Остров с зелёной травой (история одной экспедиции)

Она молчала. Ей было плохо и совсем не хотелось разговаривать.

Он присел рядом и обнял ее за плечи. Она не отстранилась от него. «Уже хорошо», – подумал он. Надо было срочно что-то предпринять, как-то отвлечь ее, чем угодно. Но ничего подходящего на ум не приходило.

Последние годы Ларкины срывы происходили постоянно. Порой у него опускались руки от бессилия. В такие минуты он по-настоящему терялся, не зная, что делать и как себя вести. Ограничиваться лишь запретами и тем более упреками было ни в коем случае нельзя, об этом его предупреждали врачи. «К вашей жене надо относиться очень бережно и уважительно. И не только по причине, которая привела вас к нам. Она у вас в известном женском возрасте, понимаете? Поэтому всячески оказывайте ей знаки внимания и старайтесь поддерживать у нее хорошее ровное настроение. И как можно реже оставляйте ее одну. Лучше всего – найдите ей какое-нибудь ежедневное занятие, и чтобы при этом она была не одна, а в коллективе», – советовали они ему. «Какое к черту занятие? Какой коллектив? Вы имеете в виду работу? Тогда так и говорите!» – возмущался он. Но где было ее найти? Ларка ничего не умела, но главное, уже ничего не хотела. А он не мог сидеть с ней как привязанный. Проникнуться Ларкиным положением, протянуть ей руку участия и взять на себя роль поводыря и доброго советчика было некому. Ее беззаботные подружки лишь таскались с ней по модным магазинам, просиживали за бесконечными разговорами в салонах и обедали в дорогих ресторанах, куда ей как раз и не стоило заходить; чужие проблемы их нисколько не интересовали. Дмитрий Владимирович обращался за помощью к медицинским светилам, сначала один, потом, после изматывающих уговоров, вместе с Ларкой, но люди в белых халатах только все больше его раздражали. Перед каждым застольем вне дома он приходил в уныние. Он заранее знал, что ему придется быть в постоянном напряжении, безотрывно следя за состоянием жены. Его все это выводило из себя, он нервничал и уставал. Он мог бы отказаться от многих встреч, но большинство из них носило почти протокольный характер, уклониться от них означало выпасть из клана власти и потерять деловые связи. Но деловые связи в его жизни были превыше всего, на этом было построено все их материальное благополучие. Именно поэтому непредсказуемое поведение жены его невероятно угнетало, он не видел выхода.

Дмитрий Владимирович почувствовал шершавый песок на руке.

– Ларка, ты вся в песке. Хочешь, я тебя помою? – мягко предложил он. – Пойдем под душ.

Она без желания согласилась – просто потому, что надо было что-то делать. Они встали под душ, отгороженный от пляжа деревянной ширмой. Он снял с нее лифчик и включил теплую воду. Затем стал ладонями осторожно смывать песок у нее со спины, стараясь не поцарапать кожу.

Несмотря ни на что, ей было приятно, теплая вода успокаивала, муж был нежен. Она почувствовала, что, кажется, нашла спасительный выход из состояния душевного разлада, удачно подыскала временный заменитель раздирающего изнутри желания выпить, а заодно и успокоитель саднящей ревности, – и остановила его, накрыв его руку на своем плече.

– Постой! Дима, в море не получилось – давай здесь, прямо сейчас, я так хочу.

Дмитрий Владимирович растерялся. Она повернулась к нему нездоровым, нервным лицом.

– Как тогда, в родительском доме, у печки – помнишь?.. Иначе не подходи ко мне, я напьюсь и никуда не поеду.

Не оставляя ему выбора, Ларка наклонилась и взялась руками за стойку душа. Он продолжал гладить ее по спине. По-своему расценив его нерешительность, она заискивающе предложила:

– Дима, хочешь, я тебе помогу.

Перед его глазами выткалась из небытия выкрашенная белой известью русская печь. Он вспомнил, как трогал ее тогда, согревая руки. Она была еще теплой, еще хранила остатки ночного жара. Вспомнил безыскусный деревенский запах и тощие половики на крашеном полу с рассохшимися скрипучими половицами, по которым они катались, потеряв счет времени. Вспомнил молодое упругое тело и ненасытные девичьи губы, воспламенился от нетерпения жены и собственных воспоминаний и схватил ее за бедра. Ноющая боль в руке усилилась, но от этого он еще больше распалился.

