Моя леди Зелёные рукава

Мимо из соседнего дома пробежала Алина, но не узнала меня. Села в притормозившую красную машину, видимо к знакомым, которые подвозят её на учёбу. Можно было бы, конечно, и её спросить. Но, наверное, не надо.

Около десяти утра Оксана Антоновна появилась со стороны своего дома. И при этом, судя по тому как медленно она прогуливалась по внутридворовой дороге и поглядывала в сторону въезда во двор, она сама явно ждала чьего-то появления. Я прошёл мимо неё поодаль, не решившись заговорить из опасений что тот кого она ждёт вот-вот появится и помешает разговору. Может Лиза сама передаёт ребёнка бабушке? Но уже скоро десять, она должна быть давно на работе. Сбитый с толку, я решил подождать ещё немного. В конце концов кого-нибудь я дождусь. Я прошёлся в очередной раз вокруг дома.

И тут мне повезло. Мне почему-то часто везёт в таких ситуациях. Войдя в арку дома, я увидел, что прямо мне навстречу идут улыбающиеся и что-то обсуждающие Оксана Антоновна и Лиза. Я мгновенно догадался, что в школе был какой-то утренник и они ходили смотреть на выступление Арсения. Или что-то в этом роде. Очевидно, такая интерпретация наиболее вероятна. Елизавета, увидев меня, сразу изменилась в лице. Как отреагировала Оксана Антоновна я не заметил. Всё моё внимание было сосредоточено на Лизе. Я был не совсем готов к встрече именно против такого состава игроков, но отступать уже поздно и мгновенно решил говорить.

– Здравствуйте, – сказал я им обеим сразу.

Сделав ещё несколько шагов навстречу, и, поравнявшись с ними, развернулся и пошёл рядом в том же направлении что и они. Вообще, я собирался обратиться к Оксане Антоновне. Именно с ней я хотел поговорить и выяснить-таки цвет глаз её дочери, рассчитывая на её доброту и мудрость. Но расспрашивать её в присутствии Лизы было бы нетактично. Получается, мне всё-таки не повезло. Поэтому обратился к Лизе:

– Елизавета Антоновна, может, всё-таки ответите на один вопрос?

– Я не хочу с Вами разговаривать, – сразу отсекла она, – И никто не хочет.

Последние слова, видимо, были сигналом молчания, который она подавала своей матери.

– Я и не прошу разговаривать мне надо лишь ответ на один единственный вопрос. Он не настолько личный, чтобы имело смысл его скрывать, а для меня это важно.

Мы все продолжали идти не снижая темпа и я продолжал:

– Скажите какого цвета у Вас глаза?

– Вы меня достали! Мне что? Полицию вызвать?

– Зачем полицию? Происходит что-то противозаконное?

Она что же, считает, что полиция это что-то вроде джинна, который выполняет любую прихоть вызвавшего. Единственное за что меня можно было бы арестовать – за те стихи, что я ей писал. Тут Оксана Антоновна всё-таки вступила в разговор:

– Послушайте, молодой человек! С Вами не хотят разговаривать. Пора уже найти в себе мужество и оставить это. Будьте мужчиной!

Что это было? Намек, что я веду себя как-то недостойно для мужчины? То есть скрытое оскорбление? Или попытка взять “на слабо”? Типа, или отстань от нас или ты не мужчина. Не мудро с её стороны и даже как-то примитивно. Мне захотелось было спросить, считает ли она, что бросить жену-домохозяйку, которая больше двадцати лет вела домашнее хозяйство для своего мужа, это по-мужски? Бросить её без специальности, без средств к существованию с двумя престарелыми родителями на руках и уйти к молодой любовнице, это эталон мужественности? Или предать собственную дочь, которая попросила о помощи, поступок настоящего мужчины? Но они посчитали бы, что я просто хочу очернить их “эталон”. А я, видимо, всё ещё не готов был стать подлецом в их глазах. У него же ведь это Настоящая Любовь, не то что предыдущие два брака! Да, кстати, в первой семье у него двое детей. Но у Елизаветы же всё хорошо. Семья. Любовь. Амор! И чтоб глазами так несинхронно вращать у-у… Чистый эгоизм. Каждый сам за себя. А с неудачником можно даже не разговаривать. Пусть хоть сдохнет. Да, так будет даже лучше. Вот только я не могу подохнуть. Мне надо как-то выбраться. В общем, я ничего этого не сказал, но предпринял последнюю попытку:

