Вспыльчивый-Обидчивый, Глухой и Забывчивый

По довольным лицам старшего и среднего брата можно было прочесть, что они получали неописуемое внутренне удовольствие. С уст дяди Пети посыпались шутки. Он начал читать стихи Пушкина, в особенности: «Я вас любил…» и «Мороз и солнце…» Два брата весело закрывали ему рот.

– Сто раз уже слышали эти стихи! – пробормотал младший брат.

У всех было приподнятое настроение.

Средний брат не остановился на обычных стишках. Он взялся за народные песни! Его вой молниеносно пронесся по всей избе. У него был хороший певчий голос. Вытягивая слова его глупо-шутливое выражение лица преображалось в серьезную и сосредоточенную физиономию. Когда он пел более веселые песни, оно обретало прежний вид.

Нужно было видеть этого счастливого старика! Радостно раздирая горло, он заразил меня своим пением полностью и безоговорочно. Мне отчего-то хотелось плясать и выделывать руками и ногами разные штуки. Но я этого не решился сделать.

Только средний брат начал петь песни, два брата сразу закрыли ему рот. Сначала шутливо и невинно, но чем больше средний брат не обращал на них внимания, тем их упреки становились более угрожающими. В словах добродушного старшего брата вновь показалась ненависть. От этого мое желание плясать прекратилось.

Наступила тишина.

Чтобы отвлечься от неприятного события, я принялся обильно уплетать печенье и орехи.

– Представляете! – вдруг восторженно заявил я. – Только что сделал для себя открытие: если взять печенье и совместить его с этими орехами, то получится в точности вкус бабушкиного пирога. Вот чудеса! – по-детски воскликнул я.

Никто мне ничего не ответил.

На меня все посмотрели с таким видом, как будто я сказал нечто предосудительное. На секунду я даже посчитал, что действительно сказал что-то глупое. Я сосредоточенно начал вспоминать свои слова. Не отыскав в них ничего такого я молча, тщательно пережевывая кусок печенья, думал о счастливом для меня открытии, которое держит свои истоки еще с того времени, когда я был совсем маленький. Мне вспомнилось, как я не находил себе места, дожидаясь остатков бабушкиного крема для торта. Как я радовался неудавшемуся хрустящему коржику, который сразу доставался мне. Какой чудесный запах исходил от него по всему дому!

Как было прекрасно это воспоминание сейчас. Оно на время осветило мрак в этом доме.

Разговор между нами никак не завязывался. Меня спрашивали – я отвечал. Было уже понятно, что между нами громадная пропасть. Дело было не только в возрасте, а в чем-то другом, пока не понятном мне. Задавал вопросы старший брат. Средний внимательно слушал, иногда подкидывая вопросы щепетильные. Старший повышал на него голос за это. Младшего совершенно не было слышно. Видимо он был не в настроении.

Была минута, когда нам нечего было сказать друг другу. Как раз в это время по куриному яйцу живо проползла маленькая букашка. Видимо ей не понравились наши тусклые лица, и она решила заявить об этом. Она как бы говорила своими усиками: «Чего вы ребятки носы опустили? Ведь все хорошо!»

– Вон, букашка ползет, – лениво сказал я.

– Где? – испуганно спросил средний брат.

Я ему указал пальцем.

– А-ну иди сюда. Получай… скотина!

Он взял ее рукой, кинул на пол и прихлопнул.

– Скотина?

Только я спросил это, так мы все залились таким громким хохотом, что нас в соседнем селе можно было услышать.

– Самая настоящая скотина! – победоносно заявил дядя Петя.

Увидеть огромного паука, таракана или другое ползучее насекомое, было для этого места обычным делом. Иногда можно было встретить ящерку или змею.

Было уже поздно. Я устал и мне хотелось спать.

Меня решили поселить в той же комнате, в которой мы ужинали. Кровать стояла в углу этой комнаты. Все постельное белье, которое мне выдали, было в дырках и пятнах. Это было лучшее постельное белье в этом доме. Я почему-то так устал, что не сразу обратил на это внимание.

По своей городской привычке к постоянно чистому белью, я невольно принюхался к одеялу, намереваясь учуять приятный запах. Кроме плесени я ничего не унюхал. Мне было неудобно. Кровать была слишком твердая. Одеяло слишком толстое. Шея начала болеть, а нога, не переставая, болезненно пульсировала.

