– В субботу двадцать первого июня был выходной. Из командования полка никого в крепости не было, все отдыхали с семьями в Бресте. У меня, как политрука, занятий в роте не было. Вечером вместе с бойцами в клубе посмотрел кинофильм «Чапаев», можно было идти на квартиру, которую снимал в Бресте, это два километра пешком, но что-то не хотелось, и я решил заночевать в роте. Полюбовался закатом над Бугом, сказал дневальному, чтобы разбудил в 5:45, и – отбой…

Гейнц ГУДЕРИАН, генерал-полковник, командующий 2-й танковой группой вермахта, «Воспоминания солдата»:

«В роковой день 22 июня в 2 часа 10 минут я поехал на командный пункт группы и поднялся на наблюдательную вышку южнее Богукалы (15 километров северо-западнее Бреста). В 3:15 началась наша артподготовка. В 3:40 – первый налет наших пикирующих бомбардировщиков. В 4:15 началась переправа через Буг частей 17-й и 18-й танковых дивизий. В 4:45 первые танки 18-й танковой форсировали реку».

Стреляли наверняка

Погос Степанян прибыл служить в Брестскую крепость осенью 1940-го. На границе все это время было тихо. Никаких признаков готовящегося вторжения. По плану боевого развертывания 125-й стрелковый полк в случае войны должен был занять заранее подготовленные позиции в районе железнодорожного моста через Буг, совсем рядом с крепостью. Девятнадцатого июня, когда бойцы тренировались, быстро занимая эти позиции, политрук Степанян обратил внимание, как на другом берегу Буга к реке подъехала автомашина. Из нее вышли трое немцев, которые долго разглядывали крепость в бинокли. Между тем никаких указаний от командования по усилению бдительности в полку не получали. Хотя пятнадцатого июня в магазинах Бреста вдруг образовались огромные очереди. Люди скупали соль, сахар, мыло, спички. «Зачем?» – удивился тогда Степанян. «Скоро война!» – ответил ему кто-то из очереди.

Рано утром 22 июня политрука разбудил не дневальный, а страшный грохот разрывов. Потом историки подсчитали, что в Брестской крепости площадью четыре квадратных километра каждую минуту в течение получаса рвались четыре тысячи снарядов. После артиллерийского налета стали разгружаться бомбардировщики. Из почти восьми тысяч человек гарнизона в первые минуты войны погибло больше половины.

– То, что это война, я понял в первую же секунду, – вспоминает Погос Степанян. – Бойцы выбегали из казармы в одном нательном белье и попадали под разрывы снарядов. Это был настоящий ад… Когда обстрел крепости прекратился, я собрал оставшихся в живых. Нас было пятнадцать человек, из нашей роты – только четверо. Прихватил чью-то винтовку и четыре обоймы патронов. Только заняли оборону, перед крепостью показались цепи немцев. Их было так много, что промахнуться было невозможно. В склад боеприпасов попали снаряды, патронов у нас оставалось очень мало, и я приказал стрелять только наверняка. Хорошо помню удивленные глаза падавшего немца, когда в него попала моя пуля…

Отбитых атак не считали

Франц ГАЛЬДЕР, генерал-полковник, начальник Генерального штаба вермахта, «Военный дневник», запись за 22 июня 1941 года:

«…Наступление наших войск, по-видимому, явилось для противника на всем фронте полной тактической внезапностью. Пограничные мосты через Буг и другие реки всюду захвачены нашими войсками без боя и в полной сохранности. О полной неожиданности нашего наступления для противника свидетельствует тот факт, что части были захвачены врасплох в казарменном положении, самолеты стояли на аэродромах, покрытые брезентом, а передовые части, внезапно атакованные нашими войсками, запрашивали командование, что им делать… После первоначального „столбняка“, вызванного внезапностью нападения, противник перешел к активным действиям…»

Погос СТЕПАНЯН:

– Наш полк располагался в Волынском укреплении, это юго-восточная часть Брестской крепости. Весь первый день войны моя группа не имела никакой связи с другими подразделениями. Бойцы сказали, что комиссар полка погиб от разрыва снаряда вместе со своей дочерью, где был командир полка – не знаю. Он прибыл в полк за неделю до войны, говорили, что немец или француз по национальности. Мы часто слышали громкие крики «Ура!» из разных мест крепости – наши шли в контратаки, это поднимало настроение. Видел, как немцы бежали от небольших групп наших бойцов. Не знаю, сколько мы отбили атак, все смешалось. Но помню, что из моей группы в пятнадцать человек, на удивление, никто не был убит или ранен.

Шёл на восток…

На второй день войны, вспоминает Погос Степанян, артиллерийский обстрел стал меньше, но гитлеровцы продолжали наступать. Так прошло еще двое суток. Фронт катился на восток, но Брестская крепость сражалась.

Франц ГАЛЬДЕР, «Военный дневник», запись за 24 июня:

«…Следует отметить упорство отдельных русских соединений в бою. Имели место случаи, когда гарнизоны дотов взрывали себя вместе с дотами, не желая сдаваться в плен. …Русские не думают об отступлении, а, напротив, бросают все, что имеют в своем распоряжении, навстречу вклинившимся германским войскам».

Погос СТЕПАНЯН:

– О том, что крепость в окружении, мы узнали в девять утра 22-го. Три дня наша группа отбивала атаки без какой-либо связи с другими частями, помощь в крепость не подходила, звуки боя и крики «Ура!» слышались все реже, и надо было принимать решение, как действовать дальше. Я решил прорываться на восток. Со мной пошли пятеро, другие остались в крепости. Ночью мы выползли из развалин через канал на кладбище перед крепостью, у дороги – голоса немцев. Когда их часовые разошлись, мы побежали через дорогу. Вслед нам открыли огонь из автоматов. Двое упали. Ползком по картофельному полю кое-как добрался до Бреста, пошел по его ночным улицам, слыша голоса пьяных немцев. Потом двинулся с пистолетом ТТ в направлении Кобрина, в какой-то деревне военную форму сменил на штатское, партбилет зашил в штаны.

Франц ГАЛЬДЕР, «Военный дневник», запись за 29 июня:

«Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека. Лишь местами сдаются в плен, в первую очередь там, где в войсках большой процент монгольских народностей (перед фронтом 6-й и 9-й армий). Бросается в глаза, что при захвате артиллерийских батарей и тому подобного в плен сдаются лишь немногие. Часть русских сражаются, пока их не убьют, другие бегут, сбрасывая с себя форменное обмундирование, и пытаются выйти из окружения под видом крестьян».

Войну закончил в Берлине

Политрук Степанян, двигаясь по кромке Пинских болот, к своим вышел 19 июля, в Гомеле. Шестьсот километров пешком. Заградотряд показал ему сборный пункт окруженцев на стадионе.

– «Откуда драпаешь?» – спросил меня полковник НКВД, – рассказывает Погос Семенович. – «Я не драпал». – «А что, наступал?» – «Я отходил». – «И откуда отходил?» – «Из Брестской крепости». – «Быть не может! В Брестской крепости все погибли. Документов, конечно, нет?» Я показал ему партбилет и удостоверение политрука. «Молодец, политрук, – сказал полковник, – сколько проходит народу – ни одного с документами, все порвали».

Политрука Степаняна назначили комиссаром пулеметного батальона. Через три дня он был тяжело ранен. Госпиталь в Унече, потом в Сталинграде. Попал на Северо-Западный фронт, под Старую Руссу, комиссаром стрелкового батальона. В 1944-м – новый поворот судьбы: после переобучения был назначен командиром роты в 1-ю гвардейскую танковую армию, боевые машины получал в Сормове. Последний бой капитан Степанян принял у стен рейхстага. Тогда, 22 июня 41-го, он и подумать не мог, что ему доведется остаться в живых и дойти до Берлина.

После войны он вернулся в Горький, потому что заканчивал здесь военно-политическое училище, здесь его ждала невеста.

В Брестскую крепость Погос Семенович после войны приезжал каждый год, стоял на ее развалинах, «слушая» грохот боя, голоса погибших товарищей, крики «Ура!». Однажды встретил своего боевого товарища Аслана Сурхайланова из Дагестана. Из той группы в пятнадцать человек, да и из всего 125-го полка, их осталось двое.

Когда писатель Сергей Смирнов начал работать над книгой о Брестской крепости, Погос Степанян написал ему два письма с воспоминаниями. Ответа не получил.

ХВАТИЛО БЫ НА МНОГИХ, А ВЫПАЛО ОДНОМУ

В мае 1941-го двадцатилетний Георгий Самойленко в числе сотен своих товарищей был досрочно выпущен из Одесского пограничного училища и направлен служить на румынскую границу в районе городка Комрат в должности заместителя политрука заставы. Страна жила мирной жизнью, а здесь, на границе, было, мягко говоря, неспокойно.

