Соседка

– Мне кажется, Дина сильно переживает. Она ни разу так всерьез не реагировала на свои романтические отношения с молодыми людьми.

Леля пожала плечами. Дина и впрямь в последние дни была сама на себя не похожа. Застывала с отрешенным взглядом. Не слышала, что ей говорят. Была задумчивая.

Через два дня после ужина в саду у дома Георгия, он уехал. Закончился отпуск, ему нужно было возвращаться в Сочи. Конечно, он мог бы приезжать вечером на машине сюда, всего час езды, но он не приезжал. Приехал на выходные. Пригласил Дину с Лелей съездить в горы. Дина всю дорогу была хмурая. Отвечала резко, совсем не в своей обычной манере. Поездка была интересной, но не такой веселой и приятной, как их прежние путешествия. Георгий никоим образом не показал, что заметил перемену в Динином поведении. Сам он вел себя как обычно. Был, как всегда, галантен и, как всегда, несколько ироничен. Леле было немного грустно, глядя на произошедшее между сестрой и ним отчуждение. Они были очень красивой и главное очень подходящей друг другу парой. Георгий, в силу возраста и склада характера, отлично «управлялся» с легкомысленностью и некоторой взбалмошностью сестры. Но, с другой стороны, он здесь, Дина в Москве. Все сложно и запутанно в этой взрослой жизни. Хотя Леля была уверена, что никакие расстояния ее бы не остановили, если бы… Если бы не было еще миллиона других, намного более непреодолимых обстоятельств.

– Он, наверное, еще приедет до нашего отъезда? – осторожно спросила Леля, после того, как закончились выходные, и Георгий снова уехал.

– Понятия не имею, – раздраженно сказала Дина. – Мне все равно, приедет он или нет.

– Ты очень повзрослела, – сказала бабушка своим низким хрипловатым голосом, отвлекая Лелю от мыслей о сердечных переживаниях сестры. – Все была ребенком, и все мы привыкли видеть в тебе маленькую девочку, а сейчас, смотрю, уже совсем взрослая девушка.

– А когда ты встретилась с дедушкой, ты сразу поняла, что влюбилась? – спросила Леля. Ей хотелось знать о любви как можно больше. Узнать и понять ее с разных сторон. Именно настоящую любовь, а не какое-то несерьезное, недолговечное чувство. Такую, как у отца и мамы. Как у бабушки и деда. Чтобы раз и на всю жизнь.

Бабушка улыбнулась.

– Нет, не сразу. Сначала я его ужасно боялась, – она засмеялась. – Он был ужасно грозный. Взгляд, которым можно человека пригвоздить к месту. Я была совсем молоденькой девчонкой, чуть постарше, чем ты. Только-только закончила медучилище. Меня направили в военный госпиталь, там нужны были медсестры. И в первое же дежурство твой дед наорал на меня, за то, что я перепутала направления на обследования. Я стояла, открывая и закрывая рот, и не могла ни слова сказать, мне казалось, что у меня сейчас сердце разорвется от страха. Он кричал, что, таким как я, не место в хирургическом отделении и в медицине вообще. Что тот, кто допускает ошибки – преступник, который запросто может отправить кого-нибудь на тот свет. Дома я весь вечер проплакала. А через несколько дней привезли летчика, произошла авария, при взлете и он был в очень тяжелом состоянии. А в этот момент, почему-то, никого из медсестер больше не было рядом. Важна была каждая минута. Нужно было срочно оперировать. И твой дед велел мне отправляться вместе с ним в операционную. Конечно, не забыв спросить: «Надеюсь, ничего не перепутаете, мадам?». Я сначала, когда он меня позвал с собой, страшно испугалась. А когда он с издевкой задал свой вопрос, страх у меня прошел. Я разозлилась. Ужасно. Летчика прооперировали удачно. После операции он подошел ко мне и сказал, что я молодец, а то он уже думал, что придется гнать меня из отделения. И тогда я сказала, что сама уйду из отделения или вообще из госпиталя, но с ним работать не буду. Потому что, конечно, я совершила ошибку и согласна, что это недопустимо, но он ведет себя с людьми ужасно. И я не хочу работать бок о бок с таким невоспитанным, несдержанным человеком, который ведет себя как самый настоящий хам.

– А дедушка, что сказал? – улыбнулась Леля. Оказывается любовь, порой может начаться даже с неприязни, а то и вражды. Симпатия с первого взгляда, бывает далеко не всегда.

