Тайны Нью-Йорка

Глава 11

Смерть Антонии

На правом берегу Западной реки Арнольд Меси выстроил нечто вроде загородного дворца и меблировал его со всевозможной роскошью; сад, прилегавший к обширному лесу, был убран с царственным великолепием и окружал дом, в котором банкир соединил все ухищрения фантазии человека, швыряющего золото пригоршнями.

Усадьба состояла из двух строений. Завершено было только одно из них. Зима прервала работы во втором павильоне, соединенном с первым широкой галереей, предназначенной для зимнего сада.

Этот дом и предоставил Меси в распоряжение Бартона.

План был тщательно продуман и застрахован от любых неожиданностей. Врач получил самые подробные инструкции. Перевезти Антонию было поручено Баму, и читатель догадался, что помощниками его в этом деле были Трип и Моп.

Комната, где Антония должна рожать, убрана великолепно. Тяжелые шелковые занавеси закрывают окна, снабженные, кроме того, толстыми ставнями – так что ни один луч света, ни малейший шум не проникают туда.

Эванс возле больной. Нетти Девис утешает ее, улыбается ей. Бедной женщине ничего не объяснили, но она понимает, что она не одинока и постепенно надежда возвращается в ее душу.

Ребенок родился через несколько часов. Когда Нетти положила новорожденного рядом с матерью, чтобы та поцеловала его, бедная женщина разрыдалась. Но это были слезы радости и проснувшейся надежды.

Эванс внимательно посмотрел на нее и отвел взгляд. Ему показалось, что он заметил признаки смерти… И он не ошибся.

Антония, в течение долгих месяцев измученная страшными потрясениями, вложила в это последнее усилие всю свою жизненную энергию.

Напрасно Эванс лихорадочно ищет пути спасения. Смерть уже приблизилась к этому изголовью и уже накладывает свои ледяные руки на тело несчастной мученицы.

Вдруг Антония вздрагивает и, прижимая ребенка к груди, пытается приподнять его. Она вытягивает шею, и глаза ее оживляются. А между тем не слышно никакого шума. Но на пороге смерти тонкость чувств удесятеряется…

Она не ошиблась. Не прошло и нескольких минут, как легкий шум послышался у двери… Эванс идет открывать…

На пороге Дан Йорк и Лонгсворд.

– Ребенок родился, – говорит Эванс, пожимая руку Лонгсворду.

Он не смеет сказать большего. Впрочем, разве Лонгсворд услышал бы продолжение? Он уже у кровати Антонии и, упав на колени, рыдает, не имея сил произнести ни слова.

Эванс кивнул Йорку, и оба, отойдя в угол комнаты, говорят шепотом. Они знают, что нет никакой надежды… И поэт тревожно прислушивается к шагам приближающейся смерти.

– Эдвард! Мой Эдвард! – шепчет Антония, привлекая к себе Лонгсворда. – Ты будешь крепко любить его, не так ли?.. Ведь он наш ребенок… и, когда умру я, ты должен будешь его любить за нас двоих…

Лонгсворд вздрогнул. Мысль о смерти внезапно падает на его мозг, как ледяная капля. Он поворачивает голову к своим друзьям, и глаза его встречаются с глазами Эванса. Они обмениваются немыми вопросом и ответом, и Дан Йорк жестом дает понять молодому человеку, что он должен еще раз собрать всю силу воли.

Голова Антонии упала на подушку. Ее пальцы машинально играют кудрями Эдварда, и слабым, как у ребенка, голосом она говорит:

– Мы свободны, понимаешь ли ты это, Эдвард?.. Как далеко мы ушли! Около нас деревья, беленький домик, солнце и ребенок. Посмотри, как он грациозен, как он вырос! Его зовут, как и тебя, Эдвардом… Как я люблю это имя!

Бред опять охватывает ее изнуренный мозг.

