bannerbanner
Землетрясение в Ташкенте
Землетрясение в Ташкентеполная версия

Полная версия

Землетрясение в Ташкенте

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 3

А в послании короткое напутствие: „Памятка разгильдяям! Заслышав гул, в дом не входить!!“ и черепушка с двумя куриными косточками снизу пририсована. Смехота да и только. К слову. Была у нас в цеху Маша-комплектовщица. Бог наградил её рубенсовскими формами и при этом, в отличие от тел из-под кисти великого мастера, бюстом ненормируемого размера. Мы, молодые охламоны, всё норовили органолептическими методами подтвердить увиденное. Мой дружок-напарник Жорка, лётчик будущий, изловчился и сзади за эту ненормируемую выпуклость и ухватился. Машка спокойно, без шума и крика отшвырнула его, да так что видно этот полёт и определил его дальнейшую судьбу. И в отмщение мы приклеили ей на спину рабочего халата, который не мог скрыть её рубенсовских прелестей бумажку с короткой , на манер той что на электрических столбах, надписью „Не влезай! Убьёт!“ и черепушку с костями снизу. Если без шуток, положение на заводе складывало не совсем хорошее. Ладно бы произошло бы всё разово, тут как у нас принято, пошумели бы для виду, народ очередными глобальными проблемами по строительству светлого завтра озадачили, объяснили бы случившееся происками акул империализма, ну вкрайняк, за чрезвычайность ситуации премию бы по десятке на трудовое лицо выписали, да и забыли до очередного разу. Ан нет. Трясёт и трясёт. Конца и края не видать. Учёные мужья, равно как истинные так и псевдо, выросшие как грибы после дождя сказать что-либо вразумительное не могут, только очереди в пищебумажных магазинах создают, ударно скупая бумагу для научных трактатов готовых в ближайшее время если не подвинуть земную кору, то уж потрясти мир фолиантами диссертационных открытий. Завод был эвакуирован из-под Москвы. И основная масса квалифищированных рабочих приехала вместе с демонтированным оборудованием. Именно благодаря им удалось, практически с колёс наладить выпуск самолётов.

При эвакуации от имени… чуть ли, не самого Сталина, выдавалась бумага, по которой гарантировался возврат в родные Пенаты после окончания войны. Кто-то после войны уехал, но большинство бысто привыкло к тёплому и как тогда говорили „хлебному“ Ташкенту. К сладкому винограду и дымку свежей лепёшки. Однако аромат фруктов хорош, когда ежедневно не живёшь на вулкане, причём в буквальном смысле этого слова. Потянулся цвет заводской в кадры. Увольняться задумали. К тому времени старые, довоенные хибары мало у кого сохранились на их „исторической Родине“, но в Москве и подмосковье, на рабочих спецов голод. Промышленность развивается, плодятся заводы, а квалифицированного токаря или фрезеровщика с огнём не сыщешь. Это тебе не очкарик с диссертацией, каких пруд пруди. Это же элита и цвет любой промышленности. Квартиру, если не сразу, то через пару лет точно дадут, а без лепёшечного дымка и перебиться можно. В министерстве московском, срочно комиссию создали, дабы кадры в отрасли оставить. Стали увольняемых, по другим заводам распихивать, обещая коврижки.

Часть завода, рассположенная в эпицентре, не самая большая, другая -агрегатная значительно больше, да и финишная. Заводское начальство всё больше на той, главной площадке. Завод громадный, самый большой в отрасли. Если хочешь к директору на приём попасть, месяца за 3 запишешься может очередь и подойдёт. А тут небывалое.

У нас на площадке приём чуть ли не каждый день, да ещё в полевых условиях под открытым небом идёт. Демократия в действии. Деньги на ремонт, кто просит, прям чуть не из кармана вынают. Все на приём тащутся, некоторые просто из любопытсва с директором поручкаться. В то время я решил к инженерному труду приобщиться. Половина института пройдена, сколько научного гранита, вместе с техникумовскими пирожками перемолото да и опыт определённый за пять лет появился. Очень меня привлекала конструкторская деятельность, что– то было в ней таинственное, высокое и потому очень заманчивое. Опять же культура производственных отношений безукоризненная, по сравнению даже с цеховыми инженерными службами, чистота и полнейшее отсутствие даже намёка на необходимость выполнения планово-матерных ежемесячных показателей.