Уснуть на новом месте никак не получалось. Нога не давала покоя. Я крутился из стороны в сторону на скрипучих досках. В комнате было совершенно темно и тихо. Я изредка открывал глаза, чтобы убедиться в том, что здесь кроме меня никого не было.

Хотя ушиб мой был не серьезный, я все-таки сообразил, что мне придется здесь прожить неопределенный срок; придется сжиться с братьями как с семьей, полюбить их достоинства и недостатки.

Я думал о родителях и о том, как на них отразится мое исчезновение. «Меня наверно будут искать, нужно будет как-то сообщить о том, что со мной все в порядке» Я начал неустанно думать об этом. Как только прекращалась эта мысль, меня сразу посещала другая. Все дальше и дальше уносил меня поток мыслей. Наконец дошло до того, что у меня разболелась голова. Я не мог дальше безнаказанно думать и обратил внимание на ногу. Она болела больше обычного.

Иногда я открывал глаза, осматривал темноту, как будто намереваясь что-то в ней найти, и снова закрывал глаза.

Я пролежал около двух часов в полном бодрствовании. Но сон начинал постепенно одолевать меня.

День выдался трудным.

В одно мгновение, словно по щелчку, я уснул. Я спал крепким здоровым сном, который обычно бывает после тяжелого трудового дня. Но это не избавило меня от одного отчетливого сновидения.

Мне приснилось, что меня попросил какой-то знакомый голос посмотреть в зеркало. Зеркало было большое, разделенное на две части. Я смотрю в него и вижу все свое тело в двух зеркалах, но… часть ноги, правой ноги – пропала. (Это была та самая нога, которую я повредил). Я встревоженно начинаю ее искать; вижу, что она торчит из-под дивана за моей спиной. Вижу ее в зеркале, а чувствую там. Выглядит она, как нога мертвеца. Мой взгляд будто приклеился к ноге в зеркале. Я хочу посмотреть на свою ногу внизу, но не могу. Будто нога моя, но принадлежит не мне, а кому-то. Стало ужасно страшно…

Я резко проснулся, и был весь мокрый от пота. Меня переполняло чувство страха. Я глубоко и быстро дышал и ничего не мог с собой поделать. Перед моими глазами виднелась эта нога.

Я открыл глаза. Вокруг была все та же тьма.

Я быстро ощупал свои ноги и успокоился. Они были на месте. Но страх от этого не пропал полностью. Я начал молиться, бубня себе под нос «Отче наш». Постепенно ко мне возвращалось сознание. Хотя я не до конца усмирил чувство страха, чтение молитвы все же хватило для того, чтобы забыться и уснуть снова.

V

День 1-й

Неприятное состояние после сна меня покинуло не сразу.

Проснувшись рано утром от какого-то шума, я все еще испытывал неприятные чувства в груди. Рассудок неоднократно окатывал меня тревожными воспоминаниями. Но даже такому состоянию было трудно побороть молодость моих лет. Все быстро забылось.

То, что ночью причиняет страх, днем вызывает только любопытство.

Стоило мне услышать пение птиц, почувствовать прикосновение прохладного ветра или унюхать свежий росистый запах, – так все плохое сразу забылось. Я неудержимо хотел жить счастливо.

Как же сильно влияет на человеческую душу и рассудок соприкосновения с природой!

Испытывая приятные чувства от щебетания птиц, которое донеслось до меня сквозь закрытые ставни, я быстро оживился. Мне так же послышалось отчетливое бормотание двух братьев, что-то споривших на кухне. Откинув тяжелое одеяло, которое больше походило на матрас, я посмотрел на правую ногу. Она была больше обычного. Потрогав ее пальцами, я понял, что за ночь она опухла. Это говорило о серьезном ушибе.

Только я начал рассуждать о том, что мне с ней делать, как лечить, чтобы усмирить боль, мое внимание было уже направлено в другое русло. Слух, как преданный слуга, последовал туда же.

– И ты смотришь! – с упреком сказал старший брат.

– А что, – недоумевая спросил Петр Иваныч, – я должен делать по-твоему?

– Убрать это, поставить картошку и смотреть.

– На тебя смотреть?.. – несколько насмешливо и глупо сказал средний брат. Старший злобно фыркнул.