Благодаря ли удовлетворенному желанию и последующей заботе мужа или благодаря собственным душевным усилиям, так или иначе, но Ларке удалось справиться с собой и отвлечься от внутреннего дьявольского зова. Общение между ними пришло в норму. Они искупались перед дорогой, немного отдохнули и засобирались в Фигерас.

За рулем такси сидел немолодой водитель и внимательно слушал радио. Когда они сели в машину, он сухо поздоровался. Ларка кивнула ему в зеркало, и они тронулись.

Ларка достала из сумки брошюру, собираясь готовить мужа к экскурсии по музею и наметив для себя роль гида. Но ей мешал громкий тараторящий голос, доносящийся из радиоприемника.

– Дим, скажи ему, чтобы выключил приемник, – попросила она.

– Радио выключи, – сказал Дмитрий Владимирович, наклонившись к водителю.

– Apagar la radio? – догадался таксист. – No hay problemas7, – сказал он и с неохотой выключил приемник.

– Спасибо, – поблагодарила Ларка.

Водитель повернулся к ней и, будто бы передразнивая, воскликнул:

– Спасиба?! – и спросил, едва ли не с радостью: – Ruso? Rusia?

– Русо, русо, – подтвердила Ларка, – из России.

Лицо водителя странным образом преобразилось, он включил радио и принялся оживленно им что-то говорить, показывая рукой на работающий радиоприемник и повторяя: «Моску, Моску». Его настойчивость была удивительна и необъяснима. Кроме того, что он говорил им что-то о Москве, они ничего не понимали, и через минуту, оставив свои попытки, он выключил приемник. От них не укрылось его явное возбуждение. Было видно, что он недоволен тем, что не может слушать радио, и тем, что ему не удалось ничего объяснить пассажирам.

– Может быть, футбол? Наши с ними играют. Они же чокнутые на футболе, – предположил Дмитрий Владимирович.

Ларка пожала плечами и приступила к чтению брошюры с многочисленными закладками и разноцветными метками на полях.

– Сальвадор Дали родился в 1904 году и умер в 1989-м, – с энтузиазмом начала Ларка. – Один из самых известных представителей сюрреализма. Сюрреализм – это такое направление в искусстве, что-то почти нереальное, в общем – фантазии…

Сначала они ехали в плотном потоке машин вдоль побережья, минуя курортные места, затем свернули в сторону от моря, вглубь полуострова, и вырвались на свободу. Придорожные городки стали встречаться реже, уступая место сельскому пейзажу. За окном чередовались аккуратные домики с терракотовыми черепичными крышами, убранные ровные поля, виноградники, апельсиновые и оливковые рощи.

Дмитрий Владимирович бесцельно смотрел в окно и жену не слушал, он отдыхал. Ему удалось избежать утреннего кризиса, и теперь он набирался сил для преодоления следующего; он был уверен в том, что все сегодня повторится.

На выезде на главную трассу они остановились, чтобы заплатить за проезд. Он отвлекся от своих мыслей. Ларка продолжала читать:

– Это, пожалуй, самая известная картина периода творчества Дали, который можно обозначить его же словами: «Сюрреализм – это я».

Переворачивая страницу, она посмотрела на мужа.

– Извини, пропустил. О какой картине речь? – вовремя сориентировался он.

Он давно привык к тому, что в отпуске Ларка пичкала его суррогатом знаний, а после, по приезде домой, делилась этими же обрывочными сведениями в их с Ларкой компаниях, что часто получалось у нее навязчиво и не к месту. Бессистемное, от отпуска к отпуску, но, как казалось со стороны, увлеченное чтение ею карманных брошюр по искусству раздражало его. Но он не подавал вида. Последнее время он даже стал подыгрывать ей в этом, боясь ее срывов.

Ларка показала ему репродукцию картины.

– Вот она, «Постоянство памяти», со странными часами. Ты ее наверняка где-нибудь уже видел.

Дмитрий Владимирович задержал взгляд на часах, свисающих с ветки дерева, затем на часах, сползающих с камня. «Нарисовал ерунду. Теперь народ гадает, что он хотел этим сказать, – думал он, бессознательно пытаясь определить, сколько времени показывают часы на камне. – Пока рисовал, наверное, про себя подсмеивался над будущими знатоками своей мазни».

– Тебе нравится? – спросила Ларка.

Он не стал разочаровывать жену.

– Часы будто пластилиновые, что-то в этом есть.

