Павлик

– Я потом ничего толком и не помню… Только что вырвался от него да давай ломиться по Покровке, к прудам… Метров на триста отбежал – малость успокоился. Самому стыдно: ну мало ли психов в Москве? А там, на Покровке, магазин еще эзотерический один, так там этих странных – через одного, но в основном-то мирные они. Думаю: а этот, значит, совсем с катушек слетел, от эзотерики-то с кем не бывает? Отдышался, уже к бульвару подхожу, тут и началось! Как граната под ногами рванула, если ощущения свои передавать правильно! А может, и не как граната, – он устало пожал плечами. – Хрен его знает, как оно, гранатой-то… Факт, что поплыла у меня земля под ногами, я даже не помню, как на корточки присел. Ноги не держат, в ушах – звон стоит… А вокруг, – Павлик понизил голос и неуверенно посмотрел на собеседника. – Я сейчас вам расскажу, конечно, что случилось, но вы точняк подумаете: либо гонит, либо дурак полный, а нормальным прикидывается только для виду!

Игорь Сергеевич молчал. В глазах его застыло странное напряжение.

– Короче, – Павлик прикурил очередную сигарету и досадливо поморщился, – если уж начистоту говорить, то я как будто в какое-то совсем другое место попал… Бульвар исчез, и город привычный… А фишка в том, – он понизил голос, – что вокруг – тоже Москва, только другая! Как в фильмах старых показывают, про довоенные годы-то! Я вот рассказываю сейчас долго, а на деле, может, пара мгновений и промелькнула всего… Знаете, как включили и выключили картинку быстро: словно меня из этой Москвы выдернули и на миг в ту – старую, довоенную – бросили! Это я потом, конечно, уже себе объяснил, когда закончилось все. А в тот момент – просто как взрыв какой-то и картины туманные города старого. Все через завесу как будто, – Павлик немного оживился. – Я почему тезку-апостола-то люблю так цитировать? Да потому что вот это его «как через стекло мутное!», оно знакомо мне! И понятно сразу, что человек про свой опыт писал, а не поллюции это умственные! Вот со мной точно так – как через стекло мутное картина Москвы предвоенной! И я – там. Людей мало, и другие они… Одеты, в смысле, совсем по-другому, – он махнул рукой. – Тут до морковкина заговенья можно рассказывать, но если так, ретроспективно, то меня как перенесло на несколько мгновений туда, в Москву старую. Но ужас не в этом даже. Ужас в том, что я будто бы один в двух лицах получаюсь! И та Москва мне знакома, куда перебросило меня, и память об этой осталась! Получается, я раздвоился, что ли: себя и как Павлика Андреева помню, но и тот, который в старой Москве живет, и он мне родной! – он махнул рукой. – Да что там – родной! Он и есть я, или наоборот: я – это он. Вот он на миг в своей Москве и очутился, а еще он каким-то макаром меня помнит, Москву нашу, современную! Вот от этой двойственности весь мой шок и случился! – Павлик потянулся к своей рюмке и допил остатки текилы. Он снова закурил, тяжело вздохнул и посмотрел на Игоря Сергеевича. – Можно много еще чего сказать, но я только одно добавлю: вот тут-то я и подумал, что реально с концами пропал! Знаете, сон, какой бы он там ни был, сновидение или обычный сон, – это все-таки одно. А когда вдруг среди бела дня тебя в какой-то другой город кидает, а потом – назад, тут – все, реально пиздец котенку!

Игорь Сергеевич даже не улыбнулся. Лицом он закаменел давно, и теперь безучастно помешивал соломинкой в пустом бокале, уставившись в пепельницу, где дотлевала его сигарета.

