Павлик

– Вас послушать, молодой человек, так никто, кроме вас, ничего не понимает. Один вы истину видите, а остальные во мраке тотального заблуждения пребывают, причем безо всякой надежды на спасение из тьмы кромешной!

– Меня послушать, Игорь Сергеевич, – Павлик протестующе замотал головой, – так это почти никто из людей думать в принципе не умеет и даже не желает. И я вам более того скажу: это, по большому счету, нормальная ситуация. Когда люди думать над чем-то начинают, размышлять, так уже не люди получаются в итоге, а человеки! А люди-то, они все на веру принимают, как котята слепые. И лучшее тому доказательство – пример с отцом Фармазоном. Он же по роду деятельности хоть что-то знать и понимать должен, чтобы в массы свет истины нести. А какую он истину может принести, если сам, как котенок слепой? Он же, пока косяк Васин не покурил, даже размышлять связно не мог!

– А что, с косяком дело лучше пошло? – собеседник добродушно рассмеялся. – Прозрел?

– Это вряд ли, – усмехнулся молодой человек и почесал нос. – Не то чтобы прозрел, но задумался хоть на время. Когда мы его троллить-то начали с вопросом кто жил, собственно, и как, он и задумался малеха. Не, говорит, если так-то разбираться, конечно, душа батюшкина жила, а тело – батюшка то есть – оно вроде бы и не жило себе, выходит, вовсе! Но у самого в глазах – сомнения плещутся. А я его давай про душу пытать: что это такое, спрашиваю, и как живет эта ваша загадочная субстанция? Как опыт бытия получает? Посредством чего? Механизм, говорю, меня отец Иммануил, интересует! Но тут, я вам уже говорил раньше, – конфуз полный. Мычит отец Фармазон, блеет чего-то на все мои вопросы. Мы с Василием из него, как клещами, определение тянем, но максимум, чего добиться смогли, так это откровения трансцендентного, что душа – это «пес его знает, что такое, но вечное и бессмертное»! И смех, и грех, – отмахнулся Павлик, – да тут – ладно, простительно. Душе, как христиане выражаются, действительно, определения-то толком и не дашь. Не на что там ярлык повесить или бирку. Вот и у нас так же вышло. А потом давай мы его с душой дальше пытать: а что, спрашиваю, у каждого своя душа, выходит? У вас, говорю, отец святой, душа от моей как-то отличается? Конечно, говорит! Моя душа – это моя душа! А твоя, мол, отрок, – это твоя! Ну я его и спроси, – Павлик аж прыснул. – Если душа – это пес его знает, что такое, но вечное, то что же у нас в итоге-то получается? Ваша душа, святой отец, – это, выходит, «пес его знает, что такое, но вечное и ваше», а моя душа, стало быть, – это «пес его знает, что такое, но вечное и мое»? Так, что ли, говорю, отец святой, по-вашему, получается? Как одно «пес его знает, что такое, но вечное» от другого «пес его знает, что это такое, но тоже вечного» отличаться может? И в чем, интересно, эти самые, которые и «пес его знает, что такое», и «вечные», различия имеют? Меня, – он хмыкнул, – очень интересовало в тот момент, как он из этой истории выкручиваться будет. С тем, что душа – это «пес его знает, что это такое», я, в теории вопроса, согласен: вечной субстанции, ежу понятно, определения словесного не дашь. Но вот каким образом одно «пес его знает, что это такое» от другого точно такого же отличить – вот это, право слово, выше моего разумения!

– И как выкрутился отец святой?

