыкшая к подобным высказываниям в свой адрес, Лиат не обиделась. Ей вовсе не нужны были знаки любого, даже хамского, внимания со стороны таких разгильдяев, но… ах, вот если бы ей примерить такое же платье, как у Галь!

Галь, которой эта сцена порядком надоела, драматическим жестом протянула руку над головой одного из мальчишек, и повелительно указала ему на дверь из буфета в коридор.

– Какая жестокая! – взвыл тот.

– Да она кокетничает! – присвистнула Шели, пуская дым.

– Ты кокетничаешь? – ополчились на приятельницу Офира и Наама.

– Как же! – презрительно проговорила та – Мне только таких поклонников не хватает. Эй, вы! – в свою очередь резко обратилась она к мальчишкам. – Оставили бы нас в покое!

Но те и не думали отставать. Дерзость Галь только раззадорила их. И, хотя больше ни одна из девушек, особенно Шели, не обращала на них внимания, а Одед, которого они и вовсе как бы не замечали, вообще не шелохнулся с самого их появления, они описывали круги вокруг их столика и громко болтали всякую ерунду, очень отдаленно похожую на комплименты.

– Что здесь происходит? – спросил Шахар, возвращаясь к друзьям с огромным, разрезанным пополам багетом с яйцами, одну часть которого протянул Одеду, и бутылкой лимонада.

Как только он подошел, приставучие оболтусы улепетнули под победный визг девчонок. Все сразу перевели дух, а Галь бросилась целовать своего любимого в губы.

– Вот видишь, Шахар, как ты их распугиваешь одним махом! – слащаво воскликнула Лиат, всем своим видом выражая восторг.

– Неужели я такой ужасный? – насмешливо сказал Шахар, озирая себя как бы в зеркало.

– Ты ужасен для всех, кто имеет виды на Галь, – иронично пояснила Наама, и стол взорвался от смеха. Никто не обратил внимание на то, как Одеда при этом всего передернуло.

– Нахалка! – вскричала задетая Галь, но тотчас сделав уверенное лицо заявила, что для нее это уже стало обычным явлением.

""Кажется, это явление, на самом деле, стало обычным и для Шахара", – подумала Лиат.

– Что касается моего «явления», то он, по-видимому, вовсе не торопится ко мне, – задумчиво проговорила Шели, устремив глаза в спину Хена, распивавшего в кругу его товарищей.

– Ну, так позови его, – предложила Галь.

– Ни в коем случае! Я не такая, как ты. Пусть это он меня поищет в дискотеке. Я уже слышу звуки музыки. Вперед?

Лиат дожевала свою лепешку, запила несколькими глотками купленного Шахаром лимонада, с позволения того, и тоже предложила идти.

– Подождите нас, – с полным ртом заметил Шахар, указывая на себя и на Одеда. – Пойдем все вместе.

– Конечно, вместе, как всегда, – раздался голос сбоку от друзей.

Они вскинули головы, и увидели Дану вместе с Хаей, учительницей биологии. Дана держала в руках бисквит и холодный чай. Сегодня ее обаятельное лицо выглядело совсем юношеским, словно посещение школьной вечеринки вернуло Дане ее минувшую молодость.

– Привет, ребята, рада видеть вас! Девчонки, вы неотразимы! Одед, молодец, что выбрался! Веселитесь, ночь только начинается!

Стоявшая рядом биолог степенно улыбалась.

– Дана, первый танец наш! – вскочил Одед, обрадованный похвалой любимой учительницы, на которую очень рассчитывал, идя сюда.