– Как ни парадоксально это прозвучит, я именно поэтому и спрашиваю. Я хочу выбраться из всего этого. Помогите мне. Я обещал, что не буду Вас доставать и стараюсь держать своё слово. Один единственный вопрос за четыре месяца нельзя ведь считать приставанием!?

Я пытался поймать взгляд Лизы, чтобы заметить цвет, но она специально отводила глаза в сторону. Сбоку я отчетливо увидел покрасневшие, как будто от недосыпания, уголки её серых глаз. Серых! Они были серые!?

– Проявите хоть каплю гуманизма. Ответьте, пожалуйста. Глаза серые?

– Оранжевые! – язвительно заявила Оксана Антоновна.

Я понял, что ничего не добьюсь. Даже ответа на свой бессмысленный с их точки зрения вопрос. Нельзя же просто так взять и ответить. Женщины! Думаю, что именно про такое издевательское отношение к просьбе проявить гуманизм и сказала Тамара: “Мне эта ситуация тоже многое показала”. всё же эта встреча может быть действительно поможет мне выбраться. По крайней мере я использую её чтобы трансформировать в моём сознании образы этих людей. За это можно зацепиться. Я остановился:

– Извините за беспокойство. До свидания.

Они пошли дальше, а я развернулся и, не оглядываясь, пошёл назад к машине чтобы ехать на работу.

Удивительно как от одного слова может изменится мнение о человеке. Что я ей сделал, чем заслужил эту издёвку? Тем что полюбил её дочь? Приносил Лизе цветы. Дарил подарки. За то, что был настойчивым и терпеливым? И хотел то всего ничего: лишь бы Лиза поговорила со мной. Не плюнул и не растоптал свое чувство, получив отказ. Даже не отказ, а нечто неуверенное и невнятное: “наверное, не надо” или “вы мне не интересны”.

А будь Лиза на моём месте, отказалась бы она от своей любви, если бы осознала, что её избранник женат? А женатый, в свою очередь, поступил бы “по-мужски” и отказался бы от своих ответных чувств, сколь бы искренни они не были?

По сути, я не знаю Оксану Антоновну, слышал только характеристику, данную ей Тамарой, как добрую и мудрую женщину. Тамара, конечно, должна любить и ценить свою свекровь. Да и Оксана наверняка по-своему любит бывшую невестку. Но эта доброта какая-то неискренняя, ненастоящая. Эксклюзивная доброта, только для своих. Не доброта, а что-то вроде выгоды. Доброта, которая должна быть “оплачена” ответной пользой. И не надо мне говорить, что это такой особый вид доброты и мудрости. Так, наверное, микробиоты любят организм за предоставленную им среду обитания. Этому организму они будут приносить пользу, а остальное могут только пачкать. Симбиотическая доброта.

Очередная моя ошибка: Тамара сказала не “добрая”, а “адекватная”. Что совсем не подразумевает доброту. Скорее имеется в виду “цивилизованность”. Неприятно же когда незнакомый человек что-то просит как бомж подаяния. Могла бы хоть изобразить милосердие и дать нищему копеечку чтобы он выпил и забылся. Но, видимо, ей проще и приятней ударить его и оттолкнуть. В таком смысле, её реакция была вполне адекватным ответом на просьбу проявить гуманизм.

Я же писал стихи для её дочери. Ах, вот оно что! Стихи! Да уж. За такие стихи можно не только презирать, убивать мало.

