Экстремист. Хроника придуманной жизни

Я поворачиваюсь и ухожу, а писатель остается сидеть на берегу. В сущности, он конечно прав. Я никогда не хотел быть просто потребителем чего-то, но, в то же время, и творец из меня пока не вышел. Но что я могу? Что я могу? Я нигде не учусь, не работаю, у меня нет денег. И этот жирный боров еще предлагает мне что-то творить! Вот уж у кого явно других проблем нет. Черт!

Я зол, и иду по берегу моря все дальше от своего привычного маршрута, чтобы немного остыть по дороге. Неожиданно навстречу мне попадается девушка. Я привычно хотел было уже равнодушно пройти мимо, как прохожу мимо всех людей в последнее время, но что-то останавливает меня и заставляет посмотреть на нее. Какой странный типаж. Что-то поразило меня в нем. Это была какая-то причудливая смесь восточной крови с русской, и даже, возможно, с примесью еврейской. Результат получился превосходный. Брюнетка, стройная, с хорошей грудью и попой. В общем, довольно редкое сочетание. На какое-то время я просто потерял дар речи, ненадолго, всего на несколько секунд. Все это время она стояла и смотрела на меня своими прекрасными глазами с огромными ресницами.

– Девушка… Я бы хотел познакомиться с вами.

Это единственное, что пришло мне в голову в этот момент. Конечно, все это было очень по-идиотски. Как ни странно, но она ответила согласием.

Через полчаса мы уже сидели на берегу и пили вино, весело смеясь над чем-то. Мне было с ней необыкновенно легко, так словно бы я знал ее уже много лет. Это было странно для меня, я отвык, а точнее – не привык к таким ощущениям, они были для меня в новинку. Мы говорили о всякой ерунде, а я все думал о том, что вот она – та, которую я так долго искал, о которой упорно мечтал, лежа в своей общажной панцирной кровати. Я знал, я точно знал, что мне выпал шанс, один шанс на миллион – шанс, который выпадает человеку лишь один раз в жизни, когда он встречает того, кого ему предназначено любить на земле. И любовь уже начинала ворочаться где-то глубоко внутри нас, я отчетливо это чувствовал, когда смотрел в эти ее прекрасные смеющиеся глаза.

Вскоре я узнал, что Лена живет совсем недалеко от меня, практически в нескольких десятках метров, в обычной туристской палатке, как и я. Они приехали в Коктебель вместе с подругой Машей две недели назад, им тут все очень нравится, и они решили остаться здесь еще на месяц. В общем, мне сегодня определенно везло.

Позже, в этот же вечер, мы гуляли по берегу моря, уже обнявшись и уже молча. Море тихо рокотало, оно сегодня было на удивление спокойно. Вокруг нас была южная ночь, чьи прелести также столь много раз уже описаны нашими классиками, что мне абсолютно не хочется впадать в постмодернизм, повторяя их. Сейчас надо писать коротко и ясно. Поэтому скажу просто – все было прекрасно.

С этого вечера в моей жизни наступил новый этап, и связан он был, разумеется, с Леной. Казалось, я наконец-то нашел в своей жизни какую-то точку опоры, в ней появился смысл, которого до этого явно не хватало. Конечно, это банально, ведь ничто не ново под луной, но в моей истории все это было в первый раз. Я понял, что лишь Лена может спасти меня, вытащить из моей депрессии, тем более что ей для этого не нужно было прилагать особых усилий. Мне достаточно было ее присутствия в моей жизни.

Удивительно – как же все-таки меняется окружающий тебя мир в зависимости от твоего настроения. До этого, я, безусловно радуясь своему нахождению в Коктебеле, тем не менее, не ощущал полностью того, как прекрасно это место. Теперь же, гуляя вместе с Леной, я заново открывал все эти великолепные тайны, скрытые для непосвященного.

Мы были в доме Волошина, ходили на его могилу, гуляли по окрестным холмам, взбирались на Карадаг, и все это, все, что мы делали, вся наша жизнь здесь окрашивалась в эти чудесные цвета, которые только и возможны в состоянии первой влюбленности.