– Фарисей ты, говорит, отрок! – Павлик расхохотался. – Впрочем, он уже говорить с трудом мог в тот момент. После Васиной травы некоторые вообще молчат по нескольку часов, так что отец Фармазон еще приличным бойцом себя показал. Но пылу в нем уже поубавилось. Сидит, на куст жасмина смотрит, а глаза – добрые-добрые! И забавлять его, видно, все окружающее начало. То бутылку коньяка в руки взял, начал мир через нее разглядывать, то ложечку чайную в пальцах крутит да хихикает. Втыкает, короче, понемногу в благость мира окружающего святой отец и лепостью необусловленной наслаждается. Я смотрю: такое дело – сходил, калейдоскоп ему принес…

– Калейдоскоп? – удивленно рассмеялся Игорь Сергеевич.

– Его, – Павлик усмехнулся. – Клевая, между прочим, штука. Вот я ему его и дал, а у него аж слезы на глазах от радости выступили! Вцепился в девайс, аки утопающий в круг спасательный, и пропал с концами! То на солнце посмотрит, то – на жасмина куст. Хихикает, улыбается, но молчит. Потом его отпускать потихоньку начало, и тут за него Василий взялся. Как, говорит, святой отец к Кришне относитесь? Тот, не поверите, всю благость и лепость в один момент и растерял. Как давай плеваться да ногами топать, дым из ноздрей повалил! Блуд, говорит, это и дурман для отроков непросвещенных! Нету, говорит, никакого Кришны, не было и не будет! И не говорит, даже, а рычит, точнее уж. Реально лев форменный: борода дыбом, глаза кровью налились… А Василий ему – свое: Кришна, говорит, живее всех живых, и вообще, дескать, между первым космическим кораблем и вторым перерыва глобального быть не должно! Бах! – второй косяк из кармана тянет. Ну отца Фармазона-то уже и уговаривать особо не пришлось. Он, как выяснилось, человек увлекающийся. И они второй «взорвали»… А потом, – Павлик помрачнел, – у меня срочный звонок на телефоне нарисовался. В Москву рвать нужно, причем – немедля. Я хотел этих двух с собой захватить, а оно – без малейшей возможности. Василий из кармана варган достал и начал батюшке показывать, как играть на нем. У того, не поверите, глаза совсем нехорошим огнем засветились. Варган ухватил, несколько минут к нему приноравливался, а потом такое выдал, как будто алтайским шаманом в прошлой жизни был! Василий бубен еще притащил… И с этого замечательного момента они оба окончательно сгинули. Отец святой на варгане наяривает, Василий с бубном вокруг танцует… Ну куда таких в Москву? Не ровен час, остановят на дороге, так в дурку сразу всех оптом сдадут, сие великолепие увидев. Вот я Васе инструкции выдал: где ключи, как дом запереть… Ну и в Москву рванул…

Павлик помрачнел и надолго замолчал, наверное, от пресса воспоминаний о днях минувших, но его благодарный и заинтересованный слушатель на мхатовскую паузу, судя по всему, был не согласен и прекратил ее немедля, из вежливости помолчав от силы лишь секунд десять.

– И что? Дальше-то что было?

– Дальше-то? Дальше беда случилась, – Павлик помрачнел еще больше. – Хотя подробности-то уже много позже во всей своей красе и в полном объеме проступили. Они же, эти два кренделя, что удумали? Василий отцу Фармазону предложил глаза на мир окружающий открыть, и так открыть, чтобы мир совсем небывалыми красками в один короткий и ослепительный миг расцвел. А тот, как Василий потом рассказывал, спрашивает: что, дескать, еще сильнее расцветет мир, чем сейчас? А Василий ему в ответ: это, говорит, отец Иммануил, вообще тень бледная, а не краски! А вот ежели, мол, до берлоги моей доберемся, там все и увидишь воочию! Ну долгих уговоров не потребовалось, понятное дело. Так они и рванули в Москву: на автобусе, с бубном и варганом…

Игорь Сергеевич оглушительно расхохотался, на что Павлик лишь мрачно покивал:

