Любовь под боевым огнем

Разумеется, расчистку колодцев поручили рабам, но по малому их числу и свободные люди приложили руки к святому делу добычи воды. После упорного суточного труда показалась вода – нехорошая, правда, с сернистым запахом, но запах – это такие пустяки!

Теке расположились привольно. На холме красовалась ставка сардара, возле которой поставили кибитки почетнейших людей, в том числе инглези и его толмача. Впрочем, красивее и богаче всех кибиток и палаток была юламейка ханум, известной в степи под названием Улькан-хатун, то есть великой женщины. Женщины Теке признавали ее старейшиной между ними наравне с сардаром, поэтому они любовно обвили ее юламейку коврами своего изделия, паласами и дорожками.

Кто не знал в Теке Улькан-хатун? Кто не рассказал бы историю ее покойного мужа, не раз носившего в аломанах титул сардара, Нур-Верды-хана?

Было время, когда хорасанские ильхани отощали и, чтобы сколько-нибудь прибавить себе жиру, решили произвести аломан в таких размерах, чтобы вся Туркмения обратилась в тучу придорожной пыли. С этою целью многие тысячи всадников спустились с гор, но они не ожидали встречи с Нур-Верды-ханом. Встреча же была для Ирана убыточная. После нее вся степь и горы до Буджнурда и Кучана покрылись высокими шапками шиитов, а копыта их коней забыли надолго дорогу в Теке.

Ни одна хорасанская крепость не могла устоять против штурмовой лестницы Нур-Верды-хана, как не устояла бы против него ни одна восточная красавица. При этом, губя врагов, он не отпускал от себя ни одной нищей без харвара пшена.

Но в жизни каждого человека есть загадка, смысл которой не дано уразуметь смертным. Воин по призванию, батырь по многим совершенным подвигам, Нур-Верды-хан умер не в бою, а у себя в кибитке, заразившись язвой от любимого коня. Так он и не дождался счастья помериться силами с русским сардаром.

После него остался сын – надежда всего Теке, – но этот пал в стычке с русскими, повергнув свою мать в неописанную скорбь. Рааби-Гизель дала после его смерти клятву принести все свое громадное состояние в дар теке для войны с неверными. Вот этот ее подвиг и принес ей титул Улькан-хатун.

Она даже вышла замуж за Софи-хана исключительно с целью возвести его в сардары и поставить в войне с русскими главой военной силы. Но – увы! – она ошиблась. Народ не признал его достойным этой власти, так как он походил скорее на купца, нежели на истинного батыря.

Оставшись верным Эвез-Мураду-Тыкма, народ избрал в помощь ему соправителей по одному из каждого колена, с тем чтобы это четверовластие ведало войну и мудрость. В состав его вошли: от колена сычмаз – Эвез-Дурды-хан, от колена бек – Ораз-Мамет-хан, от колена векиль – Мурад-хан и от баш-дашаяк – Хазрет-Кули-хан. Все они были люди законнорожденные, украшенные добрым именем, седыми бородами и рубцами, заменявшими в степи медали за храбрость. К этому совету примкнули домашний святой Керим-Берды-ишан и добровольцы из потомков пророка, а также люди, знавшие Писание и изучившие Коран в бухарских медресе.

При избрании сардара партия ханум попробовала было подорвать доброе имя Эвез-Мурада и поставила щекотливый вопрос: можно ли доверить судьбы народа человеку, который часто бывал в Шагадаме и получал от русского начальника деньги и халаты? Но этот избирательный маневр не удался. С одной стороны, никто не решился подтвердить клятвой, что Эвез-Мурад-Тыкма получал от русского начальника деньги и халаты, а с другой – теке признавали, что в их племени никогда не было и не будет изменников. Против такого доказательства не могла устоять даже партия Улькан-хатун.

XIII

О’Донован чувствовал бы себя превосходно, но, к сожалению, его фляжка была суха, а избытком баранины и риса нельзя пополнить недостаток в коньяке.

– Не знаю, долго ли я пробуду в текинской земле, – говорил он Якуб-баю, – вода здесь очень скверная, а у меня все лекарство на исходе.

– О лекарстве не беспокойся, – отвечал успокоительно Якуб-бай, – за лекарством уже послали, и, вероятно, сегодня посланные возвратятся с хорошим запасом.

– За каким лекарством? – спросил О’Донован. – И куда могли послать? Где же здесь аптека?

