Павлик

– Ход мыслей ясен, – визави Павлика c улыбкой кивнул. – Только практический смысл этого мне не понятен, уж извините. Хоть летайте вы во сне вашем, хоть по воде ходите, но это сон просто, а не реальность, в которой мы с вами живем…

– Охренеть и не встать! – Павлик радостно всплеснул руками. – А вы, скажите-ка на милость, как различаете-то их – реальность нашу и сны? Дефиницию, про которую вы так говорить любите, вы как тут осуществляете?

– Странный вопрос, – Игорь Сергеевич пожал плечами. – Тут, как мне кажется, любой нормальный человек отличит, где сон, а где реальность жизни. Если специально тумана не напускать, естественно. И, как вы сами выразиться изволили, – он с привычным своим лукавством усмехнулся и подмигнул, – интуитивно я эту саму дефиницию осуществлю. Интуитивно и безошибочно…

– Угу, – Павлик радостно засучил ногами, – любой, говорите? Интуитивно и безошибочно, говорите? Так вы же мне только что сами сказали, что лишь пару раз такое с вами было, да и то в детстве далеком! И добавили еще, что на миг всего и осознали, что вокруг – сон. Радость испытали, восторг, а потом – снова провал в сознании и амнезия сплошная. Где логика-то у вас? То про безошибочную и интуитивную дефиницию говорите, мол, проще пареной репы осознать, что сон вокруг, то признаетесь, что лишь пару раз в далеком детстве у вас такое и получалось! Что-то у вас тут одно с другим не клеится, если хотите мое мнение знать!

Мужчина некоторое время молчал, переваривая аргументы своего молодого оппонента, а потом несколько неуверенно махнул рукой:

– Ну, знаете… Мой пример, если уж на то пошло, совсем неудачный. На мне статистики не построить, не снятся мне сны, как я вам уже говорил. Редко совсем, да и тех я толком не помню…

– Кроме пирамиды, если уж на то пошло! – Павлик хитро подмигнул, а у Игоря Сергеевича непроизвольно дернулась щека. – Вы мне вот сейчас без хитростей скажите: у вас, когда вам сон этот, про пирамиду который, снился, сомнения были, что настоящее все вокруг? Что это взаправду все с вами происходит? – он подался вперед и требовательно смотрел на озадаченного собеседника.

– Нет… Пожалуй, нет… – Игорь Сергеевич после короткого раздумья отрицательно покачал головой. – Не было сомнений, ваша правда, – он еле заметно улыбнулся. – Сон, действительно, странный был. И правдоподобный очень…

– Вот я к этому и вел! Если правде в глаза смотреть, то картина такая получается: пока вы спите и вам сон снится, для вас, для спящего, сон ваш – стопроцентная реальность! Реальнее которой в тот момент ничего нет и быть не может!

– Так это же сон, Павел! Вы же потом-то просыпаетесь!

– А с чего вы взяли, – с прищуром спросил Павлик, – что вы от этого всего, – он обвел рукой вокруг себя, – не проснетесь?

Игорь Сергеевич вытаращил глаза, несколько раз порывался что-то сказать, однако так и не смог ничего из себя выдавить, махнул только рукой да усмехнулся:

– Бросьте! Это уже ерундистика получается! Давайте лучше историю свою дальше, а то… – он неопределенно поводил в воздухе рукой и потянулся к кальяну. Павлик едва заметно улыбнулся и кивнул.

– Я вам сейчас, прежде чем с историей моей дальше разбираться, одну вещь скажу. А вы на досуге поразмышляйте над ней, – он подмигнул своему визави. – Если вы не фантазиями своими руководствоваться будете, а фактами, то вам признать придется, как бы для вас сейчас все это дико ни прозвучало: любой сон для вас самая что ни на есть стопроцентная реальность и есть, пока вы не осознаете, что это сон вам снится. Не различает сознание ваше, где сон, а где реальность. И уж об интуитивной и безошибочной дефиниции, – Павлик с легкой ехидцей усмехнулся и снова подмигнул собеседнику, – тут вообще говорить не приходится. И ваши собственные сны – лучшее тому доказательство, кстати! Для сознания вашего все происходящее с вами – всегда реальность. Здесь еще один момент интересный есть, – он убедительно кивнул. – Для вас сейчас это опять дико прозвучит, но тут уж наука ваша хваленая в помощь. Вы же в полной уверенности пребываете, что снов вы не видите почти! Даже с пирамидой тот сон – исключение из правил общих. Но это иллюзия стопроцентная. Вам любой ученый докажет, что вы из восьми часов ночного беспамятства большую часть времени сны видите. То, что не помните вы их, – второй вопрос. Но если факты в расчет принимать, то у вас из восьми часов ночи половина как минимум – это сны, в которых с вами случается что-то, происходят события разные. И пусть вы потом и не вспомните об этом, но пока снятся вам сны, считайте, что жизнь вы живете. И жизнь та для вас – реальность самая настоящая. А если начинать совсем подробно с этим вопросом разбираться да циклы снов считать, то вы во сне вообще вторую жизнь проживаете! И жизнь в снах этих, прошу еще раз отметить, не менее реальна для вас, чем вот эта дневная, – Павлик широким жестом обвел пространство вокруг. – Я вам это для справки сказал, чтобы вы поразмышлять потом сами смогли да выводы сделать какие-то. А заодно, чтобы понятно вам стало, зачем некоторые товарищи со снами морочиться начинают. У нас же с вами про форумы разговор зашел да про тех, кто сны изучает…