– Ведь эти страдания, о которых ты сейчас говорил, – сон, не правда ли?.. О! Я хорошо помню, мы всегда были счастливы… всегда! Один раз утром ты пришел к моему отцу… помнишь ли это?.. Ты говорил с ним, и в тот же день он положил мою руку в твою…

Природа способна на такие благодеяния: Антония все забыла, и ужасный призрак убийцы-Бартона не являлся ей среди этого бреда.

– Знаешь ли, – продолжает Антония, – мне нужно ехать… О! Не плачь… зачем ты плачешь, мой Эдвард… Я чувствую себя такой счастливой!

А ее голос все слабеет… Она еще раз обнимает Лонгсворда… и губы их встречаются в последнем поцелуе. Потом голова Антонии опускается на подушку… вздох… Улыбка…

Эванс подошел к кровати. Он ощупывает ледяной лоб Антонии, потом двумя пальцами закрывает ей глаза…

В комнате царит печальная тишина. К Йорку первому возвращается присутствие духа. Он подзывает к себе Эванса и говорит ему на ухо:

– Нельзя терять ни минуты! Мать умерла, нужно спасать ребенка. Очень может быть, что этот мерзавец Бартон вдруг приедет сюда, чтобы лично удостовериться, совершено ли убийство!

Лонгсворд услышал эти слова.

– Вы правы, – говорит он. – Скажите, что мы должны делать?

– Вот что, – отвечает Дан Йорк. – Мисс Нетти останется здесь сторожить умершую. Я буду находиться в соседней комнате, чтобы прийти на помощь в случае надобности. Вы же, Эванс, укутайте малютку и везите его к миссис Симонс! Наконец, вы, Лонгсворд, уходите немедленно!

– Уйти! – восклицает Лонгсворд, обнимая умершую. – Нет, нет!

– Но разве вы не понимаете, – убеждает Дан Йорк, – что Бартон придет… Палач непременно захочет полюбоваться на трупы своих жертв! И если он застанет вас здесь, то непременно убьет!

– Пусть убьет, мне уже все равно!

Дан Йорк произнес отрывисто и жестко:

– Разве та, которую вы любили, не доверила вам своего ребенка? Уходите немедленно! Как знать? Вы поступили весьма опрометчиво, приехав сюда. Вполне возможно, что эти мерзавцы приготовили вам западню… Эдвард, во имя нашей дружбы выполните то, что я сказал!

Лонгсворд поднимает голову.

– Я ухожу! – говорит он.

В последний раз он целует лоб несчастной женщины, и она, кажется, и после смерти улыбается ему… Эванс осторожно берет ребенка.

– Я вернусь через три часа, – говорит он.

Йорк провожает их. Они выходят через отверстие еще не оконченной ограды сада…

Дан Йорк возвращается. Нетти стала на колени около Антонии. Поэт удаляется в соседнюю комнату, садится и склоняет голову на грудь…

Так проходит час. Вдруг он вскакивает. Душераздирающий крик доносится до него, крик ужаса и отчаяния.

Он бросается в комнату Антонии…

Глава 12

Ошибка Кломпа

В то самое время, когда Антония целовала в первый и в последний раз своего ребенка, в то время, когда Эванс увозил плачущего малютку, а Лонгсворд, обезумев от отчаяния, покидал дом, в котором он за несколько минут прошел путь от счастья к несчастью, – в то самое время возле этого дома происходила странная сцена…

Накануне этого дня Кломп сказал наконец своим «овечкам»:

– Завтра ваше первое дело!

Братья выразили неописуемый восторг.

– Ага! – воскликнул Кломп. – Наконец-то! Вас радует предстоящая работа… Но кто же виноват, что вы раньше не начали ее… вы упирались… Ну да что прошло, то прошло…

Затем Кломп изложил суть дела. Оно состояло в том, чтобы проникнуть на дачу банкира Арнольда Меси и произвести там то, что наш разбойник называл решительным переворотом.