– Ой, Господи!.. А я вот тебя все-равно люблю, старый ты пень. А ты меня?

После этого он прочитал стихотворение:

Я вас любил: любовь еще, быть может,

В душе моей угасла не совсем;

Но пусть она вас больше не тревожит;

Я не хочу печалить вас ничем.

Проговорив четыре строчки очень выразительным тоном, средний брат замолчал. Он кажется ждал, что скажет на эту выходку старший брат.

Хотел бы я видеть его лицо сейчас! Но оно безмолвно скрывалось от меня за дверью.

Услышанное проявление чувственности из уст такого старого мужика было для меня поразительным. Я невольно заулыбался и повеселел.

Еким Иваныч ничего не отвечал.

– А тут у тебя чуб черт знает куда идет! – неожиданно сказал средний брат каким-то игривым голосом, видимо поправляя брату волосы.

– Та ну, полно тебе.

Старший брат говорил таким голосом, как будто находился в нерешительности: поддаться ли этому игривому настроению или продолжать быть серьезным.

– Ты в своей жизни кого-нибудь любил, кроме себя? – сказал средний брат так, что я нисколько не ожидал этот вопрос и съежившись думал, как бы я повел себя и как бы ответил.

– Та ну ладно тебе!

– Нет, ну ты ответь… Мне так нравятся вот эти твои волосы на затылке.

– Та ну ладно, что ты все время присматриваешься? Вон, лучше своими делами занимайся.

Но тот не прекращал. Петр Иваныч, почему-то, начал вести себя совсем неестественно и что более примечательно – неразумно. Я все больше слышал от него язвительные замечания на счет внешнего вида старшего брата: его чересчур длинной бороды, грязной робы и дырявых штанов у колен.

– Та ну ладно тебе, хватит уже! – возмущенно крякнул старший брат.

– Точно про тебя говорят: злые языки страшнее пистолетов… Яблочко будешь?

Я никак не мог сообразить поведение дяди Пети. То он веселый, потом зачем-то клевещет на брата вместо того, чтобы добиваться его расположения дальше; а потом, как будто только что не было неприятного разговора между ними, продолжает вести себя так просто и легкомысленно. «Видимо он забывает» – заключил я после сильнейшей умственной работы, от которой кроме головной боли и извращенных чувств, больше ничего не вынес.

Тут они на время замолчали. Слышались только короткие движения. Скорее всего средний брат кушал яблоко, а старший чем-то занимался.

Вдруг зазвенели банки, что-то хлопнуло об землю, и послышался голос старшего брата.

– Ты говоришь, что ее надо выбросить?

– Я такого не говорил.

– Что ты сказал?

– Я такого не говорил.

– Кто, ты? Как же не говорил, когда говорил.

– Я только сказал, что от рассола капуста пропадет и придется ее через несколько дней выбросить.

– Капуста хорошая, от если такая она будет, то отлично.

– Ну не знаю… Сколько делали на воде, все было хорошо. Так вдруг тебе стукнуло в голову все поменять! Ну что за мода?.. Я тебе еще раз говорю, она так быстро испортится и станет невкусная. Что ты тогда с ней будешь делать? Правильно, выбросишь. И что мы есть будем, я не знаю…

На все это длинное и хитрое рассуждение старший брат ответил таким простодушным голосом, что все слова дяди Пети показались мне преувеличенными и глупыми.

– Зачем драматизировать? Все будет хорошо.

Утолив свое любопытство и пролежав на кровати достаточное время, мне невыносимо захотелось двигаться. Но как это обыкновенно бывает после долгого сна, хочется еще без дела поваляться. Лень искусно приманивает своими уловками.

Я пролежал в кровати еще четверть часа.

Наконец, собравшись с силами, я встал, оделся, и дошел до стола с горем пополам.

В комнате было темно. Могло показаться, что ночь еще властвует над миром. Только пробивавшиеся лучики света сквозь ставни говорили обратное.

Вдруг дальняя дверь заскрипела. Я поднял голову и увидел старшего брата.

– Доброе утро, Сережа!

– Доброе утро, Еким Иваныч.

– Ну что, рассказывай, как спалось на новом месте? Как твоя нога? Кушать будешь? Мы как раз картошку с мясом отварили.

Как только я собрался отвечать на град вопросов, свалившихся на меня, в комнату пожаловал средний брат. Мы с ним поздоровались.