Игорь Сергеевич с улыбкой кивнул, предлагая тем самым продолжать оборванный разговор.

– Вы только не подумайте, что я вас тут уму-разуму учу или ученость собственную показываю, – Павлик отрицательно покачал головой и усмехнулся. – Это сейчас мне легко более-менее на всякие такие темы рассуждать, после четырех-то лет. Я сразу ведь сказал: скидку делайте на понимание сегодняшнее мое. А тогда, – он махнул рукой, – ни понимания, ни мыслей подобных и в помине ведь не было! Как-то раз я на форум сновидцев-то в Интернете набрел, где народ на всякие такие вопросы заморачивается. Вначале эйфория была: дескать, вот и закончились мои мытарства! Сейчас, думал, мне люди добрые да опытные и объяснят, что делать с этим всем и как вести себя, – он замолчал, отдавшись воспоминаниям.

– Объяснили? – вырвал его оттуда Игорь Сергеевич.

– А как же, – Павлик мрачно кивнул. – Конечно, объяснили. Мне самый главный их, гуру форумный, втирать начал, как сном моим управлять, – с горькой улыбкой он посмотрел в дальний конец дворика. – Хорошо, что я, хоть и дурак еще был, сообразил сразу, куда послать этого авторитета. Вы сами представьте: я сон в подробностях рассказываю, чувства все свои, а этот теоретик мне втюхивает, что, мол, начни сам управлять сценарием! У меня башня отлетает напрочь, как встану, во сне моем, кроме ужаса дикого и безнадеги, и нет ничего, считай, а он мне – управляй событиями, молодой падаван! Хотя, – он на миг задумался, – я вам так скажу: послал я его тогда, разумеется, с такими советами, да не все так просто. Может быть, конечно, зерно и было здравое в советах его, но я же печенкой почуял, что звиздабол он, уж простите меня сердечно! – Игорь Сергеевич коротко хохотнул, а Павлик утвердительно закивал. – Вот-вот, смех один! Больше того, – он понизил голос, словно опасаясь, что их могли услышать, – на форумах подобных через одного эти самые звиздаболы и есть! И это еще хорошая статистика, уж будьте уверены! А так – девяносто процентов! Соберутся вместе в клуб малахольных по интересам и давай друг другу байки из склепа травить. На практике хрен кто из них чего может, как та же самая практика показывает, но зато в теории у этих клоунов все просто здорово и замечательно!

Игорь Сергеевич расхохотался:

– Не очень-то вы, молодой человек, людей любите, как я погляжу!

– А за что их любить-то, людей этих? – Павлик снова мрачно уставился в сторону подсвеченного пруда. – Хоть бы одна причина была…

– Ну вы даете! – его визави удивленно пожал плечами. – Вы же сами-то тоже человек!

– Вот именно. Человек. А у нас тут ведь про людей разговор зашел?

Челюсть у Игоря Сергеевича плавно пошла вниз. Он некоторое время смотрел на собеседника, явно силясь что-то сказать, но это оказалось ему не по силам. Откашлявшись, он коротко звякнул колокольчиком.

– С вами не соскучишься, однако! Я уже за версту подвох чую, и все же разница-то какая? Все мы люди, все мы человеки, в конце концов. Даже пословица такая русская есть!