Майкл и Джимми вновь проявили бурный восторг.

Кломп улыбнулся совершенно по-отечески.

К вечеру следующего дня Кломп, который все еще не совсем доверял им, посадил братьев в закрытую карету, а сам сел напротив. Так они добрались до пристани, потом переправились через реку.

Когда все трое вышли на берег, там было уже темно и пустынно. Кломп огляделся и, убедившись, что никто не следит за ними, сказал:

– С богом, овечки!

Все трое направились прямо к дому Арнольда Меси.

– Следуйте за мной, – сказал Кломп, – а главное – крепко держитесь на ногах и будьте внимательны… Нам придется немного поиграть в циркачей, ха-ха-ха…

Как мы уже объясняли в предыдущей главе, усадьба состояла из двух строений, которые должны были соединяться оранжереей. Второе строение и оранжерея еще не были достроены. Кломпа, понятно, привлекала жилая часть имения, где были предметы роскоши. Окна первого этажа были защищены толстыми железными решетками, но окна второго этажа не представляли никакого препятствия.

Через них Кломп решил проникнуть в дом.

Способ, придуманный им, был совершенно прост.

Одна из железных перекладин, которые должны были поддерживать крышу оранжереи, одним концом упиралась в стену еще не законченного павильона, а другим концом – в стену главного здания, почти у самой кровли.

Проникнуть в недостроенное здание не представляло труда. Затем нужно было пройти по узкой перекладине, которая поддерживалась чугунными колоннами на высоте около двадцати метров.

По плану Кломпа нужно было влезть на перекладину и, пройдя по ней до главного здания, вырезать стекло ближайшего окна, а там уже все просто…

Именно эти подробности изложил Кломп Майклу и Джимми.

– Ну, вперед! – скомандовал он. – Сначала студенты, а потом уж профессор…

Майкл влез на перекладину первый, за ним Джимми и Кломп.

Таким образом, они дошли до середины перекладины. Джимми вдруг остановился и обернулся. Нет, он не потерял равновесия… Майкл тоже остановился.

– Проклятые собаки! – рявкнул Кломп. – Что с вами? Вперед, твари!

Тогда Джимми нанес ему резкий удар в лицо… Кломп зашатался, протянул вперед руки.

Прежде чем упасть, он уцепился за Джимми.

Теряя равновесие, тот схватил за руку Майкла…

Но, по непонятной случайности, Майкл, падая вдоль перекладины, схватил ее скрещенными ногами и повис головой вниз: Джимми, держась одной рукой за перекладину, а другой – за Майкла, никак не мог освободиться от Кломпа, вцепившегося стальной хваткой в его ноги.

Да, Кломп был прав. Это сильно напоминало цирк.

Сложнее всех было Майклу. Ему приходилось выдерживать тяжесть всей группы…

Это, правда, длилось совсем недолго, несколько мгновений. Кломп, видимо, решив взобраться вверх по телам братьев, сделал руками перехват, не удержался и с душераздирающим криком грохнулся вниз.

Глава 13

Единение

Когда Дан Йорк, услышав этот ужасный крик, вбежал в комнату, Нетти, бледная, обезумевшая от страха, протягивала руку к окну и шептала:

– Там, там…

Он бросился туда, рванул шторы, задвижки на ставнях и распахнул створки окна…

В полумраке ночи он увидел две тени, стоявшие в двух шагах от него на перекладине, казавшейся линией, проведенной в пустом пространстве. Тени двигались вперед. Йорк вынул из кармана револьвер и прицелился. Но, не давая отчета в своих побуждениях, Нетти быстро схватила его руку. Револьвер выстрелил. Пуля прошло мимо пришельцев.

– Помогите! Помогите! – закричали они.