– А он совершенно спокойно сказал, что мне придется привыкать к тому, что он так ведет себя. Он военный хирург и на фронте, если бы он вел себя по другому, половина тех, кому удалось спасти жизнь, не выжили бы. А потом пригласил меня в кино. – Бабушка засмеялась. – Я снова начала открывать и закрывать рот, не зная, что сказать от удивления. А твой дед сказал, что у меня любопытная манера изображать рыбу.

Леля расхохоталась.

– А два месяца спустя он вызвал меня к себе в кабинет и заявил, что я должна перевестись из госпиталя в какую-нибудь другую больницу. Рыбу я уже не изображала, но я была на тот момент по уши влюблена и, дрожащим от сдерживаемых слез голосом, спросила, почему я должна уйти. А он улыбнулся и сказал, что собирается на мне жениться, и поэтому мы не можем вместе работать.

– А ты?

– А я с гордым видом спросила, с чего это он взял, что я соглашусь. А он засмеялся и сказал, что я буду полной дурой, если не соглашусь, потому, что он любит меня, а я его. Разумеется, он не только со мной себя так вел. Он всегда всем говорил в лицо то, что думает и порой в очень резкой форме. Никогда ни перед кем не прогибался, никого не боялся. Всегда грудью вставал на защиту справедливости. У него наград после войны было столько, что места на груди не хватало, а он всегда говорил, что это не его награды, а тех, чьи жизни он спасал – герои они, а он просто выполнял свою работу. Он был человек необычайно сильной воли и духа. Несгибаемый. Непреклонный. Никогда не поступался своими принципами. Не терпел подлости, обмана. Твоя мама вся в него. Она с самого детства была такая, как отец – ничего не боялась. Ради правды была готова на все. – Взгляд, обращенный в темноту за пределы террасы, затуманился.

Леля с нежностью посмотрела на покрытое морщинами лицо. Сейчас, как никогда, ей было жаль, что она совсем не помнила своего деда. Ей было меньше двух лет, когда он умер.

– Ты скучаешь по нему?

Бабушка слегка улыбнулась.

– Каждый день, когда я просыпаюсь, я смотрю перед собой, ожидая, что сейчас увижу его лицо. И только потом вспоминаю, что его нет.

Бабушка взяла чайник и начала наполнять опустевшие чашки.

Леля вздохнула. Почти пятнадцать лет прошло, а бабушка не может привыкнуть к тому, что того кого она любила больше нет рядом. Может быть, к этому вообще нельзя привыкнуть? А может быть именно это и есть та самая настоящая любовь, ради которой только и стоит жить, а все остальное по сравнению с ней мелочи, ерунда, не заслуживающая внимания?

– Вы с Диной тоже многое взяли от своих родителей, – решив уйти от болезненных воспоминаний, сказала бабушка. – Дина, больше похожа на отца. Его веселость, открытость, жизнелюбие. А ты – Аллина дочь. В тебе есть ее твердость и сила. Возможно, у тебя нет ее напористости и настойчивости. Но это даже неплохо для девочки. В тебе есть ее женственность и мягкость, и это не меньшая сила, а возможно даже и большая. Если бы твоя мать, обладая набором почти мужских качеств характера, не была бы при этом настолько женственной и трепетной, она бала бы самым настоящим тираном, помыкающим окружающими ее людьми. Ее с детского сада звали Командирша, – смеясь, сказала бабушка. – Твой отец, несомненно, настоящий мужчина, он сильный по характеру человек. Но он, при этом обладает добродушием и терпимостью, и этим уравновешивает излишнюю эмоциональность твоей мамы. Они подходят друг другу. Хорошо, когда люди находят именно свою половину, дополняют друг друга. Тогда они оба становятся лучше. Я уже старая и прожила свою жизнь, но я переживаю за всех вас. И очень хочу, чтобы и у тебя, и у Дины все сложилось в жизни хорошо. Не знаю как Дина, а ты, мне кажется, однолюбка. Если ты всерьез влюбишься, то это будет, наверняка, очень и очень надолго, а возможно и на всю жизнь. Так, что постарайся не открывать свое сердце не для того человека. Хотя, к сожалению, над своим сердцем мы не властны. – Бабушка махнула рукой. – Ладно, чего-то разболталась я. Тоски на тебя нагнала, скажешь, бабка напоследок разворчалась. Давай, что ли и правда, в карты сыграем, а то ведь вы когда еще ко мне теперь приедете.