– Есть, – Павлик согласно кивнул. – Сейчас вообще много чего есть, чего раньше в самом страшном сне и представить себе нельзя было. Сейчас вон, – он ехидно улыбнулся, – пидорам жениться разрешили, к примеру, кое-где… Я вот только понять не могу: зачем? Дупло друг другу ковырять? Так для этого вроде бы штамп в паспорте не нужен! Хозяйство общее вести? А разве для этого ЗАГС требуется? Детей общих растить? – он скривился. – Прям перед глазами стоит: утренник, масяня вся такая нарядная в сарафанчике с цветочками… Выходит к елке стихи читать, а в переднем ряду два демона бородатых – папа и мама масяни той – слезы умиления вытирают, радуются! Тут только один вопрос встает, – Павлик саркастически усмехнулся, – как они эту масяню себе намутили? Сейчас вроде бы еще технологии не так далеко шагнули, чтобы у бородатых демонов масяни сами собой появлялись, без матери нормальной-то! Впрочем, усыновляют ведь детей-то они! Вот уж, не приведи господи!

Его собеседник согнулся от хохота. Вошедший Рамзан невозмутимо ждал в сторонке. Вскоре Игорь Сергеевич не без усилий привел себя в порядок и взглядом показал ему на два графинчика на столе. Тот молча кивнул и незаметно исчез из беседки. Отсмеявшись, Игорь Сергеевич вытер глаза и лукаво подмигнул своему оппоненту:

– А у вас, молодой человек, наболевшая, видимо, тема – нехорошие люди эти, с ориентацией нетрадиционной…

– Господи! – Павлик страдальчески закатил глаза и всплеснул руками. – Да что же это творится-то опять! Вы зачем из меня гомофоба какого-то сделать пытаетесь?! – он взмахом руки заставил замолчать встрепенувшегося было собеседника. – Я же уже сто раз повторил, а вы все никак одной простой вещи понять не можете! Да по фигу мне абсолютно, у кого там какая ориентация! Если кое-кто содомию учинять берется по взаимному согласию, мне-то какая разница?! Мне это, если хотите знать, так же точно фиолетово, как цвет трусов товарища Тонни Блэра! То есть вообще до фонаря. Но если вот товарищ Тонни Блэр начнет с телеэкранов жопой своей вертеть, трусы эти мне демонстрируя, – причем, тоже по фигу, с какой целью: для рекламы белья нижнего или мало ли какие у него еще фантазии на сей счет – вот тут мне уже ни разу не фиолетово! Я, если телек смотреть соберусь, то уж точно не для того, чтобы задницу этого черта британского созерцать, что в трусах, что без! И здесь такая же точно петрушка получается! На кой ляд они, – он разгорячился не на шутку, – свои эти наклонности всему миру в лицо тычут? Да еще и навязать хотят! Меня конкретно именно это бесит, если знать хотите! Вы вот мне все про какую-то наболевшую тему мою твердите, а понять никак одной простой вещи не можете. Да, есть у меня тема больная, но уж никак не гомосеки эти, простит меня Орел наш Говинда за такие слова! Больная тема – это когда черное с белым поменять хотят! Преднамеренно, причем, хотят, осознанно. Продуманно и хладнокровно… Здесь ведь не в ориентации их сексуальной дело, а в агрессивности, с которой они всему миру подмену понятий навязывают! Гомосексуализм-то этот – это же сбой программы просто, природой данной. Отклонение, если хотите, аномалия такая, не больше, я уже говорил вам. Но ведь подается это сейчас под каким соусом? Нормой же представить хотят! Как будто уже нормально это – с мужиком мужику в постель ложиться… А потом, дайте срок, это уже не нормально, а обязательно будет! – Павлик возмущенно затряс головой. – А я не хочу! Ни в постель с демоном бородатым ложиться не хочу, ни слышать про нормальность экспириенса такого тоже! Если уж есть такое отклонение, то уж давайте будем к нему так и относиться – как к отклонению, к болезни. На кой ляд мне слышать и видеть все это безобразие на экранах голубых да в журналах глянцевых?! Пидор же – это не гомосексуалист, если вы пока еще позиции моей не поняли, а гомик воинствующий! Вот он кто, пидор! И не из-за пристрастия своего порочного, а потому, что черное с белым местами норовит поменять, отклонение – с нормой. А в таком деле – лиха беда начало, что называется. Вначале – отклонение, потом – норма, позже – обязательно уже для всех! Да и права эти их, как уже тоже говорил, за которые борются все они, в чем заключаются? Про болезнь свою на весь свет белый орать и всем остальным предлагать – давайте, мол, товарищи-граждане, все вместе этой болезнью болеть?! Сольемся, мол, в прогрессивном и дружном экстазе! В этом, что ли, права их? А мои права? Не видеть этой гадости, не слышать про нее – это же мое законное право, и кто за него, я вас спрашиваю, бороться собирается? – он выдохнул и глотнул текилы. – И если и есть больной вопрос для меня, так это подмена понятий, а вовсе не гомики эти, которым посочувствовать только можно на самом-то деле. Вначале отклонение с нормой местами поменять, потом уже и ткачей недочеловеками объявить можно, чтобы пальцы им враз покромсать, а на итог уже окончательно тень на плетень навести, людей с человеками уровняв!