Майкл и Джимми показались в раме окна, со своими длинными и светлыми кудрями и усталыми лицами, которые освещала лампа, зажженная около умершей…

Дан Йорк вскрикнул: он узнал их. Это были те самые юноши, которых он встретил той ночью в притоне…

– Войдите, – сказал он им. – Кто вы такие? Что вы делаете здесь?

Он пристально всматривался в их лица, что-то вспоминая, сопоставляя… Братья, совершенно обессиленные, едва держались, чтобы не свалиться вниз, за окно. Нетти подбежала, чтобы помочь им.

Тогда Дан Йорк увидел странное зрелище. Эти три головы, сгруппированные вместе, были так похожи, что казались размноженными копиями одного и того же оригинала…

– Как вас зовут? – спросил он, хватая их за руки.

Майкл потерял сознание. Только у Джимми сохранился еще остаток сил…

– Воды! Дайте скорее воды, мисс Нетти! – бросил Дан.

Нетти принесла воду.

Майкл начал приходить в себя.

– Посмотрите хорошенько на этих юношей, Нетти. Вы их не узнаете?

– Где мы? – проговорил Майкл.

– У друзей, – ответил Дан Йорк. – А теперь представьтесь.

– Меня зовут Майкл Гардвин, – сказал старший.

Нетти вскрикнула.

– А меня Джимми Гардвин! – прибавил второй.

Нетти побледнела и зашаталась. Дан Йорк едва успел поддержать ее.

– А как ваша фамилия, Нетти? – спросил он.

Нетти бросилась к юношам:

– По матери Дэвис, а по отцу – Гардвин!

– Сестра!

– Как я долго искала вас, родные мои… Как я плакала…

И все трое обнялись. Вдруг Майкл вздрогнул.

– А наша мать? – спросил он тихо.

Нетти опустила глаза. Крупные слезы потекли по ее щекам.

– Умерла! Умерла! Мы опоздали…

– Да, умерла, – шептала Нетти, – умерла в нищете, от голода… умерла в больнице, куда попадают только для того, чтоб умереть… Она похоронена на кладбище для бедных, наша мама…

– Умерла! – повторил Майкл. – Убитая теми же, которые убили нашего отца!

– Что ты говоришь, Майкл? О ком ты…

– Сестра, – серьезно сказал Джимми, – мы пришли сюда для того, чтоб отомстить за нашего отца, Марка Гардвина, убитого в Скалистых горах…

– Постойте! – воскликнула Нетти. – Мама перед смертью сказала мне: «Помни два имени… и если тебе когда-либо придется встречаться с ними, отвернись как от дьявола…»

– И эти два имени? – спросил, задыхаясь, Майкл.

– Она их назвала… и я не забыла… один из них умер… Его звали Тиллингест… Второй жив… Арнольд Меси!

– Наконец-то! – воскликнул Дан Йорк. – Я чувствовал, я знал, что он бандит и убийца! Теперь у меня в руках конец нити, и я найду ее начало!

– Не знаете ли вы, – спросила Нетти, – что сталось с сыном дяди Тома, вашим двоюродным братом Джоном?..

– Пастор, который воспитал нас, ныне уже покойный, рассказал правду о гибели отца и дяди… Что же касается Джона, то… – Тут Майкл понизил голос: – Он сказал, что Джон избрал дурной путь и обитает в притонах Нью-Йорка под именем Бам!

Дан Йорк вздрогнул, потому что, будучи знакомым со всеми притонами Нью-Йорка, он давно узнал в ложном Гуго Барнете завсегдатая кабачка «Старый флаг».

– Что ж, посмотрим! – сказал Дан. – С одной стороны, честные люди, жертвы, их дети, а с другой – банда негодяев и убийц, уверенных в своей безнаказанности. Так вот, я, Дан Йорк, клянусь, что исправлю эту ошибку природы! Верьте, друзья, что мир сотворен только для честных людей!

Глава 14

Ненависть горбуньи

Что делал в это время Бам?