Кто-то бухает, а кто-то колется. А я же придумываю себе творческие задания. Чтобы была какая-то эмоциональная отдушина. Меня это успокаивает. Как галоперидол умалишенного. Пока я занят чем-то, я вроде и не мучаюсь. Дурацкие стихи, музыка, а теперь вот… портрет. Может это поможет мне избавится от этой одержимости. Превратить тоску по конкретной женщине в просто тоску. О любви. О счастье. Сублимация.

Почему я не сказал им зачем мне это надо? Может они бы прониклись и ответили бы. Вряд ли. У них был бы лишний повод отказать или даже поиздеваться. Художника может обидеть каждый. Хотя Тамара может быть сказала бы, но уже поздно. Да и незачем было её опять впутывать в мои заморочки. Оксана Антоновна тоже, возможно, проявила бы свою “адекватность” если бы рядом не было Елизаветы. Я же для них не художник, а бомж.

А ещё вдруг не получится? Или просто хотел, чтобы был сюрприз? Все ещё хочу произвести впечатление? Нет, я же хотел написать портрет только для себя и никому не показывать. Где-то слышал, что искусство возникает тогда, когда реальность и представление о ней настолько различаются, что вызывают расщепление человеческой души. Видимо, я таким образом пытаюсь оставить в действительности отражение своих грёз, вопреки её желанию игнорировать меня. Vita brevis, ars longa.

“Моя леди Зелёные рукава”, масло, холст. Я написал её портрет за пять недель (забавное совпадение), считая перерывы на просушку слоёв краски и прочие технологические и творческие паузы. Мне помогал профессиональный художник из художественной студии, но и мои собственные руки ещё кое-что помнят из детских занятий в кружке ИЗО. Хотя глаза, по большому счёту, у меня так и не получились. Проклятое “зеркало души” фальшивого цвета! Нет, я, конечно, не сделал их оранжевыми. Сделал такими… серо-зелёными. Непонятного цвета. Формально они расположились на своих местах и даже выражение лица с такими глазами было вполне узнаваемо. Но всё-таки не было в них чего-то главного. Возможно, только мне так кажется. Что характерно, по какой-то нелепой оплошности я забыл прописать световые блики на роговице глаз, которые могли бы придать им живость своим блеском. Вспомнил об этом только тогда, когда уже покрыл готовую картину защитным лаком. Хотя дело всё-таки не только в этом. Ладно, всё это не так уж и важно. Не Пикассо всё же, и то хорошо. Странным образом иногда начинаешь понимать некоторые авангардные направления живописи.

Сюжет картины заимствован из одноименной картины английского художника и поэта 19 века Данте Габриэля Россетти. Кстати, рекомендую сборник отличных сонетов Россетти “Дом Жизни”, не то что мои так называемые стихи. Из живописи наиболее известны картины Россетти позднего периода. Практически во всех этих работах присутствует одна и та же модель – возлюбленная Россетти Джейн Бёрден, супруга его друга Уильяма Морриса. Говорят, он был одержим ею. С ухудшением душевного здоровья Россетти увеличивается его зависимость от Джейн и он посвятил ей огромное количество полотен, обессмертив её имя. Забавная получается история. Я, конечно, не претендую на бессмертие. Мне бы только ещё немного просуществовать. Я ведь даже не собирался никому показывать свою картину.