Воевал, не зная о войне

– Почти ежедневно румыны обстреливали наших солдат, укреплявших границу, – вспоминает Георгий Иванович. – Ставим проволочные заграждения, строим дзоты – они стреляют из пулеметов. Поэтому вскоре пришлось работать только по ночам. Если случалось, что кто-то из наших погибал при обстрелах, то на мосту через Прут встречались представители сторон, наши вручали ноту протеста. А чтобы нам открывать ответный огонь – боже упаси! Лучше сразу застрелиться.

Поэтому, когда в ночь на 22 июня на границе вспыхнула стрельба, ну разве что погуще, чем обычно, Георгий Самойленко не придал этому событию особого значения.

В два часа ночи он пошел проверять, как охраняется граница.

– Около четырех часов утра я увидел вспышки выстрелов и услышал свист снарядов, – рассказал Георгий Самойленко. – Укрылся с нарядом в дзоте, пытался связаться с заставой – нет связи.

К тому времени в районе железнодорожного моста стрельба разгорелась нешуточная. Там уже шел бой.

Вернувшись на заставу, Самойленко увидел там погибших в первые секунды войны пограничников, санитаров, перевязывавших раненых. Погиб и начальник заставы старший лейтенант Константинов.

Но все еще не верилось, что это война. Оказавшись старшим по званию на заставе, Георгий Самойленко отправил раненых и женщин в тыл. И только вечером 22 июня от прибывших на подмогу кавалеристов 9-й Крымской дивизии узнал, что началась война. Об обстановке на фронте ничего не знали несколько дней, слышали лишь, что наши моряки высадились в Румынии. Но все были уверены, что через месяц-два обнаглевший враг будет разбит.

Уничтожить любой ценой

Румыны уже захватили мост, имевший важное оперативное значение, и начали перебрасывать на восточный берег людей и технику. Надо было любой ценой уничтожить мост. Без помощи пограничников, знавших к нему подходы, сделать это было крайне сложно. Георгий Самойленко получил приказ подобрать группу из опытных бойцов и провести к мосту саперов.

Два дня ушло на подготовку. Кавалеристы и оставшиеся в живых пограничники с трудом сдерживали натиск противника. Вот если бы удалось взорвать мост, чтобы к врагу не шла подмога…

– Оставили в штабе документы, нагрузились взрывчаткой, сделали себе кули из камыша для маскировки и, босые, пошли к мосту, – вспоминает Георгий Иванович.

Их было семеро. Шли на верную смерть. Даже если бы каким-то чудом удалось подойти к мосту и взорвать его, как уйти потом живыми? Георгий Самойленко не скрывает: «Да, было страшно. Но надо идти».

Глухой ночью по реке спустились к мосту. По нему то и дело проезжали повозки, шла пехота. У края моста топтались у пулемета двое румын. Сапер из группы Самойленко разрезал металлическую сетку, установленную румынами на случай диверсии. Быстро заложили под опоры моста взрывчатку.

– Укрыл сапера плащом, и он зажег бикфордов шнур, – вспоминает те минуты Георгий Иванович. – Ну вот, казалось бы, можно уходить. Но было страшно: вдруг взрывчатка не сработает?

Прошли метров пятьсот по берегу – взрыв. Мост рухнул, а по берегу начали хлестать пулеметные очереди. Не задело. Вскоре через камыши вышли к своим. Встречавший группу пограничник молча пожал всем руки. В штабе полка пообещали представить к наградам. И, наверное, забыли на другой же день.

Ничего не оставлять врагу

Наши войска, после того как мост был взорван, выбили румын с плацдарма. Но радоваться было ничему: фронт в те июньские дни трещал по швам и катился на восток.

А в кавалерийскую дивизию, где теперь воевал Самойленко, прибыло пополнение из местных жителей – молдаван.

– Приехали на своих длиннохвостых черных лошадях. Все молодые, необученные, – вспоминает Георгий Иванович. – Стрелять никто не умеет, по-русски не понимают. Обуза, а не солдаты.

С такой подмогой обескровленная в первых боях дивизия не могла сдержать противника. Да и пополнение скоро разбежалось по домам.

Только третьего июля после знаменитой речи Сталина Георгий Самойленко, как, впрочем, и многие другие, по-настоящему осознал, что война будет тяжелой и долгой. «Ничего не оставлять врагу», – сказал Сталин. В тот же день Самойленко получил под свою команду двадцать красноармейцев и приказ: «Уничтожать все, что невозможно вывезти в тыл».

Изымали из магазинов в прифронтовой полосе золотые и серебряные изделия, жгли товары, подрывали станки и здания. Однажды сожгли целый мешок денег – надоело таскать его с собой. Война все спишет.

Смерть и рана неизбежны

А война шла своим чередом. Каждый день мог стать последним. Ходил с группой в разведку за «языком» – остался жив, выжил в страшном бою 13 июля, когда немцы шли в атаку и орали песни, стреляя из автоматов. Был случай, что Георгия Самойленко спас его конь, не бросивший хозяина.

Но рано или поздно пуля или осколок должны были найти бойца: редко кому в 41-м удавалось воевать больше месяца подряд.

В том бою 14 июля немецкая мина разорвалась почти рядом. Георгий Самойленко только увидел, что командиру эскадрона, лежавшему рядом, размозжило голову, и потерял сознание.

– Очнулся в кузове автомашины, – вспоминает Георгий Иванович. – Рядом раненые, в небе немецкие самолеты кружат, все в дыму и пыли.

Потом был санитарный поезд на Одессу и корабль на Новороссийск. В море их бомбили.

– Помню, как страшно кричали раненые, когда бомба попала в корабль, – рассказал Георгий Самойленко. – Раненые в панике лезли на палубу, некоторые бросались в море.

Наконец госпиталь в Сталинграде, который летом 41-го был глубоким тылом.

А полетать не удалось

После госпиталя Георгий Самойленко, повоевавший пограничником и кавалеристом, чуть было не попал в авиацию. В документах писарь по ошибке написал, что он был заместителем командира эскадрильи.

– На каких типах самолетов летали? – спросил у Самойленко майор в штабе авиационного полка, куда он прибыл из госпиталя по назначению.

– Я не летчик. Был заместителем командира эскадрона, а не эскадрильи.

– Ничего, научим, было бы желание.

Но все же полетать Самойленко не удалось. Всю войну служил в стрелковой дивизии. Вскоре был назначен начальником отдела контрразведки «СМЕРШ» стрелкового полка. Победу встретил в Чехословакии. Потом была еще одна война – на Дальнем Востоке.

Если бы тогда, утром 22 июня 41-го, Георгию Самойленко сказали, что через пять лет он окажется на другом конце земли – в Порт-Артуре – живым и здоровым, начальником разведки 203-й стрелковой дивизии, а позади будут тысячи километров дорог с боями, три ранения, контузия и десятки возможностей погибнуть, он, наверное, не поверил бы в такой «роман».

СМЕРТЬ НА ВОЙНЕ

Первым о том, сколько людей потеряла наша страна в годы Великой Отечественной войны, сказал И. Сталин – 7 млн человек. В 1965 году Н. Хрущев назвал новую цифру – 20 млн. Долгие годы эта цифра никем не оспаривалась, хотя многие понимали, что абсолютно точной се назвать нельзя. Несколько лет назад стали говорить о 27 млн погибших, последнее время в ряде публикаций появились цифры 44, 46 и даже 50 млн потерь.

Сколько же на самом деле потеряла наша страна своих граждан в годы войны? Споры об этом до сих пор не утихают среди историков и специалистов.

По страницам многих изданий, перекочевывая из одного в другое, гуляют утверждения, что Красная Армия в войне с Германией «завалила ее трупами и залила кровью своих солдат». Приводятся соотношения боевых потерь 10 к 1 и даже 14 к 1 в пользу Германии.

Почти полвека прошло с окончания войны, но до сих пор сказать точно, сколько же погибшими мы потеряли на войне, очень трудно, хотя различных исследований проведено было много, и не только в нашей стране. Оценка общего числа потерь воюющих стран является одним из важнейших критериев уровня военного искусства. Наконец, нам необходима и правда о потерях без политической конъюнктуры.

Впервые цифры боевых потерь Красной Армии, о чем вообще можно было спорить, появились только на Западе в 1950 году от дезертировавшего полковника Калинова. Он сначала привел цифру в 13,6 млн, потом поднял ее до 14,7 млн. Потери Германии на Восточном фронте он оценивал в 3,2 млн. То есть соотношение потерь – 4,6 к 1 в пользу Германии. Интересно, что германские исследователи в то время соотношение потерь вывели как 4,5 к 1 в их пользу. Эти цифры потерь Красной Армии советские историки сочли завышенными.