– Ну а потом такое началось: словами не опишешь! После случая этого, – Павлик продолжал, – я даже успокоиться не успел, буквально день-два прошло… Подхожу к подъезду своему вечером – и та же самая хрень! Пустырь какой-то, бараки… И дома нет! Потом – бах! – и опять: дом, Москва, подъезд, люди… Я на пятый этаж, где квартиру снимал, – пулей, шкафчик открываю, там – «Мартини» пузырь литровый, я его – залпом почти! К дивану сначала ломанулся, потом – в ванну… Налил кипятка почти, залез, а самого дрожь бьет, согреться не могу! Вылез из ванной – к ларьку бегом еще за бутылкой. Меня литр тот вообще не вставил! А из подъезда-то и выходить страшно, – он отмахнулся от воспоминаний. – Да я вообще уже всего бояться начал, если честно. Иду – трясет! Мысль одна: сейчас это исчезнет все, – он сделал округлое движение рукой, – а потом опять ХЗ, где окажусь. Но нет, нормально прошло: литр еще взял «Мартини» да «Абсолюта» ноль пять… Дома смешал и за час все это хозяйство-то и уговорил…

Игорь Сергеевич комментировать не стал, только поцокал языком.

– Угу, – Павлик согласно кивнул. – Вам втираю, что слабый я на это дело, – он усмехнулся, – а по своим же рассказам – алкаш форменный. Однако же, верите, нет ли, но спать-то я трезвым почти пошел. Перед сном впервые молиться попробовал! Хотя это и не грех даже – смех один: стоит здоровый конь на коленях и бормочет: «Господи, Иисусе Христе!» И хоть страшно мне, а чувствую: нелепость сплошная… Кого прошу, о чем? Плюнул, под одеяло забился, и – как в яму черную! Ни городов других, ни поля того, с кирхой и пулеметчиком!..

Он опять замолк. Игорь Сергеевич терпеливо цедил из рюмки граппу, но долго не выдержал:

– А дальше?

– Дальше? А дальше я лучше покороче, хотя тут покороче и не расскажешь, как ни старайся. Со снами у меня как в колею вошло: почти каждую ночь на поле том оказываюсь. Я и со счета уже сбился. А еще временами, редко правда, вот эта хрень творится стала – с городом! И не сказать, что я попадаю куда-то там, – Павлик неуверенно повертел головой. – Но и, как описать, не знаю. Cловно вспоминаю что-то. Как другая жизнь через эту, – он широким жестом обвел вокруг себя, – проступает! Через этот вот город – современный – я другую Москву будто бы видеть начинаю. Но именно что как сквозь стекло мутное! Словами не передать, тут видеть нужно! Хотя видеть такого врагу не пожелаешь, ежели честно. И на фоне этой дурной свистопляски еще и бизнес крутить приходилось, – он фыркнул, – на автомате, конечно. Я в командировки ездить перестал, ребят посылал… Реально страшно было: а если в командировке такая хрень случится, думаю? Вроде никакой разницы, в каком городе дураком станешь, но – я себя так успокаивал – в доме родном и стены помогают. А воспоминания мои, или видения, правильнее сказать, все идут и идут… Дома какие-то, дворы, каток вот перед глазами встает, – Павлик задумчиво покивал, – музыка играет… Знаете, каково это – с ума-то сходить? Идешь вечером по центру или в машине едешь, вокруг – вот она, Москва! А через миг – как дымка: тени непонятные, дворы чужие, лица людей, которых и не видел никогда вроде бы, а чувствую – знакомые. Но рассказывать-то долго можно, а словами здесь все равно передать ничего толком нельзя. Я тогда о Фредди очень много думал…

Игорь Сергеевич непонимающе взглянул на Павлика, и тот принялся с присущей ему горячностью объяснять:

– Ну группа была Queen, «Королева» то есть, солиста Фредди Меркьюри звали. У меня роман в институте был, – он усмехнулся и покачал головой, – самая первая и самая большая любовь моя. Такая, что аж до стен вертикальных, до боли жуткой… Влюбчивый я очень, как оказалось. А подруга моя – моложе меня на несколько лет, второкурсница – все меня к этим «Квинам» приучить пыталась. Очень уж она от Меркьюри млела, но я – ни в какую! Про него же, про Фредди Меркьюри, тогда слухов море ходило: педик, то, се… А у меня к этой теме с юности с самой неприятие! – Игорь Сергеевич на эти слова отреагировал понимающей чуть заметной улыбкой. – Вот я ей и говорю: «Ну его на хрен, педика твоего!» А она мне, – Павлик засмеялся, – «Тебе что, – говорит, – в постель с ним ложиться, что ли? Он же певец!» А я ей в ответ талдычу: «Он педик!» Чуть не до скандалов доходило с ней из-за этого, а потом, через какое-то время, она уже и ставить его песни бросила при мне. Да, видимо, от судьбы своей не уйти, как мудрые люди говорят… Вот я как-то раз по радио эту песню его и услышал – Show Must Go On. Шоу должно продолжаться вечно – если на наш, на русский, переводить. Не слышали?

Игорь Сергеевич согласно кивнул:

– Кто же не слышал! Хороша песня!..

– Хороша?! – Павлик возмущенно фыркнул. – Да она великая! Я как услышал – так ощущение, будто кожу с живого сдирают! А это, как потом я выяснил, последний альбом его, Меркьюри то есть, перед смертью… Вот я весь альбом тогда и проглотил одним махом. Потом еще книга попалась про него: как жил, как умирал, – он опять осунулся лицом. – Я тогда впервые, наверное, по мужику-то и заплакал… Читаю, как он этот последний альбом записывал, а в ушах – рев его этот: «Шоу должно продолжаться вечно!». Читаю – и слезы ручьем! Да не ручьем – рекой! Он же от СПИДа умирал – медленно, но верно. И вот я, – Павлик совсем заледенел лицом, – себя на его место поставил! Я давеча сказал, что о смерти после снов этих впервые задумался по-серьезному, выходит, врал. Вот тогда я о ней задумался в первый раз, наверное. Денег – тонны, все красавицы мира, все красавцы – твои, а ты уходишь медленно… В черную ночь Гамлета… Другой бы – оргии там напоследок, зажечь как-то, конец свой неизбежный хоть чем скрасить, а этот, – губы у него задрожали, – альбом последний записывает! И какой!.. – он в упор посмотрел на собеседника и покачал головой. – Мне тогда так стыдно стало, что впору – в петлю. Что ж я языком-то своим поганым про него молол чушь всякую: педик, еще что-то… А теперь вот слушаю песню эту про шоу вечное, по кругу ее пустил – и слезы градом! Я себя представил на его месте, и понял, что мне не до песен было бы, не до альбомов… А он, – Павлик потянулся за салфеткой и вытер подозрительно заблестевшие уголки глаз, – а он – такое! Знаете, как говорят: назло смерти, дескать? Так вот тот альбом не назло смерти, а вопреки! Какая там смерть, когда дух такой! Через всю смерть, через ужас этот – людям последнее, так сказать, послание. Человек! И с такой большой буквы, что я сам себе мерзостью показался. Ни хрена в жизни не сделал, кроме говна разного, а туда же! – он тяжело вздохнул. – Мы вот давеча про этих как раз говорили, которые с ориентацией нетрадиционной, и вы сказали, что больной это вопрос у меня. Нет, я вам точно скажу: нет у меня тут никакого больного вопроса! Если Фредди Меркьюри – Человек, так мне пох абсолютно, с кем он спит, как, почему… Он – Человек, а остальное не важно: педик он или гетеросексуал обычный…

Игорь Сергеевич едва заметно улыбнулся:

– Так что, я не понял, можно и человеком быть, и э-э-э… – он замялся, – нетрадиционной сексуальной ориентации, что ли, по-вашему?

– А почему нет-то? – откровенно удивился Павлик. – Запросто! Тут проблем нет, да и сбои бывают разные в природе. Если он вообще педиком был, Фредди Меркьюри-то! Со свечкой же никто не стоял. Вот пидором и человеком одновременно быть нельзя, это нонсенс! А геем-то и человеком одновременно – да запросто! Опять же, – он искоса взглянул на Игоря Сергеевича, – вы вот спросили: чем людь от человека отличается? Так я вам сейчас просто скажу, сразу поймете. И пример, кстати, лучше некуда – Фредди Меркьюри, я имею в виду. Для человека смерть – не проблема, – Павлик на миг задумался. – Да, страшно быть ему может, сраться он может от испуга, это все – пожалуйста. Смерть же сейчас, в ресторане ночном и уютном – абстракция! Пусть и вы, и я знаем, что и нас она ждет, но это все далеко! Это ведь не сейчас и даже не близко! А вот когда эта абстракция в конкретику превращается, вот тут совсем другой коленкор, – он откинулся на стуле, – можете уж мне поверить на слово! Когда смерть к нормальным людям приходит, они цепляться за жизнь начинают: в поле врываться с травкой зеленой или в койку больничную вцепляются. «Спасите, – кричат, – помогите: любые деньги, все отдам, только не это!» А человек в такой ситуации превосходит смерть, если по-умному выражаться. У него, у человека то есть, есть кое-что такое, над чем смерть абсолютно не властна! «Дух» это называется, – он покивал, – и лучше и не скажешь! Вот этот-то дух сильнее не только смерти, он всего вообще сильнее! Над ним ни время не властно, ни ужас животный, ни пытки, ни боль… А вообще-то, я так думаю: у кого дух есть, тем уже очевидно, что смерти нет. Есть переход, смена ролей, если хотите, пусть и мучительная, болезненная, но смерти нет. И когда человек умирает, – Павлик шмыгнул носом, – он свою смерть использует… В назидание всем остальным, как пример, если хотите. Смотрите, дескать, люди! Это не страшно! Это просто одно из событий, через которые пройти нужно, не более! Вот и песня та, про шоу вечное, которое продолжаться должно… Я вам так скажу: пророческая она! Там же и слова – я почти наизусть помню – такого обычный персонаж не то что не напишет, не задумается даже о подобном! Его же к альбому последнему гримировали с трудом… Там лизии в пол-лица, говорят, были, – он поежился, – ну от СПИДа следы… Все, труп, казалось бы, ходячий, а он – нате, возьмите! Ему ведь, на первый взгляд, уже ничего и не нужно было, – губы Павлик снова предательски задрожали, – ни денег, ни славы! В гроб ведь ни первого не возьмешь, ни второго… Только я так думаю: там и не было уже его, Фредди, в смысле, – один дух остался! И дух это пел через тело человеческое! Вот вам и ответ, – он коротко глянул на притихшего собеседника, – про разницу-то… Если в теле дух проснулся – это человек! Если спит дух, не помнит себя, то людь. А с людьми все просто: это же животные почти, просто говорящие да думающие чуть по-другому! Так вот, когда момент критический приходит, то инстинкты рулить начинают, потому что больше-то нечему, духа-то нет! Отсюда и тряска эта, цеплянье – «помогите, дайте еще пожить!» А дух до такого опуститься никак не может, – Павлик сопроводил тираду уверенным кивком и даже рукой по столешнице похлопал для пущей убедительности. – Впрочем, я почему про него вспомнил-то, про Фредди? У нас разговор про глюки те мои был, что чувствовал я, будто бы с ума схожу медленно, а у него в последнем альбоме точно такая же песня есть – I’m Going Slightly Mad – «Я медленно схожу с ума», если по-нашему… Вот точно так я тогда и начал себя чувствовать: медленно схожу с ума. И вроде бы все ничего, а чувство такое – крыша уже сдвинулась, и не вернуть назад ее, ну никак не вернуть… Медленно, постепенно отъезжаю я в темную бездну, и зацепиться мне абсолютно не за что…

В дальнем конце дворика послышались возбужденные голоса: там толпились несколько крепких кавказцев, и разговор промеж них шел на откровенно повышенных тонах. Павлик подался вперед:

– Сейчас, похоже, кипиш какой-то будет!

