Невеста палача

Решение принято, Гордей ускорил шаг и вскоре оказался дома. Невесту он застал мирно спавшей, пригляделся к любимым чертам лица, безмятежным, мирным во сне, и такая злоба его охватила, что, подскочив, едва не схватил, не затряс, осекся, железной волей сковал чувства, сжать кулаки.

– Что ж ты делаешь со мной, проклятая девка! – в отчаянии зашептал он, присел рядом на койку, закрыл лицо руками.

Сон Дарины давно стал чутким, неспокойным, она сквозь дрему ощутила постороннее присутствие, открыла глаза, подле нее сидел Гордей. Несчастный вид его, отчужденный, навеял дурное предчувствие, от скверного человека всегда ждешь подвоха, в один момент жалостливый, участливый, в другой вспыльчивый, озлобленный и бесконтрольный. К прочему отчетливо улавливался запах перебродившего хлебного вина, значит, палач явился домой под утро навеселе и, конечно же, с очередным немыслимым предложением.

О побеге она думала с тех пор, как повидалась с отцом, неважно куда, лишь бы подальше от здешних мест и горестных воспоминаний, пока Гордею не наскучило доброе отношение, пока в нем не пробудился зверь. Темный Князь сослал ее без предупреждения, ждать его появления под пристальным пугающим вниманием палача больше немыслимо. Вчерашний вечер укрепил решение бежать, но горе-жених сдержал обещание, запер ее, задуманное оказалось невозможным.

Дарина исподтишка продолжала наблюдать за Гордеем. Тот мрачно вздохнул, грубая ладонь потянулась к ней, застыла на полпути, сжалась в кулак, он боролся с собой. Видимо победило благоразумие, палач тяжело встал с ее лежака, а через мгновение уже громко храпел в собственной постели.

«Хватит дрожать!» – мысленно приказала себе девушка, пришло время действовать. Она тихонечко приподнялась, спустила босые ноги на пол, прислушалась к храпу, громкий, видать крепко заснул горе-жених, вперед, выход близко. На цыпочках прокралась к двери, схватилась за ручку и обмерла от страха, услышав хриплый голос палача:

– Куда собралась?

Не останавливаться, бежать, Дарина резко потянула за ручку, дверь распахнулась, свобода показалась реальной, метнулась через порог и тут же вскрикнула от резкой боли в предплечье. Палач, вскочивший на ноги, в два прыжка преодолел расстояние между ними, схватил невесту за руку, дернул так, что захрустели косточки. Он развернул беглянку, сгреб в охапку, грубо стиснул, не давая возможности вырваться.

– Нет, Даринка, не уйдешь! – горячо выдохнул ей прямо в ухо.

– Не буду твоей, не буду! – закричала девушка, сдавленные легкие горели.

Гордей разозлился, кровь заиграла в жилах, круто развернувшись, он с силой швырнул несчастную на пол.

– Ты и не была моей, – выплюнул мужик, – никогда не была, как бы мне не хотелось! Ты околдовала меня, заворожила! Ведьма! Сон из-за тебя утерял, лишь о тебе помыслы тревожили, лишь твой лик пред очами стоял! А ты… нос как воротила, так и воротишь. Отец твой продал мне тебя, за гроши продал! Слышишь?

– Замолчи! – надрывисто выпалила Дарина, не в силах вынести тираду. – Замолчи! Остановись!

Повелительный крик всегда робкой девушки охладил Гордея, он замер, глупо таращась на нее, прищелкнул языком, и, осклабившись, прошипел:

– Что, зубки прорезались? Никак решилась на поверку ведьмины проказы выпустить?

Дарина опешила, ее не впервые зовут ведьмой, несправедливо, но не беспочвенно.

– Думала не узнаю, не догадаюсь, а?

– О чем? – девушка физически ощутила нарастающую тревогу.

– Ох и хитрая же ты бестия, – хмыкнул Гордей. – Не уж то сама не сознаешься?

– Да в чем же?

– Ведьма ты! – заревел палач. – Ведьма!

Возбужденный и одновременно разъяренный, он отступил назад, зная наверняка, не сумеет сдержаться, пожалеет. Девка так и манит, глядит снизу-вверх, очи сверкают, волосы растрепались, разметались по плечам, сарафан до колен задрался. С трудом глотнул воздух пересохшим горлом, стиснул зубы, стукнул кулаком себя по бедру и выскочил на улицу.