У нас в институтской группе было несколько ребят, которые уже имели среднеспециальное образование и трудились на инженерном поприще, кто где. Марат, будучи начальником техбюро цеха, имел устойчивый „блат“ с руководителем бригады „крыла“ СКО. Правильной расшифровки аббревиатуры этого конструкторского монстра(там работало до 1000 человек) я не зал. По серости, думал специальным конструкторским делом заняты, понятие истинного их имени пришло позже. На удивление моё тогда, на эту армию конструкторского сопровождения изделий даже ржавого кульмана не наблюдалось. Кругом роились обыкновенные столы, на которых были разложены рулоны кальки и многосотенный улей гудел скрипом безопасных лезвий. Инженером, без полного верхнего образования не брали, зато готовы были принять в бригаду на должность слесаря. Зачем специалист по обработке металлов требовался не ясно, но в штатном расписании такая должность была. Заявление, с просьбой о переводе я накатал и начальник бригады двинул с моей переводной запиской по длинной цепи заводских кабинетов. Возражений у конструкторского начальства, как я понял не было. Однако стоило начальнику моего цеха позвонить в кадры и бригадира с моей бумагой попёрли куда подальше, да ещё пригрозили в цех, для усиления конструкторской мысли, непосредственно в производственном процессе направить. На рожон он лезть не собирался, тем более доказать ценность кадра, приобретаемого бригадой крыла в лице моей персоны было практически невозможно. Подержав на столе, чтобы было не так неудобно перед Маратом с полмесяца мои бумажки, он передал их ему с грустным видом, мол, сделал всё что мог, но уж больно твой малец „для производства ценен“. Марат в свою чередь, сунул их мне. Со словами, мол иди к высшему начальству сам, могёт чего и выйдет. Высшее начальство-директор завода, совмещал свою многотрудную директорскую должность с заведованием в ликбезе кафедрой конструкции летательных аппаратов. Нам он ещё не читал. Дисциплина только со второго семестра четвёртого курса начиналась, поэтому с преподом-директором лично общаться ещё не довелось. Видал его близко только раз, когда на учёбу зачисляли. Тема эта безусловно достойна отдельного внимания, но вне рамок этого рассказа. Так вот.

Записался я на приём, что на летней площадке рядом с Зининым буфетом ежедневно происходил и стал очереди дожидаться. Бумаги, что Марат передал, в папочку с ботиночными тесёмочками аккуратно сложил. Речь о стремлении к созданию ковров– самолётов в СКО приготовил, да так образно, что сам в неё и поверил. Через пару дней секретарша начальника цеха бумажку приносит. Завтра пожалте на приём. Сама от любопытста сгорает. Зачем спрашивает, таким особенным, к директору прорываешься? Я, на манер деда Щукаря, сам не понимая что в самую точку попал: „портфелю, говорю, кожанную просить буду“. Так ты ж ещё институт не закончил! Как закончу говорю, из крокодиловой кожи просить буду. Усмехнулась, ушла. По дороге с бабами судачит, в меня пальчиком шаловливым тычит. Время приёма в 6. Заканчиваем в 5:30. Дома помылся, рубаху с галстуком напялил. После работы, в соседний цех на душ сгонял, у нас тогда душа не было. Башмаки начистил. Пришёл в садик, отметился что на месте, сижу скучаю. Приём на летней эстраде идёт. Периодически, оттуда крики истошные прорываются. В тот день, преимущественно женщины шли. Дошла моя очередь. Поднялся на эстраду. Кто-то стул вежливо пододвинул. Сажусь перед директором. Напротив-измученный седой человек с мешками под глазами. На меня посмотрел и говорит: где то я вас видел. Неужто думаю, так я на мандатной комиссии запомнился. Смеху тогда конечно было, но чтобы вспомнить через три года… ну и память, даром что профессор.

Ну я коротко, август 63-го и напомнил. Он заулыбался, может быть впервые за день. Помню, помню говорит. Носки-то приобрёл, или какая проблема с ними ко мне привела, а сам аж угорает. Помощник ему бумажку с моими данными подсовывает, готовили приём! Не на голых словах беседа. Там и вопрос по которому пришёл прописан, кадровый. Он в бумажку глянул, отодвинул её, спрашивает как работа, учёба?

Тут я соловьём, что всё мол хорошо, но мечте сбыться не дают. Папку развязываю, волнуюсь, а она, зараза, от волнения этого на узелки затянулась и открываться не хочет. Тут председатель профкома, он рядом сидел, папку у меня взял. Ножичком перочинным тесёмки срезал и назад вернул. Я бумажки достаю и перед директором выкладлываю. Он мне: „скажи суть, в чём мечта и кто мешает“. Тут я ему про неудавшееся слесарничество на конструкторской ниве выкладываю. Вдруг он кровью налился. Кулаком, по столу колотит, ну кажись мой вопрос враз решится. Смотрит на секретаря парткома и аж захлёбывается. Вот же суки, говорит, им для скобления кальки тысячу человек своих бездельников мало, стали ещё с производства тянуть.

И помощнику: "соедини меня с начальником цеха, этого начинающего отца советской авиации. Соединили сразу". Директор: "тут у меня паренёк сидит, фамилию мою называет, что Григорьич о нём скажешь"? Ответа не слышу, но по тону директорскому понимаю, характеристика положительная выходит.

Он говорит, для службы инженерной созрел, так ты его технологом назначай, зарплату по минимуму дай, пусть поймёт почём фунт инженерного лиха достаётся. Единицу дополнительную в штат цеха завтра ОТЗ даст и трубку положил. Иди трудись, здесь– на цех показывает самолёты делают, а чтоб кальку скоблить, ты тут лет 20 поработай, а там посмотрим. Так в тот вечер началась моя инженерная биография, и там же кто-то подсказал абривеатуру СКО-скобли кальку осторожно.

К сожалению или к счастью, заниматься этим в жизни не пришлось.

Ставку с перепугу ОТЗ по максимуму выделило. Мне назначили оклад на 5 рублей больше минимального, всё ж таки директор распорядился.

И закрутились будни осенним лиственным хороводом. С утра крики, узлы в производстве не идут, кто эту дурь в технологии прописал, брак сплошной гоним, вечером опять крик, через 2 дня сдавать, сборочный стоит, а технологии до сих пор нет. И тут уже никакие катаклизмы в оправдание не идут, трясёт не трясёт, кончай дедукцию, гони продукцию.

Буквально за несколько дней после 26-го, город преобразился до неузнаваемости. На тихих ташкентских улочках появились палатки, вигвамы и вигвамчики. Народ переселился из аварийных домов в полевые условия. Участились случаи мародёрства. В палатку с собой скарб не унесёшь и брошенные жилища стали лакомым куском для местной и заезшей шелупони. После 10-ти вечера, по городу кружит вооружённый автоматами, военный патруль. По возможности стали отправлять детей к родственникам, живущим за пределами республики, друзьям с которыми годами не состояли в переписке и просто, к знакомым соседских знакомых. Город пустел. Если можно было урвать отпуск, брали штурмом кассы и неслись куда глаза глядят, лишь бы подальше от тряски.

Массовый отъезд напоминал эвакуацию, тем кто пережил и видел это. Глубокотыловой, даже во время войны, город приобрел прифронтовой вид. Но предприятия работают и люди спозаранку тянутся к рабочим местам. Несмотря на буйство подземной стихии, природа сверху берёт своё. Зазеленели чинары и зацвели вишни. Вот и майские праздники подошли. Обычно, на праздники мы собирались с ребятами и девчонками у кого-то на дому. Стол в складчину. Ребята тащили выпивку и мамины изыски, девчонки, под видом собственноручно приготовленных кулинарных явств тоже, в основном изделия бабушкиной кухни.

На сей раз ситуация менялась в корне. Извечный вопрос-у кого гудим, на повестке не стоял. Жили все, в основном, в собственных домах, изрядно подпорченных стихией, поэтому было решено, если и подвергать себя опасности, собираясь всем вместе, то лучше это делать под сенью общепита. Набиралось человек 10. Застолбили стол в ресторане Шарк, сейчас от него остался куцый кусочек, обрубленный со всех концов , бомбёжкой реконструкции центра. Когда б не массовый отъезд и исполнение караульных обязанностей жителями, по охране принадлежащей им собственности, нам бы это ни в жисть не удалось.

Явились в 7. Тихо, не трясёт. Дождик тёплый весенний накрапывает.

Столик у открытого окна накрыт. Музычку клёвую дают. Местная звезда эстрадного вокала ( Пьеха и Кристалинская в одном стакане), потрясая в безразмерном декольте прелестями перезревшей и перебродившей страстями бальзаковской дамы, связки надрывает. Как теперь бы сказали, полный отпад. Откушали оливье и пошли плясать. Одно, безусловное неудобство в этом ресторанном раю наблюдается. Ни тебе тёмного уголка, где можно в сладострастном порыве чуств, вызываемом смесью водки с этим французским названием винегрета, провести запуск руки с непременным олимпийским поцелуем, ни тем более пойти дальше. Питьё заканчивается, надо бы заказать ещё. Прохлада струится из окон. Подступает приятный расслабон. И уже кто-то, начинает нести околесицу, типа того, что всё что за последние дни происходило, нам пригрезилось.

Короткий рёв подземного чудища и сильнейший толчок, напоминают о реальности бытия. Ресторанные люстры закачались маятниками Фуко. Фужеры танцуют на столах канкан. Вопли со всех сторон. Хорошо первый этаж. Прыгаем в окно, ловим на ходу девиц и чёсу на проезжую часть. Ещё пара успокоительных толчков и тишина. Народ вывалил гурьбой. Совещаются. Домой бежать или, провались всё, допить, догулять, а к добру потом. Уж коли чего произошло не поправишь и назад не вернёшь. У нас уже всё решено. Горячего не откушали, заказ на допзаправку не отменён двух мнений быть не может, прочь сомнения гуляем дальше.

Сидим до закрытия. Провожаем девиц, орём блатные песни и нам хорошо.

Ребята, в основном проживали все компактно. Догуливаем на месте на берегу старого, поросшего травой, арыка. Часа в три разбегаемся по насестам. Завтра кому на работу, кому в институт, а некоторым, наиболее „одурённым“ в оба эти заведения сразу. Подходила страдная пора студента-сессия. Праздник, как сказал Дуб из незабвенного Шурика, со слезами на глазах. Вообще, на сдачу сессии, долбакам моего толка полагалось по закону, на манер нарушителей общественного порядка 15 суток, но в отличии от последних, которые получали положенное по первому требованию участкового, вырвать их у цехового начальства было практически, невозможно. Каждый раз одни и те же мытарства. Хватание начальников на ходу, грязными лапами, за одежду с просьбой, переходящей в увещевания „вот выучусь и пользы приносить отечеству больше буду“, добывать своё ,предоставленное правительством право отпить пивка после успешно заваленного днём зачёта было довольно не просто. На твои эмоциональные выплески всегда имелся стандартный набор, на манер полыхаевских резиновых клише типа:

„ ..и так шибко умный.., „…мы по пять лет в отпусках не были, а тут трижды в год где это видано.., „ ..видали мы на…,тех кто такие постановления в правительстве издаёт. Им план не давать.. „..вот сейчас я тебе такое изображу, не только на 15 дней , на год, в декретный пойдёшь.“., и наконец, отмахиваясь как от назойливой мухи, снисходительно -“Иди работать, в отпуск пойдёшь, могёт статься, приурочим“, добавляя при этом, с прищуром и ехидной ухмылочкой, если не отзовём. Кстати, приурочивать сию поблажку к отпуску документом не возбранялось и мы в основной массе так и поступали. Нельзя сказать, чтоб по молодости я был сильно безалаберным или не в меру ленивым, но вести конспект, аккуратно записывая в тетрадь квинтэссенцию преподавательской мудрости у меня ни как не получалось. За шесть лет учёбы, я не создал ни одного манускрипта, способного оказать хоть какую-нибудь услугу для скоропалительного знакомства с предметом, имевшим по непонятным причинам место в расписании экзаменов. Занятия посещал в основном аккуратно. Учиться мне нравилось. Память, по тем временам была на месте и лекция представлялась захватывающим спектаклем. Кстати, факультет наш номерной был абсолютно самостоятельным заведением. Декан-умнейший мужик использовал предоставленную самостийность, приглашая для работы с нами, на начальных курсах особенно лучших преподавателей со всех ВУЗов Ташкента. Математику читали университетские, а сопромат с кафедры транспортного. Даже необходимость вписываться в отведённый часовой „тариф“ нашего факультета, не сдерживал фундаментальности доводимого материала. Знания полученные в промежутках от аванса до зарплаты, оказались настолько хорошо осевшими, что практически без доработки сгодились на весь инженерный путь и частично сохранились, даже сейчас.

Сдача сессии в том году ни чем не отличалась от предыдущих. Разве что, последний экзамен совпал с датой убытия в отпуск и я дал ему возможность отдохнуть от меня до осени, стёпу ж не получать. Перед каждым „отчётом“ преподавателю за меченный (от Крыловского метать) в семестр квант науки, я накануне, испытывал дикий мандраж. Хаос творился в голове полнейший, причём это абсолютно не зависело от сложности предмета. Но когда я приходил в аудиторию и начинал готовиться, всё расползалось по своим местам и после сдачи надолго оставаясь в памяти, а вибрация, мучавшая накануне казалась смехотворной глупосью. На разных этапах своей жизни я учился во многих учебных заведениях, но чувства испытываемые в преддверии экзаменов не покидали меня никогда. За 20 лет моего „жизненного пути“ я самостоятельно вояжировал лишь в азиатскую Мекку жары-Ашхабад, в гости к маминому брату, поэтому задумываемая поездка с другом детства на кавказкое побережье в Сочи дикарями, представлялась путешествием на африканское сафари. В Сочи, в ту пору так же дико отдыхала моя сестра с племяшкой. Они снимали на Мамайке комнату и меня сооблазняли уже готовым углом. Я летел в Сочи один. Мой товарищ летел на неделю позже. Так что предложение проживания с уже налаженным бытом выглядело заманчиво. Располагался этот дом на горе, соседнюю квартиру сдавали пернатым хищникам и это почти без юмора. Тащиться на ту горку можно было только с альпештоком или, что лучше, подлетать на крылышке с трёхметровым размахом. Мощный клюв царь-птицы был тоже не лишним, т.к. доставлять наверх пропитание из подножных магазинов было тоже делом непростым. Добрался на перекладных из Адлера. Еле нашёл это орлиное гнездо. Стучу-никого нет. На пляжe, думаю ультофиолет на спину наворачивают. Устроился на крыльце .

Час сижу нет, два-нет ни души. Спросить-то некого. Дом, как хутор, стоит на отшибе да ещё на верхотуре. Из достопримечательностей-полкан здоровенный на цепи, возле входа в дом сидит. Тявкнул для приличия пару раз и улёгся спать, отвернув морду, всем видом давая понять, что дальнейший разговор неуместен. Живот подвело. Стал приглядываться к зелёным яблокам, что росли во дворе. Слышу, снизу доносятся до боли знакомые буквосочетания, в раз подумалось, будто в цехе в конце месяца нахожусь. Гляжу, поднимается „медленно в гору“, парень в морской форме.

Фуражка на носу. Китель, на манер свитера, накинут на спину и рукавами у горла завязан. И прёт этот морячок, уподобляясь Сизифу, неимоверных размеров чемодан. „Деликатные“ слова летят во все стороны цветным фейерверком. Ну, думаю, боцман. Ранее, с такими типами судьба не сводила. В Ташкенте „флот“, конечно был, но каботажный, который ходил в пределах основной городской акватории– Комсомольского озера.

Флот был малотоннажный и боцман на этих, с позволения сказать, дредноутах не полагался. Дом на горке один, как перст, стоит. Сестра говорила, хозяин –художник, стало быть максимум с мольбертом должен восходить в жилище. А тут-человек чемодан перед собой толкает, габаритами соизмеримыми с его ростом. Ну, думаю напарник образовался, не так скучно будет. И точно, вскарабкался морячок на пиковую площадку, глаза из орбит лезут, весь в поту и сразу ко мне с вопросами: " правильно ли по адресу заявился, потому как тут он впервые и если неверно попал, то второго восхождения на местную Джамалунгму ему не вынести". Познакомились. Выяснилось, что он родной брат хозяйки. Закончил во Владике мореходку и получив отпуск перед отбытием в дальние страны(его на большой сухогруз распределили) решил навестить сродственницу. В чемодане том, кроме кроме смены тельников и тапочек, как выяснилось позже 10 кг красной икры, а остальное на сколько позволял бесплатный провоз багажа, копчёная кета. Надо сказать, что прибытие на черноморское побережье Кавказа тик в тик совпало с днём моего рождения. Не зная местных условий и обычаев, я в буфете аэропорта укупил бутылёк, местного „аперитива“, соблазнившего этикеткой, исполненной в манере пейзажей Левитана. Думал с сестрой вечерком и отметим сей праздник. Сидим с соседом по „гнезду“ рядком на крылечке. Время полуденное, солнце в зените. Благо водопровод во дворе. Как по сигналу ринулись к нему с целью влить в себя целителькой кавказской влаги, на что последний, как бы в издёвку, прошипел невнятно „а не пошли бы вы“ и с хрипом, засосав воздух, почил „в бозе“. Разговоры ведём. О морской стихии, о воздушной, кому что ближе, а есть хочется страсть как. Молодые желудки от разговорной романтики ещё больше требуют пищевого вброса. Внизу, у дороги, я бы назвал это место на скалолазский манер приютом или базовым лагерем, примостился продмаг. Но как вспомнили, что надо будет совершать повторное восхождение желание возыметь продовольственные прелести, на манер шагреневой кожи, скукожилось до размера булавочной головки.

Тут то он мне про свой дальневосточный клад, что в чемодане обитал, и поведал. Я же, враз вспомнил пейзаж отцовского тёзки. Решили подкрепиться подножным кормом, как говорится не отходя от кассы. Из столового серебра, только загребущие немытые пальцы. Стали шарить по двору в поисках хоть какого то предмета, напоминающего очертания тарелки. Икра у него была упакована в полиэтиленовые мешки и потреблять её от туда не было ни какой возможности. Максимум подходящей была, лишь, полкановская чашка, но испытывать терпение мохнатого цербера, ни кто не решался.