– Ага! – смеющийся Игорь Сергеевич торжествующе щелкнул пальцами. – Вы же сбили меня! У нас ведь разговор про людей и человеков зашел изначально! Давайте-ка с людьми разбираться и с человеками вашими, а меньшинства эти… Пусть их… – он с интересом уставился на разгоряченного Павлика.

– А чего с ними разбираться? – тот, казалось, внезапно потерял к разговору интерес. – Люди – это люди, человеки – это человеки. Тут смысла разбираться нет, любому разумному существу все и так ясно должно быть…

Игорь Сергеевич, однако, так просто отступать не собирался:

– А мне вот не очевидно! Я разницы вообще не улавливаю. Объясните!

Павлик тяжело вздохнул.

– Знаете, что я вам скажу? Подумайте сами на досуге, почему для одного и того же явления – хомо сапиенса, имеется в виду, который есть разумное прямоходящее млекопитающее, – у наших предков два разных слова имелось? Почему яблоко – это яблоко, апельсин – это апельсин, ручку пишущую именно ручкой, а не карандашом обозвали? Почему для каждого предмета или явления наши предки всегда одно конкретное слово выбирали? А тут – с прямоходящим и разумным млекопитающим – два разных названия случились? – он ехидно улыбнулся. – Они, предки наши, что, совсем идиоты были? Запутать хотели себя и нас? Сомневаюсь…

– Так почему же пословица такая есть? Это же русская пословица-то: «Все мы люди, все мы человеки»? – допытывался Игорь Сергеевич удивленно.

Молодой человек опять вздохнул и почесал щеку.

– Вас мое мнение интересует?

– Ваше, конечно, – его собеседник рассмеялся. – Если бы Азиза мнение интересовало, спросил бы его при удобном случае.

– А и спросите! Мне, кстати, очень интересно было б узнать, что он на это ответит. А если мое мнение вам интересно, – Павлик снова призадумался, – я вам так скажу: это все для того делается, чтобы тень на плетень навести. Чтобы шансы у нас у всех отобрать, – он нахмурился и убежденно кивнул. – Тут ведь история непростая очень и даже мрачная выходит из-за подлога этого смыслового. Да, есть такая пословица, что мы все и люди, и человеки вроде бы как. Но вот вопрос: откуда пошла она да кто и когда понятия подменить успел? Я вам уже на нестыковку эту указал ведь: для каждого явления есть свое собственное слово, обозначение. Так язык, вообще-то, любой устроен, если вы сами никогда над этим вопросом не размышляли. Чтобы путаницы не было, люди для конкретного явления не менее конкретное обозначение применяют. И еще для того, чтобы одно с другим не путать и друг друга в блуд не вводить. А тут хрень какая-то налицо! Явление-то одно – хомо сапиенс, двуногое прямоходящее млекопитающее, а слова два в русском языке: «люди» и «человеки». И не нужно семи пядей во лбу быть, чтоб сообразить: раз слова два, значит между этими понятиями – «люди» и «человеки» – разница хоть какая-то да есть! Мы-то сейчас знак равенства ставим между ними, даже пословицу вон кто-то придумал, чтобы подлог этот скрыть, а вот для предков наших очевидной разница была! И, кстати, все просто очень, – Павлик торжествующе поднял вверх указательный палец, – если внимательно разбираться. Людьми мы рождаемся – это факт, а вот человеком только стать можно, им родиться нельзя! Еще недавно часто так и говорили: тебе, дескать, человеком стать нужно! Сейчас уже не скажут – другие тренды в приоритете. Но ведь для тех, кто так говорил, разница-то была между людем и человеком. Не было б ее, значит и стать нельзя было б человеком, коли это одно и тоже изначально.