Лена была из Москвы, училась в МГУ на третьем курсе. Она хотела стать журналистом, но поступила на экономический, потому что хотела зарабатывать деньги после того, как окончит университет. Тем не менее, сейчас она работала именно в журналистике, писала что-то для кого-то, в общем – была фрилансером. Хотя она могла жить и с родителями, сразу после поступления в университет она стала вести самостоятельную жизнь – жила в общежитии, потом снимала квартиру с подругой. Как я быстро понял, она была очень независимой.

Вообще Лена была странным человеком. Все в ней было устроено как-то не так, как у обычного человека, я имею в виду, конечно, ее психику. Если определять главные черты ее характера, описывать их в нескольких словах, то это было, прежде всего, соединение какой-то детскости и в то же время какой-то взрослой умудренности, жизненной мудрости. При этом она была самым честным человеком, которого я знал, и легко говорила любому то, что она о нем думает. Кроме того, она была по-настоящему талантлива, писала неплохие стихи и прозу, у нее вечно было полно всяких идей, ее мысли были оригинальны, а мышление – острым. И все-таки все это вместе напоминало мне какую-то шизофрению, которая сидела в ней, это пугало меня, и в то же время – притягивало. Я ничего не мог с собой поделать, уже через час нашего знакомства я был по-настоящему влюблен в нее.

Тем не менее, и у нее были свои проблемы, о которых я вскоре узнал. В темпераменте ее сменялись маниакальная и депрессивная стадии, причем большое влияние на характер и глубину протекания этих стадий оказывали внешние обстоятельства. Если в жизни у нее все было хорошо, если она находила применение своей неуемной творческой энергии, то ее маниакальная стадия была приятна и полезна для окружающих, она любила всех и, в особенности, меня. Но если вокруг были обломы, если что-то шло не так, и у нее не получалось то, что она задумала – тогда это был конец света, и на первый план выходила ее самая серьезная проблема. А самой серьезной была проблема алкоголизма, точнее – не алкоголизма, а пьянства. Лена не пила водку, но она пила пиво и вино, и, когда у нее была депрессия, могла за этим занятием проводить сутки напролет. Тогда и я становился для нее главным громоотводом и единственной причиной всех ее неудач. Но все это уже было потом, когда я уже безнадежно был влюблен в нее, и ничего не мог с собою поделать. Самое чудесное в Лене было то, что и в таком мрачном настроении она все равно, пусть и после долгих упреков и обвинений в мой адрес, в итоге бросалась мне на шею, и мы с ней всю ночь занимались любовью. Об этой, сексуальной, стороне нашей жизни нужно сказать особо.

Впервые мы занялись «этим» в первый же вечер нашего знакомства. Хотя мы и были уже довольно пьяными, столь быстрое развитие событий нельзя списывать только на это. Нас влекло друг к другу, и мы, конечно, сразу же это почувствовали. Еще когда я только спрашивал у Лены, как ее зовут, я уже чувствовал сильное желание, которое испытывал к ней. Вероятно, у нее все было точно так же. По крайней мере, на следующее утро Лена сказала мне о том же.

Так вот, когда мы упали на туристский коврик, я засунул руку под ее юбку (как же я обожаю женщин, которые носят юбки!), и почувствовал, что она вся уже мокрая. Я посмотрел Лене в глаза. На какой-то момент мне стало страшно – казалось, что она глядит сквозь меня, куда-то в далекие потусторонние миры, настолько отсутствующим был ее взгляд. Но вот она перевела его на меня и улыбнулась. Я поцеловал ее, это продолжалось так долго. Я гладил ее по великолепным кудрявым волосам, я прижимал ее голову ко мне, я окончательно потерял над собой контроль. Одновременно я раздевался, она тоже снимала с себя футболку, потом я обнял ее голое тело. Какое же это было ощущение! Мы были одни на берегу моря, оно шумело совсем рядом от нас, волны практически задевали наши ноги, и все это было так нереально, словно я смотрел какой-то голливудский фильм в стиле «романтик комеди». Я так давно не обнимал с любовью ни одной женщины, последний раз это было, кажется, еще у меня в городе, когда я какое-то время имел роман со своей однокурсницей, и с которой из-за ее непроходимой тупости мы вскоре расстались. Но разве можно сравнивать то, что было тогда, и сейчас!