Примерно за час до отъезда на вокзал, к дому подкатил автомобиль Георгия. Дина замерла, напрягшись всем телом. Взгляд, устремленный на идущего по дорожке сада приятеля, был злым, колючим.

– Привет. Решил отвезти вас на вокзал, – улыбнулся Георгий Дине. Бабушка и Леля наблюдали за их встречей во дворе дома, осторожно выглядывая из-за занавески.

– Спасибо, – равнодушно пожала плечами Дина. – Мы вполне могли и на автобусе доехать.

Он, не отрываясь, смотрел в ее красивые глаза, казавшиеся, от охватившей ее злости почти синими. Дина передернула плечами.

– Почему ты так на меня смотришь? – раздраженно спросила она у расплывающегося до ушей Георгия. – Я как-то смешно выгляжу, или у меня что-то не в порядке с лицом, или одежда одета наизнанку?

– Нет. Я любуюсь. Ты сейчас очень красивая. – Он засмеялся. – Хотя, я согласен, внешность имеет значение только при первоначальной оценке. Но ты, правда, очень красивая, что же теперь с этим поделаешь?

Дина улыбнулась.

– Ты тоже ничего.

– Я буду скучать.

Она посмотрела в темные, смеющиеся и в то же время грустные глаза.

– А я – нет. – Она подняла подбородок. – Я никогда не скучаю.

– А по мне будешь.

– Господи, ты, боже мой, ну два остолопа, честное слово, – тихонько проворчала бабушка.

– Тшш, – испугавшись, что «остолопы» услышат и поймут, что они подсматривают, едва слышно шикнула Леля.

По платформе суетливо сновали люди, таща многочисленные чемоданы, тюки, ведра с фруктами. Пассажиры входили и выходили из вагонов. Слышалось шарканье ног, чьи-то крики, детский плач. У соседнего вагона проводник спорил с кем-то из пассажиров. Проводник все сильнее повышал голос. Пассажир размахивал руками, ударял себя в грудь, что-то доказывая.

Дина стояла глядя в пространство, сквозь толпу. В глазах уже не было злости. Была какая-то пустота. Леля отошла в сторону, чтобы не мешать сестре, попрощаться, как следует, но, судя по всему, прощание выходило так себе. Оба, в основном, молчали или обменивались ничего не значащими фразами.

– Пройдите в вагон! Отправляемся! – прокричал проводник.

Дина чуть заметно вздрогнула.

– Пока! – она, наконец, посмотрела ему в глаза. Казалось, что ее собственные заволокла влажная, дрожащая пленка.

– Хорошо доехать, – он улыбнулся. – Пока, Леля. Присматривай там за сестрой, – он подмигнул.

Дина пошла к вагону. Георгий смотрел ей вслед. Дина, не оглядываясь, скрылась в вагоне.

– До свидания, – сказала Леля, обнимая и целуя его в щеку, на прощание. Сердце у нее сжималось от грусти и какой-то необъяснимой тоски. И впрямь, два остолопа.

Георгий помахал ей рукой. Глаза у него были печальные и улыбка тоже. Поезд тронулся. За окном поплыли лица провожающих. Дина, прижавшись к стенке купе, сидела глядя перед собой. Она ни разу не повернула голову в сторону окна. Леля вздохнула. Прощай лето и все то, прекрасное и неповторимое, что его наполняло.

Глава 19

1998г. сентябрь

Москва встретила сестер пасмурной, хмурой погодой, показавшейся после яркого южного солнца и тепла, особенно унылой. Город, как будто весь нахохлился, смирившись с тем, что лето промелькнуло и закончилось, и впереди осень. Холод и дожди.

Перед первым днем занятий с вечера зарядил дождь, задул сильный ветер. К началу линейки дождь закончился, но воздух, пропитанный влагой, был холодный, промозглый. Свинцовое небо низко нависло над школьным стадионом, на котором столпились, построенные неровными шеренгами классы и сбившиеся в кучки родители. Пребывающие в волнении первоклашки, сжимавшие в руках огромные букеты. Широко открытые глаза на испуганных лицах, выискивающие среди родителей своих пап, мам, бабушек и дедушек. Тоненькие ножки девочек, затянутые в белые колготки, выглядывающие из-под отглаженных темно-синих, черных, серых юбочек, белые банты, порой превышающие размер головы. Мальчики в костюмах, явно непривычных и пока еще кажущихся страшно неудобными. Здоровенные ранцы за плечами, мешающие и задевающие соседей. Следом за первоклашками, стояли вторые и третьи классы, уже имеющие за плечами школьный опыт. Лица озорные, возбужденные, но спокойные, улыбающиеся, кто-то хихикает, кто-то делится летними впечатлениями, стараясь делать это, как можно более незаметно. Средняя школа гудящая, как улей. То тут, то там слышится смех, отдельные выкрики. Старшеклассники, стоящие со скучающим видом. Болтать и шушукаться во время линейки уже вроде не солидно. Стоять просто так – тоска. Учителя, быстро проносящиеся между учениками туда и обратно, создавая впечатление какой-то излишней суеты. На лицах педагогов застыли, кажущиеся не вполне искренними улыбки. Кажется, что начало нового учебного года не слишком радостное для них событие. Уж, по крайней мере, точно не праздник.