Выбор, конечно же, не случаен. Получилось как бы продолжение моего подарка ей на день рождения: Greensleeves, Маршак, зелёное платье и Россетти. Тогда, правда, я ещё и не думал о живописи. Портрет писал с фото, вставив её лицо с помощью графического редактора в картину Россетти. Подходящая фотография нашлась у неё в профиле, на ней она катается на лодке в мраморном каньоне Рускеала. Эта фотография из нескольких испробованных мною вариантов лучше всех подошла по выражению лица и по теням совпадала с расположением света на картине Россетти…

✂"…Она была девою редкостной красоты и столь же прелестна, сколь исполнена веселья. И недобрым был тот час, когда увидела она и полюбила художника и стала его женою. Он, пылкий, неутомимый и суровый, уже обвенчан был со своим Искусством; она – дева редкостной красоты, столь же прелестная, сколь исполненная веселья, вся – лучезарность и улыбка, резвая, как молодая лань; ко всему на свете питала она любовь и нежность, и ненавистна ей была лишь ее соперница – Живопись, ужасали ее лишь палитра и кисти и иные злосчастные орудия, ради которых ее покидал возлюбленный. Ужасно ей было слышать, как художник заговорил о своем желании написать портрет даже с нее, молодой жены своей. Но она смиренно покорилась и многие недели кротко сидела в высокой башне, в темной комнате, где лишь с потолка сочился дневной свет, в лучах которого белел натянутый холст. Но он, художник, упивался своей работой, что длилась час за часом, день за днем. Пылкий, безрассудный, с переменчивым нравом, он порою впадал в угрюмость или забывался, уносясь мыслью бог весть куда; он не желал видеть, что в призрачном свете, едва проникавшем в одинокую башню, блекнет цветущий румянец и тускнеет еще недавно искрившийся весельем взор его молодой жены, которая таяла на глазах у всех, незаметно для него лишь одного. Она же улыбалась, она все улыбалась и не молвила ни слова жалобы, ибо видела, что прославленный художник в труде своем черпает жгучую, всесожигающую радость и работает день и ночь не покладая рук, дабы запечатлеть на холсте ее, которая так его любила, но день ото дня становилась все слабее и печальнее. И в самом деле, те, кто видел портрет, почти с трепетом, как о чуде, говорили о сходстве необычайном; конечно же, создать подобное помог художнику не только его талант, но и великая любовь к той, кого изобразил он так верно и так прекрасно. Но позднее, когда работа уже близилась к концу, в башню никого более не допускали; ибо художник столь пылко и самозабвенно предавался своей работе, что почти уже не отрывал глаз от холста даже затем, чтобы взглянуть в лицо жены. И он не желал видеть, что краски, которые наносил он на холст, он отнимал у той, которая сидела перед ним и становилась час от часу бледней и прозрачнее. Минули многие недели, и когда оставалось лишь наложить последний мазок на уста и в последний раз едва тронуть кистью очи, снова встрепенулся дух прекрасной дамы, точно огонек угасающего светильника. И тогда наложен был мазок, и кончик кисти едва коснулся очей на холсте; и на миг художник застыл в восхищении пред тем, что он создал; но в следующее мгновенье, все еще не сводя глаз с портрета, он затрепетал и весь побелел, вскричал, объятый ужасом: "Да ведь это сама жизнь!" – и поспешно оборотился к любимой. Она была мертва! И тогда художник промолвил еще: “Но разве это – смерть?” (Эдгар Аллан По. “В смерти – жизнь”)

Но разве можно избавиться от навязчивого образа любимой таким мистическим способом, просто перенеся его на холст?… Nevermore.

Монте-Кристо

На День Военно-Морского Флота поехали в Кронштадт. Взяли с собой подружку Алика из параллельного класса Даяну и её бабушку. Гуляли по Петровскому парку. Алику, уже одетому в тельняшку, купили бескозырку. Даяне, к её белому с синими полосками платьицу, выбрали бело-синюю пилотку с вышитым якорьком. Морячка и моряк. Прошли по пирсу с расставленными пушками, корабельными артустановками, снарядами, подводными аппаратами. Посмотрели праздничный парад.