Начали перечислять, что из скарба могло бы сойти за дворцовую посуду и почти сразу отмели тапочки и нижнее бельё, а вот тазики для бритья, благо ещё брились по– старинке, взбивая в них мыльную пену, оказались в самый раз. Рыбины кеты были больше похожи на акульи тушки, чем на привычную селёдку, нарезать их было нечем, а портить внешний вид продукта надкусывая со спины не хотелось. Разодрали пакет с икрой. Насыпали в тазики, откупорили „Левитана“ и приняли по несколько булек „лысого“ за знакомство из горла. Закусывали, держа тазики с икрой на манер азиатской пиалы, поправляя в рот густой продукт указательными пальцами свободной руки. Возникшая на голодный желудок дружба, располагала к откровенной беседе. Тут я и доложился, что мне уже часа три, как 20 стукнуло. Повод, как говорится без вопросов, булькнули ещё и ещё. Закуска, хоть сплошной деликатес, но потреблять его у нас принято с хлебом и маслом, а в чистом виде уже после первого тазика не лезет. К тому же солнце светит нещадно, икра браконьерская, крепкого посолу. Жажда мучает как в пустыне, а водопровод издевается по прежнему, извергая ругательсва с неимоверным количеством шипящих. Прям Польша какая то. Попробовали „молодильных“ яблочек, что кучно росли на яблонях. Оказалась дикая кислятина, ещё больше пить хочется.

Заглянули за дом, а там в кладовой куры кудахчут. Петух, словно китайский мандарин среди этого царства расхаживает, решая по ходу самую насущную гаремную задачку. Видим по среди этой куриной эротики, лоханка с водой стоит, уже наполовину употреблённая и с большим осадком грязи. У кур, вероятно банный день был или бег от петуха с препятствиями, причём притормаживали он, согласно известной куриной мудрости (не быстро ли я бегу) исключительно в этой водной преграде. Но пить хотелось настолько, что пренебрегая санитарией, поволокли лоханку к выходу.Тут шпоровитый половой гигант крылья распушил и с криком, достойным торговок тюлькой на одесском привозе налетел и расклевался как орёл. Не знаю, что уж подумалось гребешковому красавцу, наверное сейчас чашку с водой утащат, завтра любимую наседку уведут, а там глядишь и самого в суп захарчуют, но пока, этого ещё не произошло он яростно отстаивал свои территориальные права больно истязая через брюки кожу на наших ногах. Но что такое петушиные амбиции, когда два молодых мужика, насмотревшись с близкого расстояния на пейзажно– этикеточную живопись, усугублённую икорной солью лошадиного помола уже предвкушают живительный нектар куриной автопоилки. Мы прошли к выходу, а князь и гордость курятника, для порядку, поклёкотав ещё немного по-орлиному ретировался вглубь своих владений с чувством исполненного долга, по ходу рассуждая: характер показал, куры не тронуты, да и сам ещё не ощипан. Жить можно. Утолив жажду амброзией, оставшейся от куриных водных процедур, мы устоились на крыльце и тут же уснули. Проспали до вечера, несмотря на неудобства наличествующегосервиса. Проснулся, от горячего и частого собачьего дыхания возле самого носа. По реакции вскочил, смотрю стоит перед нами квадратного вида мужик, держит на коротком поводке дворового полкана и смотрит на нас внимательным прокурорским взглядом. Представившийся ему натюморт впечатлял выразительностью поз и пейзажа. Возле крыльца вляются 2 тазика из-под мыла, густо, как пчёлы на медовой рамке, усыпанные навозными мухами неимоверных размеров, пустой бутылёк с художественной этикеткой между ними приютился и куриная лоханка у сотоварища моего, перевёрнутая под ухом лежит заместо подушки. Сами мы расстёгнутые до пупа, с „кровоточащими“ от икры пальцами и небритыми рожами являли нойский вид только не у подножия, а у вершины Арарата. Кто такие? Львиным рыком изрёк мужик. Судя по тому как жался к его ноге Полкан, было понятно, что это и был хозяин. Токнул в бок напарника, докладаюсь, что так мол и так, Фридин брат я, на отдых пожаловал и вопрос моего тут нахождения, ранее согласован с евойной супружницей, коли чего не так понял и пальцем в напарника тычет. Приятель твой что ли? Да говорю, сегодня, тут на вашей фазенде познакомились. Родственник он ваш. Что то не припомню такой родни, изрёк Валерий, и тоже, легонько пнул лежащего на крыльце морячка. Тот очухался, вскочил. Валерий опешил:картина не ждали.

На страницу:
2 из 3