– Когда есть хороший джигит, тогда все есть. Я объяснил сардару, что ты заболеешь без лекарства, и он сейчас же послал джигитов, чтобы привезли сюда как можно больше и самого крепкого. Здесь, полковник, нас уважают.

– Где же его добудут?..

– В Красноводске.

– Но какое лекарство?

– Хорошее лекарство – рижский бальзам. А только, полковник, пожалуйста, не пей его больше, чем нужно для твоего здоровья. В последний раз, когда ты хотел танцевать со старухами, я испугался. Здесь народ трезвый, он даже и бузы не пьет. Сегодня же тебе придется сказать целую речь, потому что теке готовят в твою честь скачки и игру в серого волка.

К вечеру возвратился гонец из Красноводска с запасом рижского бальзама. О’Донован обрадовался ему настолько, что проспал всю первую часть праздника, состоящего, впрочем, из одной еды в обширных размерах. Настоящий же праздник готовился к приходу дальних гостей. Сюда шли по приглашению сардара с севера и востока на большой народный маслахат аулы за аулами. Вскоре могила аулиэ очутилась в центре громадного народного становища. Долго шла установка кибиток. Ржание коней, верблюжье всхлипыванье, реготание куланов и собачий лай сливались в одну общую гармонию, ласкающую слух степняка.

О’Донован, которого почтительная молва произвела уже в джанарал-инглези, метался в беспокойных сновидениях. Якуб-бай, однако, был настороже: весь запас лекарства он закопал в песок, а для освежения патрона приготовил турсук холодной воды.

Утреннее солнце давно уже согрело песчаное море, когда О’Донован, выйдя из кибитки, окинул взглядом громадное пространство, покрытое всадниками и толпами ребятишек, предпочитавших природные покровы прихотям и утонченностям одежды.

– Для чего поставлены пики у кибиток? – спросил он Якуб-бая.

– Где пики, там и джигиты.

– А где же пленница? – спохватился О’Донован. – Неужели и ее заставили копать колодцы?

– Нет, Аише поручили доить кобылиц. Она назначена в награду победителю на скачках, которые начнутся сейчас после угощения.

Прежде, однако, чем открыть скачки, сардар пригласил к себе четверовластие на большой военный совет, на котором джанарал-инглези должен был передать народу теке слово своей королевы.

В кибитке совета не было ни прялки, ни одеяла, ни ступы для толчения проса – ничего, что говорило бы о существовании на земле женщины; одно оружие служило ее украшением. Ханы, ишан и сеиды не заставили себя ждать и, щеголяя одни яркими халатами, другие клынчами в ножнах, усыпанных бирюзой, собрались в кружок, расположившийся степенно, как следует мужам совета и разума.

О’Донован тоже принарядился в тужурку с шнурками и в каскетку, обернутую кисеею наподобие чалмы. Якуб-бай особенно хлопотал, чтобы его патрон выглядел достаточно парадно и грозно.

– Джанарал-инглези! – провозгласил торжественно сардар при входе О’Донована. – Он пришел к нам из дальней страны сказать нашему теке дружественное слово своей королевы.

– Мы слушаем! – ответило кратко предстоявшее собрание. – Слово королевы нам приятно.

– Королева инглези шлет вам свое сердечное приветствие, – переводил Якуб-бай речь О’Донована. – Письма же ее и подарки придут через Герат, из Индии, куда они пошли кругом света на кораблях.

Узнав о таком внимании королевы, весь совет теке троекратно погладил бороды, причем Керим-Берды-ишан провозгласил, как и следовало его сану:

– Аллах акбар, Аллах акбар!

– Королева приказала мне сообщить текинскому народу, что Россия шлет в Теке большое войско, которое двинется со стороны моря и с севера через Хиву и пески.

– А правда ли, что у русских начальников плохие ноги? – полюбопытствовал внезапно один из младших военных советников.

Товарищи, однако, оставили его без поддержки и дали понять, что слово принадлежит джанаралу.

– Россия имеет разные войска. Впереди их пойдут казаки…

– Казаков мы не боимся! – перебил неугомонный советник. – На три казачьих головы достаточно одной текинской руки, а лошади их годны только, чтобы перевозить мельницы для пшена.

– За ними пойдут белые рубахи.

– Вот с белыми рубахами справляться труднее. Они ходят так, как мы ходить не умеем, – плечом к плечу.

– Они повезут пушки.

– А тыр-тыр тоже повезут?

– Да, и тыр-тыр.

