Отголоски тишины

С момента моего приезда прошло уже больше двух месяцев. Я совершенно позабыл о своем зашифрованном письме. Не до него было. Какие письма, если столько работы, да еще и такой интересной! Затягивала она, заставляя забыть обо всем на свете. Увлекал каждый клочок истории, каждый фрагмент прошлого, который проявлялся в окошке сканирования, каждое письмо, каждый листик, каждый пергамент. Я начал подумывать о том, что закончив оцифровку, создам простенькую базу данных. Это же ничуть несложно. Добавить ссылок, к каждому документу короткое описание. Надо будет предусмотреть возможность поиска по ключевым словам, сортировку по типу документа, по дате. Интерфейс более или менее дружественный разработать. Еще нужно обширную справочную систему создать (люблю, знаешь ли, файлы справки писать…). Что-то еще, точно не знаю что, но к тому времени как закончу сканирование придумаю. А почему и нет? Это же действительно полезно, это же для людей. Может когда-нибудь и вспомнит кто, составителя электронного архива, цифровой летописи, раба божьего Сергея. Звучит!

Вспомнил я о письме одним хмурым весенним утром. Как сейчас помню, открываю глаза, смотрю в окно – небо затянуто черными тучами, такими черными, что не будь май месяц, я бы подумал, что вот-вот снег выпадет. Облака висели так низко, что из моей комнаты расположенной на третьем этаже, казалось, будто они просто лежат на крыше здания. Более того, свисают с нее рваными клочьями, закрывают весь верхний этаж, почти касаются моего окна. Казалось, ляг на подоконник, вытяни руку и можно будет схватить кусочек облачной ваты. Оторвать его, втянуть в комнату, рассмотреть детально…

Сразу же после службы я направился в библиотеку, намереваясь окунуться в работу. Да, именно так, каждый день я посещал утренние богослуженья, вечерние редко, крайне редко, а вот утренние, ни одного не пропускал! Почему? Не знаю. Втянулся, наверное, привык. Да и нравилось немного. Что особенно нравилось, так это то, что присутствие на службе не было повинностью, не было обязанностью, а было исключительно правом, моим почетным правом.

Так вот, вернулся я со службы, вошел в просторное помещение библиотеки. Кстати, мебель к тому времени уже привезли, но все еще не расставили. Я собирался было проявить инициативу, даже подошел к настоятелю с предложением помощи, но он лишь покачал головой и ответил:

– Пока еще не время. Не спеши. Мебель, коль ее уже привезли, никуда не денется, а ваша с братом Кириллом работа сейчас гораздо важнее! Кроме того, при готовом каталоге и книги раскладывать будет легче!

Да, это я отвлекся…

Библиотека, значит. Всю меблировку комнаты, отданной печатному слову, составляли два стола с компьютерами, мой и брата Кирилла. Они стояли напротив, сдвинутые вместе. Еще маленькая тумбочка имелась, которая помимо того что была собственно тумбочкой, служила подставкой под сканер. Ну и, конечно же, громадный шкаф каталога, куда без него!

Везде, где только мне приходилось работать, я пользовался выделенным мне рабочим местом на все сто процентов. Я имею в виду то, что на его столешнице не было ни единого квадратного сантиметра, который не был бы завален бумагами. Неважно какими, полезными, нужными, ценными, или теми, которые надо бы давно выкинуть да все руки не доходили. Вследствие этого мой стол всегда был тем предметом, во взглядах на который авторитетное мнение начальства не совпадало со скромной точкой зрения, скромного меня. Из этого еще один (и весьма серьезный) плюс моего нынешнего положения – ни у кого и в мыслях не было насаждать мне свои идеи по поводу рационального размещения предметов!

Скорее всего, я напрасно тебе это рассказываю, но не обращай внимания, накипело за годы работы…

Почему-то я все дальше ухожу от предмета разговора. Я ведь начал говорить о письме, а наговорил чего угодно, о чем угодно, кроме него. Все, возвращаюсь к теме.

Утром я вошел в зал библиотеки, удобно устроился в своем мягком кресле. Это мне, не иначе как из большого уважения, кресло на колесиках выделили, я пытался возразить поначалу, ведь у брата Кирилла был обычный деревянный стул, но меня не стали слушать, да и я не очень сильно настаивал. Я ведь не собирался посвятить свою жизнь борьбе с мирскими излишествами. Хотя, разве удобное кресло это излишество? Вряд ли. Необходимость, скорее…

Все, продолжаю. Устроился я, включил компьютер. Пока он запускался, рассеянно огляделся, и тут-таки понял – что-то не так. Не так как было вчера. Просто невооруженным глазом видно, что в моих бумагах кто-то рылся. Причем не перерыл все, вовсе нет, так, поверхностно, еле заметно. Инстинктивно огляделся – никого. Да и не должно быть, брат Кирилл всегда приходил примерно на час позже меня. Думаю, у него и другие обязанности имелись, я, правда, не вникал.