– Угу… Это сейчас смешно, а как их не повязали тогда, сам диву даюсь! Вы себе представьте только пару эту! Один в рясе, бородатый и на варгане фигачит, как шаман потомственный, второй с бубном вокруг него приплясывает и «Харе Кришна!» поет. Но ничего – добрались без происшествий вроде бы. Единственное, Василий рассказывал потом, еле оттащил он отца Фармазона от гопников каких-то. Это уже в Москве было, недалеко от Васиной берлоги. Гопники эти над ними смеяться вздумали, а это, – он криво ухмыльнулся, – реакция вполне логичная, кстати. Тут любой нормальный человек смеяться начал бы, со слезами, конечно, вперемешку. А отец Фармазон озверел сразу, и – в бой! Глаза, как Вася уверял, кровью налились, дым из ноздрей, чуть ли не копытом землю роет… Короче, чистый Конек-Горбунок вместо служителя культа перед гопниками возник. И давай им втолковывать, что прямо сейчас этот варган им в задницы будет засовывать, всем по очереди причем. А потом, если кому мало покажется, еще и бубен туда же определит! Гопники вроде бы хотели поначалу вызов принять, но батюшка принялся крест с шеи стаскивать с явной целью в конфликте назревающем его использовать. А отец Фармазон, кстати, – Павлик усмехнулся, – мужик не очень-то мелкий, если уж так говорить. А скорее, даже крупный мужчина вполне. И когда вот такой бородатый демон начинает крест с шеи снимать, да явно не с мирными целями, тут уже не только гопник нормальный испугается, а вообще любое разумное существо подальше держаться предпочтет! Гопоту в миг сдуло…

Игорь Сергеевич смеялся беззвучно, только слезы вытирал. Павлик искоса посматривал сначала, а потом, не выдержав, тоже расхохотался.

– Согласен, картина маслом, конечно. Репин был в тот момент нужен, или Шишкин какой-нибудь. «Отец Фармазон, изгоняющий бесов из гопников»! Не картина, а находка получилась бы. Короче, добрались они до дома Василия, и там-то беда и произошла, – он снова помрачнел и надолго умолк, сосредоточенно уставившись на дорожное полотно.

– Не томите, Павел! Что там случилось-то?

Павел неопределенно покрутил головой, тяжело вздохнул и помрачнел еще сильнее, хотя, казалось, это было просто невозможно.

– Дальше-то? А дальше, Игорь Сергеевич, случилась психоделическая дефлорация отца Иммануила…

Конец фразы утонул в громовом хохоте. Смеялся Игорь Сергеевич долго. После чего он утер слезы, прокашлялся и немного утомленно помотал головой, с трудом переведя дух.

– Ну вы даете, молодой человек! Вы же меня чуть не угробили… Даже живот свело, – он снова коротко хохотнул и действительно со стоном схватился за бока. – Нет, все – не могу больше! Господи, за что это вы так категорично-то? Точно, максималист!

– Я-то? Да упаси меня Орел наш Говинда! – Павлик протестующе замотал головой. – Вы вот меня все в каком-то максимализме упрекнуть норовите, а в действительности дело-то в другом совсем! Я же просто суть вещей и явлений передать точно хочу, без вуалей разных и красивостей…

– Да почему ж строго-то так?

– А как еще это назвать? – Павлик удивленно пожал плечами, не отрывая взгляда от дороги. – Это ведь опять принцип аналогии рулит: «Как вверху – так и внизу, как внутри – так и снаружи». Тут, Игорь Сергеевич, все, как у нормальных людей. Сами судите… Вот когда у девушки самый первый раз с молодым человеком случается, это ведь тоже по-разному назвать можно. Если свечи горят, в цветах все утопает, простыни белоснежные там или шелковые, так это вполне себе на инициацию тянет. Посвящение в таинство женщины то есть. А если из всех украшений – только бутылка «Три семерки» на тумбочке да прыщавый лик инициатора, то это, извините, даже при самой буйной фантазии и романтическом складе ума таким высоким словом назвать язык не повернется. Так же и у наших орлов получилось. Когда у тебя с трудом варган отобрали, на продавленный диван положили и принудительно в дебри бессознательного начали тебя определять, что это такое, как не дефлорация психоделическая? Что было, так и назвал, со всей космической прямотой, как говорят в народе…

Игорь Сергеевич снова расхохотался. Он стонал, держался за бока, но смеяться не переставал. Чуть успокоившись, лишь бессильно покачал головой:

– Точно, не своим делом занимаетесь, молодой человек! Вам книги писать нужно, на радость людям и мирозданию!