– Нет, – Игорь Сергеевич усмехнулся и позвонил в колокольчик. – У Азиза кипиша не бывает. Тут все чинно-благородно всегда.

Павлик недоверчиво усмехнулся и осекся: около спорщиков, один из которых уже чересчур бурно жестикулировал, возникла фигура Азиза. Шум моментально стих. Хозяин коротко кивнул горячим парням, что-то сказал, и они покорно потянулись к выходу.

– Однако! Круто! – он восхищенно посмотрел на собеседника.

– А то! – тот улыбнулся и повернулся к вошедшему в кабинку официанту. – Заверните, Рамзан, что мы тут не осилили, с собой! А нам, – он повернулся к своему гостю. – чай, кофе, десерт?

– Чайку бы, – попросил Павлик, – и меду еще, если есть.

– И текилы еще? – Игорь Сергеевич лукаво улыбался.

– Так ночь же уже! – молодой человек бросил взгляд на часы. – Мама моя родненькая!

– Но мы же еще здесь? – собеседник искушал с библейской настойчивостью.

– Пока здесь… – поддался его гость. – Лучше коктейля тогда, что приносили… Он полегче, на сон-то грядущий…

Рамзан выслушал заказ, кивнул и вышел.

– Знаете, Павел, – Игорь Сергеевич задумчиво прищурился, – а ведь так, действительно, как вы выражаетесь, с катушек слететь недолго! Мне – слушателю – и то неуютно, – он повел плечами, – Хотя и не со мной это происходило. Как же вы выдержали-то?

– Выдержал как? С трудом, если честно. Я все-таки стараюсь покороче эту одиссею рассказывать, без лирики излишней. А тогда точно начал отъезжать. Медленно, но неотвратимо… Да я и сам это чувствовал, – Павлик потер рукой загривок. – Хорошо, жил не дома – мимо мамы все прошло. Хотя и общались ведь, и приезжал я к ней. Но она по любому что-то чувствовала, только я ей втирал все по работу да про загруженность адскую, – он вздохнул. – Тут правды ведь сказать нельзя – она вместе со мной отъезжать бы начала от тревоги. Да вообще никому ничего не скажешь, если уж откровенно говорить. Я себя на место любого поставлю – реакция ясна: либо гонит товарищ, отчаянно, причем гонит, либо псих уже, а нормальным прикидывается только для блезиру, так сказать, чтобы из социума не эвакуировали в заведение лечебное. Вы не поверите, но мысли все чаще и чаще в голове появляться стали, что сдаваться надо идти. Эскулапам, я имею в виду, сдаваться. Одно останавливало – чуйка внутренняя. Сердцем знал: к этим только приди с такой историей – они уж начнут сразу клятву Гиппократа в жизнь претворять – биться за пациента до кровавых пятен на халате! А пятна, конечно же, мои будут, – Павлик криво усмехнулся и развил мысль. – Я потом как-то задумался над целями и задачами врачебными. Что же выходит?

Игорь Сергеевич развел руки в стороны и шутливо пожал плечами.

– А выходит, – продолжал вдохновленный юноша, – что у них изначально уже задача неверно сформулирована! Смотрите сами: целители – исцеляют, врачи – лечат. Однако у каждого процесса обязательно результат должен быть! У целителя результат понятен – исцеление. Тут ведь тень на плетень навести сложно – исцелился ты или нет… Вот, к примеру, – он радостно хлопнул в ладоши, – энурез! Ну ссытся там в постель кто-то… Пришел он к целителю, курс прошел, а результат-то от курса однозначный: либо ссышься ты, как прежде, либо нет, третьего не дано! Ведь не бывает так, чтобы ты ссался, но немного! Точнее, бывает так, конечно, но не после целителей. Такое только после врачей может быть или в процессе лечения. «Раньше, – к примеру, скажут, – ссался часто и как из брандспойта, а теперь – прогресс налицо!» То есть тоненькой струйкой и реже – вот и весь результат лечения, – Павлик коротко хохотнул. – А у целителя все кардинальнее, прямее, без экивоков двойственных. Если перестал ссаться совсем, тогда – исцеление! Если ссышься по-прежнему, то уж неважно, как именно ссышься ты: хоть тоненькой струйкой, хоть, как лошадь Александра Македонского, – результат-то один! Ты же как ссался, так и продолжаешь! Значит нет результата никакого, и целителю этому можно простыню, тобой испорченную, на лоб намотать, чтобы жил теперь с результатом деятельности своей!

