43. Роман-психотерапия

– Куда?

– А куда придётся. В Кишинёв вот еду.

– Это я заметил, – улыбнулся я. Всё же она была очень забавная. – Зачем вам в Кишинёв?

– А ни за чем. У меня парень был как-то из Кишинёва, ну давно уже, так всё хотел меня свозить, показать город, да так и не случилось. Я и подумала – почему бы не съездить. Подумаешь, ерунда какая, что мы давно не дружим, город-то тут при чём? Ну и еду вот. Дня на два, не больше. В Киев заехала, очень Киев люблю, а теперь в Кишинёв. Потом, может, ещё в какой город отправлюсь. На букву «К».

– В Калькутту?

– Может, и в Калькутту. А вы что?

А что я? Я на второй неделе путешествия начал думать, что снимаюсь в road-movie, в котором нет проблем ни с road, ни с movie, но беда со смыслом. И я подумал, что вот она – точка, в которой я точно схожусь с миллионами людей: я ненавижу все эти общие вопросы, за которыми не скрывается вообще ничего. Даже стандартное «Как дела?», призванное выражать обычную вежливость, уже не выглядит свежим и дурно пахнет, и требует занесения в словари с пометкой устар.

Но я собрался быстрее, чем успел додумать до конца, тем более надо следовать плану.

– А я – путешественник. Ищу новое призвание. Хочу, чтоб меня кто-нибудь призвал…

И беседа, как говорят в таких случаях, потекла сама собой дальше в том же духе. Мы пили чай и болтали до самого Кишинёва о какой-то ерунде, замешанной на любимых фруктах и местах, где предстоит побывать.

На выходе я предложил Эльзе помочь с багажом, но выяснилось, что её чемоданчик действительно кукольный, и я долго его разглядывал, потому что никогда не видел, чтобы девушки брали с собой так мало вещей. Что характеризует меня, как жертву стереотипов. И это ещё один пункт родства с человечеством.

В городе я пробыл два дня. Точнее – вечер, ночь, день, вечер, ночь, день. Утра я смело вычеркнул, потому что ни одного рассвета в Кишинёве не встретил. Поезд на Бухарест отправлялся в 16:35. По пути на вокзал я снова думал, какую запись оставить в дневнике, и никак не мог сосредоточиться на том, чем же я эти два дня занимался.

Всё время шёл дождь, и первым желанием было остаться в гостинице и не выходить никуда-никуда, но дождь бывает таким откровенным в своих летних тёплых вариациях, разнося по городу ароматы цветов и порой прорезая капли солнечными лучами, что я вышел на воздух, чтобы бесцельно шататься по улицам, бесконечно промачивать ноги и всё время заходить в разные кафе, где без остановки пил чай и горячее вино, переодевал майки и чувствовал счастье одиночества, и ужинал кифтелуце – тефтелями со сложным соусом из кореньев и томатов.

А потом всё высохло и началось нормальное летнее солнце, способное мне пригодиться, но я уже точно решил уехать, тем более что догуляв до Мазаракиевской церкви (1752 год, старомолдавский стиль, старейшее здание в Кишинёве) мне наконец пришлось сильно задуматься – почему все главные архитектурные сооружения носят абсолютно религиозный характер. Куда ни плюнь – всюду церковь. На худой конец – монастырь. Ответ был очевиден. Всё из-за поклонения красоте. Так что если где-то и есть красивые здания, не имеющие к религии никакого отношения, это ещё не значит, что они лишены культа вовсе.

В общем, я совершенно расстроился и отправился на вокзал, утешая себя тем, что и у бога был выходной. И что если напало дурное настроение и не хочется совершенно ни с кем разговаривать, то и не надо. И город тут ни при чём. Тем более он мне понравился, особенно если я не простужусь.

Приехав на вокзал, я уселся в зале ожидания и впервые за несколько дней раскрыл книгу. Я зачем-то взял с собой в дорогу pocketbook-издание To Kill a Mockingbird, и вот наступил момент, когда оно мне пригодилось.