– Угу, – мрачно согласился собеседник и саркастически хмыкнул. – Дефлорация отца Иммануила в трех частях, с прологом и эпилогом, – он и сам рассмеялся. – Кто знает, может, когда-нибудь и соберусь…

– Так что сделал-то Василий ваш?

– Аяваской отца Иммануила напоил!

– Аяваской? Вы в ресторане вроде про нее рассказывали? Или я путаю что-то?

– Не, не путаете, – Павлик одобрительно кивнул. – Отличная память у вас, Игорь Сергеевич! Именно «лозой мертвых» и потчевал Василий отца Иммануила…

– «Лоза мертвых»? Странное какое-то название…

– Ничего странного, Игорь Сергеевич, наоборот. Особенность характерная ее в том, что, выпив аяваску, люди очень часто опыт умирания испытывают. Поэтому так и назвали…

– Что, по-настоящему умирают?!

– Да нет, конечно, – досадливо мотнул головой Павлик. – Но у вас тут опять – подмена понятий и игра слов. Когда вы опыт какой-то испытываете, пусть во сне, а уж тем более под растением силы, то без разницы, в реальности вы умираете или нет. Можете мне на слово поверить, – он хмыкнул. – Хотя вы и по моему рассказу про сны сами все понять должны были, да и ваш сон – тоже пример годный. Вы опять пытаетесь «взаправду» от «невзаправды» как-то отделить, а делать этого нельзя. Когда сознание ваше опыт какой-то получает, нет для него никакой разницы – взаправду это все происходит или так, игры разума…

– А где же ваш Василий эту аяваску достать умудрился? У нас тут, чай, не Южная Америка?

– А вот это моя вина самая главная и есть, – Павлик тяжело вздохнул и не менее горестно кивнул. – Это я всегда аяваску попробовать мечтал. Ночей не спал, все видел, как волшебными ключами дверь в вечность открываю! Был у меня такой период, когда казалось, что все дело в них – в ключах. В смысле, что только подходящий подберешь, так долгожданная свобода нас в свои гостеприимные объятья тут же и примет! С грибами-то я наэкспериментировался предостаточно, вот чего-то большего и хотелось! Слухов-то про аяваску между искателями духа много ходило, поэтому в иллюзии и прибывал. А тут брат Анатоль очередную группу в Перу повез и мне гостинец-то и притащил, просьбам моим настоятельным внемля! Но пока вся эта петрушка крутилась, у меня парадигма очередной раз поменялась, – он усмехнулся и посигналил перебегавшей дорогу собаке. – Я уже тогда потихоньку соображать начал, что не в ключах волшебных дело, а в другом совсем. И когда дошел до меня гостинец, я уже перегорел… Понял, что для вечности совсем другие ключи требуются. А у Василия, как он про гостинец узнал, чуть крыша не поехала. Тому только дай что-то новое. Вот он у меня ее и выклянчил. И надо же, добрая душа, такой редкий стафф на совершенно незнакомого святого отца перевел! Бодхисатва, одним словом!

– Так он что, этот гостинец ваш святому отцу дал?

– Угу. Именно так и вышло, как вы говорите. Я когда узнал, чуть не убил его. Ты что же, говорю, сукин сын, творишь с людьми неподготовленными?! А ему – как с гуся вода! Я, говорит, во-первых, обещал отцу Иммануилу, что мир у него враз красками цветными наполнится, а во-вторых, мол, видел он, что готов ученик. Отца Фармазона то есть в ученики он записал! – Павлик восхищенно прицокнул языком. – Красавец, что скажешь!