Но размышления это ладно, а ведь что-то действительно произошло! Конечно, кто-то (да кто угодно!), мог ночью проникнуть в библиотеку и делать, что ему вздумается. Это несложно, препятствий никаких, библиотека не просто не запиралась, в ее дверях и замка-то не было.

«Наверное, – думал я, – придется поговорить с отцом Александром, пусть дает команду замок врезать, только для начала надо выяснить, что же все-таки произошло».

Я взялся за свою память, поднатужился, заставил ее поработать, принялся воссоздавать картину стола, такой, какой она была вчерашним вечером. Получилось. Картинка вырисовывалась, фрагменты складывались, вот только различий я не наблюдал. Ничем не отличалось то, что я видел от того, что удалось выудить из потемок разума. Понял – еще немного и я поверю в то, что все мои сомнения – исключительно заслуга воображения. Ждать этого «немного» я не стал, зачем ждать, если параллельно столь медленному мыслительному процессу можно и поработать!

Отбросив условные сомнения и сомнительные воспоминания, я протянул руку, взял со стопки подготовленных к сканированию листов верхний. Знакомые слова, язык знакомый! Исключительно из любопытства прочел вслух несколько строчек, удивляясь, как красиво звучит французская речь в пустом помещении библиотеки. К месту она как-то, будто родная для этих стен. Именно так, я когда-то пытался изучать этот язык, но так как полиглот из меня не очень, да и талантов подобных с детства за мной не водилось, далеко не продвинулся. Вот и сейчас оглашая зал красивыми словами, я ничего из прозвучавшего не понял. Ни слова. Ну да ладно, моя задача не в том, чтобы понимать, а в том, чтобы сканировать…

Перекатываясь на маленьких колесиках, кресло подкатило к сканеру, я протянул руку, поднял крышку и с удивлением заметил уже лежащий там листочек. Вот хорошо, что никто этого видит! Конечно, никакого криминала, но как-то неправильно так вот обращаться с документами. Ведь именно с невнимательности и начинается небрежность!

Я вернулся к компьютеру, запустил программу сканирования. Зажужжали двигатели, передвигая головку по считываемому документу. Подсвеченный яркой лампой электронный глаз внимательно рассматривал бумагу, запоминал увиденное, передавал изображение на монитор. Там, словно полотно на ткацком станке, воссоздавалось изображение с листа. До чего же занимательно смотреть на то, как медленно сверху вниз появляются буквы, складываются в слова, те в свою очередь в предложения!

Нет, ну все-таки что-то было не так! Сколько не допрашивай услужливую память, а вчера к этому документу я даже и не притрагивался. Точно! Последним был какой-то чертеж, скорее, план. Помню, детально помню. Да к чему тут воспоминания, если вот он в верхней части экрана виднеется. Достаточно щелкнуть на него, увеличить рассмотреть…

Получается, я его отсканировал, чертеж этот. Далее, взял новый документ, положил на стекло, подготовился оцифровывать, а вместо этого все выключил. Здорово! Не иначе как склероз развивается.

Сканер замолчал. Жужжанье смолкло. Полностью воссозданное изображение развернулось на всю ширину экрана. Обычный лист. Печатный текст. Слова показались знакомыми да что там слова, я и буквы такие видел, раньше…

Интересно узнать, что это? Я подкатился к сканеру, поднял крышку, взял в руки лист и с непонятным самому себе чувством принялся рассматривать текст. Ничем ни примечательный листик. Прямоугольный, с тремя ровными и одним волнистым краями. Страница, вырванная из книги. Бумага пожелтела, она мало чем отличатся от тех листов, которые я ежедневно держал в руках. Просто страница, одна из тысяч, только что-то в ней было особенное, непонятное, мистическое, притягивающее.