– А знаешь, что ему подсказало идею этой картины? – спросила она, предвкушая собственный ответ на собственный вопрос.

Дмитрий Владимирович решил пошутить.

– Дело было так, – улыбнулся он. – Принял Сальвадор за ужином очередной стакан граппы, и после этого настенные часы у него перед глазами поплыли. В этот миг вдохновения его и осенило. Испугался, что забудет пьяное видение, опрометью помчался к холсту и тут же набросал, благо краски и кисти оказались под рукой.

– Кажется, ты подсматривал за ним, – съязвила Ларка. – На самом деле идея нарисовать расплавленные часы пришла ему в голову из-за сыра, который лежал на тарелке и плавился от жары.

– Значит, он закусывал сыром.

Ларка отвернулась от мужа.

– Ну не пластилином же, – продолжал смеяться Дмитрий Владимирович.

Ларка уткнулась в брошюру. Она вела пальцем по строчкам книги, как делают маленькие дети, недавно научившиеся читать. «За отпуск запомнит пикантные детали из жизни Дали и потом будет случайно вспоминать их, удивляя подруг», – подумал он, ухмыльнулся и тут же почувствовал плотную тупую боль в области сердца, словно в наказание за эту ухмылку.

Он невольно замер и прислушался к себе. Боль усилилась и собралась за грудиной в шершавый грецкий орех. Края ореха недолго побыли без изменений, а затем начали тлеть, обжигая и вселяя страх. Подступила тошнота, закружилась голова. Он испугался. Не решаясь вдохнуть полной грудью, задышал едва-едва и покрылся бисером холодного пота. В машине стало не хватать воздуха. Ему показалось, что все вокруг ему мешает, но что больше всего – определить не мог. Ему захотелось немедленно ото всего освободиться, вырваться из замкнутого пространства салона на простор, сделаться невесомым и, зависнув в воздухе, ни с чем не ощущать ни малейшего соприкосновения. Это стойкое желание привело к тому, что он несмело поднял руку, чтобы снять галстук, но никакого галстука на себе не обнаружил. Он попытался расстегнуть воротник рубашки, но рубашка и так была расстегнута до середины груди. Он окончательно растерялся и запаниковал.

Водитель мельком посмотрел на него в зеркало, но ничего особенного в его поведении не заметил и вернул взгляд на дорогу. Жена продолжала экскурсию по жизненным вехам Дали, голос ее был чужим, глухим и далеким.

Дмитрий Владимирович прижался лбом к стеклу и принялся считать ряды проносившихся мимо виноградников, затем, когда виноградники кончились, ряды апельсиновых деревьев. Внутренний счет не устранял боль, но немного отвлекал, отчасти подменял собою сбившийся ритм сердца; ему так казалось, хотелось, чтобы счет был спасительным, больше не на что было надеяться. Рощи кончились, пошли поля, считать стало нечего, сознанию не за что было ухватиться.

Он сидел, боясь пошевелиться, как загнанный хищником зверек, ожидающий, когда минует опасность и можно будет вылезти из норы. Грецкий орех продолжал нестерпимо жечь, боль норовила проткнуть грудь, тошнота не проходила, им овладел страх. Надо было немедленно чем-то занять себя. Он закрыл глаза и принялся поспешно искать предмет для размышлений. Предметы один за другим появлялись в его сознании, но надолго не задерживались, он даже не успевал что-нибудь о них подумать; они ускользали от него, словно сопливые рыбешки из руки, и ни за что не хотели оставаться с ним наедине.