– И как? Расцвел мир у батюшки? Сбылись надежды отца Иммануила? – Игорь Сергеевич с трудом сдерживал смех, и глаза его снова определенно повлажнели.

– С избытком, – с неистребимой мрачностью заверил его рассказчик. – Причем такими, что любой экспрессионист локти бы грыз от зависти. Аяваска, я вам доложу, – это не абсент какой-нибудь вшивый. Да и Вася, как потом выяснилось, ни разу не жлоб оказался: всю бутыль напитка священного отцу Фармазону скормил. А там, между прочим, на трех здоровых джедаев доза была!

– И как отец Иммануил?

– Тяжело. Тут, Игорь Сергеевич, штука еще в том, что у аяваски один эффект сильный имеется. Тушку физическую она очень основательно чистит. Если грязный внутри человек, не готовый, так и коньки запросто двинуть можно. У индейцев к ритуалу этому неделями подготовка длится. Постятся они, на воде одной сидят. И физическое тело чистят, и в ментальном плане готовятся. А тут – после ноль-пяти коньяка, варгана и склоки с гопниками товарищ в бездны Юнга при помощи «лозы мертвых» погрузился! Если бы кто посторонний рассказал такую историю, так я бы сто процентов вердикт вынес: гонит.

– Так как же прошло-то все? – продолжал допытываться Игорь Сергеевич.

– Да говорю же: тяжело! Меня-то там не было, могу только с Васиных слов судить. Они как вошли в квартиру, он у отца святого варган отобрал, ну не без труда, разумеется, на диван уложил и начал ему стаканами напиток сакральный подносить. А ее пить, – Павлик гримасой изобразил степень крайнего отвращения, – не амброзия, короче, ни разу, как знающие люди уверяют! С трудом глоток сделать можно, а отец Фармазон, с Васиных слов, пару стаканов, чуток поморщившись, саданул. Ну вот Василий его на диван уложил и давай ему «Бхавад Гиту» вслух читать, – он прыснул. – А у того реакция на Кришну чрезвычайно стойкая оказалась, так тут же еще и аяваска! Не успел святой отец дым из ноздрей пустить да рыкнуть толком, как его в бараний рог скрутило! Василий только ведро подставить успел!

– Тошнило?

– Тошни-и-ило?! – Павлик изумленно вытаращился на соседа, отчего машина глубоким нырком ушла с курса. Чертыхнувшись сквозь зубы, он вернул ее обратно и сосредоточился на дороге. – Тошнит, Игорь Сергеевич, если хотите знать, с бананов несвежих! А с аяваски – рвет! И рвет не так, как при отравлении пошлом. Брат Анатоль рассказывал, что там у них на церемониях бывало, да и свои впечатления передавал. Но там же, повторюсь, все подготовленные люди-то! Чистятся, постятся, да и по жизни многие вполне себе здоровый образ жизни ведут. И тех, как уверяют, часами долгими на куски раздирает. А тут – святой отец после шашлыка и бутылки конины! Ну, Вася рассказывал, что досталось тому несладко, конечно, – Павлик покачал головой и снова прицокнул языком. – Но бойцом оказался отец Иммануил, как потом выяснилось. Хотя, как он живым и здоровым остаться умудрился, для меня вообще загадка великая. Но полоскало его часа полтора, да так, что Василию чуть ли не ведро менять пришлось. Потом вычистило его, видимо, и приняла мать-аяваска его в свои ласковые объятия!

– Да вы что?!

– Точно! По словам Василия, аки лев умирающий, свернулся отец Иммануил на диванчике и отчалил в бездны непознанного.

– А что видел-то он?