Холодный ветер, налетающий порывами, трепал прически, лепестки цветов в бесчисленных букетах, шуршал их целлофановыми упаковками, норовил пробраться под пиджаки. Самые мерзлявые зябко ежились. Мамы и бабушки младших детей качали головами, опасаясь, что дети все попростужаются во время линейки в такую погоду. Наконец, бодрой походкой, к собравшимся вышел директор, с такой же приклеенной, неестественной улыбкой на бледном, не загоревшем за лето, лице, как и у его коллег подчиненных. Глаза из-за стекол очков смотрели на собравшихся, как обычно, равнодушно и даже как будто немного осуждающе, совершенно не скрывая, что он бы нисколько не расстроился, а может напротив был бы очень даже рад, если бы на это первое сентября стадион, наконец-то, оказался бы пуст. Минут пять ушло на безуспешные попытки настроить микрофон. После десятого «раз-раз» дети радостно начали хихикать. Мамы и папы, бабушки и дедушки, уже тоже промерзшие до костей, вновь закачали головами, начали недовольно переговариваться, потихоньку роптать. Поняв, что попытки исправить микрофон, как и во все предыдущие годы, совершенно тщетны, директор кое-как, хрипя и подхрюкивая, произнес речь, к радости абсолютно всех собравшихся, достаточно короткую. После того как смолкли жиденькие аплодисменты, высоченный ученик выпускного класса, усадив на плечо крошечную девчушку-первоклашку, с бантами, загораживающими половину лица, трусцой пробежался вместе с ней мимо собравшихся. Девчушка, по традиции, зажав в маленькой ручке внушительный металлический колокольчик, старательно трясла им во время этой пробежки, оглушая присутствующих резким, далеко не мелодичным звоном.

У одноклассников несущего на плечах девочку парня, возник в головах один и тот же вопрос: «Интересно, треснет пигалица Кремлева по башке колокольчиком?». Ожидание не оправдалось. Все обошлось. Голова Кремлева не пострадала. Как только, счастливо избежав удара колокольчиком, он вместе с девчушкой скрылся в дверях школы, учителя быстро погнали своих продрогших подопечных следом. Родители малышей энергично замахали вслед своим чадам. Первоклашки испуганно начали оглядываться. В глазах некоторых дрожали, готовые вот-вот выплеснуться слезы, и даже приоткрывшиеся от переживаний ротики скривились от готовности разреветься. Глаза родителей, соответственно, тоже наполнились слезами, а вместо скривившихся ртов, у мам и бабушек, а возможно и некоторых дедушек и пап, начало болезненно рваться в груди сердце при мыслях о том, что ожидает за закрывшейся дверью школы выпущенных из-под нежного, заботливого родительского крыла их любимых чад.

Спустя пять минут школьный стадион опустел. Кое-где, валялись облетевшие с цветов лепестки. Обрывки бумажек, фантиков от конфет, которые умудрились слопать самые расторопные и ловкие, прямо во время торжественного мероприятия. Начался новый, долгий, многотрудный учебный процесс.

–

Первым уроком по расписанию была физика. 9 «Б» столпился у кабинета. Подлетела Вера Степановна. Тряхнула кудряшками, быстренько проинструктировала своих подопечных, чтобы после уроков никто не расходился – будет классный час, и умчалась своей скачущей походкой.

Отвыкшие друг от друга за лето одноклассники, бросали любопытные взгляды, изучали произошедшие изменения. Кто-то выглядел слегка смущенным, кто-то ухмылялся, нарочито нахально, вызывающе. Без зажатости и скованности общались только близкие друзья, отделившиеся от остальных небольшими группками.