«Страница 246, строка 18» – произнёс я про себя первые пришедшие на ум цифры, вспомнив детскую игру. «I said Atticus didn’t worry about anything». Ну, допустим. Не буду я ни о чём беспокоиться. Буду сидеть, ждать поезда и хотеть в зоопарк. Может быть, и нужно было проваляться два дня в отеле и прочитать эту книжку. Или совсем не брать её с собой.

– А можете мне погадать тоже? – раздался голос за моей спиной. Он был слишком знакомым, так что даже воспоминание о нём казалось подозрительным.

Конечно, это была она. На голове бант, в руках подсолнух.

– Погадайте мне тоже, пожалуйста, – сказала Эльза и сделала оборот на триста шестьдесят градусов.

Я почему-то совершенно не удивился её появлению.

– Страница, строка?

– Подождите, я только вопрос придумаю.

Эльза задумчиво подняла глаза к потолку и крутанула подсолнух.

– Страница 106, семнадцатая сверху.

– Эти цифры что-то значат?

– 106 – это сколько лет я планирую прожить. А семнадцать – это сегодня. Семнадцатое число.

Я принялся искать нужное место. Страница нашлась довольно быстро, а со строкой пришлось помучиться. Я пересчитал трижды. И пересчитал ещё раз.

– Ну что там? – вряд ли это был вопрос нетерпения, скорее, Эльза предположила, что, может, я что-нибудь не так понял.

– Страница 106, семнадцатая строка сверху, – повторила она.

– Я расслышал, просто хотел удостовериться, что это действительно оно.

– И что там?

– CHAPTER 7.

– А дальше?

– Всё. Семнадцатая строка – это заголовок.

Эльза снова посмотрела на потолок и сказала:

– Вот и чудно.

– Это даёт ответ на вопрос?

– Конечно, даёт. Это же новая глава! Мулцумеск!

Она снова развернулась на носочках, вручила мне подсолнух, порывисто поцеловала в щёку и, добавив: «Как прекрасно, что я с вами тут встретилась! Хорошего вам пути!», устремилась в непонятном направлении.

Я шёл по перрону, снова шёл по перрону, и думал – кому это вообще пришло в голову, что в книгах есть ответы на все вопросы, стоит лишь найти нужную. По мне, всё было совсем наоборот. В книгах нет и не может быть никаких ответов. Книги то и дело задают вопросы, бесконечно следуя друг за другом, пока не упираются в книгу, скрывающую самый главный вопрос. И тогда наконец можно выдохнуть и начать искать на него ответ, чтобы было чем заняться в дороге. Но, кажется, только этим я теперь и занимаюсь.

07. Бухарест (Румыния)

Сначала я решил пойти в музей, подумав, что в таком режиме я сам скоро превращусь в подобие мумии. Захороненной не по царскому обряду, а в пустынных песках. Потом я решил пойти в бассейн – бороться с внутренней отёчностью. Вода возвращает меня к истокам. Когда я плыву, я чувствую себя собственным предком, я возвращаюсь к великому «пра».

Через два часа я оказался на площади Революции. Королевский дворец помнит румынских монархов. Затем отправился к Дворцу Парламента. Карта превратилась в ошмётки. Люди вокруг выглядели открыто и дружелюбно. Я старался выглядеть типичным туристом. Погода была хорошая. Пахло скошенной травой. Я купил яблочный сок в мини-упаковке. Понял, что я ничего тут не знаю.

Я вспомнил, как мама в детстве возила меня в заповедник с оленями, и тогда я впервые почувствовал, что значит оказаться в совершенно незнакомом месте. Я не понимал, где этот заповедник находится, ничего не знал о его размерах, не узнавал его запах. Я не решался сделать шаг, превозмогая детское любопытство. Мне казалось – я в космосе. В безбрежном пространстве, где страшно ошибиться. Одно неправильное движение – и меня унесёт в космическую темноту. Я никогда больше никого не увижу. Никогда больше ничего не узнаю.