– Так кто же знает-то? – Павлик пожал плечами, не отрывая глаз от дороги. – Сам отец Фармазон подробностей лишних никому до сих пор не рассказывает особо, а Василию же не заглянуть было, где неугомонный искатель обитался. По внешним признакам, по всем мирам его протащило. И по нижним самым, и по верхним, – молодой человек улыбнулся. – Вначале, как Василий рассказывал, и скулил тот, и стонал, и слезы текли из глаз. И видно было, что не от радыости текут, а совсем по другой причине. А потом, говорит, успокоился вроде, расслабился. На губах – улыбка, как у Джоконды, бородатой только. Я эту картину долго потом представить пытался: лежит этакое чудо, на дикого вепря «Ы» похожее, и улыбается нежно… А Василий ему все эти пять часов «Бхавад Гиту» и читал. На подкорку писал отцу святому информацию. Двадцать пятый кадр своеобразный. Чуть ли не два раза, говорит, от корки до корки успел святую книгу отцу Иммануилу прочесть. Но это – с его слов, меня-то там не было, – он снова тяжело вздохнул. – Меня только последствия потом уже коснулись.

– Последствия? А у вас-то какие последствия после этого? – недоумевал Игорь Сергеевич. – Вас же там, насколько я понимаю, и не было вовсе.

– Не было, – Павлик угрюмо кивнул. – Меня не было, а последствия были. И тяжелые, кстати, последствия. Я же, как расстался с ними, выкинул из головы все, благо, и своих забот хватало. А через день тетушка звонит. И не просто звонит, а аж воет в трубку, будто труба иерихонская. Я вначале и не понял ничего, – он скорбно покачал головой, – а потом доходить начало. Тетушка мне кричит: ты что, дескать, ирод, с отцом святым сотворил? А я откуда знаю, что с ним случилось-то? Я же – ни в зуб ногой! – он хмуро пожал плечами. – Ну давай, естественно, Василию звонить, информацию поднимать. А он и сам не особо в курсах. Как выяснилось, отец Фармазон после путешествия своего, как только отпускать его аяваска начала, на улицу сразу и ломанулся. Если верить описанию Василия, глаза горят, борода – дыбом, ряса мятая… Короче, не служитель культа добропорядочный, а покоритель внутреннего космоса после удачного инсайта. Василия одно насторожило: отец Фармазон ему крест свой на память подарил, которым он гопников гонять хотел, а сам гирлянду себе на шею соорудил по-быстрому. Шпагат какой-то у Василия выпросил и кактус с подоконника на эту гирлянду извел. Вася уже сам не рад был, даром что много чего странного повидал, но его, говорит, уже не остановить было. А тот кактус на шпагат нанизал, гирлянду – на шею, сам на варгане на ходу наяривает и – к дверям. Ну а что его, держать, что ли, силой? Василий и отпустил. И уже потом, из третьих уст пошли подробности всякие… Мы из них полную картину анабасиса отца Фармазона и составляли, – Павлик хмыкнул и пожевал губу. – Он сразу в свой храм ломанулся, где служил. В таком вот виде, как от Василия ушел, прямо на службу и заявился! А его там и потеряли уже, на ушах все стоят! Где это, говорят, наш дорогой святой отец?! А тут и он, собственной персоной! Что, заждались, говорит, сукины дети? А я – вот он, прошу любить и жаловать! И ладно бы, – страдальчески поморщился невольный провокатор скандального анабасиса, – только внешний вид… Тут списать многое можно на неустроенность внутреннюю, если, конечно, базу соответствующую подвести. Так он ведь резко и в самые массы идеи те понес, которыми прозрел во время путешествия давешнего! Вначале, говорят, кричал, что Кришна – аватар господа нашего Иисуса Христа, потом про короткий метод достижения Царствия Небесного втолковывать всем принялся. Тут, ясное дело, подробности восстановить почти невозможно, – Павлик мотнул головой, – одни слухи. Но парадигму он не только себе сломал, а всему прогрессивному сообществу в лице собственного прихода. Бесился, говорят, когда его вязать свои же начали. Короче, почудил отец Фармазон изрядно. За что его буквально на следующий день из прихода вежливо и попросили…

– Мать честная, – Игорь Сергеевич сокрушенно охнул. – И что же он?