За это лето ученики теперь уже 9 «Б» изменились внешне, как, наверное, еще ни разу, ни за одни каникулы до этого. После экзаменов все они расстались, пусть уже не маленькими, но все еще совершенными детьми. Два с половиной месяца преобразили смешных, угловатых подростков до неузнаваемости. Большие дети, превратились в маленьких взрослых. Девочки вытянулись, приобрели более женственные формы. Лица чуть повзрослели. Ребята тоже вымахали вверх, некоторые очень даже прилично. На лицах, безусловно повзрослевших, у большинства появились первые признаки растительности. Кто-то уже явно успел познакомиться с бритвой, и столь же явно испытывал по этому поводу чувство гордости и несомненного превосходства, над теми, у кого над верхней губой и в области подбородка проглядывал еще только жиденький, смешно торчащий в стороны едва заметный пушок.

«Открытием нового учебного года» стали Галя Ромашина, за лето успевшая «обзавестись» бюстом четвертого номера, вместо скромного, ранее имевшегося, первого. Юморист Степанов, естественно, не преминул прокомментировать это удивительное явление, взволновавшее всю мужскую часть учащихся, причем не одного только 9 «Б»: «Ромашина-то все лето буфера отращивала. Постаралась на славу, что надо отрастила!». В награду за столь высокую оценку одной из частей своего тела, Ромашина со всей силы съездила говорливому однокласснику по голове сумкой, сказав при этом, что, судя по звуку от удара, отрастить себе мозги Степанову так и не удалось.

Вторым открытием, даже более поразившим всех без исключения одноклассников обоих полов, стала Леля Федоренко. Когда она только вошла на стадион, под руку с Викой Волошиной, небольшая часть уже собравшихся там одноклассников, сначала даже не поняла, что это «новенькая». Немного вытянувшаяся и сильно похудевшая за лето Леля, с выцветшими почти до серебристо-белого цвета волосами, загорелым, свежим лицом, приобретшим если и не утонченность, то четкость и плавность черт, и глазами сияющими каким-то мягким теплым светом, ни коим образом не походила на полную, неуклюжую девчонку, над которой все смеялись и называли коровой, жабой, Винни пухом и другими обидными прозвищами. Степанов, тоже явившийся пораньше, очевидно, чтобы не пропустить что-нибудь интересное, и успеть посмеяться над всем, чем только можно, вытаращил глаза, и буквально отвесил челюсть.

– Федоренко, шикарно выглядишь, – придя в себя, тут же взялся за дело Степанов. – Давай поженимся! До конца школы, как раз успеем родить двух киндеров, и меня в армию не заберут. И тебе Федоренко хорошо будет – идеальный муж, можно сказать. Я ведь, Федоренко, не только практически неотразим, так еще и не пью, не курю, плаваньем занимаюсь.

– Да ты, Степанов, прямо сокровище. Единственный недостаток – дебил, – презрительно сказала Вика.

– Не слушай ее, Федоренко, это она ревнует, завидует нашему счастью, – ухмыльнулся Степанов.

На первой же перемене произошел небольшой инцидент, связанный с этим самым чудесным преображением вчерашней дурнушки Лели.

Зловредная Катя Воронина, вместе с компанией своих закадычных подружек, сразу начавшая недружелюбно и недовольно поглядывать в Лелину сторону, очевидно переполнившись за время урока злобой, ядом, а заодно и желчью до самых краев, как только прозвенел звонок, подлетела к парте, за которой сидели Леля и Вика и нарочито громко сказала:

– Ты Федоренко, все каникулы на диетах сидела и фитнесом занималась с утра до вечера или, может, тебе твой папа профессор пластическую операцию оплатил, а заодно липосакцию?

Леля открыла рот от неожиданности, изумления, обиды и возмущения, но ничего так и не успела сказать.

– Сучка! – прошипела Вика и ринулась на ненавистную Ворону. – Сейчас я тебе твой поганый язык вырву, кошка ты драная! А заодно и все твои патлы повыдергиваю.

Сильная рука ухватила Вику и прижала к себе, не давая наброситься, на начавшую пятиться одноклассницу. Заметив, что Вику задержали, и она, в данный момент, не представляет опасности, Катя остановилась и посмотрела на нее с презрением.

– Ты че дергаешься, Волошина? Нервная? Так иди, полечись. Вечно везде лезешь, психопатка ненормальная.