Вследствие отказа Лонгсворда ему поручено было организовать экспедицию во Франклин.

Трип и Моп были его надежными агентами.

Последние переговоры происходили в «Старом флаге» и длились так долго, что компаньоны разошлись чуть ли не с рассветом.

Бам снабдил своих помощников не только подробными инструкциями, но и, главное, значительной суммой денег. Читатель уже знает, какое поручение было возложено на них: нужно было найти в притонах Нью-Йорка шайку человек в двенадцать, которые согласились бы выехать на восток. Но Трип и Моп не подозревали, что под видимым великодушием, с которым Бам принял их раскаяние, скрывались замыслы совсем иного характера. Отныне, считая их в принципе ненадежными, а после экспедиции – и слишком много знающими, Бам принял решение ликвидировать их сразу же после выполнения ими намеченного плана.

Бам вышел наконец из «Старого флага» и поспешил в дом на улице Нассау, где ждала его та, которую он так легко выбрал себе в подруги жизни, – дочь Арнольда Меси.

Лишь только он вошел в свой кабинет, как дверь из другой комнаты отворилась и мисс Мария Меси, ныне миссис Барнет, возникла перед мужем.

Читатель не забыл, каким странным существом была эта женщина с чересчур высокими плечами, суровыми чертами лица и вдобавок, сильно хромавшая. В эту минуту она была укутана в белый пеньюар, и в этом костюме, со своим страдальческим и худым лицом, блестящими глазами, опирающаяся на палку, она казалась привидением.

Бам, вымокший до нитки, покрытый грязью, ничем не напоминал изящного джентльмена, называвшего себя Гуго Барнетом. Эффи скорей узнала бы в нем того, кого она однажды ночью привела к умирающему отцу.

Увидя жену, он сделал нетерпеливое движение.

– Опять вы! – воскликнул он. – Что вам угодно и что означает ваш постоянный надзор?

Мария посмотрела ему в лицо, и глаза ее блеснули гневом.

– Мне нужно переговорить с вами, – сказала она отрывисто, – но я подожду, пока вы снимете с себя доспехи ночного бродяги.

Бам невольно чувствовал какую-то робость перед этой женщиной, ум которой он уже оценил.

– Ну хорошо, подождите. Я сейчас приду.

Он прошел в свою спальню, через несколько минут вышел оттуда и стал у камина. Высокая фигура его надменно возвышалась над тщедушным созданием, устремившим на него глаза, полные ненависти и презрения.

Мария злобно усмехнулась.

– О! Как я понимаю вас! – сказала она своим тонким, надтреснутым голосом. – Как бы вам хотелось растоптать меня…

Бам молча смотрел на нее.

– Взгляните на меня хорошенько, – продолжала она, – и поймите меня. Я безобразна, во мне нет ничего женственного… я горбата, я гадка… я все это знаю. Я никогда не думала… никогда не желала внушить кому бы то ни было любовь к себе. Для всех, и для вас также, я жалка, если не противна… Но вы должны знать, что то самое отвращение, которое питают ко мне окружающие, – я, со своей стороны, чувствую к ним…

Она говорила это холодно, отчетливо, ледяным тоном. Бам слушал.

– Есть человек, который с самого моего грустного детства не проявлял ко мне ничего, кроме холодности и презрения. Равнодушный по природе, лишенный всякого человеческого чувства, озабоченный, кроме того, своими делами, он не подарил бедному убогому созданию ни одного нежного слова, ни одного приветливого взгляда. Этому человеку я изо всех сил пыталась внушить хотя бы сострадание, которого я была достойна… Понимая, что я существо бесполезное, неприятное для глаз, что я не могу льстить чьему бы то ни было самолюбию, я пыталась стать такой доброй, такой ласковой, любящей, что каждый поневоле был вынужден бросать мне, как милостыню, ласковый взгляд… Из глубины моего страшного одиночества я сотни раз умоляла о помощи…

Ее сухой голос ослабел на мгновение. В нем слышалось волнение. Но, овладев собой, она снова обрела обычную холодность и спокойствие.