– Как что? К Василию, естественно, ломанулся. Взял несколько бутылок «Кагора» своего любимого, и – к нему. А тот его, разумеется, принял и утешил. Этому же паразиту только бы постебаться над ни в чем неповинным человеком, – устало вздохнул Павлик. – Он ему и погнал теорию: на фига, мол, тебе, святой отец, скукота эта вся? Ты же, говорит, уже господа нашего Кришну почти увидел, понимаешь ведь, как оно все тут устроено? Тебе, дескать, теперь одна дорога – короткий и прямой путь на небеса, как и положено всем титанам духа. И начал бедолаге экспресс-курс по достижению третьего внимания втюхивать, чтобы окончательно психическое здоровье бывшего служителя культа подорвать…

– Какое, вы говорите, внимание? Третье? – Игорь Сергеевич наморщил лоб и с недоумением посмотрел на водителя. – А это что еще такое?

– Термин это такой, – тот снова вздохнул и пожал плечами. – Я же вам про Карлоса Кастанеду в ресторане рассказывал? Вот он и ввел этот термин про третье внимание. Чтобы долго не объяснять, я вам ретроспективно сейчас эту концепцию изложу. Первое внимание – это мир наш, привычный и ежедневный. Второе внимание – те самые бездны, куда мы с вами погружаться будем на церемонии. Миры это, короче, которые в сознании существуют и куда попасть можно при помощи практик разных. Это то, Игорь Сергеевич, что от нас и нашего сознания скрыто. До поры до времени, естественно, скрыто. Через практики разные к этим мирам доступ получают. Для исследования. Или, если на практики времени нету, можно туда при помощи субстанций разных погрузиться, что психонавты да джедаи частенько и делают. А третье внимание, Игорь Сергеевич, – это уже совсем terra incognita. Это то, что за всеми мыслимыми и немыслимыми пределами лежит. Если совсем по-простому картину объяснять, это как раз и есть те пространства, в которые можно пройти, только окончательно и первое, и второе внимание себе покорив. Про это в принципе почти никто и ничего не знает. Так, слухи только разные, а конкретики – ноль. По второму-то вниманию сейчас народ уже начинает учиться путешествовать, а вот с третьим подобные штуки не проходят. Как я мыслю, – Павлик пожал плечами, – это дальнейший путь для сознания, которое школу жизни на земном плане прошло и все уроки выучило. Если хотите, это уже университет получается, в котором вечный странник дальнейшее обучение проходит.

– Понятно, что ничего непонятно, – типичный московский аллигатор усмехнулся и добродушно отмахнулся. – Бог с ним, с вниманием третьим. Что же отец Фармазон-то в итоге? Что с ним дальше произошло?

– Дальше, Игорь Сергеевич, все только хуже пошло, – рассказчик помрачнел больше прежнего: лицо его скривилось от страдальческой гримасы, словно от воспоминаний возникала боль. – Можно было бы ожидать, что анабасис святого отца на этом и закончится. Мало ли кто что пьет да ест, а потом видит всякое разное, чего нормальным людям в принципе видеть не положено? Да сплошь и рядом же такое, как опыт и практика показывают! Но всех нормальных людей отпускает со временем, что те же самые опыт и практика радостно подтверждают. Однако с отцом Фармазоном все совсем не так радужно получилось. Не на того напали, как говорится… Во-первых, с «Кагором» его любимым, с коим он к Василию притащился, облом вышел. Вася же, гад ползучий, отца святого вообще ни о чем не предупредил! А у аяваски целая куча особенностей есть, которые и знать, и учитывать нужно. Короче, чтобы долго вам манную кашу по пустой тарелке не размазывать, сразу скажу: не может теперь пить отец Фармазон…