– Тыр-тыр мы не любим, – решил единогласно совет. – У нас нет зембуреков, которые стреляли бы по сто раз в минуту.

– Королева сделает все, чтобы затруднить движение русских войск. Она будет писать письма разным королям.

– Письма – это одни пустяки. Скажи ей, чтобы она не писала писем.

– Она будет всей душой на стороне текинского народа.

– Душой? Нам души не нужно. Нам нужны ружья и порох! Народу у нас много! Взгляни, какой густой лес из одних пик. Пусть она пришлет нам тыр-тыр и пороху, и мы не пустим русских дальше моря. Напиши ей, что если русские разобьют текинский народ, то они возьмут Мерв и Герат и поднимут в Индии большой джанджал!

Речь эту произнес Ораз-Мамед-хан.

«Этакая умница! – подумал О’Донован. – Но, увы, не видать тебе тыр-тыр как своих ушей!»

– Пока придут письма и пушки королевы, необходимо подбодрить народ и сказать ему хорошее слово, – решил сардар. – Якуб-бай, вели барабанить!

По выходе Якуб-бая из совета послышались удары, напоминавшие колотушки в сухую баранью кожу, натянутую на пустой котел. Выходило не особенно воинственно, но этот клич был ведом народу. Все население потянулось из кибиток к шатру сардара.

– А правда ли, – интересовался между тем в совете легкомысленный советник, – что русские не могут ходить на ногах и что их возят в ящиках?

Возвратившийся в заседание Якуб-бай подтвердил эти сведения, сказав притом, что ящики называются каретами.

Заседание совета окончилось.

Весь оазис отозвался на военный клич, поэтому холм аулиэ Джалута был окружен тысячами кибиток и внушительной силой. Правда, в ее составе были женщины и дети, но в массе преобладал элемент батырей и неустрашимых наездников.

Взойдя на холм, сардар приветствовал собравшийся народный круг пожеланиями наилучших благ – людям, стадам их и всей текинской земле.

– Затем объявляем, – провозгласил он насколько мог торжественно, – что королева инглези прислала нам своего джанарала с очень хорошими обещаниями. Джанарал перед вами. Просим вас и приказываем слушать его с почтительным вниманием.

Слова сардара были крылатые. Только глухой не внял бы их смыслу и только безрукий, услышав их, не погладил бы себе бороду. После этих слов джанарал-инглези выступил перед всей землей Теке.

– Аман гельдингиз! – приветствовали его теке. – Аман бол! Аман! Прими наши головы в свои руки.

Особенно резко выделялись голоса старух, занявших передовые места возле самого холма. Без них народный совет обойтись не мог.

– Что я должен сказать? – спросил О’Донован стоявшего с ним рядом Якуб-бая.

– Королева инглези, – выкрикнул Якуб-бай, как будто переводя слова посланника, – желает, чтобы дом каждого из вас был счастлив и чтобы ваши овцы и верблюдицы давали богатый приплод!

– Говори, говори, ты хорошо говоришь! – послышались отовсюду поощрения.

– Королева приказала спросить, как вам приятнее жить: в кибитках под открытым небом или в каменных саклях под замком? Она сказала: пусть народ теке хорошо помнит, что по русским законам нельзя ставить кибитки, где кто хочет, и что в России каждый должен умереть там, где он родился. Она сказала: в одном году вы будете сеять просо, в другом – горох и ни в каком случае не сеять рис, потому что у русских болит от риса голова. Каждому из вас дадут по кусочку земли, а остальную отберут для сербазов.

Народная волна мгновенно поднялась, вскипела, и все становище огласилось восклицаниями.

– Нет, мы не хотим жить под замками! – заявили все молодые.

– Смерть гяурам! – загремели герои аломанов.

– Утонуть бы им в наших песках! – дружно зашамкало все старье. – Отравиться бы им нашей водой! Пошли им Аллах скорпионов в уши! Пусть птицы абабиле возьмут их себе на растерзание!

– Пиши королеве, что теке не согласны идти под русские законы! – выступила с решительным приказом Улькан-хатун. – Мой сын убит, но я… я еще жива!

– Русские потребуют, чтобы никто из вас и не подумал об аломане, – продолжал вспенивать народную волну Якуб-бай. – Вам позволят работать седла, но без права вкладывать ноги в их стремя. Вы будете ткать ковры, но не будете на них лежать. У каждых ваших десяти кибиток будет русский начальник.

– Нет, мы не позволим! Мы не хотим! Мы не согласны! – слышалось со всех сторон.

– Слава Аллаху, нас везде боятся, нас видели и на стенах хорасанских крепостей, и на базарах Ургенча!…

В среде батырей засверкали клынчи.

– У вас отберут оружие…

– Оружие отберут? Но ведь тогда персияне придут бить нас по щекам.

– Русские этого не понимают.

– И нам тогда останется сидеть сложа руки и смотреть, как толстеет хивинское брюхо на жирных пельменях! Хороши будут наши дела!

– А кто же запретит моему Мумыну вскочить на коня? – полюбопытствовала его горделивая мать. – На коне же и при клынче текинцу, слава Аллаху, путь открыт повсюду.

– И все-таки русские поймают его и посадят в каменную саклю без солнца и воздуха.

– Моего сына поймают? Какие ты говоришь глупости!

– О, русские очень хитры, – уверял Якуб-бай, – у них есть разные заклинания, которых не знает текинский народ. Они ловят не только ветер, но и слова. Вы скажете слово в Ургенче, а они слышат его в Тегеране.

– А кого поймают на аломане, что с ним делают? Голову рубят?

– Голов они не рубят, но заставляют идти пешком в Сибирь. Нравится вам это?

– В Сибири нашему народу нехорошо! Там холодно.

– А всех ваших девушек раздадут сербазам.

Послышались проклятия.

– Рабов и рабынь отпустят на волю!

– Сын мой, – выступила Улькан-хатун, – спроси джанарала инглези, что делать текинскому народу?

– Джанарал говорит, что кто из вас может поднять клынч, тот должен его поднять, и у кого есть мультук, тот должен зажечь его фитиль. Вы имеете неприступную крепость.

– На ее стенах пасутся мои козы, – заметила откровенно Улькан-хатун, – какая же она неприступная?

– Королева инглези пришлет своего мастера, который сделает стены Голубого Холма неприступными.

– А пушки она пришлет?

– Пушки она уже послала, и они идут сюда вокруг света.

– Ох, сын мой, не хочешь ли ты, чтобы от одного твоего слова «сахар» у меня сделалось сладко во рту?

Сардар знал неукротимый нрав строгой ханум и был настороже. При ее намерении опорочить перед народной толпой дружбу с инглези он выступил с своим властным решением:

– Вы слышали все своими ушами, а что нужно, то услышите. Не время говорить подробности. Королева инглези держит свои обещания, а теперь пусть каждый из нас готовит оружие и слушает своих начальников.

Оставив народный круг, сардар возвратился в кибитку, чтобы открыть заседание четверовластия. Решение этого совета сделалось вскоре известным Якуб-баю.

– Сардар подарил арбу фисташек и орехов, а Ораз-Мамед-хан двести баранов, – сообщил он О’Доновану.

– На что мне бараны и фисташки? – спросил О’Донован.

– Да они подарены народу, а не тебе. Тебе не за что дарить. Где твои пушки, где порох? Кого ты хочешь обмануть, будто пушки везут вокруг света? Нет, фисташки и бараны пойдут для народного праздника. Такой большой томаши никогда еще не видели теке.

– В чем же она будет заключаться?

– В скачке и угощении. За два таша отсюда будут положены шапки сардара и ханов. Кто доставит первую шапку, тот получить Аишу, за вторую шапку – седло с бирюзой, а за третью – нагайку в серебре. Завтра будет другая игра – в серого волка. Будут рвать козла, у которого к каждой лопатке привязано по три персидских тумана. По окончании кок-бури будет угощение. Завтра же ожидают и прибытия посланников из Мерва, а после того выйдет решение, воевать или не воевать с русскими. Тебя будут много спрашивать. Если решать воевать, то доставят сюда на холм большую пушку и выстрелят в воздух три раза.

– Да где же у них пушка?

– Теперь она песком засыпана.

Не успел Якуб-бай осветить всю картину предстоявших праздников, как в кибитку джанарала инглези вошла матрона довольно свирепого вида. Она привела с собою ребенка, страдавшего, по-видимому, лихорадкой. После обычного приветствия матрона затараторила.

– Она просит дать лекарства для своей внучки, – перевел Якуб-бай.

– Гони ее вон! – скомандовал О’Донован. – Я не доктор и не желаю лечить текинское отродье.

Рассудительный Якуб-бай повременил, однако, исполнить приказание джанарала.