Утренняя прохлада отрезвила Гордея, наспех подпер снаружи дверь, в сарае, где мирно похрапывала его лошадь, ожидая кормежки, взял топор, зашагал в сторону главных ворот, гонимый принятым решением. Он казнит девку, через три дня, за воротами Великого Новгорода казнит! Ведьмак явится, потребует выигрыш, его право! Вот и пусть заберет то, что от нее останется.

За воротами палач направился вдоль реки Волхов к небольшой рощице, деревца шелестели молодой сочной листвой, танцующей в порывах легкого утреннего ветерка, словно шепча слова приветствия незнакомому гостю. Пышные ясени, стройные березы, вытянутые к куполу небес осины, покачивались из стороны в сторону плавно, непринужденно, любовно поддаваясь воздушным потокам. Пройдя вглубь леска, мужик выбрал подходящие для срубки деревья, занес топор над головой, остервенело замахал, выкалывая куски из худощавого ствола. Обреченное на гибель бессловесное создание содрогалось от ударов могучего орудия, роняя на холодную землю изумрудные слезы, пуская тонкие струйки бело-золотистого сока, подобно человеку, раненому в смертельном бою, истекающему алой кровной.

Отсекая ветви сваленного древа, Гордей тщательно укладывал их в плотную кучу, сырыми те полезнее станутся, дрова будут гореть медленнее, несомненно, причинят больше страданий. Глупая девка заслуживает печальной участи, отреклась от любви простого мужика, должна поплатиться.

Палач шмыгнул носом, дурные мысли покоя не дают, злобно оскалился, челюсть выдвинулась вперед, решимость довести задуманное до конца крепла с каждой минутой. Воспоминания о проигрыше раззадоривали, раздражали, выводили из равновесия, придавая сил, разжигая ярость. Зарычав, подобно дикому зверю, он рубанул топором по очередному стволу, надеясь частично высвободить разрывавшие изнутри чувства. Древо издало храпнувший звук, покачнулось, зашелестело листвой, накренилось, спустя три, четыре новых удара повалилось с шипящим хрустом наземь. Мужик с торжествующей злобой уставился на очередное деяние своих рук, довольный скорой победой, сейчас древо пред ним пало, а через несколько дней околдовавшая ведьма канет в лету, прекратив его сердечные терзания. Дровишек нужно заготовить побольше, чтоб костер дымил, да пылал ярко, пожирая строптивицу, а вместе с ней его безответную любовь и надежды чужака, пожелавшего отнять единственное, что дорого сердцу палача.

Все три дня Гордей провел в леске, в граде не показывался, рубил, крушил деревца, готовя кострище, предназначавшееся для сожжения несостоявшейся невесты. В течение этого времени он ничего не ел, воду пил прямо из реки, черпая грязными ладонями, покрытыми мозолями от интенсивного махания топором, спал на сырой холодной земле, не чувствуя ни зноя, ни голода, питаемый бурлящим в душе гневом.

Срок отдать Дарину иноземцу подошел скоро, но палач оказался во всеоружии, место казни было готово. Поутру назначенного колдуном дня, собравшись отправляться в град за жертвой, он решил напоследок оглядеть результат трехдневной работы. Кострище внушало благоговение и страх, бревна и сучья выложены вдоль по кругу, образуя слегка приплюснутый конус для возможности взобраться наверх, достигнуть середины, где прямым грузным колом несокрушимо стоял толстый древесный ствол. Мужику стоило немыслимых усилий свалить подходящее древо, обтесать сучки, а затем взгромоздить волыну в сердцевину кострища. Старания оказались не напрасны, «башня» выдержит сопротивления ведьмы, несомненно, она будет барахтаться, вырываться, лишь поймет, что гонима на смерть, но сухая трава, высланная поверх древесины, полыхнет быстро, на бегство времени не хватит. Дело осталось за малым, притащить девку к месту казни, да побыстрее.

Не смотря на черные мысли палача, день весело пробуждался, утреннее солнце уже карабкалось ввысь по небосводу, ярче освещая зарождающиеся новые сутки. Кинув последний взгляд на заготовку, Гордей направился к дому, где отчаявшаяся выбраться на волю Дарина, выплакав слезы бессилия, покорно ожидала неминуемой участи.

Глухой бухнувший звук упавшего на землю бревна, возвестил о возвращении палача, отбросившего импровизированную затворку. Он со скрипом отворил дверь, остановился на пороге, ожидая увидеть забившуюся в угол от страха девушку. Не оправдав предположений, та мирно сидела на койке, упавший на него взгляд спокоен, отрешен, никаких тревог, грусти, переживаний, губы слегка подрагивают, будто силится улыбнуться. Такая внезапная покорность заставила сердце мужика дрогнуть в сомнении, решить отступиться от задуманного, но всплывший в памяти образ победителя ведьмака, отбросил колебания.