Все это время, пока он находился в комнате, на его лице красовалась счастливая улыбка ребенка. Я заметил даже, что его щеки покраснели.

– Спалось хорошо, Еким Иваныч. У вас какая-то волшебная кровать. Ложишься на нее и засыпаешь сразу.

– Ну так!

– Только после ночи моя нога немного выросла. Вот, посмотрите.

– Так-так, – задумчиво сказал он, осматривая мою ногу. – Ничего, жить будешь! Здесь болит?.. А здесь? Хорошо! Петя!.. Принеси хлопцу свою настойку для суставов, или как там она именуется?

Средний брат мигом убежал туда, откуда пришел.

– Петр Иваныч неизвестным для меня образом научился делать разные настойки. Но ты не пугайся! Они хорошо помогают… Ладно, ты пока просыпайся, а я пойду посмотрю, чем там Вова занимается.

Он ушел в правую часть комнаты и скрылся из виду.

В это время прибежал средний брат с настойкой. Он очень долго рассказывал про ее целебные свойства.

Я услышал, как за дверьми соседней комнаты, прозвучал недовольный голос Еким Иваныча. Он что-то очень возмущенно рассказывал младшему брату, но делал это так, что не обращался лично к нему за поддержкой или сочувствием; он, как будто, просто хотел высказать свое недовольство перед чем-то сильно волновавшим его и не дающим покоя.

Шум из комнаты становился отчетливее. Дверь открылась, и я увидел немного красное, ворчливое лицо старшего брата, который мутными, тупыми глазами, искоса смотрел на деревянный пол. Он вышел один и грозно, порывисто рыча горлом на кого-то, прошел мимо меня покачивая головой. Я расслышал, как он сквозь зубы сказал: «Ну нельзя же так»

Вид у него был внушительный и несколько смутил меня. Я не решился его беспокоить.

Средний брат, как будто не замечая его злобный вид, весело спросил:

– Что случилось?.. С печки азбука свалилась?

– Что? – спросил старший брат таким добродушным голосом, как будто только что он был совершенно спокоен и вполне счастлив.

– … с печки азбука свалилась?

Старший махнул головой в знак того, что не расслышал и не понял сказанного. Теперь его глаза были похожи на глаза послушной собаки.

– Что случилось?

– Ничего не случилось! – раздраженно крикнул с другой комнаты младший брат.

– А что, спросить нельзя?

– Не надо так сразу: «Что случилось?» – язвительно перефразировал тот. – Не твоего ума дело!

– От, сразу грубить надо… – сдержанно ответил средний брат, желая не нарушать своего веселого настроения. Понятно было, что он направил все свои внутренние силы на то, чтобы не обратить внимание на это унизительное к нему обращение.

– Ты нас извини, – обратился ко мне старший брат, – что мы при тебе себя так ведем.

– Ничего страшного, – сказал я искусственно-веселым голосом, стараясь не показывать своего стеснения.

Пока я растирал ногу, два брата носились из комнаты в комнату. Пустой стол пополнялся посудой, приборами и кушаньем. От настойки исходил отвратительный запах. Страшно подумать, из чего она была сделана!

Накрывая стол братья о чем-то спорили. Они прямо любили без умолку спорить на счет приготовления какого-либо блюда. Можно было бесконечно слушать их большею частью невинные споры о еде, которые только в редких случаях были очень шумными и неприятными.

Стол был накрыт. Из глубокой кастрюли исходил приятный и, в то же время, странный запах.

– Вова, иди кушать, все уже готово! – крикнул во все горло средний брат.

Дверь заскрипела. В комнату вошел младший брат. Он подошел ко мне, крепко пожал мою руку, сел на то же место, что и вчера, и радостно заговорил о каком-то второстепенном предмете. Могло показаться, слушая его, что никакого неприятного разговора со старшим братом у него не было. Но чувство не обманешь.

Все уселись по местам, и мы принялись кушать.

Я аккуратно заглянул в свою тарелку. Вперемешку с картошкой можно было различить морковку, следы масла, куски мяса, которые казались уже кем-то обгрызанными раньше, косточки, шкурки, слизь и подобную мерзость, которая плавала в жирной воде. Увидеть все это вместе разом было выше моих сил. В горле образовался ком, и есть совершенно перехотелось.

