
Полная версия
Землетрясение в Ташкенте

Написано Волошиным Семёном,
моим отцом
благословенна его память
Канун
Удивительный это был год для ташкентцев. Собственно, свой отсчёт он начал как обычно,когда красноносый Дед Мороз привёз его в ландо на лошадиной тяге, поставив на смену очередному, уже явно подгулявшему 1965-му собрату, однако по-настоящему свою исключительную значимость для жителей столицы солнечной республики он приобрёл лишь в 5:30 утра 26 апреля. Какун его, т.е. 25-ое был для меня ничем не примечательным днём, отличавшимся от других рабочих будней разве что маршем авиаторов, передаваемым заводской радиосетью. Сие означало, что если сегодня не „красный день календаря“, то всё равно приятственное число-выдача аванса. Аванс конечно не получка, так шибко не разгуляешься, но повод тем не менее значимый и народ пребывает уже с утра в приподнятом настроении и трепетном ожидании момента.
В то время я уже заканчивал 3-й курс „ликбеза“, как в простонародье с лёгкой руки какого-то вечернего коллеги назывался „Факультет №1“, предназначавшийся тогда только для охотников за знаниями исключительно нашего номерного предприятия. В порядке лирического отступления надо сказать, что грамоте может народ был и не сильно обучен, но тяга, любовь и уважение к цифрам были велики. Красавец– парень не работавший за забором цифровых условных обозначений, а ударно трудившийся, например на ниве „пошива“ мебели для населения и по вечерам также ударно посещавший учебное заведение по профессии, был абсолютно неконкурентно способен по сравнению с задохликом с почтового ящика, да ещё учившемся на номерном факульте по номерной специальности.
Так вот день аванса. Придя на завод 15-ти летним сопляком я был приставлен в ученики к толстому, инфантильному и неимоверно скупому слесарю Палычу, который на заре моей трудовой деятельности поучал, что обмывание любого мероприятия от орденского награждения до праздника „первой получки“ дело сугубо индивидуальное и никакому другому элементу желающему попаразитировать стакан-другой от щедрот „именинника“ в нём места нет. Пить в день получки или аванса с коллективом, по его понятиям вообще не следовало, так как каждый готов был выпендриться и мошной потрясти перед другими и перепивал без удовольствия дозу, которую с лихвой хватило бы для загульной недельной пьянки на дому. Опять же, после первой бутылки трюльник в котёл кинул, а на рупь только принял. Сдачи-то не дадут!!
Не знаю внял ли я его наставлениям или как то само по себе вышло, но с зарплаты я практически никогда не принимал, а тут казус случился. Вышел за проходную и повернул в направлении номерного источника знаний, оглядываясь по сторонам, в поисках лотка, где можно разжиться беляшиком либо каким другим изыском, который мог бы утолить обострённое чувство голода, особо ощущаемое в период познания премудростей наук. Дотопал уже почти до факультета, но ни на что съестное так и не нарвался. Ну, думаю, придётся опять пузо телеграфистам на азбуку Морзе дарить. Через дорогу с нами был техникум связи, при нём была харчевня типа чайханы. Заведение сиё было прославлено– благодаря пирожкам эпохи до исторического материализма, с заигрывающим прозвищем-“перевари меня“, продающихся там с завидным постоянством, несмотря на сроки выделки и консистенции каменных наконечников для стрел. Но даже это неондертальское чудо надо было успеть схватить раньше других аналогично голодных самолётостроительных коллег. Столовую в нашем научно-кефирном заведении построили годом позже. Слышу, обострённым от голода слухом за спиной знакомые хрипловатые голоса.
Оборачиваюсь-два моих собрата по группе, два Витька идут, глазами в поисках съестного лупают. Подождал, в компании и камни грызть приятнее и за разговором лязг зубной от перемалывания чайханских кракатуков не так слышен. Подошли, и разговор в тему, о съестном пошёл. Кто борщик со сметанкой бы сейчас лоханочку смёл, кто котлеток бы домашних, штук пяток. И так, как бы невзначай на часы глянули. А времени-то до лекции ещё почти час. Тут кто-то здравую мысль генерирует: а чего бы нам с авансу приличной пищи не отъесть. Тут и трамвай подруливает, что в обратную от науки сторону пилит, зато в направлении столовой, что на берегу Анхора. Тоже, конечно не Астория, но горячая самса и водянистое, зато холодное пиво присутствуют. Так и решили: на скоростях по кружечке пивка и по паре самсы уговорить успеем, в крайняк опоздаем минут на несколько с оправданием, что без нас машина взлетать не хотела. Оправдания производственного характера принимались препoдами на раз. День был солнечный, ласковое весеннее светило клонилось к закату. Столик у самой воды достался. Витьки переглянулись и глазами в сторону ближайшего гастронома закосили. Что ж говорят, пиво без водки потреблять-деньги на ветер. Возьмём четок, так в то время четвертинку водочную звали, для запаха и пиву крепость небольшую придать. Скинулись. Витёк, что поменьше ростом, зато поросторопнее сбегал, да что там сбегал, слетал. Запыхался, четок достаёт, а пазуха топорщится, от тетрадок, думаю наверное. Тут и пиво принесли. Отпили, в кружки разлили четвертинку. Заели самсой, щедро набитой луком, мясо даже с нашим полуинженерным воображением представить в ней было невозможно. Глянули на часы и ещё по кружке заказали. Прикинули-к чему народ посреди лекции будоражить, ко второму часу первой пары как раз поспеем. Одновременно, глядя на вновь поднесённое пиво погрустнели, после „облагороженной“ первой кружки пить водянистую вторую представлялось безрадостным. Однако сбегавший Витёк, хитро ухмыльнувшись с банными словами незабвенного персонажа Буркова: „..чтобы вы без меня делали.“., достаёт из-за пазухи поллитровый пузырь. Тут мы воодушевились, взяли ещё по самсе, отпили и долили в кружки, а в первые опустошённые чистый остаток из бутылки. Короче, хорошо нам в тот вечер было и даже на второй час второй пары попали, правда совсем в непотребном виде, но всё же проявили тягу к знаниям. Наука, усугублённая анхорской столовой не отрезвила и практически на автопилоте приполз домой. Как разделся, спать лёг не помню. Что коктейль из пива с образованием из человека делает!!
День первый
Я проснулся, вернее очнулся, от крика мамы. Мама страдала тяжёлым заболеванием ноги, сильно прихрамывала и подчас ей трудно было вставать с кровати. На будильник посмотрел– 5:30, мне ещё полчаса спать можно. Слышу, собаки воют, гул стоит непонятный. В окно глянул, небо аж красное, будто отблеск пожара. Я к матери. Только с койки соскочил, вдруг, будто кто правой в корпус со всего маху саданул. Меня обратно на постель бросило. Ничего себе думаю, вчера на Анхоре поднабрались. А мама истошно кричит, зовёт меня. Подбежал. Спрашиваю, шутить пытаюсь: „Что случилось, войну Швеции правительство объявить решило? Пока спал, по радио что ли объявление было? Додумались наконец, как Америку, по надоям молока на душу населения перегнать? Теперь, на работу не пойдём и дружно сдаваться будем. Так это, говорю, не страшно, за то сыр и колбаса в продовольственном без очереди и рубашки нейлоновые без переплаты. Опять же, и аванс вчера выдали. При деньгах теперь. Вот жисть то будет“.
Мама говорит: „кончай языком молоть лучше помоги мне быстро встать и быстрей из дому. Это на землетрясение похоже“. Вышли на улицу. Гул идёт по нарастающей, словно громовой раскат разродиться не может и следом удар, будто кто за спиной мешок цемента уронил. Дома, словно народ похмельный, раскачиваются и скрипят как несмазанная половица. Ощущение, надо сказать ниже среднего. Тяжесть в голове после вчерашней самсы образовавшаяся враз прошла. Картина конечно на улице живописная. Соседи, кто в чём повыскакивали и все жмутся возле калиток под стенами и на манер эрмитажных титанов стены своих жилищ от трясучки удержать норовят, в последствии мифических героев заменили на кирпичные подкосы с произаическим названием“контрофорс“. Оно понятно конечно, добро жилищное большими трудами нажито, но не дай бог тряхнуло бы как первый раз и.... подумать страшно. Стоим с роднёй, события обсуждаем. Напротив семья моего дружка кучкуется. Глянул, вроде все на месте. Вон дед с бабушкой и мать с отцом рядом. Девица какая-то длинноногая в шёлковом халате с ними тусуется, а его самого нет. Куда думаю задевался, спросить бы надо. Подхожу ближе и хохот раздирает. Стоит дружбан в мамашином халате и ножками волосатыми сучит. Когда на улицу бегать стали, бабушка подсуетилась и первую попавшуюся тряпку схватила-внучика от холода спасать.
Постояли с полчаса. Мужики подымили и давай по одному в дома заныривать, ценности спасать. Мама говорит, ты бы по-быстрому тоже смотался, документы и деньги какие есть прихватить. Неровен час, грохнется всё, по милициям бегать дольше будем, чем дом восстанавливать, да и на себя чего-нибудь накинуть не помешает. Выскочил я в одних трусах, а время по утру ещё прохладное, места некоторые уже колокольчиками позванивать стали. Ринулся борзовым скоком в дом. Только к нашему старенькому письменному столу подбежал, опять гул пошёл и вибрация предвестница очередного толчка наметилась. Рванул на себя ящик стола, а трясёт уже капитально. Ящик документами завален. Схватил первое, что в глаза бросилось-зачётка, стал копаться студбилет до комплекта искать, перевернул всё, а билета нет.Тут стены ходуном заходили. Штаны и рубашку стянул со спинки стула и на выход. Выпрыгиваю тройным на улицу. Штаны и рубашку на себя пялю. Мама спрашивает: «документы и деньги взял?»
Взял говорю, самое ценное и зачёткой трясу. Мама снова : „А паспорта, деньги, документы пенсионные где?“-“Не до них, отвечаю было, студбилет и тот не нашёл „ Оделся, стал марафет наводить. На ту пору, теперь никто не поверит, сколько старой карточкой не маши, носил я роскошную кучерявую шевелюру, которую холил и лелеял многорядной капроновой расчёской. Полез в задний карман штанов, чувствую корочки твёрдые. Достаю студбилет. Ну вот говорю, полный комплект документов.
Мама, смеётся, тоже мне подвижник науки. Я рад. Постояли под стенками ещё полчаса. На работу надо идти. На заводе с опозданиями очень строго было. Опаздываю на час. Случай небывалый. За такое не только премии лишить, но и выпереть могут. Предприятие наше было очень большим и имело несколько территорий в разных концах города. Я работал на площадке расположенной, как потом выяснилось, в самом эпицентре землятресения. Не догадываясь на тот момент о географии тектонических сдвигов ехал в трамвае, даже по сторонам не глядел, с поганым предчуствием предстоящих разборок и трудодисциплинарных взысканий лихорадочно муссируя в голове различные схемы закоса: от классической-будильник не сработал и до сложной: был вызван в милицию свидетелем семейного скандала соседей, бумагу мол дадут завтра. В соседнем парчке был сержант, с которым я когда-то ходил в одну секцию бокса, у него вечером я и надеялся выклянчить справку.
Приехал, подхожу к проходной. Ряд вертушек. И все крутятся, как бестормозные. Народ мигрирует, несмотря на только начавшийся рабочий день, как на территорию, так и назад. Вахтёрши, сидящие в кабинках вертушек выдают и принимают пропуска, ни о чём никого не спрашивая, анархия какая-то творится в нашем режимном ящике. Подошёл счастья испытать, номер пропуска называю, мне его бессловно выкидывают в окошко и открывают проход. Вахтёрша знакомая, всё ж уже почти пять лет на заводе и каждый день через эту вертушку хаживаю, тихонько спрашивает: „ну как ты там? „ Там, говорю, нормально и уже готов байку про семейный скандал выложить, а она: „ а у меня стенка пошла, и плачет“. Жила она за заводским забором в шанхайчике, имевшем прозвище „молочка“. Не осознавая до конца свалившегося на людей горя, имея в макушке только отмазку за опоздание, несусь как угорелый в цех.
Пропуск перед рабочим днём надо было сбросить в прорезь ящика, откуда он извлекался цеховой табельщицей для отметки в журнале наличия работника на месте. Дальнейшая оценка трудовой деятельности находилась исключительно в компетенции непосредственного начальника, то бишь производственного мастера. С последним у меня были добрые, как теперь бы сказали, бартерные отношения. Мой производственный шеф начал трудиться на заводе во время войны, 12 -ти летним пацаном. Роста он был большого и сошёл за 15-ти летнего, таких уже брали. Со временем, проявив недюжинные организаторские способности и крутой нрав был назначен мастером. Имея внушительный вид, он был грозой и полным хозяином на группе. У него было только два недостатка: 4-х классное образование и он был заикой. По заводу, для таких как он, „образованных“ , а таких было немало, огранизовали обучение-“Курсы мастеров“. Это было нечто среднее между ЦПШ и техикумом, причём на курс приходской школы был сделан основной упор, но давало диплом техникумовского образца. Шла середина 60-х, и учащийся народ за прошедшие 25 лет изрядно подзабыл „Интегралы“ начальной школы, зато успели обзавестись обширными семьями, детьми а некоторые уже и внуками. Работа занимала, почти все дни недели, домой возвращались усталые, а подчас за полночь. Где там учёба?! Я же, к той поре, учился в институте и слыл, в ближайших кругах производственных сотоварищей, грамотеем. Амбарцумыч, так звался в народе мастер позвал меня и заикаясь говорит: „Ты –ы мне за –а-дачки решаешь, что на курсах задают, я тебе 3 отгула(за прогул) дополнительно к отработанным оформляю. Кроме того, можешь часок в день в свободной сварочной кабине с тетрадками кантоваться. „ Согласился, а про себя думаю: с такой уймой времени, можно не только наш „ликбез“ одолеть но и курсы кройки и шитья параллельно в багаж знаний прихватить. Шутка конечно, но после этого сговора, отношения перетекли из сферы производственных, в сферу коллегиальных.
Прибежал на группу, готовый произнести уже заученную тюльку о превратности супружеской жизни соседей, смотрю из 14 верстаков (мы по двое за верстаком трудились) за тремя движение наблюдается, остальные пусты. Время – 26-ое число, самый разгар заводской штурмовщины, работали мы не ритмично, но ударно по 12-18 часов, а в последние пару дней и вовсе спали в цеху. Была расхожая поговорка, что на самолётах выпущенных в конце месяца нельзя летать без парашюта.
Неправда, можно, сам летал. Но летать надо через раз, чтобы не так часто испытывать судьбу. Правда жизни расставляла всё по местам. Безжалостная статистика утверждает, что аварии происходят как по техническим так и по оккультным причинам, не коррелирующим с временным раскладом выпуска машины. Но, перед посадкой на борт, с шильдиками густо разбросанными по разным узлам машины ознакомиться бы надо, хотя с другой стороны уже поздно-вы летите и опять без парашюта. Так вот. Народ отсутствует. Напарника моего тоже. Смотрю Амбарцумыч выплывает из пескоструйки, утренний мастерский обход по участкам-смежникам. Подходит, спрашивает, а сам голову в сторону отворотил, работать пришёл или так предупредить. Аккуратно интересуюсь, а что можно предупредить и свалить. Можно говорит, но наряды буду закрывать по факту, без поблажки на степень убытка от природного катаклизма. У самого мол, весь дом в трещинах, однако с утра на трудовом посту. Делать нечего, рабочую робу натянул и вперёд, на „мины“. Надо сказать в цехе, кроме разбросанных на верстаке заготовок, практически ничего не напоминало утреннее буйство стихии. Хоть во бремя войны было сотворено строение, но на совесть. Вечером потащился в институт. Разговоры одни: у кого и что в домашнем хозяйстве гавкнулось. Народу мало. Настроение , как у студентов, так и у преподов никакое. Но уже с чьей-то лёгкой руки, вернее языка пущено в оборот расхоже-весёлое выражение „Ну как вам тряслось?“. Долгое время оно служило в обиходе, заменяя привычное-“привет“. Тут же утка: экзамены в летнюю сессию отменяют. Аттестуют по результатам практических работ и по посещению семинаров. Отправляем старосту в деканат, на предмет выяснения радостной новости. Он идти не хочет, так как имеет кучу задолжностей и лишний раз светится перед деканом ему не к чему. Мы наседаем и практически впихиваем в приёмную к декану. Возвращается он через пяток минут, с лицом, на котором отражалась многовековая скорбь еврейского народа, и при этом заявляет,что не только экзамены,те что по плану сдавать будем, но ещё новый предмет на злобу дня введут, причём на всех курсах сразу . Тектоника называется. Звучит вроде весело, но мы помрачнели. Что такое тектоника никто не знал. Да и не всё ли равно что сдавать. И всё потекло по обычному расписанию. Тектонику не ввели и это единственное, что было нам послаблением к учебному процессу. Как выяснилось в ближайшее время, это было Нёмино отмщение за внеочередное посещение им институтского начальства. Наукообразное слово тектоника было им почерпнуто в приёмной декана из разговора двух доцентов. Схватив на лету, общий смысл , он тут же, втюхал его нам.Кстати, о тектонике.
Оракул из преисподней
Нашлись, вернее нашёлся в Ташкенте человек, которому утро 26-го апреля, обрушившее на горожан горе и ужас стало манной небесной. По пустыне конечно он 40 лет не шастал и получил сию благодать вовсе не с небес, а очень даже наоборот. Жил-был в городе ничем не примечательный научный сотрудник сейсмической лаборатории. И до того он был непримечателен, что аж ему самому противно было. Наука не шла. Девушки, не любили. Жена его за зарплату презирала.
Другие докторские крапают, а у него и на кандидатскую намека нет. Редкие и низкоамплитудные взбрыки ташкентского сейсмографа не давали и нити надежды, что эта безнадёга когда нибудь кончится. Разыгравшаяся 26-го стихия не думала сворачивать свою деятельность. Трясло с большей или меньшей силой каждый день. Даже теперь, по проишествию более сорока лет, науке ещё не дано предсказывать с какой– либо утилитарной вероятностью место и время этого явления.
У кого же было в то время узнать, когда и какой силы будет следующий толчок?
А знать было надо. Народ на взводе, опять же производительность упала, темпов нет. Очётность чернеет, а это похуже землятесения будет. Не местные, нагнанные со всей страны новое жильё строить неохотно на башенные краны садятся, парашюты требуют.
Стали шукать, и вот он пробил его звёздный час. Даже его фамилия созвучна теме дня– Уломов он. Будучи извлечён из подвала, где проводил в полнейшем безвестии, рядом со своим прибором многие годы, он сразу был включён как величайший знаток и Нострадамус местного розлива в десятки больших и малых комиссий. Ежедневные, а то и по 2 раза в день выступления по телевидению, а в остальное время надувание щёк в президиумах различных собраний и заседаний, где он с величием пророка раздавал целым коллективам индульгенции на отворот от их семейных очагов норовящих всё обрушить набегов стихии, подняли его в собстенных глазах до вершины Олимпа, причём и внесли туда же сразу. Забыв ленты приборов, он бодро и со значением тряс под носами обалдевшей аудитории, бумажками времён Улугбека. Фразы произносимые им были изощрённы и вранливы одноивременно, но народ внимал ему, почитая за оракула. В те редкие дни или разы когда его расхожие бредни сбывались, его можно было считать настоящим подвижником науки. Люди осознавали её величие. В особенности сейсмологию. Которую кляли, боготворили и побаивались на манер иконы. На одном из таких собраний с выступлением жреца-прорицателя мне довелось присутствовать. Собрало руководство завода труженников, нашей территории в парчке с летней эстрадой, на предмет вселения в расхристанные стихией души уверенности в окочании разломно– переломных процессов. Тыщи три собралось. Директор краткую речугу толкнул о необходимости проявить пролетаскую сознательность и несмотря на „бомбёжки“ снизу дать Родине больше самолётов. Народ внимал. Что-то потом и парткомовский секретарь промычал. Ну и как полагается, самое вкусное на десерт. Начальство аж распирает от удовольствия и гордости за то что смогли доставить коллективу такой подарок, будто в голодную годину вагон сахара пригнали и как какое – нибудь заморское диво торжественно, с явным заискиванием произносится его имя. Предварительно опережая события директор сказал, мол в руководстве республики заверили, толчков сильных не будет, вот и товарищ Уломов с научной точки зрения доложит нам это и обоснует. Неистовые рукоплесания. Ла Скала, со своим итаяльянским темпераментом отдыхает. И вот он вальяжно, осознавая значимость свой персоны, по суше аки по морю подплывает к трибуне. Разворачивает какой-то плакат, подозреваю из введения в науку, что обычно на популярных лекциях „знатоки“(лекторы из наукообразного общества „Знание“) пользуют. В дополнению к картинке, для большей убедительности, достаёт ватман с аккуратно написанной формулой затухающих гармонических колебаний из школьного курса физики и начинает излагать. Публика разинув рот и поедая глазами взгромаздившееся на трибуну чудо внемлет. Коротко изложив содержание популярной брошюры „Почему бывают землятрясения“ издательства Детгиз за 1920-й а может и какой другой, не вспомню точно, но близкий к нему год, солидно откашлявшись он произносит на манер судьи, оглашающего приговор:“ Научные изыскания подтверждают общие принципы теории тектонических сдвигов земной коры. И нами, с учётом опыта мировой статистики подтерждено, что всё что полагалось природе свершить для снятия напряжения в зоне ташкентского разлома уже разломнуто и подвинуто, а значит и толчков сильных не будет“. Сказал-как точку поставил. Буквально сразу, за финальной фразой, раздался гул и сильнейший толчок потряс наше заводское скопище. Стенки цехов, окружавшие садик с собранием, заходили ходуном. Это был самый сильный за историю этого землятресениея горизонтальный толчок. Позже .говорили, будь он вертикальным, город сложился бы, как карточный домик. Пошли крики женщин и крепкое рабочее словцо в адрес оратора. Кому то стало плохо, требуют скорую. Давка на выходе. Хоть и не под крышей проходило мероприятие, люди торопятся в раздевалки, за оставленным барахлом. Уже дана команда проходной, выпускать всех кто попросится на выход. Зашли в цех, а там как Мамай прошёл, всё на валяется на полу, кое-где даже бетонная стяжка полов трещинами пошла, чего и 26-го не было. Вот тогда и ощутили мы все „силу“ науки. Да и постепенное осознание понятия „тектоники“ стало с холодком заползать в душу.
Будни и праздники
Трясло в тот год почти каждый день, а первые 2 недели особенно интенсивно. Привыкнуть к этому явлению было практически невозможно, но мы работали, жили и шутили. Молодость! 8-го мая в Ташкент в командировку приехал мамин брат из Ашхабада. Он пережил Ашхабадское землятресение 48-го года. Сутки пролежал под завалами, пока откопали. Выжил чудом. Так вот, приезжает он под вечер, я в тот день в ликбез не пошёл. Мама праздничный ужин сварганила. Дядька, первым делом, ещё чемодан не поставил, дом обежал, во все щели посмотрел, кое-где штукатурку ногтём ковырнул, стены согнутым пальцем на манер кладоискателей обстучал, и говорит: ну вы здесь паникёры! Вы и понятия-то не имеете, что на самом деле за штука эта землятресение.
И маме после ужина: постелишь мне под стенкой, где самая большая трещина образовалась, отдыхать буду. Мама ему говорит, да мы дома, с первого толчка не спим. Все спят во дворе и ты там ложись, я у Софки раскладушку для тебя взяла. Дядька упёрся, ну ни в какую. Поужинали. Пузырёк под маринованную щучку приговорили. Тут он, слегка подморившись, стал рассказывать, как в 41-м под Москвой, будучи командиром пехотного взвода, в воронке от снаряда спал, показывая бойцам на примере, что последний дважды в одно и тоже место не попадает и как в 48-м, на комбинате продукцию давал, под аккопанимент рассыпающихся стен. Короче, героики хватало. Засиделись тогда допоздна, дождик маленький прослезился. Решили-ладно, сегодня дома переночуем. Постели разобрали и не успели свет выключить, как слышим „зверюга“ загудела. Лежим ждём. Дядька вроде уже как похрапывает. Вдруг как дало, как дало. Я вскочил, маму с постели тяну. Во двор выскочили. Родня вся в сборе. Дом у нас хоть собственным числился, 3-м хозяевам принадлежал и проживала в нём куча родственного народа.
Пока туда-сюда, смотрим дядьки нет. Мама говорит: „пойдём в дом посмотрим, если чего-разбудим“. Намаялся за день,уснул наверное. В дом зашли, вдруг крик и словно метеор, в комнату дядька закатывается. Матом кроет на чём свет стоит: „немедленно на улицу, жить что ль вам остолопам надоело? „ Мама ему: „а ты где был? „ В отличие от вас, недоумков, уже 10 минут как на улице стою. Тут смотрим, а он, оказывается уже при полном параде. В рубашке, галстуке и пиджак на руке. Я-то в одних исподнях выбежать успел. Мама ему: „ты щётку зубную из чемодана вытащил, зубы перед сном освеждить“. Дядька: „сейчас чемодан с улицы во двор занесу“. Когда успел? Вот что значит армейская выучка. Три дня, что в командировке был на улице спал. Уехал не простившись, мы на работе были. Вечером пришли. Смотрим:на входной двери бумага с посланием приколота.