Похожее чувство накрыло меня, когда я, уставившись в карту, читал названия улиц. Выйдя на Bulevardul Unirii, я почувствовал себя лучше – тут по прямой до Bulevardul Libertatii. Действительно, огромное здание. Я достал айфон и открыл «Википедию».

«Дворец Парламента (рум. Palatul Parlamentului) – знаменитый архитектурный памятник в столице Румынии – Бухаресте. Построен во времена Социалистической Республики Румынии. Дворец считается крупнейшим в мире гражданским административным зданием, крупнейшим зданием парламента. Площадь 350 000 м², объём 2 550 000 м³».

Объём мне понять сложно, поэтому цифра не производит на меня никакого впечатления. Само здание производит. Цифра – нет. Я пытаюсь пересчитать её на стандартные ванны – получается 8 тысяч ванн. Мне кажется маловато, но я вдруг понимаю, что делил метры на литры. Дальше.

«Подземная часть дворца уходит в глубину на 92 м… 1100 комнат… строительство потребовало уничтожения пятой части исторического центра города… было разрушено множество церквей…»

Церквей полно где угодно, но мир почему-то от них не становится лучше. Дальше.

«…19 православных храмов, 6 синагог, 3 протестантских церкви…»

Теперь пространство не кажется мне таким большим. То, что я вижу, не стыкуется с тем, что я слышу. Я не могу представить, как всё это разместилось на этой площади. У меня в голове компьютерная игра, симуляция города. Духовенство негодует, мой генерал – людям нужны церкви. Успокойте народ. Подумайте о вечном.

Я думаю о вечном. Я думаю, что жутко расстроюсь, если они разрушат эти тонны мрамора и построят 19 православных храмов, 6 синагог, 3 протестантских церкви… Я плохой человек. Я думаю о вечном. И не верю в него. Разве может быть что-то вечное в мире, где всё можно восстановить?

Я обхожу дворец против часовой стрелки. Bulevardul Natiunile Unite. С этим всё ясно. Strada Izvor. Переводчик поясняет – Весенняя улица. Calea 13 Septembrie. Что у них тут произошло, интересно, 13 сентября?

Я смотрю кругом – везде одни туристы. Никто не похож на местного жителя. Местного всегда легко отличить от туриста по глазам и походке. Местные расслаблены, даже если у них полно проблем. Они расслаблены относительно того, что их окружает. Тут все заинтересованы. И почти никого, кто был бы один. Туристы редко перемещаются в одиночку. Если только они – не я. И они – не я.

Читать о дворце было ошибкой – всегда интересней узнавать подробности в живом разговоре. Даже если он будет полон ошибок. Лучше поправлять ошибки чтением энциклопедий, чем, расположившись на местности, уткнуться в сухие цифры, избегая эмоции сбивчивого рассказа.

Рассказчики делятся на «О! Это потрясающая история!» и «Э-э-э, я точно не помню, но…» Мне нравятся и те, и другие, тем более что их можно чередовать. У меня обычно получается с первого взгляда понять, кого и о чём можно спрашивать. Как далеко зайдёт разговор. Иногда я выбираю таких, что ответят не только на мой вопрос, но и добавят несколько фактов от себя. Это выдаёт в них любовь к городу. Этим они похожи на туристов, приезжающих куда-нибудь во второй раз. Во второй раз чувствуешь себя своим. Чуть выше тех, кто тут впервые. И это очень легко объяснить – всему виной знания. Человек начинает обладать информацией, которой пока нет у других; у него есть опыт, который другим только предстоит пережить. Знания возвышают человека над теми, кто ещё вчера был ему равен. Если ты знаешь, куда идти, – ты становишься главным.

Почему-то в других случаях это не работает.