Игорь Сергеевич откинулся на спинку дивана и сдавленно хохотал. Павлик разгорячился еще больше.

– Вы вот смеетесь, а зря! Тут ведь эта самая ваша дефиниция хваленая очень легко осуществляется. И безошибочно, и интуитивно: перестал ссаться – значит результат есть! Вот и дефиницию осуществили на основании конкретного результата. А если через ночь на вторую прудонишь в крахмальные простыни, пусть и немного совсем – нет результата! И тут не хрена и дефиницию осуществлять, благо и так все ясно любому разумному существу. Да и нет у них задачи такой, чтобы результат был, – Павлик ехидно улыбнулся. – У них же, у врачей то есть, не исцелить – задача, а лечить! У них лечение – и процесс, и результат! Я вообще считаю, что из врачей только хирург еще более-менее полезен, все остальные – шарлатаны конченые! Попал к ним – все, финита ля комедия. Залечат по-всякому, несмотря на природный иммунитет и врожденную волю к жизни. Вот я тогда, Игорь Сергеевич, к ним и не пошел поэтому. Я же про методы-то их слышал маленько: заколют галоперидолом – и шито-крыто! Ты же от галоперидола вообще способность изъясняться связно потеряешь. И вот вам и результат лечения волшебного – лежит себе овощ, молчит, никакой подозрительной активности не проявляет. А видит этот овощ что-нибудь в угаре галоперидольном или нет – кто ж разбираться-то будет? Овощ-то сказать ни хрена не может после укольчиков чудесных! И все, можно руки потирать да нового персонажа на койку укладывать. Я думаю, – Павлик почесал порез на щеке, – именно так все и происходит в действительности… Вот поэтому я тогда и зарекся: к ним – ни ногой! Хотя, – он горестно завздыхал, – пару раз чуть было слабину не дал. Уж больно оно прогрессировать начинало…

Собеседник покачал головой:

– Да уж… Один, без поддержки, без понимания, что такое творится с тобой!.. Жуть жуткая. Ну вы и титан, однако!

– Я? Титан? – Павлик закатил глаза. – Я вас умоляю! Я же, как начал понимать, что потихоньку все начинает закручиваться и я в бездну эту черную падать начинаю… Ну, в смысле, начинают у меня реальность и глюки мои одним и тем же становиться… Сразу выход искать начал… И до этого вроде бы искал, но теперь уж совсем по-серьезному за дело взялся. Все же очевидно стало: либо выход найду, либо окончательно у меня два мира схлопнутся, а я навеки в этих безднах растворюсь. И не Павлик Андреев, и не Игорь Смирнов, а так, пес его знает кто в непонятно какой промежности. Мне тогда казаться начало, что на часы уже счет пошел, а не на дни. Ведь и десяти процентов передать словами не могу, что ощущал тогда. Слова людские бедны уж больно, чтобы всю соль и суть передать. Так, общее представление только, не более. А ситуация, как я тогда и чуял, действительно уже к краю самому подводила меня. Я же уже и без снов, и без глюков этих уплывать потихоньку стал сознанием. Всего боюсь, от всего шарахаюсь, голова соображает не очень, где я, кто я. А как взялся за дело всерьез – искать, в смысле, выход из этой ситуации начал, так тут как будто судьба и вмешалась в процесс. Хотя, – он пожал плечами, – почему – как будто? Судьба и вмешалась. Если бы не ее вмешательство, и не знаю, где бы я сейчас был и как…

– Судьба? – Игорь Сергеевич с улыбкой, полной сомнения, покачал головой. – Некоторые утверждают, что каждый сам творец своей судьбы. С этим как быть?