Он уже отчаялся отвлечься от боли, как вдруг вспомнил обтекающие камень часы и обрадовался находке. Часы проявились в его сознании и не собирались исчезать. Он с усилием сосредоточил на них внимание. Увидел, как часы плавятся и трансформируются под собственным весом, как они всей своей массой медленно сползают с камня вниз. Отметил для себя, что такие часы уникальны, по сути своей, и никак не могут показывать общее время, лишь чье-либо индивидуальное. «Быть может, мои часы в таком же положении, вот-вот стекут на землю?» – с тревогой подумал он. А во что они превратятся на земле? В кучку пластилина? А где же тогда будет циферблат? Где стрелки? Как же они будут крутиться? «Господи, так это же смерть!» – дошло до него с пронзительной очевидностью, и щеки от ужаса покрылись мурашками. Мысль его взвилась ввысь, как смертельно напуганная птица, и пошла лихорадочно тыкаться во все уголки памяти, воскрешая из прожитого то, что было отмечено когда-либо в его жизни наиболее ярко и сильно: болью ли, радостью ли, звуками, запахами, вкусом. И для него легко выяснилось с абсолютной правдивостью, что вкуснее всего были пирожные-корзиночки за пятнадцать копеек, которые он ел в школе на большой перемене. И что самое большое предательство в отношении него случилось в тот день, когда мама отвела его первый раз в детский сад и оставила там, а сама ушла. И что запах ландышей, который он впервые почувствовал, гуляя по лесу, был лучшим запахом на свете. И что радостнее всего было купаться с мальчишками и загорать на зеленом острове под мостом через Жиздру. Что самым тяжелым был гул, которым накрыла округу межконтинентальная ракета, медленно выдвигающаяся из утробы земли тупым рылом. И что самым счастливым был вечер, когда Вера разрешила ему проводить ее домой. И что хуже всего ему было на перроне, у вагонного окна, когда Вера сказала, что любила его… Мечущаяся от события к событию мысль не один раз перебрала короткий список, боясь что-либо упустить, и успокоилась, завершив ревизию его личного прошлого. В отобранный ею перечень не попало ничего, что произошло после Веры. «Господи, как мало всего было. Это за всю-то жизнь», – со щемящей тоской подумал он.

Боль в груди не проходила, страшнее, чем сейчас, ему не было еще никогда. Время тянулось безумно медленно, нехотя отсчитывая тяжелые минуты и все больше изматывая его, терпеть уже не было сил. «Может быть, открыть дверь и вывалиться под колеса идущих сзади машин? – с безразличием подумал он. – Что я теряю?» С трудом чуть разомкнул веки, желая выяснить, что же предстоит потерять, и сквозь стекло и паутину ресниц увидел размытую картину солнечного дня с голубым небом и редкими облаками. «Солнце, небо, облака… поля… оливы… вон ту парящую в небе птицу…» – мелко пульсировала мысль, отвечая на его вопрос.

Пустые поля кончились, вновь потянулись ровные ряды виноградников, вновь забрезжила надежда. Он обрадовался тихой тайной радостью и возобновил счет.

Когда счет перевалил за сотню, грудь неожиданно освободилась от грецкого ореха, и боль исчезла, растаяла. Он не сразу в это поверил. Для начала перестал считать. После вдохнул сильнее, следя за тем, как раздувается грудная клетка, как поднимаются ребра, затем еще сильнее и глубже, проверяя, действительно ли прошла боль, так ли это на самом деле. Потом задышал нормально, без экономии и сдерживания. «Что же это такое было? Ведь еще бы чуть-чуть…» Думать об этом не хотелось. Через какое-то время решился отлепить голову от стекла. Скосив в сторону глаза, посмотрел на жену – заметила ли? Вроде бы нет. Достал платок, промокнул пот на лице. Незаметно оттянул от спины прилипшую рубашку. Стало вдруг дьявольски холодно, охватила невероятная слабость. Потом сидел, не шелохнувшись, и медленно приходил в себя. Слушал голос жены, не вникая в смысл: на это совсем не было сил. Хотелось упереться лбом в подголовник пассажирского кресла и забыться.

Ларка хлопнула половинками книги, зажав между ними перламутровую закладку.

– Устала. Давай остановимся ненадолго. Можно что-нибудь попить. Как ты? – спросила она.

– Сейчас заедем, – тихо сказал он, прислушиваясь к собственному голосу.

– Хочу в туалет, – прикрывая ладонью рот и гнусавя, прошептала она.

Он наклонился к водителю. Когда тот повернул к нему голову, показал крест из скрещенных рук и сказал по слогам: «Стоп. Ка-фе и ту-а-лет».

– Bien!8 – закивал водитель.

Ларка не узнала голос мужа и с удивлением посмотрела на него. Он был бледен как мел. Ей показалось, что он осунулся и сильно постарел.

– Димка, что с тобой? – с тревогой спросила она. – На тебе лица нет. Тебе плохо?

– Что-то меня сильно укачало.

– Хорошо, что решили остановиться, – сказала Ларка, продолжая смотреть на мужа.

Водитель съехал с трассы по направлению к небольшому городку. Через километр городок встретил их невзрачной церковью песочного цвета, ее единственным украшением была башенка-звонница с узкими стрельчатыми проемами по кругу. Из приплюснутого купола башни, будто инородное тело, торчала телевизионная антенна.