– Меня отталкивали, мной пренебрегали. Когда я, малютка, просила ласки или поцелуя… когда рука моя искала другую руку – меня прогоняли с жестом нетерпения… И вот – слушайте меня внимательно – однажды все мое влечение к добру сменилось влечением ко злу… Зародыш любви превратился в зародыш ненависти… и эта ненависть разрасталась, крепла, завладела всем сердцем моим… Я ненавижу! Ненавижу! И больше всех на свете ненавижу того, кто осмеливается называться моим отцом, того, чьим зятем вы стали, мистер Барнет, – банкира Арнольда Меси!

Бам был невозмутим.

– О, вы еще не знаете, – продолжала она, – что значит ненависть калеки, несчастного создания, не имеющего надежды ни на одну из человеческих радостей! Да, я ненавижу его, моего отца… в этом не признаются… это чудовищно… но я настоящая американка и говорю, что думаю… Если вы боитесь меня – тем лучше, я только этого и добиваюсь…

– Зачем вы говорите мне все это? – спросил он. – Что мне за дело до вашей ненависти или любви?..

Она перебила его движением руки.

– Зачем я вам говорю это? Потому что наконец настал день, когда я увидела возможность мщения… потому что я вас заставлю помочь мне…

– Я помогу вам? – воскликнул Бам. – Не много ли вы на себя берете?

– Я вам кажусь чудовищем? Верю!.. Но тем не менее вы мне поможете – и сейчас поймете почему… Недавно отец мой вошел в мою комнату и без всяких предисловий выразил мне свою волю: я должна была выйти за вас замуж… Я, калека, приговоренная к безбрачию – и вдруг меня приковывают к какому-то человеку… меня лишают последнего блага – моей свободы!.. Это гнусность! Это преступление!.. Я высказала мое отвращение к браку, я умоляла его. Да, Барнет, я умоляла… Он сказал: «Я хочу!» Я отвечала: «Хорошо!»… Вы пришли… и я ваша жена… А теперь я объясню вам, почему я ненавижу вас, которому меня продали… почему я говорю с вами откровенно, цинично, если хотите, и почему, наконец, вы будете подчиняться мне!

– Вот как? – спросил с улыбкой Бам. – Вы одаряете меня своей ненавистью?

– О, не смейтесь, – перебила она резко, – потому что, возможно, очень скоро будете сожалеть, что насмехались надо мной. Помолчите пока. Итак, вы явились… Когда вы увидели меня в первый раз, то даже не взяли на себя труд скрыть от меня свое впечатление… Это была смесь жалости с отвращением. До отвращения мне мало дела, а жалости я не хочу! Я даже одно время думала, что, увидев мое безобразие, вы посовеститесь и откажетесь от постыдного брака. Вы не отказались. Позже я поняла, что вы не могли отказаться. Желая узнать, до чего дойдет ваша низость, я выказывала радость, которой, конечно, не чувствовала. Вы унизились до бесстыдных любезностей. Нет, я не забыла всего этого! Вы шептали мне на ухо нечто, похожее на приторные слова любви. Я содрогалась от стыда и бешенства и не знаю, что помешало мне плюнуть вам в лицо. Но я сказала себе, что, возможно, через вас я найду путь к единственной цели моей жизни – к мщению и… не ошиблась. Судите сами…

По мере того как Мария говорила, голос ее становился чище и звонче.

– Я рассудила так: «Этот человек женится на мне. Я внушаю ему отвращение. Никакое чувство, даже сожаление, не влечет его ко мне… С другой стороны, отец мой нисколько не заботится о моем счастье или несчастье… Все это доказывает, что я в настоящее время предмет торга, или кольцо цепочки, соединяющей этих двух людей… Они оба нуждаются во взаимной гарантии… гарантию эту составляю я…» Правильно ли я рассуждала? Да или нет?