– Пойдем, Дарина! – выдохнул Гордей, опустив глаза.

– Я никуда не пойду, – голос ее звучал тихо, но твердо, она искренне считала, что и на сей раз отказывается идти в церковь венчаться.

Палач взбесился, опять девка ему перечит, разбушевавшимся ураганом пронесся по комнате, грубо подхватил строптивицу по локоть, рывком поставил на ноги, злобно выплюнув:

– Поднимайся!

– Если так ты относишься к тем, кого любишь, – скривилась девушка, – страшно подумать, что ожидает тех, кого ненавидишь!

Повторный всплеск бесстрашия и дерзости всегда кроткой, пугливой девчонки обескуражили Гордея, на минуту он замер, остолбенев от несвойственного поведения невесты.

– Довольно голову морочить, – придя в себя, зарычал палач, потащил жертву к выходу, – боле меня не проймут ведьмины хитрости.

– Ведьмины… хитрости? – пролепетала Дарина, шустро перебирая ногами, стараясь поспеть за широкими шагами мужика, тащившего ее к базарной площади.

Шумная толпа попрошаек, купцов, заборщиков суетились, трудом встречая новый день, кричали, ругались, зазывая, переманивая к своим прилавкам тех, кто готов заплатить за товар, кинуть монетку в дырявый карман, осчастливиться прибылью или новой покупкой. Базарная площадь по сложившемуся обычаю жила собственной бурной жизнью, в обыкновении ничем не нарушаемой, пока в поле зрения народа не появился Гордей, волочащий девушку, о которой с недавних пор ходила дурная слава. Та не упиралась, торопливо семенила ногами, изредка морща нос, мужик железной хваткой сжимал ее предплечье, намеренно причинял боль.

Народ приметил странную пару, притих, жужжащий гул, гомон и шепотки покатили по толпе, любопытные вытянули шеи, походя на гусей, узревших лакомого кузнечика или саранчу, стараясь пристальнее рассмотреть разворачивающуюся сцену.

Добравшись до открытого места практически в центре базарной площади, палач оглядел шушукающихся людей, убедился, что привлек всеобщее внимание, остановился, крепче стиснул руку Дарины, та едва не вскрикнула.

– Новгородцы, – громогласный призыв возымел действие, зевак стало больше, – новгородцы, поглядите сюда!

Гул в толпе мгновенно усилился, люди теснились, толкались, зрелище обещало принять интересный разворот.

– Поглядите на эту девку! – продолжал ораторствовать Гордей, – Сама чистота, ни крупицы гнили, да черни?! Не обманывайтесь, новгородцы, эта девка – ведьма!

Единый громкий вздох прокатил по толпе, стоявшие вблизи палача с девушкой люди отпрянули назад, словно чума взмахнула болезненной рукой пред их перепуганными лицами. Дарина в ужасе уставилась на мужика, не веря собственным ушам, не в силах осознать всю степень навалившейся беды, она ощутила нервную дрожь, расползающуюся по телу, сотрясающую его, подобно разрядам молнии, бьющим в рыхлую землю.

– Это не правда, – беззвучно выдохнула она, утратив голос, шевеля пересохшими губами.

– Страшные деяния сотворила эта девка, – кричал Гордей взбудораженный, возбужденный собственной ложью, – слышите, новгородцы?

Неожиданно, как для палача, так и для обвиняемой, не дожидаясь разъяснений и описаний колдовства, якобы творимого приведенной на площадь ведьмой, толпа подхватила упреки, заулюлюкала, стали слышны возгласы:

– Это ж та самая, коня опрокинула…

– Да, да, рукой махнула… животину как перышко…

– Так и знал…

– Ведьма, говорила же ведьма…

Толстая неопрятная старуха в обносках выступила из толпы, бесстрашно подковыляла к Дарине, плюнула ей под ноги, почавкав беззубым ртом.

– Чтоб тебе пусто было, ведьма проклятая! – прошепелявила она, скорчила злобную гримасу.

– Нет, – закричала Дарина, широко распахнув глаза от страха и удивления, – не правда, я не ведьма!

Палач выкрутил ей предплечье, заставив невольно вскрикнуть от новой порции боли и замолчать, не хватало, чтоб начала оправдываться.

– Надо сжечь, проклятую! – выпалил он.

Обезумевшая толпа, с необъяснимой жаждой крови, подхватила, завопила, словно кричали ни десятки собравшихся, а один человек с тысячей голосов: «Сжечь! Сжечь!». Ни единому горожанину не приходило в голову оправдать девушку, допустить мысли, что несчастная невиновна, никакой порчи, и уж тем более проклятий не насылала на людей, никто не желал разбираться в сложившейся ситуации, каждый из присутствующих, кроме жертвы алкал зрелища, наказания обвиняемой, не испытывая ничего, лишь первобытный инстинкт желания убить.

Гордей получил абсолютную поддержку народа на рыночной площади, подгоняемый толпой, он дернул жертву, потащил к главным воротам, люди расступились, пропустили вперед и последовали за ним по пятам, боясь упустить даже махонькую крупицу представления. Обвиняемая пришла в неописуемый ужас от того, ее собрались сжечь без разбирательств, без возможности оправдаться, она принялась упираться, вырываться, кричать, стараясь избавиться от железной хватки. Попытки не увенчивались успехом, действовать необходимо жестче, извернулась, дотянулась ртом до державшей ее руки и с яростью вцепилась зубами в мягкую плоть, кожа под натиском хрупнула, тонкий кровавый подтек остался на месте укуса. Палач взвыл от боли, на короткое мгновение выпустил жертву, но не дал ей ощутить вернувшуюся на миг свободу, замахнулся, отвесил пощечину с такой силой, что Дарина потеряла равновесие, упала на землю, в голове неприятно зашумело, с рассеченной нижней губы по подбородку потекла кровяная струйка. Окружающий мир поплыл перед глазами, людей заволокло серовато-белым туманом, все происходящее в один момент утратило смысл, возникла пугающая, и в то же время умиротворяющая легкость. Мир не прекращал вертеться, кружиться, танцевать, даже когда мучитель потянулся к ней, поставил рывком на ноги, продолжил тащить к месту казни, под одобрительное улюлюканье толпы, не знающей, куда именно направляется.

Подготовленное кострище одиноко ждало предназначенную ему жертву, оставаясь сырым в сердцевине, откуда торчала толстая волына. Как только толпа народа, ведомая палачом, выбравшись за пределы града, проследовала к сооружению, оно словно ожило, струящийся в щелях между дров ветер унывно засвистел, приветствуя жестоких гостей, казалось, даже толстый кол закивал им, слегка пошатываясь.

Дарина, оглушенная ударом, безвольно шагала следом за убийцей, толкающим ее в лапы смерти. Она не сопротивлялась, когда увидела выстроенное кострище, когда Гордей взял ее на руки, поднял на самый верх, прислонил спиной к стволу срубленного древа. Вытянув из-за пояса жирную тугую веревку, он грубо дернул бывшую невесту, связал ей запястья, обкрутил узкую талию, плечи, бедра, старательно привязав к волыне. Она не реагировала, терпела измывательства, молчаливо водила пустым взором по толпе, окружившей место казни, ни гнева, ни ненависти, ни обиды не испытывала, лишь жалость к людям, со скопившейся в сердцах чернотой. Эти озлобленные человечки негодуют от того, что в душе совершенно несчастны, рвутся высвободить ярость, обрушить на любого, кто попадет под горячую руку, и, если ей не посчастливилось оказаться загнанной ланью на охоте, значит, так тому и быть.

– Гляньте, новгородцы, ведьма затихла, небось, ворожбу задумала, – закричал палач, тыкая пальцем в привязанную девушку.

Люди инстинктивно затихли, кто-то поежился, приняв на веру очередной бред Гордея, слегка отступили от кострища, рассредоточившись поодаль, чтобы ни дай Бог, ведьмино проклятье на них не легло. Дарина не отреагировала на злобное высказывание, высунула кончик языка, коснулась им саднившей ранки на рассеченной губе, стараясь немного смочить засохшую кровь, ощутила неприятный солоноватый железный привкус, поморщилась.

– Змея уж и язык высовывает, – тут же подхватил палач, чувствуя, что на самом деле в сердце неожиданно кольнуло иглой жалости и сомнения.