Потом я вошел в нее, и это тоже было великолепное, новое ощущение. Член вошел во влажное, разгоряченное влагалище словно нож в масло, словно ключ в замочную скважину. Мы идеально подходили друг к другу в плане физиологии, и это открытие, конечно, только способствовало нашей дальнейшей жизни. В тот же, первый раз, мы только приноравливались друг к другу, инстинктивно ища и находя более удобные для нас обоих позы, подстраиваясь под желания друг друга, и это наше взаимное желание помочь друг другу, сделать приятное, было для меня удивительно и прекрасно. Секс продолжался долго, он был необычен, как может быть необычен секс между теми, кто любит друг друга, он был великолепен, как он и должен быть между теми, кто любит друг друга. Когда я кончил, Лена тоже уже кончала, и я вглядывался в ее лицо, искаженное этим бесконечным счастьем, оно было прекрасно. В этот момент я понял, что Лена – именно та женщина, которую я так долго искал.

После всего мы еще долго молча сидели на берегу моря и курили, смотря на горизонт.

С утра все было уже совсем по-другому. Я переехал в палатку к Лене, мы стали жить вместе с ней и ее подругой, благо, что места хватало на всех. Подруга Маша тоже нашла себе кавалера, и большую часть времени проводила с ним.

Как я уже говорил, мы гуляли по окрестностям, общались, все это было так ирреально для меня, что казалось сном. Я не мог поверить, что могу нравиться красивой, умной женщине, что она будет тратить на меня время, более того – заниматься со мной сексом. Тем более, я не мог поверить в то, что она полюбит меня. Ну как, как меня можно любить? Меня! Ведь у меня ничего нет, я нищий, безработный, не особо умный парень, и даже не обладаю какой-то особой красотой. Разве можно меня любить? Все это абсолютно не укладывалось в моей голове.

И, тем не менее, все обстояло именно так. Тогда я еще не знал, что это самый первый, самый счастливый период любви, который имеет свойство быстро заканчиваться, и тогда наступает время мучительной страсти, которая может абсолютно уничтожить человека. В блаженном неведении я просто наслаждался тем, что у нас было.

Итак, мы медленно прожили весь этот чудесный месяц. Ничего не происходило, и это было лучше всего. Денег почти не было, но мы ухитрялись существовать на те крохи, что имели. Особых трат у нас не было, только на крупы, из которых на костре у палатки варились кушания по самым странным рецептам, впрочем, вполне съедобные. Основная часть денег уходила на алкоголь, но теперь уже все это было не банальным пьянством.

Алкоголизм незаметно, сам собою, превратился в мистерию, в какое-то чудесное таинство, обряд, правил которого мы строго придерживались. Обычно все начиналось с нескольких бутылок пива, которые мы выпивали в течение первой половины дня, пока гуляли по окрестностям Коктебеля. Ближе к обеду, как всем известно, в Крыму в это время года наступает несносная жара, которую мы проводили, лежа в городском парке Коктебеля в тени деревьев и слушая нехитрые песенки каких-то хиппи, зарабатывающих себе бренчанием на гитаре на косячок с «травой». Пока мы лежали, мы ели какую-нибудь дыньку, запивая ее восхитительный вкус дешевым вином из пакета, при этом Лена обычно болтала о какой-нибудь ерунде, строила творческие планы, ну а я – я просто любовался ею, время от времени что-то вставляя в ее монолог, чтобы не выглядеть совсем уж полным идиотом. Часто за таким занятием нас постепенно смаривал сон, и мы засыпали, прижавшись друг к другу, как Ромео и Джульетта. Собственно, мы ими и были.

Наступал вечер, и мы направлялись к набережной Коктебеля, которая растянулась на несколько километров вдоль залива и была вся уставлена разнообразными и разнокалиберными кафешками. Сидеть в них мы, конечно, не могли по причине финансовой недостаточности, но нам этого и не хотелось. Мы просто гуляли в людском потоке, который к этому времени уже бурлил и рокотал на набережной, и все более увеличивался по мере наступления темноты. В него вливались все новые и новые группки людей, он был полноводен почти как поток людей в метро в час пик, так как сюда приходили практически все отдыхающие, но, странное дело, я не испытывал ни малейшего дискомфорта, когда находился в нем.

Мы гуляли по набережной, попивая дешевое вино или коньяк, вокруг нас стоял шум и гам, но мы не обращали на него ровно никакого внимания. Ведь мы были вместе, вот в чем все дело. Никогда больше я уже не испытывал этого ощущения полноты жизни, как в те несколько первых дней нашего знакомства.