Миновав церковь со стороны пустынного двора за чугунной оградой, они выехали на выжженную солнцем пыльную улицу с низкими домами. В одном из них оказалось кафе. Водитель остановил машину. Внутри кафе нечем было дышать, немногие посетители предпочли расположиться на улице под тентом и с интересом смотрели телевизор.

Они вышли из машины. Ступив на землю, Дмитрий Владимирович почувствовал себя дряхлым стариком – слабость была невероятной. Он вынужден был все делать медленно и с большой осторожностью.

– Дима, да ты еле идешь, – заметила Ларка, – тебе помочь?

– Не вздумай. Говорю же – немного тошнит.

– Странно, что же это может быть? Ничего, отдохнешь сейчас, мы никуда не торопимся.

Она выбрала свободный столик подальше от кричащего телевизора. Он заказал ей мороженое и кофе, а себе воды.

Официант принес заказ. Дмитрий Владимирович отпил воды из стакана и вполоборота посмотрел на экран телевизора; невидимый комментатор что-то очень быстро говорил; на экране сменяли друг друга виды уличных перекрестков, заполненных автомобилями. Он собрался было отвернуться, но в этот момент ему показалось, что промелькнуло что-то знакомое. Он прищурился, фокусируя взгляд, и увидел на экране российского гаишника. Гаишник указывал полосатым жезлом на ветровое стекло автомобиля и что-то объяснял обступившим его тележурналистам. Закончив с ветровым стеклом, он обошел капот и дотронулся жезлом до спущенного колеса. После этого камера заскользила вверх и крупным планом показала синий фонарь на крыше машины. Дмитрий Владимирович все понял и уже не отрывал взгляд от телевизора.

На экране появился невидимый до этого комментатор, которого вскоре сменила госсекретарь США. Она показывала какие-то листы бумаги и что-то объясняла. «А она тут при чем?» – удивился Дмитрий Владимирович, повернулся к жене и с тревогой посмотрел на нее.

Неожиданно возникшая проблема и текущие обстоятельства сулили ему крупные неприятности. О поездке в Фигерас не могло быть и речи. Надо было немедленно возвращаться на виллу и звонить в контору. Он прекрасно понимал, что сейчас будет скандал. В дополнение ко всему он очень плохо себя чувствовал.

– Дим, а тебе не кажется, что это нашу Москву показывают?

Он не ответил, собираясь с мыслями.

– Что там произошло?

– Кто-то делает дырки в колесах машин с мигалками, – пояснил он.

– Только с мигалками? Правильно, нечего пробки на дорогах создавать.

Она посмотрела в заострившееся после сердечного приступа лицо мужа и перестала улыбаться. «Дура», – подумал он.

– Ты пошутил? – неуверенно спросила она.

В этот момент он решил, что в его положении надо думать только о себе. Пусть жена ведет себя, как хочет, это его не касается.

– Мне надо немедленно связаться с работой, – начал он и замолчал, нарочно не делая очевидного вывода из сказанного.

Ларка со стуком поставила чашку на блюдце и сузила глаза.

– Возьми да позвони, – сказала она, прекрасно зная, что ему нужна специальная закрытая связь.

Дмитрий Владимирович не ответил, ожидая развития событий.

– Что ты молчишь?! – взвилась Ларка. – Третий сезон здесь отдыхаем и никак не можем съездить в музей Дали! Я все спланировала, готовилась. Я могу когда-нибудь нормально отдохнуть?

Посетители кафе посмотрели в их сторону.

– Не кричи. Не сложилось сегодня – поедем в другой день.

Ларка принялась давить мороженое в розетке. Дмитрий Владимирович прислушивался к собственному состоянию и наблюдал за ней. Он видел, как она мучается, борясь с собой. Колебания ее были недолгими.

– Закажи мне выпить, – не отрываясь от своего занятия и не поднимая головы, попросила она. – Двойное виски.

«Слава богу, – обрадовался он. – Сейчас выпьет и успокоится. До дома ее хватит. Позвоню в контору, а дальше провались все пропадом. Напьется – значит напьется».

Официант принес виски. Через пару минут Ларка улыбалась, курила и говорила умиротворенным голосом.