Стараясь не утратить решимость довести задуманное до конца, он быстро вытащил из кармана огниво и кремень, присел на корточки, подтянул заранее подготовленную палку, один конец не плотно, но обильно обмотан куском сухой ткани, оторванной от его рубахи, а между тканевыми прослойками торчат пучочки тонкой иссохшей до невозможности травки. Самодельный факел слегка растрепался, Гордей поправил намотанную тряпицу, уложил на кучку сена, крепко сжал в кулаках камни, и уже со второго удара высек снопы искр, разлетавшиеся в разные стороны. Несколько из огненных крох упали на сено, полыхнул язычок пламени, пополз, сжевывая солому в тряпице, кольцом обхватил верхушку палки.

Дрожащими, от внезапно родившегося волнения, руками Гордей схватил самодельный факел, бросил огниво на землю, встал, поднял пылающий предмет над головой, прохрипел:

– Огонь да очистит тебя от грехов, ведьма!

Шагнул к кострищу и невольно замер, заколебался, разрываемый на части неожиданно проснувшимися угрызениями совести, сомнениями, растерянностью. Толпа, алчущая жуткого зрелища, недовольная замешательством палача, зароптала. Лишь один человек в скопившейся гуще наблюдал за происходящим с ледяным на вид спокойствием, скрываемый под черной мантией с капюшоном, отбрасывающим мрачную тень на красивое лицо.

Не произнося ни звука, не шевелясь, Константин с замиранием и болью в сердце следил за происходящим, ожидая развязки. К шествию толпы, провожающей невинную девушку на казнь, он присоединился у главных ворот Великого Новгорода, незаметно проскользнув в середину скопившегося народа, поглощенного представлением, не обратившим внимания на странного незнакомца. Казалось все шло как надо, по плану, но Темный Князь не испытывал радости, видя страдания Дарины, старательно пытавшейся не выказать страха. Колдун знал, ей осталось недолго, увы, это не умаляло терзаний его совести. В момент, когда девушка, высунув алый язычок, коснулась им запекшейся крови на губе, он готов был сорваться с места, ураганом пронестись меж, одурманенных его же заклятием и призывными криками палача, людей, схватить избранницу на руки и унести прочь от проклятого места казни. И все же заставил себя отказаться от необдуманного порыва, сжал кулаки, крепко зажмурил глаза, постарался отогнать непрошеные мысли. Не сейчас, только не сейчас, пройдено слишком много, осталась лишь малость, крупица, пищика мгновения в бесконечной пустыне времени и задуманное свершится.

Легкий трепетный ветерок, коснулся, потрепал подол мантии, Князь тяжело поднял веки. «Она здесь!», – промелькнуло в его голове, вызвав в душе крохотную толику облегчения, и одновременно с этим тревоги. Он поднял глаза к голубому куполу небес, созерцая танец луны, надвигающейся тенью на солнечный диск, медленно, но целенаправленно тот подминал под себя ярило, затмение набирало обороты. Время пришло, теперь все зависело от Дарины, от того, осталась ли она чиста душой или горечь, отчаяние и обида поглотили, уничтожили непорочные ростки невинности. Последняя искра надежды угасла в глазах, как только палач отправил ее на кострище, а веревка крепко обвила тонкий стан, это Константин видел отчетливо, но выбора не осталось, лишь надежда.

Колдун переместился в толпе, стараясь незаметно выследить немаловажную деталь давно запланированного ритуала, шепчущий ветер по-прежнему трепал мантию, как бы «говоря»: «Она близко». Сконцентрироваться оказалось сложнее, чем представлялось, он втянул в легкие тяжелый воздух, едва ощутил поток слабой, пропитанной магией, энергии, излучаемой телом Каллиды.

Жрица Далия, надеялась остаться незамеченной, выпорхнув из коридоров межмирья, она стояла поодаль от дурно пахнущей, верещащей толпы людей, кучкующейся вокруг деревянного сооружения. В центре к столбу привязана девушка, колдунья не сразу признала в несчастной жертве недавнюю соперницу, и довольно хмыкнула, поняв, что ту вот-вот сожгут. Но в чужой мир она пришла не за этим, энергетический след Армана здесь отчетлив, ее верный раб по близости, его нельзя упустить.

Возникшие мысли приятно пощекотали нервы колдуньи, пальцы заиграли, сминая флакончик, наполненный пагубным зельем. Темный Князь наверняка среди этих гогочущих простолюдинов, мерзкое сборище помеха в поисках, как же приятно будет заставить вернувшегося раба отправить их в долину мертвых.

Пошарив взглядом по гадкому сборищу, Каллида наткнулась на фигуру, отличавшуюся от остальных, высокую, широкоплечую, облаченную в черную мантию, не способную скрыть мощи ее обладателя, стоявшего к ней спиной. Могучие потоки энергии, рождаемые аурой обнаруженного, не оставляли сомнений, она нашла, кого искала, оставалось подобраться ближе. Но колдун ускользнул вновь, двинулся в гущу толпы, подобрался к кострищу, он словно видел ее, знал о присутствии и затеял игру кота с мышью.