Гуляя, мы то и дело останавливались, наше внимание привлекали различные забавы, типичные для курортов постсоветского пространства: караоке, тиры, фотографии с неграми, одетыми в набедренные повязки. В общем-то, мы были обычными отдыхающими, все они тоже ходили парочками или небольшими компаниями, все они тоже были по-своему счастливы. И все же у нас все было по-другому.

Через пару часов мы уже сидели на берегу моря, обычно где-нибудь в отдалении от толпы, хотя спрятаться полностью от шума дискотек и кафе, конечно, было невозможно. Мы смотрели на море, на котором уже лежала дорожка света от луны, я обнимал Лену за плечи, мы молчали и целовались, лишь время от времени отхлебывая из бутылки или картонного пакета. Иногда мы занимались любовью прямо на берегу моря, под мерный шум его волн, потом шли спать в свою палатку, но и там обычно снова незаметно возбуждались до такой степени, что накидывались друг на друга, не говоря при этом ни слова. Наконец, усталые и счастливые мы засыпали, обняв друг друга, и, как говорится, не было в целом мире людей счастливее нас. Обычно Лена, засыпая, просила меня дать ей руку, ладонь которой она прижимала к своей груди, и только после этого она постепенно погружалась в сон, что-то шепча про себя. Я знал, что она росла без отца, наверное, этот ритуал был ее потребностью еще с детства, стремлением ощутить мужскую энергетику рядом с собой. Эта ее особенность задевала меня, и я понимал, что должен заботиться о Лене больше, чем это было бы с другой женщиной. Привычка эта осталась у нее и до сих пор.

Долгие крымские ночи. Как приятно вспоминать о них, сидя морозной ночью в квартире «хрущевки» в среднерусской полосе. Долгие ночи любви. Конечно, мы все склонны к идеализации того хорошего, что было с нами когда-то, но все-таки сейчас я точно знаю – то время было самым лучшим периодом в моей жизни.

К сожалению, постепенно угасают самые сильные чувства. И все-таки, где-то в глубине тебя всегда остается какой-то острый осколок, который не дает тебе жить спокойно, часто напоминая такой же острой болью о том времени, когда ты был счастлив. Люблю ли я ее сейчас? Не знаю. Что такое любовь – кто может ответить? Но почему же каждый раз, когда я о ней вспоминаю, у меня сжимается сердце, и в груди начинает что-то щемить. И почему одним далеким вечером я сидел в интернете, и часами искал в поисковике любую информацию о ней. Но никакой информации не было, и тут я понял, что не правы те, кто считает, что если про человека не написано в интернете, то его нет. Ведь она была, я знал это и чувствовал. Нет, я что-то не то говорю. Я не умею сказать, как надо, мне кажется.

В общем, так мы и жили в то лето в Крыму. Нам было хорошо вместе, хотя, конечно, иногда у нас были и ссоры, но лишь на очень короткое время.

Мы любили обсуждать глобальные темы, естественно, избегая любых политических вопросов. Потому что нет ничего более неестественного, чем обсуждать в Крыму продажных политиканов из далекой России. Впрочем, иногда разговор все-таки затрагивал и эту тему.

– Читала «Орфографию» Быкова? – спрашивал я. – Говорят, сейчас у него вышел новый роман – «Эвакуатор». Там идея такая, что Россию захватили две расы захватчиков: «варяги» и «хазары». «Варяги» хотят величия государства за счет истребления населения, а «хазары» – утверждения либеральных ценностей таким же путем.

– Ты опять про политику?

– Да? А, извини. Прости.

На том все и заканчивалось.

Однажды у нас ни с того, ни с сего завязался спор на темы жизни, чего я никогда не любил. Почему-то Лена спросила меня о моем отношении к детям, я сказал, что они лучше, чем мы, и, несомненно, все лучшее, что есть в нас – из детства. Лена была этим страшно возмущена.

– Ты не понимаешь, – кричала она – нет ничего развращеннее обычного человека, в особенности же – детей! Стоит только посмотреть – чем они занимаются, когда остаются одни. До такого же ни один Маркиз де Сад не додумался бы! А ты говоришь – Библия… Да, там говорится, что дети – это агнцы божьи и, может быть, в каком-то смысле это правда. Но ведь Библия написана тоже людьми, а люди склонны идеализировать свое прошлое, а особенно – когда они были детьми. Они просто забывают, чем занимались в этот период.