Я останавливаюсь и ещё раз смотрю на Дворец Парламента. Снизу вверх и справа налево. Словно осеняю его обратным крестом, не понимая в первую секунду, почему я обращаю на это внимание. Крест есть крест, как его ни черти. Но потом спохватываюсь и убеждаю себя в силе знаков (19 православных храмов, 6 синагог, 3 протестантских церкви). Крест будет напоминать о распятии даже самому упёртому атеисту, выросшему в христианском мире, как мне буква S всегда напоминает скрипичный ключ.

Я утыкаюсь в карту и решаю отправиться в парк. Bulevardul Libertatii приводит меня на набережную. Слева мост. Перехожу на ту сторону Дымбовицы. Иду до Bulevardul Regina Elisabeta. Догадываюсь, что Регина – это не имя, а титул. Королеву Елизавету я помню с юношеских занятий по истории музыки. Она училась у Клары Шуман, но тут её любят за другое. Её любят за то, что, став королевой, она постаралась стать для подданных настоящей румынкой, хотя по рождению была немкой. Быть немкой и региной – это, вообще, естественно. Сворачиваю направо. Сад Кисми гиу. Очень много людей. Озеро. Лодки. Иду прямо. Вычитываю что «кисми гиу» с турецкого – «публичный фонтан». Интересно, с той стороны есть выход? Не возвращаться же. Есть. Снова раскрываю карту. Strada Ştirbei Vodă – понятия не имею, что это значит. Что-то с водой. Вода бы не помешала. Хочется есть. Надо сделать перерыв.

Вхожу в ресторан. Тут подают всё – чулама, чорба, стуфат, митетеи. Беру митетеи только потому, что мне нравится название. Рубленый фарш, чеснок, специи. Оказалось не так много жира, как я думал. Всё равно выпиваю рюмку Цуйки – довольно крепкого фруктового бренди.

– Какой тут есть ещё парк, кроме Кисми гиу?

– Поезжайте в Херастрау.

– Это в честь Герострата?

– Нет, конечно.

– А что?

– А бог его знает, – смеётся. – Но если честно, название происходит от румынского слова «пилить», или точнее – «лесопилка». Там раньше их было много. Очень давно. Или можете пойти в Ботанический сад. Совсем недалеко.

– Спасибо. Mulțumesc.

Ботанический сад – это интересно, но я поеду на лесопилку.

В парке Херастрау я беру лодку, гребу до середины озера и сушу вёсла. Я устраиваюсь полулёжа и смотрю на небо. Лодка слегка покачивается на волнах. Я ловлю себя на мысли, что надо избежать этой фразы, если захочу написать об этом в дневнике. Но лодка всё равно покачивается на волнах. Слегка. Пока не ударяется носом.

– Ah! Îmi pare foarte rău.

На другой лодке, столкнувшейся с моей, сидит женщина весьма преклонного возраста. Это не мешает ей уверенно держать вёсла.

– Извините, я не говорю по-румынски.

Я пытаюсь понять – кто виноват в столкновении. Это лёгкий толчок, но всё равно неудобно. Пожалуй, мне не стоило пускать своё судно на самотёк.

Странную вещь творит возраст – если бы на её месте был мой ровесник или, например, просто человек более сильный, во мне, скорее всего, ничего бы не шелохнулось. Но передо мной очень пожилая женщина – сколько ей? 75? 77? И я знаю, что налети она на меня со всей скоростью и потопи лодку, я всё равно чувствовал бы свою вину.

– Не говорите по-румынски? – она с лёгкостью переходит на английский. – Это пустяки. Мне кажется, я чем старше становлюсь, тем всё хуже говорю по-румынски. Во всяком случае, молодое поколение с трудом понимает меня, а я не всегда понимаю его.

Я начинаю замечать, что люди, с которыми встречаюсь, всегда мне улыбаются. Но если Эльза меня узнала, то эта румынская женщина вряд ли обо мне слышала. Интересно, почему многие мои приятели жалуются на то, что их окружают мрачные неулыбчивые люди? Наверное, они слишком много хотят от жизни или смотрят не в ту сторону.

– С вами всё в порядке? – спрашиваю я, стараясь строить самые простые фразы.