Воображение, подстегиваемое фактами, упорно рисовало картину. Вчерашний вечер, вот я держу в руках тот самый запомнившийся мне план. Некоторое время сомневаюсь, размышляю, оставить его на утро, или сканировать сегодня. Думаю. Решаюсь, сканирую, убираю. Вот он и лежит на вершине стопки обработанных, но все еще не уложенных документов. Выключаю аппаратуру, ухожу? Так было? Да, точнее, так должно было быть. Остается вопрос, что это, воображение шалит, или все-таки воспоминание старается пробиться из забытья? Настоящее воспоминание, такое яркое оно, какое четкое! Нет, правда, воспоминание, и никакую книжную страницу я вчера не собирался сканировать. Я и последний чертеж чуть не через «не хочу»…

Допустим. Тогда придется допустить, что кто-то неизвестный, ночью (конечно ночью, когда же еще!), пробрался в библиотеку с единственной целью, подбросить мне листок с каким-то текстом. Интересно, зачем? В чем смысл? Да и просто, что это за листик? Что за текст?

Как несложно догадаться, последний вопрос был самым простым из множества других, что роились у меня в голове. Именно с него и следовало начать…

– Это не я! – вместо приветствия сказал я.

В ответ настоятель громко засмеялся:

– Да вижу, что не ты, вижу. Этот листок вырвали лет за сто до твоего рождения. Никак не меньше. Чтобы это понять даже и специалистом быть не надо. Кстати любопытная страничка. Надеюсь, ты понял, что это именно то, что ты искал?

– А что я искал? – я пытался угнаться за мыслью настоятеля, но удавалось с трудом.

– Это страничка из Евангелия, написанного на церковнославянском языке. Более того вот еле заметное выделение – прямоугольник карандашиком выведен, два абзаца, это и есть Евангелие от Луки, глава одиннадцатая, стихи девятый и десятый, помнится, разговор у нас был на эту тему, или я что-то путаю! Кстати, все не соберусь поинтересоваться, как продвигается расследование? Расшифровал свое послание?

Надо же, вот это память! Я уже и думать забыл о рукописной подписи на моем письме, а настоятель до сих пор помнит. И это притом, что у него своих дел быть предостаточно!

Взгляд сам собой застыл на бумаге. Соображение попыталось составить план дальнейших действий. Старалось оно, медленно, неповоротливо. С опозданием в мое сознание проник вопрос настоятеля, надо было хоть что-то ответить.

– Пока ничего конкретного, так, ищу, но без толку. Думаю, мне знаний не хватает, уже подумывал язык изучить, старославянский, или церковнославянский, а то и их оба, да вот времени не хватает, к тому же к языкам у меня таланта нет, – не иначе как сработала выработанная годами привычка оправдываться перед начальством, несу, сам толком не понимаю что!

Наверняка настоятель тоже это заметил, потому грустно улыбнулся, кивнул головой и добавил:

– Ну, это не страшно. Я уверен, главное – чтобы было желание, а результат, результат он обязательно будет. И еще, я бы на твоем месте заинтересовался этим листиком. Видишь, пометки карандашом, может это и есть ключ к твоему шифру? Присмотрись, некоторые буквы подчеркнуты. Некоторые несколькими черточками, вот над «аз», мне кажется, буква написана, похожая на латинскую «s» или нашу «н», а может и вовсе «ж». Нет, это не для моих глаз. А вот что еще любопытно…

Он замер на мгновение, пробежался глазами по тексту, будто сканировал, медленно кивнул, подошел к брату Кириллу, который во время нашего разговора медленно водил высунутым языком вслед указательному пальцу и выискивал какую-то затерявшуюся среди огромного количества клавиш на клавиатуре букву.

– Погляди-ка где у нас Библия Елизаветинская 1751 года, ее уже перенесли, или она все еще там наверху? Меня интересует Евангелие от Луки.

Монах кивнул, протянул руку к мышке, медленно приподнялся. Замер на мгновение, лично мне показалось, что он хочет поискать в электронном каталоге, но сомневается (в своих силах или в умениях компьютера?). Минута борьбы с самим собой и он решился. Пришел к выводу, что шкаф с бумагой надежней. Нет, это вполне нормальное явление, ничего необычного, знал я одного бухгалтера, даму старой закалки, так она компьютер на счетах перепроверяла! Привычка, что тут поделаешь… Но, как бы там ни было, он выбрал бумагу. Подбежал к шкафу, вытащил продолговатый ящичек и, быстро перебирая пальцами, пролистал почти половину его содержимого. Искомая карточка была найдена. Брат Кирилл перевернул ее, увидел свежую пометку в верхнем углу, утвердительно кивнул. Подошел к дальней стене, выбрал нужную коробку, разорвал клейкую ленту и через минуту передал настоятелю толстую книгу в тисненой кожаной обложке.