Подсчет потерь нашей страны осложняется многими факторами. Начать хотя бы с того, что историки до сих пор приводят разные цифры, сколько же было у нас населения накануне войны, потому что перепись в то время не проводилась. Оценки самые разные: 191,7 и 194,1 млн в 1940 году, 197,1 и 200,1 млн к 22 июня 1941 года, и намного меньше – 189,8 млн. В 1945 году население СССР составило 168 млн человек, но это опять же оценка, а не по переписи. С учетом нереализованного естественного прироста в 10,38 млн демографические потери в войне составили 32 млн 163 тысячи. Но записывать неродившихся детей в боевые потери по меньшей мере нечестно, поэтому важно знать, сколько же точно потеряла в боях наша армия и сколько погибло мирных жителей. Иначе, если приплюсовывать к погибшим в боях солдатам мирных женщин, детей и стариков, уничтоженных карателями, то соотношение боевых потерь будет не в пользу Красной Армии и действительно очень значительным.

Очень непросто было подсчитать, сколько же погибло во время войны мирных жителей. Гитлеровцы уничтожали их целыми деревнями, не считая, в концлагерях, в гетто. Немало людей судьба разметала по разным странам мира. Так, считается, что не вернулись в СССР после войны более 450 тысяч человек, оказавшихся в западной зоне. Для страны они потеряны и вошли в число потерь, но ведь люди остались живы.

В целом же большое количество погибших в войну в нашей стране объясняется не только ошибками Сталина и командования, но и высокой технической оснащенностью воюющих сторон, большой огневой и разрушительной силой оружия и прежде всего тем, что гитлеровцы проводили чудовищный по своим масштабам геноцид в отношении мирного населения.

Особенно большие боевые потери Красная Армия понесла летом и осенью 1941 года. В процентном отношении это составляет 27,8 от их общего количества за войну. На 1942 год приходится 28,9 проц., на 1943-й – 20,5, 1944-й – 15,6, на 1945-й – 7,1 проц. При этом следует учесть, что Красная Армия из 4 лет войны наступала 3 года и прошла на запад вдвое большее расстояние, чем германская на восток в 41— 42-м годах.

Тяжелые потери нашей армии 1941 года усугубились частыми лобовыми атаками без должной подготовки, неподготовленностью операций в целом, не хватало и опыта. Кроме того, были допущены крупные ошибки высшего командования, которые привели к тому, что в окружение попадали большие массы войск. Именно этим объясняется, что в 1941 году огромное количество советских солдат попало в плен. Кстати, и эта цифра до сих пор точно не определена. По данным генштаба вермахта, всего было взято в плен 5 млн 734 тыс. 580 советских солдат. Однако советские исследователи считают, что эта цифра завышена, поскольку гитлеровцы включали в число пленных и значительное количество людей из мирного населения. У разных исследователей приводится и различное количество советских солдат, попавших в плен. Так, Б. Соколов приводит цифру 6,2 млн. По данным же американского генерала Вуда, проводившего свои исследования, в плен попали в общей сложности 4 млн советских солдат. По данным же советских исследователей, пропало без вести в годы войны 4,5 млн солдат; при этом считается, что 500 тысяч из них не были в плену, а перешли к партизанам или растворились среди местного населения. Разные цифры и по погибшим в плену. По одним данным – 2 млн, по другим – 3,3. Вернулись из плена 1,8 млн советских солдат, с неустановленной судьбой считаются от 1,9 до 3,6 млн военнопленных. Большинство их, очевидно, погибли. Особенно много советских военнопленных погибли в конце 41-го – начале 42-го: из 3,35 млн более 2 млн человек, по немецким данным. Ежедневно погибали в это время в плену в среднем 6 тысяч человек. Погибшие в плену отнесены, и это справедливо, к безвозвратным боевым потерям. Но ведь погибли эти солдаты не на поле боя, то есть зачитывать их в боевой успех германской армии будет несправедливо.

По немецким данным, только к 11 июля 1941 года в плен попали 360 тысяч советских солдат. В районе Белостока – Минска было взято в плен 323 тысячи человек, под Уманью – 102, в районе Смоленска – Рославля – 348 тысяч, под Киевом, по немецким данным опять же, 665 тысяч, в районе Вязьмы и Брянска – 662 тысячи. Это только наиболее крупные «котлы» 1941 года. Советские исследователи считают, что эти цифры значительно преувеличены. Так, под Киевом не могло столько человек попасть в плен, поскольку на фронте там было чуть более 450 тысяч бойцов, и многие из них погибли в боях или вырвались из окружения.

Учет попавших в плен не может быть точен и потому, что значительная часть солдат попадала в плен не один раз, после побегов, другие бежавшие попадали в партизаны или на фронт и могли быть дважды засчитаны, как попавшие в плен и погибшие.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Конец ознакомительного фрагмента

Купить и скачать всю книгу

<1 2

На страницу:

Перейти

2 из 2