«И это они собираются есть? Отвратительно выглядит!» – думал я.

Не веря своим глазам, я посмотрел на трех старцев. Каждый из них аппетитно уплетал уготованную порцию. Один облизывал, причмокивая, косточку; другой разрывал зубами бедный кусочек мяса на части; третий, посербывая, пил жидкость из миски, называемой у них подливой. Мне, человеку привыкшему к вкусной городской пище, есть это казалось невозможным. Но еще более невозможным казалось мне то, что я откажусь и не поем это. Не помирать же с голоду в конце концов!

Я делал неискренний вид, когда выбирал и кушал только картошку. Скривив лицо в улыбке, я отвечал, что их стряпня доставляет мне удовольствие. Такое кажущееся самопожертвование я совершал только из чувства уважения к старшим и того, что они меня приютили на несколько дней, пока моя нога не заживет. Чего уж тут скрывать?

Помимо невкусной еды меня отвращало еще кое-что. Запахи. Они особенно остро поразили мой нос только сейчас, во время еды.

От старшего брата исходил зловонный старческий запах; от среднего едкий и стойкий запах спиртовой настойки; только младший брат был снисходителен ко мне, и не издавал отличительного запаха. Я ел свозь неописуемое отвращение, через силу проглатывал картошку.

Вдруг входная дверь под давлением ветра резко затарабанила, как будто кто-то в нее постучал. Дядя Петя сухо оповестил об этом старшего брата.

– Сквозняк дернул дверь.

– Ты что-то говорил?

– Сквозняк дернул дверь.

– Что?

– Сквозняк дернул дверь.

– Сквозняк?

– Да.

– Что сквозняк?

– Дернул дверь.

– Ну так что теперь нам, танцевать?

–Ты чего кричишь? Все глухие что ли?.. А вдруг-то разбойники?

– Не мели.

Я насилу сдерживал себя, чтобы не улыбнуться.

Удивительно было заметить то, что раздражался при разговоре не средний брат, который по многу раз мог повторять одни и те же предложения, а старший. Он раздражался потому, что не мог услышать от среднего брата ничего, считая причиною этому своего брата; и считал, что тот, вместо того, чтобы один раз сказать громко и понятно, как будто нарочно издевался и говорил с каждым разом все тише, когда он переспрашивал. Средний же делал так не из желания насмешки над недостатком брата. Он знал про свой собственный и боялся, что если он будет насмехаться с брата, то и тот, забыв про свою добродушность, будет упрекать его в забывчивости; а он этого боялся больше всего на свете. Средний брат повторял свои слова каждый раз все тише потому, что боялся еще того, что, если он будет громко кричать (а у него не получалось по-другому), младший брат будет кричать на него. Владимир Иваныч был настолько пропитан ненавистью к среднему брату, что искал любой повод к тому, чтобы выплеснуть на него те кипящие помои, которые сознательно копил в себе долгое время.

Все это я замечал, видел и чувствовал.

После завтрака у меня возник вполне естественный, желающий незамедлительного решения, вопрос: «Что делать человеку с вывихнутой ногой, живя с незнакомыми людьми?»

Природа, весна, молодость, – все это соединяясь вместе отвечает на этот вопрос. Нужно только наслаждаться, соединяться, благодарить и молчать…

Я сидел на табурете на улице, возле двери. Передо мной открывался широкий огород, со всех сторон огражденный забором из живых деревьев, стоящий то тут, то там. Слева деревья и справа деревья; позади дома много кустов ежевики, и чуть дальше от них были старые добрые деревья.

Чудеса! Сам дом и огород находились на просторной, хорошо прогреваемой солнцем в середине дня, местности. Но это не была опушка. Казалось, что изба вместе с огородом просто так взяла и выросла посреди леса!

Место здесь было хорошее! Растения не страдали от недостатка солнечного тепла и воды. Так же как и люди не страдали от нехватки свежего воздуха и физического труда.

Часом мне приходилось замечать, как старики и старухи от скучной и угрюмой городской жизни, в далеке от природы, заводят перед окнами своих многоэтажных домов клумбы, реже огороды. Занимаясь этими делами они создают иллюзию того, что от этой работы им становиться лучше. В сущности же они несчастны.

На табурете я сидел и чувствовал себя так, как только может чувствовать себя страж порядка на посту. В действительности я скорее походил на вешалку для одежды, которая бесполезна в это время года.

Я сидел неподвижно и наблюдал.

Часом меня посещали воодушевляющие мысли. Одна из таких мыслей неожиданно подействовала на меня. Я осознал, что дом трех старцев находится в лесу! «Да ведь я только недавно думал о том, чтобы поселиться в лесу!.. Вот и получил что хотел! Удивительно!.. Я живу в лесу…»

Я начал внимательно изучать, как проходит жизнь трех старцев. Чем они занимаются, что делают и что будут делать. Как они здесь живут?

В первую очередь я начал наблюдать за Еким Иванычем. Он с важным лицом ходил по огороду с лопатой и граблями в одной руке. Кое-где он останавливался, брал лопату, бодро размахивал ею, а потом шел дальше. Несколько раз он останавливался в разных местах и делал одни и те же действия. Потом он стал на одном месте и долго не сходил с него, копая. Иногда, прекращая копать, он осматривал местность, точно взвешивая что-то.

Неожиданно для меня, по всему огороду раздался оглушительный крик дяди Пети. Я дернулся, повернул голову в его сторону, и посмотрел на него враждебно.

– Нужно покосить траву возле дома.

– Зачем? – не прекращая копать сказал старший брат.

– Ну как зачем? Чтобы красиво было.

– Да кому оно надо, это красиво? У нас огород, работы невпроворот, а ты со своей травой. Я аж стихами заговорил.

– Нет… Ну я все-таки пойду покошу.

– Ну и иди, я не пойду!

– Если ее не убрать, она будет мешать.

– Никому она не мешает! – начал кричать старший брат. – Делай это сам, раз тебе хочется, я тебе помогать не буду. И точка!

– От ты грубый! Страшное дело!.. Это вообще…

– Ну не нужно это делать. Не нужно!

– Там уже сорняки растут. Что ты будешь делать, когда они разрастутся? Правильно, меня посылать все выпалывать.

– Петя! Сегодняшний день весь год кормить будет! Пойми это. Нужно много посадить. А ты со своей травой. На кой черт она тебе нужна?

– Нужна… нужна!

– Что ты ее будешь зимой вместо хлеба есть?

– Может и буду!

– Нет, ну честное слово, ты порой ведешь себя не как взрослый мужчина, а как разбалованный мальчуган!.. Ну что это такое?.. Не надо так. Не надо!..

– А ты как…

– Не надо! – криком перебил Еким Иваныч.

– А ты как себя…

– Не надо я тебе говорю!.. Кончай!

– А ты как себя ведешь?

Старший брат ничего не ответил. Он понял, что тягаться с дядей Петей ему не под силу. Он сдался для своего спокойствия.

Эта на первый взгляд невзрачная словесная перепалка братьев, эта вспыльчивость, присущая ребятишкам, до того казалась невинной, что невольно развеселила меня.

Средний брат победоносно поднял голову, но продолжал стоять в нерешительности. Ох уж эти сорняки возле дома! Как они мучали его душеньку… Он простоял несколько минут без дела, пронизывая взглядом брата. Высказав ему мысленное недовольство он вздохнул, подошел ко мне, поставил тяпку и вошел в избу.

Вышел он из нее с яблоком в руке.

Средний брат несколько раз на день приносил мне яблоко. Я кротко благодарил его, но отказывался. Со временем я стал замечать, что он и сам их не ест. Только одно, да и то с утра. Сразу задается вопрос: почему предлагает, а сам не ест? Может быть, он просто щедрый человек?

Как я узнал после, понаблюдав за поведением среднего брата, он не ест потому, что ему запрещает Еким Иваныч. Он запрещает брату есть больше одного яблока в день. Видимо тот предлагая мне яблоко надеется на то, что я поделюсь с ним. Ведь гостю можно есть яблок столько, сколько он пожелает. Хитрый план!

Я решил проверить, верны ли мои догадки. Я стал ожидать, когда мне предложат яблоко. Не прошло и получаса, как ко мне приходит средний брат с красивым красно-зеленым яблоком, и сует мне его прямо в лицо. На его удивление, я впервые соглашаюсь и беру яблоко, но не предлагаю ему сразу. Выжидаю. Дядя Петя с грустными глазами поворачивается и уходит. Я ему вслед, как бы ненароком, задаю вопрос: