«Я родился в России». Юрий Бернадский

Это гимн величию Человека и это все – Юрий Бернадский.

У Бернадского все получается, хоть тему и образность она берёт порой весьма непростую. Здесь и общая человеческая история, и вторым слоем – воспоминания автора, и вопросы веры, покаяния и молитвы за человека. И превращение жизни в «даму» своего сердца. И архаичные желания – держаться за все хорошее:

Его произведения не лишены поэтической барельефности и готической монументальности. Автору не только важно в череде стихотворных сочинений создать целое, структурно и содержательно синкретичное, слитное, но и, последовательно, поступательно поднимаясь по ступенькам литературной лестницы, выстроив свою картину сущего, доказать, аргументировать, что она имеет право на существование.

Внутри поэтических рассуждений Бернадский создаёт систему смысловых оппозиций, выстраивает семантические ряды, развивая их и смыслово, и интонационно. Из—за этого в лексических оборотах одновременно живут гармонично, по законам поэтического времени, несколько философских и христианских мыслительных пластов, плавно и логически дополняющих и обогащающих друг друга:

Для Бернадского сила человека в прощении, в полете духа, а не в том, чтобы найти вину и неправоту или создать свод возмездия Немезиды, под которым нередко агонизирует душа, словно Зевс, придавленный стоглавым Пифоном. Он знает, что важнее веры нет ничего. И ее убедительность впечатляет, он словно кованой палицей Геракла вбивает в душу корпус надежных, устойчивых моральных перлов – выступая своего рода пантократором солнечных мироощущений:

Его стихи гибкие, эластичные, в меру нарративны, но при этом насыщены образностью, создающей пульсирующую чувствительность, как полет цветной бабочки по весне. А главное, что в строках живёт «Божественное предназначение», и осеняет их подлинной, не заёмной силой. И всё это, повторюсь, в рамках чудодейственной эстетики русского классицизма, ставшего авангардом поэтического таланта Юрия Бернадского. И пусть Бернадский – поэт проявляется во множестве личин, но ходит он только в одном облике – в категорически ригористской позиции Достоевского, утверждавшего, что ничего не стоят наши познания, если они причина одной слезинки ребенка:

Графически и зрительно четкий образ этот хорошо подчеркивает сакральную ценность поэтического дара Бернадского, аллегорически выведенный издавна: » «Великий изощренный поработитель человечества – Ум – играет свой шедевр на судьбах слепого стада…

Образ цветистый, живописный, четкий. И, вроде, краткий сюжет, всего – лишь «капля масла с лампадки Психеи», но какой матерый кусок нашего существования отколот – содрогание по телу проходит, словно апокалипсические молнии пронзили, будто « небо по жилам протекло».

Жесткая конструкция мыслительных процессов, ее предельная консервативная форма, выстроенная на иерархизации, подчинении принципам и правилам, для Бернадского универсальный социум, где можно быть одновременно глубоко лиричным и философичным, и пребывать в неге фольклорной стилизации, и в романтических мечтаниях: «И обернется ночь с утра // Волнующим уроком». Почти два столетия назад об этом написал русский классик И. Тургенев: «Когда на земле переведутся Дон-Жуаны, закройте книгу истории, ее будет неинтересно читать»:

Своей поэтической строчкой Бернадский легко передает аромат любой эпохи, любой вещи. Как бы подтверждая, что его таланту под силу всякая стихия – одушевленная и застывшая, живая и камнем—валуном придавленная —« У стал я… Привал. Передышка…// И в сердце не пламя – ледышка».

Здесь ему помогает обостренный художественный вкус, чутье новизны, способность в хорошо знакомом видеть необычайное и неиссякаемый кладезь феерического воображения, исполинской фантазии. В сообществе таких верных слуг, он смело выгоняет сор из неприхотливой жизненной избы, превращает его в жемчуг с блистательным перламутром. Здесь ему подвластен тот особый талант, и состояние души, и нечасто встречающаяся способность взрослого человека быть ребенком со скатившейся с глаз «милой слезинкой»:

И с каждым годом все роднейМне звонкий голос твой. -Ю. Бернадский.Жар – птица – как память о чуде,Уронит ли плат расписной…И словно пророчество будетПеро красоты неземной…И станут бессмертными люди…И ты будешь рядом со мной… – Ю. БернадскийИ с надрывом блюет перепуганный мирОт сценариев прошлого…Косяками и толпами рвутся в эфирПредсказатели прошлого. – Ю. Бернадский.И не грозит стране сиротство.И в любой проявится бедеВеличие и благородство,Без пафоса, простых людей. – Ю. Бернадский.Пустопорожних ожиданийИ разочарований грузСнимем с плеч без оправданий…И сокращение страданий —Единственный к спасенью курс. – Ю. Бернадский.Мерцал костер, последний до снегов.И путники уставшие не спали.В тумане словно лики проплывалиЯзыческих богов. – Ю. Бернадский.

Глава Капелька подлунного мира

В поэзии Бернадский – «божественная» капелька подлунного мира, великолепное творение Божьего мира, конспект мудрости и сердца и, как ребенок, искренний и чистый, а потому природная самость проливается в нем «вальтасаровским пиром», «лукулловой роскошью», потрясающим великолепием, роскошью и обворожительностью поэтического литого слога, в котором комфортно чувствуют себя и ноктюрн страданий, и сюита покаяния, и окисленный банальностью ум, и полет орлиной души; в котором крышей дома выступает свод небесный и в его хрустальный сосуд Бернадский наливает напиток прозрений, искушений и воспоминаний своего века, больного неверием и страстного не покоя:

Слово для Ю. Бернадского, как «мощный фактор пораженья» «обладать должно ударной силой». Жажда самовыражения, движения, самовозгорания. В нем – сила страсти пушкинского Алека, изгнанного из цыганского табора, и свод мольбы и душевных поисков лермонтовского Демона, и печаль Овидия, некогда изгнанного из Древнего Рима в заброшенные степи на черноморский берег.

Накал страстей, полных душевного огня – этого пьянящего шипящего словесного изобилия, – поневоле сам читатель начинает думать образами и выражаться стихами:

Бернадского невозможно повторить, «к». (Д. Померанцев) Его нужно принимать целиком. Или же не принимать вовсе – « ак невозможно поймать шапкой ветер или откусить зубами кусочек от весны Со мною рядом у костра ложится // Ночь, властвуя пока»

Контрастный, ироничный, протестный. Сильная, победительная поэтическая речь, как безудержный галопирующий клинч, на всём скаку врезающийся в постную унылую явь, ярмарку человеческого тщеславия, сбивающий её с ног и топчущий копытами своего «смысла» жизни, проникновенного и понятного – « За пазухой не прячу камень…»

Вновь взвинтивший накал страстей до страшного нерва и поставивший ребром проклятые вопросы принца датского: быть или не быть, любить или убить, простить и отпустить или же покорно умереть—уснуть: «Впадая в унынье… нет, не грешу, // А лишь наполняюсь печалью»

Цокающее стаккато каблуков – слов порождает нервную дрожь, такую тонкую и грустную, местами – до горечи. Весёлый – напоказ – стоицизм и сдержанная мужественная грусть и деликатная рассудительность, признающая константу бытия – «голые амбиции лучше пышных одежд уныния и богатой глупости» :

Возвышенный романтизм и бездна падений – все вместе и рядом, способы поэтического оформления пороков и добродетелей современности под личным, бернадским, бинокулярным присмотром, обнимающие целые области жизни во всех ее поразительных и предельных контрастах. И, утверждающей, в отличие от Фрейда и иудейских заклинателей, что задача сделать человека счастливым все-таки входила в план сотворения мира:

В таком блистательном поэтическом пафосе Бернадского нет места черно – магическим неврастеническим ритуалам, сластолюбию умалишенного, индюшиного хвастовства и отсутствует напрочь некий конспирологический комплот. Его душа представляет собой поле битвы, где непреодолимая тяга к языческой обнаженности, нескромной наготе вещей купируется евангельским целомудрием:

На таком распятом ристалище протуберанец его мистической, колдовской воли превращает жизнь в радугу с разноцветными камнями и каждый обращенный им адепт видит в ней свой камень – индивидуальный проект под названием Я».

В том проекте клокочет буйный призыв поэта к «слабым детям рода человеческого» сбросить с себя ярмо корысти, обузу тщеславия, вырваться из аркана зла и обид: « (О. Хайям); с толком истратить наличность – нашу жизнь,…«иб(он же). Ведь все равно в тот мир предстанешь неимущим» о в черную глину превращает людей небесный свод»

По версии поэта, наша жизнь должна быть слаще славы и прекрасней молитвы ханжей: « и не в постах и молитвах, бабских заговорах и приворотах искать спасенья спасенья, а в любви, возбуждая очень основательную зависть: «С (О. Хайям); и пусть другие строят себе хрупкие жилища из глины, а мы должны жить в замке, и наша задача – добыть для него камни, ведь столько стоишь, сколько сделал. А потому нам надо действовать без промедления и это избавит нас непременно от страха и лени : Счастье редко снисходит до того, чтобы стать ступенькой жизни»: ловно птица небесного рая – любовь»

Немалое место в творчестве Бернадского занимают поэтические размышления о явлениях высоких и вечных – Боге, вере, душе, противостоянии Добра и Зла, сущности и смысле бытия, добродетели и греховности, о существовании за гранью бренного мира… Многие из таких стихотворений несут на себе печать его самобытности и дарования:

Это происходит потому, что он вынашивает и растит их в себе, как моллюск жемчуг: «своих границ не ведает мысль поэта», пронзительные своей парадоксальностью выражения, обволакивающие его стихи в воздушный искрометный мираж –  – словно побывал в колоссальной воронке Дантова ада из картины Боттичелли или примерил рубище, сшитое из смертных грехов: и я, читатель, вылетаю, как ошпаренный, из демонической кипящей лавы гротесков и контуров левиафанского сюрреалистического измерения,

Стихи – как невероятная энергетическая волна. Она накрывает тебя мифологемой о спасении Персеем красавицы Андромеды от чудовища. Силой дерзости, рожденной на пределе человеческих возможностей. Силой взрывной, побеждающей смертную Медузу Горгону. Стихи словно сошли издалека – картины «Рождение Афродиты» – в наш век, чтобы подарить ему удивление, нежность и ласку, гордо восстать в тумане, предчувствуя идеалы…

Поэт всецело держатель гармонии формы и содержания. Благодаря чему и достигает выразительного художественного эффекта «очарования пластикой душевных переживаний» – …растворение многовековых иллюзий в пламени вечности: «//Тишина Всепоглощающего Одиночества// …закат, который растекается по небесам алыми тонами» (авторское…).

Бернадский, в образном прочтении, – «лепит в себе Бога и дьявола// …потаенно плачет о венке лавровом» И, главное для его душевной устойчивости и эстетической самодостаточности – «я хотел бы, чтоб осозналось и ушло все ложное».

Таким способом поэтической рифмовки, глагольным моноримом, поэт усиливает и подчеркивает проходящую духовную нить, связывающую все стихи – «а» (авторское…).  я хочу… тихо сесть у вечерней реки рядом с костром и не дергаться в своей амбициозной иллюзии

Родина милая, отечество, рождение и смерть, высокое и вечное, любовь и непреходящие человеческие ценности, свет – как друг человека и богов, звездный интерьер ночной атмосферы, полное бытие природы… – для поэзии Бернадского вопросы стержневые, архаичные и традиционные, как свойственные русской лирике в целом. В их окружении поэт чувствует себя комфортно и уверенно, пропитывая этот громадный пласт русской словесности великолепным вальсированием редкой индивидуальности мыслей, слов, мифологем:

Да! Ю. Бернадский, словно Ганимед, выливает на головы современников полный ковш этот магического напитка, «амбрози» – под названием «русская словесность» – с его мифологической функцией давать вечную молодость и бессмертие, тем самым превращая русский язык в исповедь народа.

Он пишет изысканно, как Бальмонт и автор «шабли во льду…» М. Кузмин, с глубиной мысли, как Достоевский, накалом страстей и идеалов «оссианских», как у Лермонтова; драматизм жизни берет от Толстого, покаяние – от Ахматовой, у него – простота строф от Цветаевой, сложность чувств – от Блока.

И, конечно, звенящие небесным хрусталем лирические строки Бернадский впитал от Пушкина.

Все, что выходит из-под пера Бернадского, становится сияющим зерном, перлом. Он – сын гармонии. Он никогда не находится на поводке у Провидения: ни у умалишенных сановников и помешанных на интригах бомонда, мейнстрима, ни у хвастливых собратьев по промыслу, ни у льстивых медиа—князей.

Бернадского создал сам Бернадский. Та его часть, которая получила право называться божественной Индивидуальностью:

Мой каждый грош трудом и потом,Стараньем воли и ума,А не обманом заработан.И не достался задарма. – Ю. БернадскийУдаче рад и неуспеху…Пусть и дорогой не прямой,Пришло, как откровенье сверху:Смысль жизни – только в ней самой. – Ю. Бернадский.…Как будто леший лез к коструИли пришел за мной. – Ю. БернадскийБудет звездная ночь – к урожаю,Ясный солнца восход – на жару.Как из небытия воскрешаю:Если гром поутру – не к добру. – Ю. БернадскийДумалось мне, словно о простом:Прирастает дерево не корнем,А зеленым молодым листом. – Ю. Бернадский.И снова тетива дрожит в руках.И вдаль мечты уносятся как стрелы,Куда – то в тридевятые пределы,Как ветер в облаках. Ю. Бернадский.И пробил час. И отошел засов.И души мы как двери открывали.Четыре дня – неполных сто часов.Но сто веков как будто миновало. – Ю. Бернадский.Копье в руке и яд на острие, —Бой с тенью нас все больше увлекает,Все глубже искажая бытие. – Ю. Бернадский.И тишина звенит, как колокольцыХрустальные вдали. – Ю. БернадскийЯ знаю: век уж мой измерен;Но чтоб продлилась жизнь моя,Я утром должен быть уверен,Что с вами днем увижусь я…  «Е. Онегин»Прощаюсь с солнцем где- то у околицы.Вот – вот оно уйдет за край земли…И также в вышине плывут, безмолвны,Седые облака. – Ю. Бернадский.

Глава «Для доблести есть миг и для отваги»

Средневековый таинственный алхимик, преобразующий с помощью философского камня неблагородные металлы в золото – именно так, соединяя казалось бы обычные слова, поэт Бернадский получает нечто необычно прекрасное. По существу он превращает материю обыденности в золото высшей пробы под названием Красота. Высветляет все, к чему прикасается его перо, и блаженство этого прикосновения люди хранят с благодарностью и передают друг другу:

Словно прекрасный и юный бог сна Гипнос, он неслышно летит над землей на своих крыльях с поэтическим жезлом – головкой мака – в руках и льет из рога чарующий лирический напиток. Нежно касается Гипнос, воплощенный в Ю. Бернадском, своим чудесным словесным жезлом души человека, и она наполняется негой сладостью, расцветает как молодой тюльпан, ярко и красочно.

В нем вызрела «великая душа», он ее постоянно растит и пестует, ибо в жизни только великодушие души «упавших простит».

Это все взятое и есть поэт Ю. Бернадский, гипербореец, нашедший волшебный рог Оберона – свое внутреннее солнце, внутренний свет, сотворивший Свой Отличительный Масштабный Проект под названием «Я»:

– — – — – — – — – — – — – —

Калинов мост – мост через реку Смородину () в русских сказках и былинах, соединяющий мир живых и мир мертвых. Название «Калинов мост» происходит от слова «калить», разогревать докрасна». Пучай – реку, т. е. бурлящую

– — – — – — – — – — – — – —

Творческим детонатором для Бернадского в труде поэтическом является предвосхищение, что в бесприютной обители души тревожной прорастет семя брошенного им зернистого слова обильным цветением живого первозданного чувства – жить со всем жаром солнца.

Художник слова, создавая свое произведение, стремится всеми возможными лексическими, синтаксическими и стилевыми средствами создать яркую образную картину, воздействовать на аудиторию читателей и вызвать определенный отклик. Для этого используются различные фигуры художественной речи…

Мировоззренческая установка Бернадского незатейлива: кто не верит в себя, тот останавливается на подступах к раю: (император Рима и философ по совместительству М. Аврелий). «Жизнь есть лишь то, что ты думаешь о ней»

У него своя судьба, своя доля и своя мечта – смотреть на мир глазами счастливых людей, потому что у них соблазны и вожделения не подавляют увлеченность, страстность и развитие, и во всякой неудаче они видят новый опыт, новую мораль, новое поученье: «Величайшая слава не в том, чтобы никогда не ошибаться, но в том, чтобы уметь подняться всякий раз, когда падаешь».