– Это самый старый экземпляр Библии на церковнославянском языке, который у нас имеется. В этом томе должно быть Евангелие от Луки, так что сейчас мы все и проверим…

Он открыл книгу, быстро перевернул несколько листов. Приложил найденную мной страницу к развороту и удовлетворенно хмыкнул.

– Смотри, – он отодвинул вырванный лист, снова приложил. – Как видишь – один к одному. Шрифт, расположение текста, даже ширина полей, все сходится. Из этого я делаю вывод, что листок вырвали из того же издания, что и наше. Одно радует – не из нашего экземпляра!

У меня на языке завертелось множество вопросов, готовились сорваться они, один уже созрел, собираясь выплеснуться наружу, но настоятель предостерегающе поднял руку:

– Давай не сейчас. Вечером. Вечером заходи, поговорим. Я так вижу, у тебя вопросов не на один час наберется, а у меня и минуты свободной не сыщется.

Пришлось смириться. Да и до вечера не так уж далеко. Можно и потерпеть…

Время за стеной монастыря текло монотонно и размерено. Вся суета и спешка осталась за ней. Здесь же царило спокойствие и неторопливость. Конечно, сказать, что в монастыре ничего не менялось, было бы, не совсем верно. Вернее, совсем не верно. С прошлого моего приезда изменилось многое. Вот, к примеру, большой зал библиотеки. Еще меньше года назад были одни голые стены, а сейчас интерьер блистал ремонтом в лучших традициях современного строительства. Все гладенькое, все ровненькое, все свежевыкрашенное. Лепнина, плачевный вид которой ранее лишь удручал, сейчас же нежил взор и будоражил воображение. Частенько бывало, дабы дать себе возможность передохнуть, я подходил то к двери, окаймленной полосами лепных украшений, то к любому из множества пилястров, покрытых вязью гипсовых растений, в завитках которой пряталось бессчетное множество рукотворных птичек, зверушек, насекомых. Останавливался, рассматривал, засматривался. Любовался орнаментами, каждый раз видел в них что-то новое, каждый раз поражался мастерству человека, который все это сделал. Красиво, разве тут возразишь!

Но это не первое мое впечатление. Первой была блистающая великолепием практически полностью достроенная церковь. Если тогда, в мой прошлый приезд, на ее месте лежала горка камней, да просматривался слабый намек на фундамент, то сейчас высилось величественное строение. Насколько я мог судить, работа подходила к концу. Пусть я вовсе не строитель, но и невооруженным глазом дилетанта было видно – осталось всего лишь оформление. Штукатурка с покраской наружных стен. Убранство внутренних помещений. По большому счету и все! Разве что купола еще надо было приладить их целых три штуки. Все давно готовые ровным строем у стены стояли. Нет, и это еще не все – колокола на колокольню определить. К тому времени оставался только один, самый огромный. Кажется, именно этим и занимался в последние дни настоятель. Именно «кажется» я ведь во двор выходил только рано утром. Да и то, конечно не так, как раньше, но все-таки спросонья, а разве не проснувшись, рассмотришь, что где происходит!

Вообще-то я не знал, да и сейчас не знаю, как должны выглядеть настоятели. Ни одного не видел! Но попросту уверен, никоим образом не так как отец Александр. Точно не так. Если в первый день знакомства меня удивило лишь не совсем монашеское его одеяние, то на этот раз он поразил меня просто до глубины души. Можно сказать, пошатнул основы моего мировоззрения, вот как громко! А как иначе?! Разве можно, увидев человека в потертых джинсах, который висит на тросе, на высоте чуть не шести этажей, поверить в то, что это настоятель монастыря? Такого не должно быть, так не бывает! Или все-таки бывает? Сомнительно…

Да, так и есть, я решил побездельничать. Лишь только отец Александр скрылся за дверью, а брат Кирилл безмолвно пожал плечами, (любопытно, это он к чему?), я решил предоставить себе отгул. Подумал, а почему и нет. Что это я впрягся в работу и уже даже сам не скажу без подготовки, сколько времени не отдыхаю! Мысленно повторил жест юного монаха, пожал плечами, несколько минут рассеянно повертел головой. Не знаю почему, искал что-то, думал о чем-то, неважно, направился к двери.

Вышел во двор, собираясь подышать свежим воздухом и посмотреть, как движется строительство. Ведь всем известно – на чужую работу смотреть гораздо приятнее, нежели работать самому.