Собеседник Павлика попытался что-то вставить, но тот лишь снисходительно отмахнулся, отсекая еще не высказанный аргумент:

– Я ваши доводы, если хотите знать, на сто шагов вперед вижу! – Игорь Сергеевич усмехнулся и промолчал, а Павлик между тем, разгорячившись, продолжал:

– Вы мне сейчас скажете, что в русском языке такого слова – «людь» – нет, правильно? – его оппонент лишь улыбнулся и неопределенно повел плечами, на что Павлик торжествующе вскинул голову. – Молчите – значит, правильно! Так я вам сейчас вот что скажу, – он погрозил указательным пальцем. – Вы такое русское слово – «нелюдь» – слышали? Правильно, слышали, – он снова покивал, подтверждая собственную правоту. – Вот и объясните мне теперь, как это у нас слово «нелюдь» образовалось, если такого понятия – «людь» – не было? Я про такие чудеса в первый раз слышу, чтобы от несуществующих слов противоположные по значению образовывались! А раз так, следовательно и слово «людь» в языке русском было, и значение у него вполне определенное имелось. И с таким словом и понятием, как «человек», все точно так же обстоит! Разные это по смыслу понятия, нравится вам такое положение дел или нет…

– А разница-то в чем? Ну, допустим, есть логика в рассуждениях ваших, эфемерная, но все же есть. А в чем же разница тогда между людьми и человеками, как вы их называете?

– Так я вам сказал уже, в общем-то, все, – Павлик выдохнул и устало пожал плечами. – Людьми мы рождаемся, и это как бы данность общая. А вот человеками нам еще стать предстоит. Человек, если хотите, – это потенциал. Потенциал роста, если вам так понятней будет. Но коли с самого рождения в голову вдолбить, что вы уже человек, то к чему вам потом стремиться-то? Раз вы уже человек, получается, что ни роста для вас нет, ни потенциала! Вот подмена понятий свою злую шутку и сыграла: шанса у вас, даже чисто теоретического, нет! Для роста этого нет, я имею в виду. И нет его потому, что кто-то специально подлог сей преднамеренно осуществил, и через пословицу ту, которую вы упоминали, в том числе…

– Рептилоиды? – с провокационной улыбкой немедленно отреагировал Игорь Сергеевич.

– Вот ведь, – хмыкнул Павлик, – вам только скажи… Да какая разница, кто? Это вот как раз черта людей характерная очень: их в клетку заперли, а они все выясняют, кто же запер? То ли рептилоиды, то ли аннунаки какие-нибудь.

– Господи, а это еще кто? – с усмешкой качая головой, встретил новых персонажей его собеседник.

– Да пес его знает! Я специалист по неземным формам жизни, что ли? Говорят, что и такие еще есть, – Павлик устало усмехнулся и пожал плечами. – Может, правда, может быть, и есть. Только копаться начни – все что хочешь есть, и чего не хочешь – тоже, кстати. Тут у нас вообще место интересное. За что ни возьмешься – все есть…

Неслышно возник кальянщик и начал колдовать со своими приспособлениями. Игорь Сергеевич потянулся к графинчику и налил Павлику текилы.

– Странный день, кстати, – оживился тот. – Я ж говорю: слаб на спиртное – хмелею быстро. А тут – на тебе! У вас «Людовика» засадили бутылку, тут уже – грамм по триста! И ни в одном глазу же! Как будто ситро пьем. Бывает ведь…

Игорь Сергеевич улыбнулся и плеснул себе граппы.

– Ну ладно – люди, человеки, рептилоиды… Это все, конечно, невероятно интересно и увлекательно. А что дальше у вас-то было? Чем история та закончилась?