Бам вздрогнул. Ясность ума, трезвость суждений, холодная и резкая логика ужасали его больше, чем прежнее бешенство.

– Вы, кажется, уже не смеетесь, – продолжала безжалостная женщина. – Вы боитесь Меси, Меси боится вас. Между вами существует тайна, разглашение которой может погубить вас обоих…

– Что вы имеете в виду?

– Ах, вы не понимаете? Извольте… В деловых кругах Нью-Йорка неожиданно появляется некий Гуго Барнет, который также неожиданно становится компаньоном одного из крупнейших банкиров. Почему? Кроме того, он не обнаруживает никаких способностей к финансовой деятельности и никаких, подчеркиваю, никаких деловых качеств. Доказательством существования тайного сговора прежде всего является ваше ничтожество…

– Сударыня! – вскипел Бам. – Вы забываете, с кем вы говорите!

– С кем я говорю? О, такое не забывается! Я говорю с представителем грязного дна Нью-Йорка, с мошенником и вором!

Бам шагнул к ней.

– Стойте, Бам! Я понимаю: вы способны убить. Да вам не привыкать, не так ли? Ну-ну, не горячитесь… В данном случае мне все равно, кто вы такой. Я хочу договориться с вами.

– Со мной? Никогда…

– Да, с вами. И вы примете мои условия. Потому что они выгодны вам…

– Говорите, – сказал Бам.

– Я знаю, кто вы такой, – продолжала холодным тоном Мария. – Вследствие этого я передала моему адвокату в запечатанном конверте жалобу, которая разоблачает вас. Я хотела получить дополнительные сведения… Впрочем, того, что я знаю, вполне достаточно, чтоб мотивировать просьбу о разводе… Завтра в двенадцать часов дня этому адвокату приказано распечатать конверт. Если вы меня убьете, как ловко бы вы ни скрыли это преступление, – будьте уверены, что этой бумаги будет достаточно, чтобы полиция заинтересовалась моим исчезновением и вашей личностью. Как видите, нам лучше договориться на взаимовыгодных условиях…

– Продолжайте, – сказал Бам.

– Я сказала вам, что ненавижу одного человека, что хочу заставить его искупить все перенесенные мною пытки… что это цель жизни моей, моя единственная мечта, единственная надежда… Прошу вас: откройте мне тайну моего отца, и я не только не буду мешать вам, я стану вашей рабой, вашей собакой. Я хочу знать тайну этого человека не для того, чтобы опозорить его публично, а чтобы он испытал все то, чему он подвергал меня. Скажите мне, какое преступление он совершил? Только скажите – и в награду за это открытие я клянусь сохранить вам то богатство, за которое вы продали себя.

– А если я откажусь?

– Я опозорю вас, и кто знает, не пострадает ли и тот человек, когда раскроются ваши низости…

– Если вы разорите вашего отца, то разорите и себя.

– А что мне за дело до себя? Вы думаете, я боюсь нищеты? Нет, пусть я останусь без хлеба, без крова, в холоде, в голоде, лишь бы отомстить!.. Вы не знаете, сколько собралось во мне злобы, сколько я могу насчитать мук, пыток, перенесенных мной! Он убил мою мать! Если я горбата, то это потому, что однажды в припадке бешенства он выхватил меня из рук кормилицы и швырнул об пол! Ему я обязана моим физическим и нравственным уродством! Итак, выбирайте: или вы погибли оба, или вы предадите его… Теперь вы меня знаете… Отвечайте!

– Миссис Барнет, – сказал Бам – будьте в этой комнате завтра в двенадцать часов. Пока ничего не предпринимайте. Заберите у адвоката это бессмысленное заявление, и мы поговорим…

Ее глаза вспыхнули надеждой.

– Вы согласны?..

– Мы поговорим, – повторил Бам.