Я был удивлен даже не ответом ее, а скорее такой сильной реакцией. По-видимому, все это было связано с какой-то психической травмой, которая была у нее в детстве, но я предпочел не бередить ее и просто замять эту тему.

В другой раз наша размолвка была серьезней. Разговор тогда почему-то снова зашел о политике, и я стал рассуждать о том, как хотел бы что-то изменить в нашей стране, о том, как мне все это надоело. Лена сказала, что она вообще-то не интересуется политикой, но в отношении меня ей кажется, что я просто люблю болтовню о спасении России, ничего не предпринимая в реальности. Я был серьезно задет этим ее замечанием, хотя в глубине души знал, что она права. Лена вообще была очень проницательной, практически всех встречающихся ей людей она видела насквозь, а, учитывая, что тактичностью при этом она не обладала, этим она нажила себе много врагов. Конечно, я не мог вытерпеть столь откровенной критики и стал спорить с Леной, но она упорно стояла на своем, в итоге обозвав меня пьяницей с нереализованными комплексами, на что я тоже в запале назвал ее алкоголичкой, после чего мы некоторое время дулись друг на друга. Но мы любили друг друга, и не прошло и получаса, как мы уже смеялись и пили вместе вино, и секс в ту ночь был особенно удивителен.

Впрочем, больше я старался не задевать этой темы – я хотел, чтобы ничто не омрачало наше хрупкое счастье.

Конечно, во многом ему способствовала и та обстановка, которая нас окружала. Все-таки Коктебель – удивительное место. Я бывал почти во всех курортах нашего и крымского побережья, но нигде не встречал такого великолепного соединения пространства, природы и климата. Это было что-то, Коктебель абсолютно совпадал с тем идеалом, который я нарисовал себе в воображении, мечтая о месте, где я бы хотел провести всю свою жизнь. Уверен, что многие люди, которые побывали в Коктебеле, согласятся со мною в этом утверждении.

В Коктебеле явно ощущается какая-то особая энергетика, присущая только ему. Когда смотришь с холма, на котором находится могила Макса Волошина, на долину, окаймляющую бухту, на соседние холмы, волнами уходящие куда-то на восток и покрытые выжженной растительностью, на это синее бесконечное море, сливающееся с горизонтом и незаметно переходящее в небо такой прозрачной голубизны, для которой мне кажется еще не придумано название, на далекий мрачный утес Карадага, за которым виднеются вершины соседних гор, и вот когда видишь все это разом – то понимаешь, что другого такого места нигде в мире нет, и лучше его – тоже.

Теперь уже все это кажется таким далеким, что иногда я думаю, что этого и вовсе не было. Может быть это оттого, что это было так не похоже на всю мою жизнь до и после этого.

Вообще же жизнь отдыхающего на Черном море, как известно, течет лениво и неторопливо. Каждый день похож на другой, все события дня повторяются по известному ритуалу. В общем-то, в обычной, рабочей жизни дни проходят так же незаметно и одинаково, просто в ней ты уныло тянешь лямку, а здесь, на море, ты наслаждаешься своим существованием. Жизнь здесь состоит из трепа и ничегонеделания, перемежаемого алкоголем и сексом. В нашем возрасте, конечно, последние две упомянутые категории -самые главные вещи на свете.

Вечер за три дня до отъезда. Мы с Леной сидим в летнем кафе на берегу моря и трепемся о всякой ерунде, благо, что перед нами стоят две пустых и две полных бутылки портвейна. Разговор заходит о литературе.

Лена спрашивает о Пелевине. Она очень любит творчество Виктора Пелевина.

– Как тебе последний роман Пелевина?

– Да ничего, кстати говоря. Но, мне кажется, он уже выдыхается. Во всех последних романах одно и то же: ФСБ, буддизм, загоны про волков. Постмодерн, в общем. «Чапаева и Пустоту» ему уже не переплюнуть.

– Да, наверно, ты прав. Но мне кажется, это просто приверженность своему стилю. А стиль-то свой у него есть, ты не отрицаешь?

– Стиль есть. Но ведь все равно одно и то же пишет – это уже замкнутый круг получается.

Лена недовольно замолчала. Потом неожиданно спросила у меня:

– А кто твой любимый писатель?

– Есенин.

– А любимый роман?

– «Жизнь Арсеньева» Бунина.

– Странное сочетание.

– Что поделаешь. А у тебя кто любимый писатель?

– Генри Миллер.

Это говорило о многом. Я встал и подошел к Лене, она молча подняла на меня глаза. Я наклонился и поцеловал ее, поцелуй длился очень долго. Потом, едва сдерживаясь, мы пошли к себе в палатку, чтобы немедленно заняться любовью. Впрочем, до палатки мы так и не дошли, так как, проходя мимо парка, зашли в какие-то кусты, где тут же повалились на землю. Я стянул с нее трусы, сорвал футболку, потом на ощупь вставил в ее мокрое влагалище свой член и стал методично и жестко трахать. Конечно, мы оба были уже изрядно пьяными, но это только помогало нам растянуть наше удовольствие. Лена засунула мою ладонь к себе в рот и кусала ее, другой рукой я прижимал ее тело к себе, при этом вдыхая волшебный запах ее волос (вообще, немногие на свете вещи могут сравниться с этим удивительным ароматом, который исходит от женских волос). Где-то недалеко гремела музыка, по дорожке в десяти метрах от нас то и дело кто-то проходил, но мы не обращали на все это никакого внимания. Мы любили друг друга, а все остальное не имело ровным счетом никакого значения. Все происходящее с нами напоминало какое-то сумасшествие, да так оно и было.

Через двадцать минут мы лежали рядом друг с другом и смотрели на небо. Небо было черным, и на нем было очень много звезд. Где-то сбоку волшебным фонарем светилась луна. Мы лежали и смотрели на все это, не говоря ни слова, через пять минут я наконец повернулся к Лене и сказал:

– Хочешь курить?

– Ага.

Мы закурили, я о чем-то задумался и вдруг почувствовал, что Лена плачет. Я привстал и увидел, что она действительно тихо плачет, отвернувшись в сторону от меня. Я стал гладить ее по волосам, спрашивать, что случилось, я целовал ее, пытался успокоить. Кое-как мне удалось добиться от нее путаных объяснений, из которых я понял, что она всю жизнь была несчастна, и что только теперь, и вот – она не знает, и что она боится, в общем… Какое-то странное чувство нежности огромной волной нахлынуло на меня в этот момент, я внезапно понял, что стал для Лены кем-то большим, чем обычный любовник, что на мне теперь лежит большая ответственность за нее. И странное дело – меня это вовсе не испугало, наоборот – я был рад этому новому своему состоянию, наконец-то хотя бы одному человеку в мире, кроме моих родителей, я был нужен, именно я, Вадим Иванов, и никто другой. Я был благодарен Лене за это ощущение, и конечно не мог ее теперь бросить, даже если бы я этого захотел.

Все это было замечательно. Жалко лишь, что совсем скоро нам нужно было уезжать из Коктебеля. В эти дни я настолько хорошо очистил свое сознание от всякого мусора, что даже моя обычная шизофрения куда-то делась. А это было важным сигналом, ведь в последнее время она начинала серьезно осложнять мое существование. Выражалось это в том, что я стал терять много времени на обычные операции, производимые мозгом, застывая и «зависая» в самые неподходящие моменты. Я понимал, что это нездорово, но ничего не мог с собою поделать. При этом я вполне осознавал, что со мной происходит, для себя я это описывал в виде вполне стройной модели.

Итак, мое сознание сложено из некоего количества кирпичиков, которые вместе, в совокупности, и образуют то, что называется «я». Вот только тут есть одна проблема – я не могу одновременно собрать все эти кирпичики в один монолит. В какой-то момент я думаю о том, как проводил лето в прошлом году и моментально начинаю вспоминать сразу все прошедшие летние каникулы. Потом мысль переходит на то, с какими девушками у меня тогда были романы, и вот я уже начинаю вспоминать их всех – в хронологической последовательности. И т. д. и т. п. – это продолжается бесконечно. Да, может быть, это и хорошо было бы, если бы я был русским барином, живущим в девятнадцатом веке в деревне, который от скуки не знает – куда себя девать. Но я же не русский барин, я не могу позволить себе такой роскоши – часами лежать и думать о всякой ерунде. А вот чтобы вспомнить все это сразу – это невозможно.