– Да никак, – Павлик пожал в ответ плечами и усмехнулся. – Говорить много чего можно, но был бы толк от этой говорильни, уж простите меня за тавтологию. Я сейчас с вами ни спорить не хочу, ни свои соображения излагать. Только одно скажу: для меня очевидно стало, что в ключевых точках жизни как будто сверху кто-то в процесс бытия моего вмешивался. Если хотите – управлял процессом этим, направлял меня, к выходу правильному подталкивал. Кто это или что это – не суть важно. Это же люди только привыкли так: налепить бирку на явление какое-то, название дать, и все – дело в шляпе вроде как. Как будто бирка – название обычное! – смысл прояснить может. Но факт для меня железобетонный: есть нечто такое, что управляет всем, рулит, если так выразиться можно. Я сейчас мог бы и другое название употребить, про силы высшие начать рассказывать, но не буду. Достаточно и так это обозначить: судьба, а смысл того, о чем сказать хочу, он ведь ясен вам? – визави Павлика слегка улыбнулся и кивнул, подтверждая свое согласие, на что тот тоже улыбнулся в ответ и продолжил:

– Тут я в своей истории к тонкому моменту одному подошел… С одной стороны, обойти его хотелось, с другой – не понятно будет, если обойду, – он замолчал на некоторое время, продолжая испытующе поглядывать на собеседника. Наконец, в какой-то момент все же решившись, резко взмахнул рукой. – А, ладно!.. Где наша не пропадала… Расскажу, как есть. Как было, в смысле, расскажу, а там уж сами решайте и выводы делайте. В конце концов, мне стесняться нечего. Это же жизни моей кусок, да и важный очень, так что, – Павлик подмигнул собеседнику, – пусть все без утайки будет, как на духу! Короче, я за года два до этих событий с парой товарищей познакомился по рыболовной, так сказать, теме. На форуме опять же рыболовном только. Вот мы вместе на рыбалки несколько раз и ездили на машине моей. Ребята места подсказали да по моим наколкам прокатились. А ездили-то далеко, – он щелкнул пальцами, – бывало, за триста верст в один конец мотались и далее. Тверская область, Ярославская, Вологодская… Поколесили, короче. А поездки-то длинные получаются – часов по восемь-десять в один конец. В дороге делать же нечего особо – только языком чесать. Вот мы и чесали, – Павлик улыбнулся, – о разном. Чтобы не утомлять вас лишним подробностями, я только про то буду, что к нашей теме напрямую относится. А ребят этих, с кем я познакомился, двое. То вместе ездили, но чаще – с одним из них. Отец Олексий – кличка его партийная.

– Как отец Фармазон? – хмыкнул Игорь Сергеевич.

– Не, отец Олексий – ни разу не фармазон! А почему «отец», вы спросите? Не знаю, так еще до знакомства нашего пошло, а потом прилипла к нему кликуха эта. Ну и я на вооружение ее взял, то – отец Олексий, то – просто Олексий. А второй – Змей. Опять же не спрашивайте, почему так. Так – и все. Змеюга, кстати, здоровый такой! Не очень высокий, но здоровый дюже. А Олексий – ну, как я, повыше только малость, – Павлик усмехнулся. – Одно вам скажу: колоритные товарищи оба. Так вот однажды, уж не помню, как и когда, но зашел у нас разговор с отцом Олексием про шаманизм…

– Про что, извините, разговор зашел?

– Про шаманизм. Про шаманов, если вам так проще, и традицию их. У всех ведь свои традиции есть какие-то. У индуистов – индуизм, у буддистов – буддизм, у христиан – христианство, а у шаманов – шаманизм, соответственно.