– Да, я прекрасно себя чувствую, спасибо. Вы простите меня, что я устроила эту баталию.

– Да нет, что вы, это вы меня простите, мне следовало быть менее мечтательным.

– А вы мечтательны?

– Обычно нет, но с каждым может случиться.

– Да, исключения – это то, что делает нашу жизнь хоть немного непредсказуемой. Особенно если давно кажется, что всё разложено по полкам. Я когда-то мечтала самозабвенно. Целыми днями предавалась фантазиям. Да и сейчас иногда нападает – правда, чем дальше, тем больше я мечтаю о том, что уже было, осталось позади. Всё меньше хочется нового, всё больше хочется повторений. Впрочем, это вопрос, в котором я не могу найти согласия даже сама с собой, что уж говорить о других. Так что мечтайте сколько вздумается, мечтайте о самых фантастических вещах. Должно же в нашей жизни быть что-то безграничное. Впрочем, что это я несу! С вами-то всё в порядке? Не ушиблись?

– Всё нормально, – сказал я. – Это было немного неожиданно, но хорошо, что вы не пират.

Она рассмеялась.

– Да, на пирата я точно не тяну. Разве что на его болтливого попугая. А знаете что? – она лихо развернула лодку. – Не сочтите за флирт, но раз уж я на вас налетела, может, вы составите мне компанию за чаем? Догоняйте!

И подмигнув, она устремилась в сторону пристани.

Не могу сказать, что я не встречал в жизни прытких старушек, но скорость, с которой удалялась лодка моей случайной знакомой, удивляла. Да и старушкой её называть не хотелось. Опустив вёсла в воду, я последовал за ней.

Через двадцать минут мы уже сидели в одном из многочисленных ближайших ресторанчиков – словно бабушка и внук, вышедшие на прогулку.

– Вы так лихо управляетесь с лодкой, – сказал я, тут же поняв многозначительность фразы.

– Хорошо, что мы не на море, правда? Но вообще, это превращается в привычку, я каждый год с кем-нибудь вот так знакомлюсь. В прошлом году сбила человека на лыжах.

– На водных?

– Нет, на обычных, для снега.

– Вы ещё и на лыжах катаетесь?

– Раньше я могла позволить себе большее, но теперь я катаюсь только в трёх случаях: на лодке, на лыжах и на автомобиле. Разумеется, за рулём.

Никогда ещё я так сильно не хотел спросить человека, сколько ему лет. Хотя привязка к возрасту мне всегда казалась отвратительной. Предрассудочной. Меня удивляли друзья, отказывавшиеся вступать в отношения с двадцатилетними парнями. Они говорили: «Восемь лет разницы – слишком много, у двадцатилетних в голове ещё ничего нет и в большинстве случаев вряд ли будет, а самомнения на миллион». И удивляли девушки, сплетничающие о подруге, заведшей роман с мужчиной на тридцать лет старше: «…даже если у вас будут дети, он же не доживёт до их совершеннолетия! Это если вообще будут дети – ему своих двоих наверняка достаточно». И удивляли приятели-бизнесмены, уверяющие, что для такой работы двадцать пять – это слишком мало, «пусть опыта наберётся», а тридцать – уже много, «в этом возрасте человека не переучишь».

Для меня возраст был просто цифрой. Если только речь не шла о сексуальном интересе. Но и это скорее для статистики. В свои двадцать восемь я уже убедился, что сорокалетние в общем ничем не отличаются от двадцатилетних. Разве что у последних ещё есть хоть какие-то устремления. Шанс не разбазарить время по пустякам.

– А вы? Вы часто заводите новых друзей? – спросила она, и я вдруг заметил разницу в наших позах.

– Именно с этой целью я и отправился в путешествие.

Я сидел, прислонившись к спинке кресла, она – совершенно ровно, держа позвоночник.

– Социальные травмы, кризис интереса, а может, синдром Аспергера, понимаю. Я была учителем, потом в университете преподавала – сколько этих травм прошло перед моими глазами. Война, социализм, революция. А знаете, я поняла, что сама революция не так важна, как выход из неё.

– Что будет после?

– Да, что будет после, когда всё уже свершилось. Мне революция напоминает дни рождения – особенно в детстве. С ожиданием праздника, надеждами, составлением списка гостей и выбором праздничного торта. И, конечно, подарки. Самое главное, чтоб подарили всё, что загадано. А потом сам праздник – приходят гости, взрослые пьют шампанское, детям – лимонад и вкусные пирожные. Самые-самые вкусные пирожные! – она мечтательно причмокнула. – Подарки в красивой упаковке, улыбки, счастье. И вот это ощущение, совершенно детское ощущение радости от того, что стал на год взрослей. Что уже не семь, а восемь.

Я подлил нам чаю, глядя ей в глаза, боясь даже на секунду потерять внимание. Она продолжала:

– А потом, как вы сами понимаете, наступает утро. Гости разошлись, посуда перемыта, подарки нашли своё место. И наступает разочарование. Или, точнее, как это, опустошённость. Лёгкая детская опустошённость, которую сам в своём детстве объяснить не можешь. А только знаешь, что до следующего дня рождения целый год, и как-то надо с этим жить.

– Рано или поздно приходится смириться.

– Да. Закажем пирожных?

Я согласился.

– А вы отмечаете дни рождения? – спросила она.

– Свои?

– Чужие приходится. Конечно, свои.

– У меня тот случай, когда свои тоже приходится. Мои друзья или то, что от них осталось, коротко говоря, люди, считающие себя моими друзьями, уверяют, что это не мой праздник. Они говорят, что это их праздник, и я должен принять в нём участие. Я всегда удивляюсь – как им каждый год удаётся меня уговорить.

Я снова подлил чаю и решил дерзнуть:

– А вы отмечаете?

– Ещё как! Наступает момент, когда возрастом можно гордиться, и дни рождения превращаются в зарубки на дереве. Или в отметки роста в проёме дверей. Только в обратную сторону.

– Вы сказали, что преподавали, а что именно?

– Музыку, английский язык, историю.

– Так много сразу? А почему перестали? Вы же в прекрасной форме!

Я обрадовался, что наконец-то смог сделать комплимент, который совершенно точно был уместен и не выглядел наигранным. Любую лесть она тут же раскусит.

– С чего вы решили, что я перестала? Я отдаю этому меньше времени, но мои настоящие ученики не жалуются. Наоборот. С учётом изменчивости взглядов на исторический процесс и трансформаций, происходящих в языке, – уж простите за сухость фразы – мне приходится постоянно чему-то учиться. Одна музыка вечна.

Вот же он – прекрасный момент!

– Постойте!

Я принял ту же позу, что и она, последний раз моя спина была такой ровной, когда я играл в Москве фа-диез-минорный концерт Скрябина.

– Постойте! – повторил я. – Вас же мне бог послал!

– В каком смысле? – полушутя спросила она.

– Вы же знаете, что такое «13 сентября»?

– Как историческая дата?

– Как название улицы около Дворца Парламента.

– Ох, – в классической литературе это называлось бы «всплеснула руками», – вы знаете что-нибудь о румынской революции 1848 года?

– Только о французской.

– Тогда революции прошли по всей Европе, разумеется, за исключением Скандинавских стран, Швейцарии, Нидерландов и Великобритании. Румынии тогда ещё не было – государство образовано в 1877 году, а за тридцать лет до этого тут располагались Дунайские княжества – Молдавия, Валахия, Добруджа, Трансильвания, хотя Трансильвания – это отдельное дело, почитайте о нём обязательно на досуге.

– Спасибо, непременно почитаю. И что революция?

– Революция 1848 года – это, по сути, первый большой шаг к будущему объединению княжеств в единое государство. Она, разумеется, была подавлена, но в истории остались даты, которые не стыдно положить в основание улиц. Бухарест, как вам известно, это Валахия. 13 сентября состоялась последняя битва валашской революции.

Она сделала паузу и внимательно на меня посмотрела.

– Вам правда это интересно?

– Очень. Я полдня думаю про эту улицу. 13 сентября – мой день рождения.

– О! Тогда вам и правда меня бог послал! Если хотите, могу рассказать. Это довольно быстрая история, если без подробностей.

– Не сочтите за труд.

– Всё это происходит в районе холма Дялул Спирий, то есть там, где сейчас и расположена улица 13 сентября, это не случайно. Там были сосредоточены пехотные батальоны полковника Голеску и майора Грецеану. Плюс рота пожарных войск под командованием капитана Павла Зэгэнеску.

– Извините, а за что вообще выступали революционеры?

– В целом революции носили освободительный характер. Валахия, как и Молдавия тогда, – это же части Османской империи. Революционеры хотели если не независимости, то по крайней мере автономии в составе империи. Что подразумевало национальную гвардию, отмену титулов, равенство всех перед законом, выборы в Учредительное собрание, выборы президента, ну и свободу слова. Обычное дело.

– Не получилось?

– Ну, как сказать. Кое-чего удалось добиться. В июне князю Бибеску была представлена прокламация с требованиями. Люди подошли к дворцу совершенно свободно, ни войска, ни полиция им не мешали. Князь согласился с требованиями, а через несколько дней вконец отрёкся от престола. Уже 14 июня Временное правительство издало первые декреты, отменявшие сословные чины и цензуру, но главным для нас является декрет о создании национальной гвардии, состоящей из добровольцев, или попросту – вольных наёмников. Вы извините, я очень сокращаю, чтобы не потеряться в подробностях. Потом, буквально в течение нескольких дней, власть переходила из рук в руки – сначала бояре арестовали временное правительство, не без помощи некоторых офицеров, правда, тут же последовало городское восстание, и временное правительство вернуло себе полномочия. Опять же вопрос веры.

– А вера тут при чём?

– Понимаете, валашские революционеры очень хотели рассорить Османскую и Российскую империи.

– Для чего?

– Чтобы они стали выяснять отношения между собой, приотпустив поводья в Европе. На этом фоне можно было попробовать обрести полную независимость.

– Не получилось? – спросил я снова.

– Совершенно точно не получилось. Ни те, ни другие вообще не хотели вмешиваться в валашские дела. Россия не собиралась становиться угнетателем православных братьев, а Турция ждала, когда в Валахии окончательно свергнут местную монархию, чтобы спокойно её заменить своей. Поэтому, в конце концов, султан отправил в Валахию войска – как ни крути, а это часть империи. В ответ прозвучали призывы к вооружённому сопротивлению, и вот тут начинается главное – 13 сентября 1848 года состоялось ключевое сражение войск султана и валашских революционеров. Столкновения можно было избежать, но, как часто бывает, в дело вмешался случай. Войны никто не хотел. Никто не хотел смерти. Командующий османскими войсками Керим-паша, как утверждают историки, восхищённый мужеством румынских солдат, приказал вывести войска из города, чтобы попытаться решить дело путём переговоров. Есть известная фраза Раду Голеску, полковника, о том, что солдат только тогда счастлив, когда умирает с оружием в руках. И вот представьте себе картину: солдаты Керим-паши маршируют вон из Бухареста, проходят мимо пожарных расчётов, и тут локоть одного румынского прапорщика касается локтя одного турецкого наводчика. Совершенно непонятно, кто виноват, да и какая разница уже, кто виноват. Два молодых человека, проникнутые ненавистью друг к другу, – измученные, уставшие, безмозглые, адреналин скачет – встречаются локтями! И всё! В ход пошли мечи, пистолеты, османские войска атакуют пожарную дивизию, которая, как принято говорить, оказала героическое сопротивление, но, конечно, не могла противостоять целой армии. После жестокого сражения, длившегося более четырёх часов, румынские войска были разгромлены. Турки захватили Бухарест. Революция 1848 года на этом закончилась.