В тот момент, когда я ступил на крыльцо, кран поднимал большой, блестящий полированной бронзой, колокол. Тот уже висел в воздухе, медленно поворачивался, легонько покачивался, подставлял бока солнцу и разбрасывал по округе удивительно яркие блики. Веселые зайчики были везде, прыгали они по двору, выплясывали, заблудившись в листве, отражались от стекол, преломлялись, радовали взор и неимоверно веселили.

Отец настоятель, пристегнутый к тонкому тросу, висел рядом с колоколом. В окружении ярких отблесков солнца, казалось, он парил, кружил вокруг огненного шара, оттенял свет солнца, а от того и сам светился, заставляя поддающуюся суевериям частичку моего сознания задумываться об истинной природе чуда.

Но вот чудо рассеялось. Тучка набежала, померкли лучи, с ними и отблески. Настоятель не парил более в вышине, не нарушал законов мирозданья, он всего лишь висел на страховке. Раскачивался, что-то громко кричал, энергично размахивал руками, на что-то указывал крановщику. Тот наполовину высунулся из кабины и, жестикулируя в ответ не менее эмоционально, пытался опустить тяжелый груз на отведенное для него место.

Удалось. Деревянная перекладина, к которой крепился колокол, вошла в предназначенные для нее пазы, провис трос крана, освободившись от тяжелой ноши, несколько мужчин поднялись по лестнице наверх. Дробь частых ударов молотками заглушила рев двигателя. Стук нарастал, достиг пика и стих. Вскоре затих и двигатель крана. Все стихло, на монастырское подворье вернулось истинное спокойствие.

Настоятель, который все еще висел на тросе, заметил меня, помахал рукой, дескать, поднимайся наверх.

Причин отказываться у меня не было. Я взобрался на вершину колокольни, чувствуя, как сердце изо всех сил пытается вырваться из ставшей непомерно тесной грудной клетки. Минута ушла на то, чтобы пульс втиснулся в рамки нормального ритма. Ушло головокружение, я наконец-то смог нормально видеть.

Дыханье выровнялось. Кровавые пятнышки, проплывающие перед глазами, растворились в лишь слегка расплывчатой красоте окружающей монастырь природы. Еще минута и восприятие цвета окончательно вернулось в норму. Картинка стала четкой, яркой и невероятной красочной…

С вершины колокольни открывался превосходный вид. Вот совсем рядом, буквально руку протяни, белеют одинаковые домики села Спасовка, за ними, чуть одаль, виднеется пруд. Надо же, я столько времени провел совсем неподалеку, а пруда и не видел! Даже не догадывался, что он существует. Помню, сразу же идея промелькнула, захотелось подойти поближе к живописному водоему, полюбоваться ним вблизи, а то и вовсе порыбачить. А что, вот как мой единомышленник – точно посредине зеркальной глади одинокой точкой темнела весельная лодка. Не иначе как местный рыбачок медитировал с удочкой. Хорошо ему! Не надо рыться в документах, копаться в самом себе, пытаясь понять что-то, о существовании чего и не догадываешься! Просто ему, а от того спокойно…. А еще дальше, за рыбаком, за прудом, за селом, да вообще везде простилаются широкие ярко-зеленые поля. Насыщенная зелень покачивается, волнуемая неощутимым ветерком и колышется легкой рябью в глазах…

Когда я добрался до верхней площадки колокольни, настоятель был уже там. Он, с легко читаемой насмешкой во взгляде, посмотрел на меня, расстегнул карабины, снял снаряжение, отряхнул пыль. Терпеливо помолчал, давая мне возможность прийти в себя.

– Как тебе такая картина?

Я не понял, что он хотел этим сказать, точнее, спросить. Что за вопрос он пытался озвучить? Может, интересовался, что я думаю об удивительном ландшафте, о красотах, что от горизонта до горизонта? Может, хотел узнать, нравится ли мне видеть свое отражение в огромном колоколе? А может просто хотел услышать мое мнение об альпинисте-настоятеле? Недолго думая, я ответил просто:

– Отлично! – казалось, одно лишь слово, а ответ на все вопросы одновременно. К тому же честный ответ…

– Согласен, отлично! Ведь именно такой вид имела церковь в начале прошлого века. Словом, мы хорошо поработали!

– Все не устаю удивляться, – я кивнул на разбросанные по полу веревки, ленты, карабины. – Так вы еще и скалолаз?

Настоятель кивнул:

– Да, было дело! Давно, правда, в часы студенческой молодости. Любили мы с друзьями активно отдыхать. Бывает, нахлынет, вспомню костер, песни под гитару и горы, вокруг одни лишь только горы. Эх, были времена! Но, если совсем честно, то это все так, несерьезно. Я ведь ни одной настоящей вершины так и не покорил. Ограничивался тренировочными сборами в Крыму. Но и это было не зря, как видишь, пригодилось!

Глава двадцать третья

Окно в кабинете настоятеля выходило на запад, давая возможность вдоволь любоваться таинством заката. Прекрасное зрелище! Там, далеко на линии что разделяла и одновременно соединяла небо и землю, покачивался в восходящих потоках солнечный диск. Он уже коснулся земли и медленно растекался в атмосфере. Мгновение и солнце перестало быть шаром, правильной сферой, теперь оно было грушей, большой, огненно-оранжевого цвета, грушей. Висела она, тускло сияла, украшая собою вечерний небосвод.

Ожидая отца настоятеля, я наблюдал за метаморфозами огненного шара. Смотрел, как из груши дневное светило превратилось в вытянутый овал, как половина его скрылась за горизонтом, как на кроваво-красном небе зажглась первая вечерняя звездочка, точнее планета, яркая и прекрасная Венера. Наблюдал за тем, как блеск размытого пятнышка, что совсем недавно было солнцем, угасал, Венера же, наоборот, разгоралась, словно невидимым потоком пламя гаснущей звезды перетекало на кружащую вокруг нее планету. Перетекало, предоставляя ей возможность ярким пусть и не собственным светом приветствовать людей. Радовать их своей красотой.

Уже не оранжевое, а темно-багровое, почти коричневое солнце скрылось за горизонтом. На то, что оно вообще было и скрылось именно в том месте, указывало лишь зарево. Зарево огненного заката…

– Вот и еще один день прожит. Приятно осознавать, что прошел он не напрасно. Прошел с пользой. Могу с уверенность сказать, что осталось совсем немного и монастырь предстанет во всем своем величии, просто как в свои лучшие часы! И это хорошо!

Засмотревшись на таинство заката, я и не заметил вошедшего настоятеля, непроизвольно вздрогнул, услышав его голос, быстро поднялся.

– Да ну тебя, не прыгай! Напрыгались сегодня. Чай будешь?

Я кивнул. Тут же положил на стол Библию и тот самый вырванный из старинной книги лист. Заметив мой деловой подход, настоятель кивнул и знаком показал – не спеши!

– Вот теперь можно! – он расставил чашки и с видимым удовольствием опустился в кресло.

– Я вот что хотел спросить отче, вы утром говорили о Библии 1751 года. Отсюда вопрос, какое отношение она может иметь к письму, которое, насколько я понимаю, на много лет ее старше?

– Прошу заметить, я говорил не о Библии, а о Елизаветинской Библии. Вижу, ты настроен на серьезный разговор. Так уж и быть устрою тебе небольшой экскурс в историю церкви! Библия, как ты должен знать, пришла к нам давным-давно. И пришла из Греции. Как утверждают, первыми переводчиками библейского текста были сами создатели славянской азбуки и основатели письменности Кирилл и Мефодий. Было это в те далекие времена, когда о книгопечатанье никто даже и не помышлял. Книги тогда переписывались вручную, хлопотное было дело. А особенно, если посмотреть на старинные экземпляры, которые сохранились на сегодняшний день, какие в них гравюры, какие буквицы, какие обложки! На изготовление некоторых томов уходили годы. Но время шло, прогресс не стоял на месте, и вот человечество изобрело печатный станок, книгопечатанье, – не переставая говорить, настоятель пододвинул ко мне чашку. – Про чай не забывай! Как ты должен был знать, хотя бы из школьной программы, первой книгой, которая была отпечатана на наших землях, была «Апостол», издание, содержащее некоторые главы «Нового Завета». Позже, небезызвестный Иван Федоров, первым изготовивший и опробовавший печатный станок, подарил нам всем, пожалуй, самую известную в наше время Острожскую Библию. По сути это было самое первое полное издание Библии на церковнославянском языке. На сегодняшний день в мире их сохранилось порядка трехсот экземпляров. К сожалению, у нас ее нет, но продолжу. Острожскую Библию использовали как официальное славянское издание вплоть до средины восемнадцатого века, когда была подготовлена Елизаветинская Библия, которая, по сути, используется и поныне. Это и есть то издание, о котором я говорил.