– Так нельзя, – объявил он после серьезного размышления. – Пушек ты не привез, пороху не привез и лечить не хочешь. Чего же, спросят, ты приехал? Долго ли после этого пропороть бок человеку?

– Как это пропороть, чем пропороть? – засуетился О’Донован.

– Известно чем – ножницами, которыми стригут баранов. Здешние старухи владеют ими так же хорошо, как мы, кавказские горцы, владеем кинжалами.

Перспектива эта не понравилась О’Доновану.

– Ты объяви, что при мне есть английский флаг и что за оскорбление его королева разорит все Теке.

– Зачем им флаг оскорблять? Они возьмут его себе на шаровары. И что, тебе жалко куска леденца? Посмотри на язык ребенка, посмотри ему в ухо, в затылок и скажи что-нибудь, а уж я знаю, чем нужно лечить.

Якуб-бай все больше забирал О’Донована в руки.

– По-моему, ребенок очень плох, – сказал О’Донован.

– Если Аллах поможет, то твой внук, подобно аулиэ Джалута, успеет совершить при жизни сорок аломанов, – перевел Якуб-бай. – Вот лекарство, давай его по три раза в день.

Лекарство состояло из кусочка сыра, к которому пристали крошки чайных галет.

– Одним этим лекарством нельзя всех лечить, – заметил потом Якуб-бай, выпроводив старуху. – У нас есть маленькая дорожная аптека, из которой легко сделать большую аптеку. Нужно прибавить к ней бутылку бальзама, сухарей и корку от сыра.

Якуб-баю приходилось торопиться с устройством аптеки, так как нетерпение собравшихся у кибитки пациентов возрастало. Жилистые руки старух просовывались сквозь все отверстия войлока.

Вторым пациентом был тоже ребенок с необыкновенно раздутым животом. Его снабдили ревенной лепешкой. Следующим пациентом явился поседевший в аломанах батырь, на спине которого не раз прогуливался вражий кистень. Ему дали стаканчик рижского бальзама.

За стариком последовала девушка, вероятно красавица, потому что все лицо ее было вымазано, в предохранение от дурного глаза глиной с песком. От нее не добились никакого толку, но все-таки снабдили ее гомеопатическими крупинками. Наконец, явилась старуха, умудрившаяся втащить в кибитку покусанного шакалом осленка.

Якуб-бай особенно обрадовался этому осленку.

– Джанарал обижен и не хочет больше лечить! – объявил он во всеуслышание, выталкивая с криком старуху. – Вы готовы просить у него лекарства для дикой свиньи. Так нельзя. Пошли вон! Иначе джанарал уйдет от вас и возьмет назад и пушки, и порох.

Толпа накинулась на старуху и на осленка, которому досталось немало пинков за доставленное им джанаралу огорчение. Впрочем, в это время подали сигнал к началу скачек, перед которыми должны были утихнуть все болезни и старого и малого теке.

XIV

С вершин песчаных барханов, окружавших аулиэ Джалута, открывалась вся панорама степной удали. Готовились скачки – скачки по совершенному бездорожью, так как сыны теке не понимали ни прелести тотализатора, ни величия судейской беседки. По своей наивности они думали, что лошадь не всегда найдет в поле ровную как скатерть дорогу и что сила скакуна и искусство наездника проявляются виднее при естественных условиях природы, нежели при обработанных и отполированных.

Несколько сот юношей, высоких и статных, как восточные тополи, едва-едва сдерживали горячившихся аргамаков. Последние, не проходившие академического курса приобретения призов, рвались в ожидании сигнала заранее вперед со всей своей дикой неблаговоспитанностью. Образцовое поведение их собратий в Дерби и Лоншане было им неведомо.

Много степь наворовала девиц. Говорят, что она аломанила их даже из русских хуторов возле Урала, но предание об этих дальних набегах перешло уже к сказочникам. В последние годы теке умыкали красавиц у курдов, таджиков, персов и даже из гаремов персидских ильхани; такой, однако, красавицы, как Аиша, не было у самого принца Рукн-уд-доуле.

Звуки барабана призвали наконец становище к вниманию и порядку. Первое слово принадлежало сардару.

– На вершине Голубого Холма, вокруг которого мы строим, с помощью Аллаха, стены в защиту от врагов, вы найдете три шапки. Одна принадлежит мне, другая – Ораз-Мамед-хану, а третья – Мурад-хану.

Затаив дыхание, вся народная масса превратилась в слух и зрение. Можно было подумать, что к речи сардара прислушивались не одни люди и кони, но и те горы, что виднелись в дымке дальнего горизонта.

– Первый, кто доставит сюда шапку, получит в награду пленницу Аишу. Она здесь, перед вами, за нее уже предлагают выкуп в двести харваров пшеницы. Наградой за вторую шапку будет седло с серебром, бирюзой и с украшением из слоновой кости, придающей джигитам непобедимую силу. За третью шапку – нагайка. Кожа ее из барса, а ручка из дерева, служившего посохом в благочестивом путешествии, хадже…

Ни седло, украшенное слоновой костью, ни нагайка из барсовой кожи не пленяли взора туркменских юношей. Только одна Аиша была у них перед глазами. Закрывая лицо широким рукавом шелковой рубашки, она с любопытством зверька оглядывала толпу молодежи.

Кому она достанется в рабыни, спрашивало судьбу ее дикое сердце. Хорошо бы этому высокому, который так картинно подбоченился перед соперниками. Но другой, в желтом халате и с широким серебряным поясом, красивее первого. А у третьего сколько шрамов на лице, этот на аломане себя не выдаст! Кому же?

– Кет! – раздался повелительный голос сардара.

– Кет! – повторили глашатаи.

– Кет! – загремело в народной толпе.

Толпа юношей ринулась вперед, как один человек, добывать Аишу, а с ней и славу первого в Теке наездника. Многие из них обернулись на всем скаку, точно хотели сказать Аише до свидания. Обернулся и противный Мумын, выкравший Аишу из родного Нухура. Убегая тогда в степь, он обращался с ней как со снопом клевера.

За группой истинных наездников ринулись все конники, за исключением библейских старцев, которым было уже не под силу мчаться вольной птицей. За людьми бросилась стая гончих. Образовался ураган, окутавшийся в непроницаемую тучу пыли.

Одним поварам был недосуг насладиться таким необыкновенным зрелищем. Они должны были разделать несколько сотен баранов и напечь целые горы чуреков. Предстоял гомерический пир. Женщинам и детям готовили пряники из муки и виноградного меда, хотя и изготовленного в Иране руками шиитов, но довольно сладкого.

В ожидании возвращения наездников народ разошелся по кочевью, чтобы принять участие в общем приготовлении к празднику. Возле Аиши остались одни старухи, принявшиеся пытливо и назойливо осматривать молодую пленницу.

– Кет! – прикрикнул на них Якуб-бай. – Сардар приказал мне одному говорить с Аишей, кет!

Старухи поворчали, но повиновались.

– Аиша, мне тебя жалко, – обратился Якуб-бай льстиво и вкрадчиво к пленнице. – Твоим ли рукам толочь просо? Твоим ли ногам ходить босыми по колючему полю и собирать навоз для топлива?

– Но меня трудно выкупить! – отвечала доверчиво Аиша. – Я дочь старшины в Нухуре, и меня все зовут красавицей. Меня не выпустят на волю дешевле как за сто туманов и двести харваров пшеницы.

– Что такое для меня сто туманов и двести харваров пшеницы?! Это такое пустое дело!

– По платью и выговору вы человек не туркменского рода. Кто же вы и где ваши лошади и кибитка?

– Что такое лошади, что такое кибитка, когда у меня есть сад, в котором недостает только тебя, мой соловей!

– Но как же я убегу?

– Бежать не следует, – заметил Якуб-бай. – Зачем бежать, зачем сердить этот добрый народ? Ты только полюби меня, а все остальное я сделаю.

– Тебя полюбить можно, – решила Аиша, рассматривая его бешмет, патронташ и кинжал.

– Ичиги из сафьяна я буду выписывать тебе из Бухары, а шелковые буренджеки из Тегерана. Для твоих кос у меня найдется достаточно русских червонцев. Работы никакой не будет. Лежи целый день на мягких одеялах и грызи фисташки, вот и все!

– А мастику для зубов будешь давать?

– Все, что пожелаешь, моя козочка!

– А краску для ногтей?

– Что такое краска?!

– Хорошо, я готова назвать тебя своим господином, но смотри, чтобы я не досталась на скачках противному Мумыну! У него ничего нет, кроме лошади и бязевой рубашки, а он хочет держать дочь старшины из Нухура своей рабыней! Впрочем, взгляни на эту косу, она достаточно длинна, чтобы задушить ею Мумына.