После парада пошли погулять через Овражный парк к Морскому Никольскому собору. Помню ещё с детства вроде и до недавнего времени собор высился над Якорной площадью серой хоть и величественной, но какой-то унылой громадой. С тёмными окнами и позеленевшими поверхностями куполов, как будто из окислившейся меди, обрамлённые желто-ржавыми наплывами по краям. Теперь после реставрации, собор преобразился почти до неузнаваемости. Сияющий в солнечный летний день белый храм с малыми золотыми маковками и основным большим зеркально-золотым куполом производит потрясающее впечатление. Внутри тоже всё выглядит достойно. Не знаю как там было раньше, теперь проводят богослужения.

Вернулись мимо Докового бассейна через Летний сад. Бабушки уже заметно устали и отставали от внуков. Я старался не потерять из виду и тех и других.

Когда уже возвращались в Питер через дамбу, я по ошибке въехал обратно на дорогу в Кронштадт, запутавшись в съездах-выездах с магистрали. Такое иногда со мной случается. Доехав до места развязки-разворота на дамбе, мы решили, раз так уж получилось, выйти и погулять по берегу.

Дети, в своих морских костюмах изображали пиратов и прыгали по валунам, швыряя камни в набегающие волны. А я просто сидел и пялился на жадных чаек в темнеющем небе, которые с завидным упорством пытались поймать летящие камешки, принимая их за пищу.

Кажется, падает атмосферное давление. Снова болит голова. Зайду-ка завтра в аптеку за аспирином к знакомому провизору. Она весёлая и добрая девушка. Как знать, возможно, мы будем жить долго и счастливо. Может быть даже поженимся. А потом я пожалуй её предам и найду кого-нибудь помоложе.

Старые, местами заросшие травой и деревьями, оборонительные форты, одиноко выступают из воды вокруг острова Котлин. Пейзаж, который не менялся здесь уже три века. И который навсегда преобразился плотиной, навсегда разделивший их. Вечные призраки прошлых веков, напомнили мне историю узника замка Ив. Узник смог преодолеть и несчастья, свалившиеся на него, и самого себя. Не без воли случая, конечно.

Графа Монте-Кристо из меня не вышло. Но, и “убежать от себя” никуда не могу. Надо продолжать двигаться. Не могу оставить, предать Алика и мать. Я все ещё люблю Лизу и привыкаю жить с этим безответным чувством. Страшно подумать, что постепенно человек ко всему привыкает. И тут же уже боюсь, что когда-нибудь она всё-таки обратит на меня внимание, а я уже привыкну существовать без неё. Мало ли что может случится – Колобков всё-таки старше и Лизы и меня: инфаркт, инсульт, простатит и импотенция в конце концов (каламбур). Может они просто разойдутся по какой-то причине. Всякое бывает. Как пример, мой отец, которому уже под семьдесят и он, как я случайно узнал, в очередной раз женился. Очевидно же, не на старухе, а на более молодой. Женился, между прочим, уже в шестой или седьмой раз. Даже ребёнок вроде у них родился. Какой по счёту тоже не знаю. Полагаю, что он и сам не знает, судя по тому как часто и активно он общается со мной и моим братом. Так что и у меня в сорок и у Колобкова в его пятьдесят пять ещё есть время не только на одну последнюю настоящую любовь. Разница только в том, что я не столь любвеобилен как мой отец, в этом смысле природа на мне отдохнула. Иногда мне даже кажется, что мой папаша единолично исчерпал некий лимит на любовь в этой жизни, который был предназначен для всей нашей семьи. Я влюбляюсь редко, но метко. Забавно, но мою бывшую жену тоже зовут Елизавета. Звали… Не везёт мне с Елизаветами, хотя… У меня же от бывшей есть настоящий Алик! Без него я бы теперь вообще не смог жить. Везёт, но не всегда.