Злоба жгучей отравой разлилась в груди жрицы Далия, раздраженная, она направилась к толпе, прикрыла нос платком, морщась от запахов источаемых телами простолюдинов. Несколько горожан бросили изумленные взгляды на красивую незнакомку в темно-алом, почти черном плаще, брезгливо кидавшую взгляды по сторонам, остальные же, недовольные замешательством палача, принялись роптать, изредка выкрикивая:

– Сожги ведьму!

– Чаво ждешь?

– Жги ее, жги…

Гордей слышал подначивания, но по-прежнему колебался, любовь и ненависть боролись в его душе, требовали сделать выбор, способный перевернуть всю никчемную жизнь. В какой-то момент решимость обрушить огонь обрела готовность отступить, сердце обратилось к любви, и лишь рука с факелом дрогнула, в разум вторгся чужой настойчивый голос, зашептавший: «Она не принадлежит тебе, не принадлежит, ты проиграл, отдал чужаку, отдал без колебаний, за гроши…»

Мрачный шепоток камнем лег на сердце мужика, любовь померкла, вернулись отчаяние и гнев. Душераздирающе взвыв от неизбежности и нестерпимой боли, разорвавшей могучую грудь, Гордей бросил пылающий факел к ногам той, в ком заключались его счастье, страдания, надежда, безысходность и спрыгнул на землю, спасаясь бегством от всепожирающего пламени. Огонь лизнул сухую траву, та мгновенно вспыхнула, золотисто-красные язычки яростно заплясали, перебросились на заготовленные бревна, охватив кострище, побежали к босым исцарапанным ногам девушки.

Толпа охнула, ожидание с реальностью ни шло в сравнение, затихшие люди, с раскрытыми ртами наблюдали, как огонь расползается по кругу, набирает силы, громкий треск поленьев казался нестерпимым в гнетущей тишине.

Дарина почувствовала нарастающий страх, она с ужасом взирала на подбирающиеся языки пламени, как внезапно взгляд ее смягчился, потеплел, в нем отразились жалость и сочувствие. Подняв взор к людям, осудившим на смерть, она вдруг улыбнулась сквозь набежавшие слезы.

– Прощаю, всех вас прощаю!

На небе, яркий золотой диск потускнел, затмение обрело полную силу, высвободив полумрак, мгла расползлась по земле, обволокла чернотой все, до чего сумела дотянуться, густым покрывалом накрыла ораву вокруг кострища. Людей охватила паника, но никто не двинулся с места, словно единое парализованное существо, толпа застыла, глядя на потемневший в вышине круг. Не крикнуть, не убежать, глотки пересохли, ноги, будто приросли к земле, это знак, кара за убийство.

Пламя обвило стан Дарины, добралось до груди, она не видела, ни затмения, ни народа, ни Константина, стоявшего у костра, золотые язычки пламени безуспешно тянулись к его черной мантии. Не стонала, не вопила, не боролась за жизнь, упрямо смотрела на Гордея, мучавшегося сожалением и болью потери, слезы раскаяния бежали по его лицу, он не пытался их стереть.

– Прощаю тебе… – беззвучно, одним губами сказала девушка, и палач ее понял.

Пламя вспыхнуло алым кровавым цветом, выплюнув сноп искр, и с головой поглотило жертву, ни звука не сорвалось с ее уст, ветер завыл вместо нее, затянул унывную песнь.

– Свершилось, – сказал Темный Князь, ни один мускул не дрогнул на красивом лице.

Скинул капюшон, обернулся, жрица Далия, стояла невдалеке от него, взгляд полон ужаса и непонимания, бледное лицо осунулось, стало практически неузнаваемым. Исхудавшие в момент руки, с выпирающими костяшками, задрожали, миниатюрный флакончик с зельем выскользнул из тонких пальцев, шлепнулся на землю, от удара крохотная пробка выскочила, отрава пролилась на землю, образовав мерзкое пенящееся темно-зеленое пятно.

Медленно, не произнося ни слова, Константин направился в сторону Каллиды. Поравнявшись с бывшей госпожой, он, холодно взглянув в ее умирающие глаза, едва заметно склонился, отвернулся и зашагал прочь не оглядываясь, зная наперед, что именно ожидало безжалостную, алчную женщину.