Важно у Бернадского – ощущение движения, он, как Демон Лермонтова, постоянно двигается, стремится к действию, летает в небе между облаками, светилом, наслаждаясь пеной рек и шумом лесов, дубрав:

Его трон, – осмелившейся отказаться от бессмертия, находится среди сердец людских. Дух мятежности, а не «Кассандры вестник несчастий», сочетается у Бернадског с тотальным добром и всесильем любви. Читателю импонирует способность поэта передать всю емкость настроения, величие силы духа, умение управлять собственными страстями при помощи высокой лексики и завораживающих слов: «Калиных ягод багряный салют».

Творит огненно и остро, живет азартно, проявлением эмоций, настроений – не цепенеет, внося в мир свои неповторимые бернадские стили – воспевание незримой связи звезд, пространства и человека. Да таким проникновенным и чувствительным словом, когда хочется ему душу отворить, чтобы растворилась печаль, вернулась ласточкой молниевидной изъятая из жизни весна и почувствовать как светла жизнь и так красива, будто на белый снег упали янтарные грозди рябины: « Что сбудется все непременно, как в сказке…».

Считает, что ярко жить – это самое главное для человека, и тогда все, что укрепляет корни жизни – свято, благословенно.

Легче согреть камень, чем разбудить сердце человека. Камни остаются камнями, что бы с ними ни произошло, а вот люди могут потерять свое человеческое начало, их сердца могут закаменеть… Самый холодный камень может быть согрет солнцем, и, если к нему прикоснуться, он отдаст свое тепло. А вот сердце человека замерзает до такой степени, что вернуть ему былое тепло не в состоянии даже самое жаркое солнце и, чтобы отогреть его, надо иметь огромное терпение, потому, что иногда на это уходит вся жизнь. Это явление Достоевский обозначил, как умиление своей мерзостью.

И здесь Бернадским острым плугом входит в обветшалое и пресное сознание современников, уверяя, что наша жизнь – это море, по которому мы должны идти бесстрашно, как по земле, и осознавать, что все в жизни происходит по необходимости, через борьбу и преодоление; проводить день без тревоги, трусости и притворства; а для этого быть теми, кто помнит и знает, о чем помнить, чему молиться и не «е»: собирать себе сокровищ на земл

И в ратном и монашьем житиеДля доблести есть миг и для отваги,Когда сверкает честь на остриеПера поэта и гвардейской шпаги. – Ю. Бернадский.На Калиновом мостуЯ – в дозоре на посту.За рекой СмородинойПолыхает Родина. – Ю. Бернадский.Вальсируют звезды, и как в колыбели,Уснувшую… тихо качают луну… – Ю. БернадскийВечной юности у неба не проси…Лишь тепло души лицо преобразит. – Ю. Бернадский.

Глава «В каждом человеке есть солнце…»

Поэтическая субстанция Бернадского наполнена двумя питательными стратами: в первом измерении – он сам трепещет и чудно воспевает незримую и непостижимую мандельштамскую связь звездного неба, пространства и человека, – и читателя она заставляет трепетать; во втором – он проникает вглубь человека, заставляет читателя прислушиваться к голосу внутри самого себя. Он учит понять мир и понять самого себя – радостная картина весеннего дня в образе « и осени в образе «. цветущей черемухи» соленого бриза»

Своим поэтическим осветлением Бернадский, как вавилонский халдей – прорицатель, превращает тутовое дерево в шелк, глину – в грозный замок, кипарисовое дерево – в святыню, а прядь овечьей шерсти – в царские одежды:

В каждом дюйме его поэтических сюжетов присутствует властитель мыслей, царствующий по-римски: щедро и великодушно. Бернадского имел ввиду Рабиндранат Тагор, когда-то писавший: «В день, когда смерть постучится в твою дверь, что ты предложишь ей? О, я поставлю пред моей гостьей полную чашу моей жизни. Нет, я не отпущу ее с пустыми руками».

Апофатичные талант и энергия, корпус энтропии, обрушивающий свод примитивно устроенных, амебных мыслительных каркасов и конструкций. А потому Ю. Бернадский монументален, как древний колдун и волхв, служащий одновременно и языческому богу Перуну и новозаветному Христу, но никогда, ни в каких тенетах рая и кругах ада – Мамону, змию золотому, обвивающему души: « Не прикрыть ничтожество свое, // Набивая брюхо и карманы…»

Бернадский возвышается приметно, он не истертый камушек, он камень на поэтическом небосклоне Новосибирска – уделе императора, властителя и держателя спроецированного, как лазером, метаисторического чертежа под названием «Я и Жизнь – вместе мы сила!»

С ним, подобием сияющему жемчужному перлу, он вошел в поэтический мир Новосибирска и за пределы его, как однажды как сама Россия вошла с императором Петром Великим, императрицей Екатериной Второй и властителем дум Пушкиным в число великих держав: « Поселюсь в далком – далеке, // Чтобы мир мог лишь глядеть мне в спину».

Планктон окаменевший, реликтовая сомнамбула, дремлющая под толщей массы инертной – это не о нем и не про него. Свободный черт ему дороже повязанного ангела, он – по пути с теми, кто не превращает мечту в пытку, жизнь в святость, не мыслит о насилии судьбы – не воет, не ноет и не скорбит – и исторгает из жизни чудо и загадку:

– «Я знаю, легко простонать, что ты разбит, легко сказать, что ты проиграл, и сдаться. Но я приучиа себя сопротивляться всем невзгодам, смело идти вперед навстречу и горю, и радости. Никогда не сдаваться. Безнадежно, но драться. Все, что нас не убивает, нас укрепляет. Проиграть, но не потерять честь и совесть и не пасть духом. Не отказываться от мечты, не предавать ее, и не оставлять надежду начинать все заново… Отступать не просто „еще рано“, а „всегда рано“…Не отступать и не сдаваться. Никогда и никому…»

Творчество Юрия Бернадского всеми своими корнями оттуда, из времён классических од и предельного философского поэтического сосредоточения. При этом, запечатлевающее глубокое эмоциональное и духовное измерение современного человека – здесь Бернадского никак не заподозришь в подражательстве, угодливости или намеренной стилизации:

Неуловимая и тонкая лирика, похожая на аромат дорогого одеколона и дорогих сигар. Очередная попытка поймать ускользающее, остановить мгновенье. Непередаваемо взволновал момент, когда я, автор данных строк, вдруг «почувствовал кончиками пальцев» всю красоту мира – Бернадский будто изящно закольцевал стихию времени, создав «эффект неожидаемого» – не визуальное, тактильное восприятие окружающего:

Бернадский не верит – в проклятия, суеверия, «драконовые зубы» человеческой души, в «звериный оскал лика человеческого» (Шопенгауэр). Он идет своей дорогой – без страха и сомнений, никому не завидует и не подражает, не сожалеет, не обвиняет и не оправдывается, ни нужда, ни бедствия, ни раздоры не мешают ему.

Его нравственный камертон извлекает основной простой тон, незатейливый узор слов: «Хоть плохо мне, но это не причина, чтоб доставлять страдания другим». Он верит в себя, верит тотально, вера в смысл бытия для него – шелковый путь, ведущий от сердца к уму, победы добывает собственноручно, как рудокоп руду в копях:

Когда-то именно такая «внеземная» вера вела фигуру загадочного и величественного пророка Моисея к оазису – земле благодати, обещанной Богом в качестве награды за выпавшие испытания.

Авторское отступление:

– «И не было более у Израиля пророка такого, как Моисей, которого Бог знал лицом к лицу… и по руке сильной, и по великим чудесам, которые Моисей совершил пред глазами всего Израиля» – Библ. (Второзаконие) (В. Леонов. из книги «В раю снег не идет»).

Бернадский словно приобщает нас к счастливой истории, освещает нашу судьбу и открывает ее глубокие тайны, неземную веру – видеть во всем «божественное истечение» Доброты, Любви, Веры: «Всякое движение и бытие имеют начало в душе» (Платон).

Это Урок Бернадского и Открытие – для нас: новых фактов, новых мыслей, новых красок жизни, новых сторон нашей души – неординарных и многогранных, сверкающих, как Полярная звезда и Южный Крест на темном небе: ««Тот, кто хочет, зачастую делает больше, чем тот, кто может» (Г. Марри):

Своим поэтическим и философским даром, лучами мыслей и слов, коктейлем речевых оборотов и словосочетаний Бернадский, словно Вергилий в «Божественной комедии» Данте дает каждому из нас общий сценарий, ставший архетипом здравого смысла человечества: «В каждом человеке есть солнце. Только дайте ему светить» (Сократ).