Иногда мне кажется, что я жду того момента, когда мне станет все равно и я смогу пройти мимо нее, не посмотрев в ее сторону. Но, одновременно, я не хочу, чтобы моя жизнь опять стала ужасно унылой. Я боюсь, что не решусь позволить себе опять полноценно любить, опасаясь новой неудачи. Когда-то я хотел лишь поговорить с ней. Думал, ерунда. Увлечение. Возможно, если бы мы подольше пообщались, а она бы так и не заинтересовалась мной, я бы остыл и мы бы разошлись как в море корабли. В крайнем случае, чтобы избавится, отвела бы меня в лес по грибы и оставила бы в чаще. Я бы беспрекословно пошёл за моей прекрасной ведьмой. Вместо этого, пока она меня игнорировала без всяких объяснений, я в сомнениях и надеждах всё-таки дал волю своим чувствам и влип по самые уши. Мне стало нужно больше. Я захотел обладать ею целиком. Её родственников я воспринимал как своих. Арсения как ещё одного сына. Смешно о таком было думать, не имея ни надежды ни тем более каких-либо обещаний. Грёзы любви! Жестокие и смешные грёзы.

Я достал из карманов всякий завалявшийся хлам. Потом, взобравшись на валун у самой кромки воды, стал быстро облегчать пригоршню уже ненужных мне вещей и забрасывать их подальше в солёную балтийскую воду.

К тому времени уже было понятно, что скоро будет дождь. Ветер, постоянно дующий на дамбе, приобрёл ту степень порывистости и наэлектризованности, который всегда бывает перед летним ливнем. Выбравшись с каменистого берега на облицованную камнем набережную, мы быстро уселись в машину и я успел развернуться в направлении города когда на лобовое стекло попали первые дождевые капли. Стекло начало запотевать и мне пришлось открыть окно, чтобы салон лучше продувало потоком наружного воздуха. Боковое стекло опустилось на несколько сантиметров и тёплый воздух, со вкусом солёной воды и горячего асфальта, ворвался в кабину, разрывая плотный влажный ком воздуха внутри. А я думал, что уже не знаю, что дальше будет и чем всё закончиться.

Говорят, у каждого человека есть кто-то кто запал ему в душу на всю жизнь. И каждый раз хочется, чтобы это был именно тот человек. "Но если ты знаешь, что человек никогда не будет твоим, то любить его можно бесконечно долго”.

Последняя глава?

Ну, как предыдущая глава? Неплохое было бы окончание? Романтичное и, наверное, даже милое. Последняя фраза, кто не знает, от Оскара Уайльда. Ещё помню его же фразу: “Все мы лежим в канаве, но некоторые смотрят на звёзды”. Это тоже актуально для меня. Сейчас объясню почему.

Я долго думал, стоит ли мне писать следующую, последнюю главу. И так всё получилось достаточно глупо. Да и будет ли она последней? Отчасти мои сомнения были вызваны тем, что скрытая до сих пор часть этой истории наверняка удивит, а может и огорчит кого-то из моих родных и дорогих мне людей. Но были и достаточно циничные мысли о том, что из другого возможного финала может получиться вполне себе полноценное продолжение или даже совсем другая история, наполненная, помимо уже известных, новыми персонажами и новыми поворотами сюжета. Но одно происшествие заставило меня всё-таки изложить всё так как есть. Может я просто испугался, что мою историю вообще никто никогда не узнает. Мне хотелось, чтобы кто-то понял меня? Или надо было просто выговориться? Ах, если бы Лиза всё-таки выслушала меня! Если она когда-нибудь прочтёт эту историю, наверняка подумает, что правильно поступила, отправив меня в игнор. Хотя мне всё больше и больше кажется, что если бы она в самом начале просто откровенно поговорила со мной, то и я бы так не мучился и они бы не были вынуждены терпеть всю эту неприятную суету. Наверное, мне просто хотелось почувствовать чуть-чуть эмпатии, толику уважения к моим чувствам.

Да, кстати, ещё подумалось, что в этой истории кое-кто выглядит не очень порядочно, а я получаюсь такой благородный весь в белом и со стихами, что хочется пожалеть самого себя. Но мне не надо жалости, нужна помощь. Может быть даже психиатра. И, в конце концов, я оказался не таким уж сумасшедшим как читатели уже наверняка подумали. Я оказался гораздо хуже!