Они пробыли в кафе недолго. Ларка выпила еще одну порцию, и они отправились в обратный путь. За час езды не проронили ни слова. Ему удалось подремать, а она без интереса смотрела в окно и по мере приближения к дому все больше нервничала. Наконец, к радости обоих, они подъехали к воротам виллы. Пальма встретила их восторженным лаем из своего загона, огороженного сеткой. Дмитрий Владимирович едва махнул ей слабой рукой.

Первым делом он вызвал к себе порученца – молодого человека с внимательными глазами на незапоминающемся лице.

– Подготовь связь и до утра ты мне не нужен.

Отпустив подчиненного, Дмитрий Владимирович прошел в гостиную, лег на диван и включил телевизор: прежде чем звонить в контору, он хотел составить собственное мнение.

Репортажи с улиц Москвы ничем не отличались друг от друга. По сводкам ГАИ, стрелок-невидимка повредил более трехсот автомобилей; из-за обездвиженных машин в городе и пригороде образовались огромные пробки. Дмитрий Владимирович переключал каналы, рассчитывая услышать комментарий кого-нибудь из государственных мужей. Наконец на экране появилось вечно озабоченное лицо министра внешних интересов. В этот момент в гостиную заглянула Ларка; она успела выпить и была в приподнятом настроении. Он приложил палец к губам и жестом предложил ей сесть. Вместе они прослушали сообщение министра о том, что на территории Америки обнаружен НЛО, а в редакцию одной из газет пришли письма, написанные инопланетянами. Поверить во все это было невозможно. Ларка начала дурачиться.

– К нам прилетели пришельцы! Интересно, они волосатые или лысые, как показывают в кино? Нам бы их в гости. Я бы налила им виски. Как ты думаешь, они выпивают?

– Я сейчас приду, – перебил ее Дмитрий Владимирович. – Ты где будешь?

– У бассейна, – ответила она и ушла.

Он уединился в кабинете и позвонил на работу.

«Здравствуй. Телевизор у меня есть, я в курсе. Доложи обстановку, паника?» – спросил он. – «Здравия желаю, Иван Иванович. Да, полная растерянность». – «С нашим случаем сходство есть?» – «Под копирку. Будто робот дырки делает». – «Кто занимается?» – «Лубянка во главе». – «Лубянка так Лубянка. Давай про нас. Напоминаю еще раз: наш случай забыть. Собственно, из-за этого и звоню, чтобы понял, насколько все серьезно. Должен знать: после того, что сегодня произошло, пощады нам не будет, если что всплывет. Просочится – лично буду разбираться с утечкой. За своих орлов отвечаешь головой. Моему водителю дважды повторять не надо. Дальше – что с эвакуатором?» – «Вменяемый мужик. У нас в гараже работает давно. Семьянин и прочее, двое детей». – «Дети – это хорошо. В общем, под твою ответственность. Теперь о «слабом звене», так, кажется, по ящику говорят. Про дорожников с полосатыми палками не забыл?» – «Не забыл». – «Займись ими. Что молчишь?» – «Занимаюсь, Иван Иванович. Не могу найти». – «Это почему?» – «Нет концов». Дмитрий Владимирович взорвался было, но, почувствовав боль в груди, приглушил эмоции. «Твою мать. Где твоих раздолбаев обучали? В церковно-приходской школе? Почему не зафиксировали?» В далекой Москве начальник Управления собственной безопасности стоял навытяжку, прижав одну руку к лампасам, другой рукой вдавив в потное ухо трубку, и боялся пошевелиться. «Ты, генерал, обязан помнить все концы. Это твоя работа. В преферансе, небось, все помнишь до последней карты». Генерал молчал. «А я тебе объясню, почему ты в префе все помнишь. Потому что в префе у тебя личный интерес присутствует. А на государевой службе тебе все по барабану. Разозлил ты меня».

Дмитрий Владимирович еле сдерживал себя, халатность подчиненных могла привести к катастрофическим для него последствиям. Он немного успокоился и продолжил: «Выясни, кто там у них этот район патрулировал в тот день. В крайнем случае по рожам будешь искать, раз по уму не можешь. Мой водитель должен был их хорошо запомнить». – «Обязательно найдем». – «Вот еще что. Там по трассе камеры навешаны. Найди запись, номер патрульной машины должен был засветиться». – «Этим как раз и занимаюсь, Иван Иванович». – «Все, что найдешь, – изыми. Держи меня в курсе. Отбой».

После телефонного разговора ему стало совсем плохо. Он какое-то время неподвижно сидел в кресле, собираясь с силами, затем с трудом поднялся и направился к бассейну.