Увидев на лице ненавистной Ворониной презрительную ухмылку и услышав ее слова, Вика изо всех сил дернулась, пытаясь освободиться и вцепиться, наконец, в одноклассницу. Видя, как Вика трепыхается, Воронина закатилась злорадным смехом. Чувствуя, что железная хватка, удерживающая ее, не ослабевает, Вика со злостью ударила локтем в сторону того, кто держал ее сзади и сердито крикнула:

– Пусти! Что за урод там?!

Повернув голову, она замерла. Крепко прижимая ее к себе, за ее спиной стоял Валера Гаврилин. Лицо у Вики приобрело глуповатое выражение. Опомнившись, она снова пихнула локтем.

– Пусти, сказала!

– Она просто тупая, завистливая и злобная, – кивнув на Воронину, которая вся затряслась от его слов, сказал Гаврилин. – Не опускайся до ее уровня.

Вика, услышав эти слова, почувствовала, что теперь она любит его в два раза, нет, в десять, а может в сто раз сильнее, чем раньше. Боже, Гаврилин держит ее, можно сказать, в своих объятиях! Надо же и главное благодаря Вороне! Вот уж ирония судьбы.

– Ладно, все. Я успокоилась, – буркнула Вика. – Пусть катится.

«Объятия» разжались и, оказавшаяся «на свободе» Вика, испытала некоторое сожаление. «Может все-таки наброситься на эту тварь? Гаврилин опять меня обнимет, оттаскивать начнет», – мысленно ухмыльнулась она.

– Не обращай на нее внимания, – сказал Валера, подходя к Леле. – Она, правда, просто дура.

Леля улыбнулась.

– Я не обращаю, но спасибо вам, – она посмотрела на Вику, потом на Гаврилина.

– А не хотите сегодня на игру сходить? Наша команда будет играть, – сказал Гаврилин. На этот раз челюсть отвисла у Вики.

Леля посмотрела на подругу, временно впавшую в ступор, и утратившую способность соображать и отвечать на вопросы.

– Конечно, – ответила она за них обеих.

– Отлично! – Гаврилин улыбнулся. – Тогда в пять на остановке, которая возле аптеки.

Гаврилин взглянул на часы.

– Блин! Сейчас второй урок начнется. Перемена же короткая. Побежали!

С визгом и хохотом они помчались на следующий урок.

– Посторонись! – басом оповещал, идущих впереди них, Гаврилин. Девчонки подскакивали, шарахались в стороны. Младшие ребята тоже. Старшие улыбались, пропускали троицу вперед, дружески кивая и подмигивая Гаврилину.

– Боже, сегодня самый счастливый день в моей жизни, – пряча улыбку, и прижимая ладони к раскрасневшимся щекам, прошептала Вика, когда они с Лелей уселись, буквально перед самым звонком, за парту в кабинете обожаемой Адольфовны.

– Здравствуйте, – цокая каблуками, в класс вошла Раиса Владимировна, с легкой руки Лели и Вики, ставшая теперь для всей школы, Адольфовной. Как и всегда математичка была в идеально сидящем на ней дорогом костюме. И как всегда злобно-равнодушная, с холодными глазами, взирающими на сидящих за партами учеников с некоторым презрением.

– У меня тоже сегодня счастливый день, – ухмыльнулась Леля, – я вновь увидела ее.

Вика хихикнула.

– Волошина! Вам не кажется, что в таком возрасте уже стыдно получать замечание от учителя? – надменно сказала Адольфовна. Взгляд ее остановился на Леле и на секунду замер. Глаза слегка сузились, и едва заметно опустились вниз уголки плотно сжатого рта. Мгновение спустя холодный взгляд заскользил дальше.

Глава 20

1998г. октябрь

В начале октября, когда промокшую от непрерывных дожей Москву завалило такой же промокшей желтой и багряно-красной листвой, капитана Ерохина в срочном порядке потребовало к себе начальство.

– Повезло! Сегодня ты у шефа любимая жена, прямо с утра, – хохотнул Абдурахманов.

– Заткнись, – огрызнулся Ерохин.

Подвижек с делом психопата убивающего девушек не было. Дела, конечно, раскрывались, преступники отправлялись за решетку, но это дело, как заколдованное, так и стояло на месте. Что, естественно, не радовало ни начальство, ни самих сотрудников. В любой момент мог появиться новый труп.

– Здравия желаю, товарищ полковник, – отрапортовал, войдя в кабинет начальника, капитан. Полковник махнул рукой.

– Садись, Александр.

Начальник выглядел хмурым, но не злым. Очевидно, приказ явиться был связан с чем-то, не имеющим отношения к злосчастному делу маньяка.