Происшествие, о котором я упомянул, случилось в одно из воскресений декабря. Прошло уже несколько месяцев с описываемых ранее событий. Мы с Аликом ехали на соревнования его футбольного клуба. Он должен был играть полузащитником. Погода была достаточно типичная для нашего климата. Температура воздуха около нуля с небольшими колебаниями в плюс и минус. Периодически шёл снег, который даже при сильном снегопаде, мог растаять уже через пару часов без следа. В тот день небо выдавало очередную порцию слякоти. Поля были покрыты белым свежевыпавшим снегом, а на дороге, отбрасываемый с чёрной грязной колеи колёсами машин, снег сбивался в невысокие валы между полосами и вдоль дорожных столбиков на обочинах.

Мы выехали заблаговременно и спокойно с умеренной скоростью ехали по дороге в сторону города. Соревнования должны были начаться только через два часа, правда, в незнакомом мне районе. Не люблю ехать незнамо куда. Всегда почему-то хочется доехать побыстрее, с запасом. Мало ли что. Чтобы было время там на месте уже найти ориентиры, припарковаться и осмотреться. Почему-то вспомнилось, что у конкурсной группы Арсена сегодня тоже вроде соревнования по танцам.

Доехав до станции, я догнал идущую впереди машину, когда она остановилась у знака “STOP” на переезде. Тронувшись следом, мы синхронно набрали скорость где-то до восьмидесяти и, так как расстояние между нами не увеличивалось, а он дальше скорость не набирал, у меня появилась хорошая возможность легко обогнать его. Недолго думая, я совершил эту первую мою ошибку.

Сзади никого. Посигналив поворотником, я вдавил педаль газа и вышел на встречную полосу. Впереди до самого поворота дороги, а это километра два, не было ни одной встречной машины. Поравнялся с обгоняемым и уверенно его опередил. Справа послышался резкий неприятный шум струй воды со снегом бьющих из-под колёс в днище машины. Шум, который предупредил уже о второй ошибке. Руль потянуло влево, я поймал это движение и скомпенсировал усилием рук. Добавил газу, чтобы быстрее завершить обгон.

Обошёл. Правый поворотник и руль вправо, чтобы вернуться на свою полосу. Но это уже третья ошибка. В центре дороги между полос встречного движения образовался слой мокрого снега. Перескочив через него на скорости, ведущие передние колёса Ларгуса, только вырвавшиеся из притяжения обочины, подпрыгнули как на мини-трамплине и потеряли сцепление с мокрой дорогой.

Вся жизнь не пролетала перед глазами. Наоборот, реальность настоящего в эти несколько секунд не покидала. Всегда думаешь, видя подобные инциденты, что вот ведь есть и возможность и время чтобы успеть вывернуть, спасти положение. Но в реальности ничего не успеть, хотя по ощущениям все происходит ужасно медленно. Можно успеть разглядеть комья грязи на обочине и трещины на краске дорожных столбиков, мимо которых летишь в канаву, засохшие стебли камышей, торчащие из-под тонкой корки льда. Осознание, что я подвёл Алика, подверг его жизнь опасности, появилось ровно в тот момент, когда машина слетела с дороги. Капот медленно сминается от удара в рыхлую еще не промерзшую землю. Сбрасываю руки с руля, чтобы не переломать от удара. Успел даже как-то сообразить! Лобовое стекло накрывает волна белой мякоти снега, как пенная волна набегает на берег. Машина делает кувырок раз, другой. Падает на крышу и, кажется, очень долго перевернутая скользит по раскисшей канаве как по водяной горке. Потолок кабины в передней части приблизился к моей голове сантиметров на двадцать. Наконец, останавливается. Через лобовое стекло, смятое и покрытое сетью мелких трещин, начала сочиться грязная вода. Двигатель заглох после первого удара и сигнализация открыла замки дверей. Подушки не сработали, удар был не фронтальный.