– Закончилась? – молодой человек что-то с великой задумчивостью изучал в тарелке и некоторое время молчал. Потом тряхнул головой и поднял отрешенный взгляд. – Такие истории не заканчиваются, Игорь Сергеевич, если хотите мое личное мнение на этот счет знать. Тут конца никакого нет и быть не может. Я же на чем остановился? А, шестой сон, – он махнул рукой. – Четвертый сон Веры Павловны, шестой сон Павлика Андреева, как в народе говорят, – он скривил рот в кислой полуулыбке. – Я же потом, после снов этих, которые один за одним зарядили, еще к тому же на форуме том сновидческом полаялся – как чувствовал, что дальше только хуже будет… – он снова посмотрел вверх, на ночное небо и тряхнул головой. – Знаете, как говорят: задом чувствовал! Вот точно так и вышло. То ли цифры меня с панталыку сбили, – он смущенно улыбнулся, – эзотерика эта… Семь – число особенное, священное… Вот я этого сна седьмого и боялся, с одной стороны, а с другой – вы не поверите! – ждал! И срусь, как котенок маленький, и тянет что-то: а что там, дескать, будет-то? А кто ждет, – Павлик хмыкнул, – тот, как известно, дождется. Вот и я дождался… Я же смирился тогда почти. Раз такое дело, думаю, пусть уж оно все своим чередом и идет. Хотя это от безнадеги все, а не от смелости какой. Говорю же: психика устала совсем, видать, вот и расслабился… А сон этот – седьмой – тут уже, на подходе. Только зря я его боялся: ничего в нем особенного не было, в седьмом сне том. Все, как раньше: поле, очередь, грохот, ужас… Короче, я даже заснул почти сразу тогда! Сам говорю, что нет привычки, мол, каждый раз, как впервые, но, видимо, уже психика на пределе была – будто смирился организм со всем этим! Заснул я, значит, после этого сна седьмого и спал до утра спокойно. Встал помятый малость, на встречу съездил, а потом решил на Покровку выбраться, в магазин один книг поискать… Вот там все и случилось, – он надолго замолчал, только кальян булькал, потом вздохнул и посмотрел Игорю Сергеевичу прямо в глаза. – Я же до этого себя уже опытным считать начал: живу ведь как-то, справляюсь со всем этим! Даже гордость, не поверите, легкая появилась. Ну с испугом вперемешку, не без того, да… – Павлик криво улыбнулся. – Тут наружу и полезло махом, в один короткий и, что называется, ослепительный миг. Я по Покровке как раз шел…

Он рассказывал все медленнее, погружаясь в далекие воспоминания и словно теряя связь с окружающим его пространством: маленьким зеленым двориком под ночным небом и напряженно слушавшим собеседником. У Игоря Сергеевича на миг возникло ощущение, что его оппонент прямо вот сию минуту растворится, сгинув без остатка в тех самых безднах загадочного старика Юнга, о которых он упоминал до этого.

– Вот, значит, там это все и случилось, – Павлик выговаривал слова очень медленно, почти по слогам. – Вначале – мужик этот ненормальный. Идет – я бы и не обратил внимания: мужик как мужик. Одет вроде бы вполне себе ничего… А он, когда два шага уже до меня осталось, навстречу мне кинулся, глаза – блюдца чайные! На губах – пена какая-то, – он поежился, – рубаху свою – белую, как сейчас помню – одним махом до пупа как рванет! И орет мне в лицо: «Броня дымит и плавится песок!» Я тогда чуть со страху и не обгадился, уж больно неожиданно… А этот оглашенный как давай опять орать! Да и не орать даже, а петь, скорее. Или выть, если уж так-то, начистоту. Вот он мне в лицо прямо то ли поет, то ли воет… Я слова, не поверите, наизусть до сих пор помню!

Павлик пожал плечами, как поежился, и помотал головой.

– Хоть и хорошая у меня память с рождения, но, один черт, дикость это. Один раз единственный услышал, а запомнил на всю оставшуюся жизнь:

«Броня дымит и плавится песок,

Прессуется он траками в стекло.

И силой пули, пущенной в висок,

Я прорываюсь, всем смертям назло.

А остальное – суета и тлен,

Не рвется лишь преемственности нить,

Я вновь горю на плато Агадем,

Пытаясь в жизни что-то изменить!»

Он прочитал эти строки с совершенно застывшим лицом, а после оба долгое время молчали. Павлик прикурил, затянулся, и с силой запрессовал окурок в пепельницу.

– Душа уже не принимает, – невесело усмехнулся он, – а руки все тянутся! Короче, я тогда спиной об столб фонарный шарахнулся – до искр из глаз! А этот тип на коленях елозит, и от контраста такого мне еще страшнее стало! Он, тип-то этот, как нормальный ведь выглядел, а тут с катушек в один момент слетел! Я от столба еле отлип, спина гудит, в глазах – искры, а этот черт ко мне на коленях ползет, глаза – в пол-лица, и тихонько так выть начинает: «Ты знаешь, как пахнет жареным мясом?!» Он вопрос-то вроде бы и безобидный задает, только я-то знаю: он мясо человеческое в виду имеет! Я столбом соляным застыл, а он меня за руку хватает, – лицо Павлика побелело и стало почти цвета скатерти, – и в лицо прямо тихонько так: «Спаси Сережку!»

Его начало ощутимо трясти. Некоторое время оба сидели молча. Игорь Сергеевич напряженно молчал, рассказчика поколачивало крупной дрожью. Спустя некоторое время он взял себя в руки, вытер вспотевший лоб и немного виновато улыбнулся: