Малороссийская проза (сборник)

Вот туда-то потянул наш пан сотник Забрёха. Не взял же его черт на выдумки! Чует кошка, где сало лежит. Одно то, что девка здоровая, молодая, видная, чернобровая, полнолицая, а имения – имения, так батюшки! Свой хутор, лесок, винокуренка, мельничка, ветряная мельница, а скотины да овечек, так нечего и говорить!.. И все то ей достается. Затем-то так наш Власович и поспешает; даже коню не даст вздохнуть, и сам, не обедавши, тридцать семисотных верст и еще с гоном[189] не отдыхая переехал; и как добежал до того безверхого хутора и встал с лошади подле хорунженковой хаты, так он так и шатается, будто пьяный, – а я же говорю, что он и не обедал нигде.

Поздоровавшись с паном хорунженком и севши в хате, вот наши и разговорились между собою и узнали, что еще и отцы их между собою дружили, а потому и им надо не отставать один от другого. Далее хорунженко спрашивал пана сотника, что куда его бог несет и зачем? Тотчас наш Власович и стал лгать. Старые люди говорят, только что еще задумаешь свататься, то и станешь лгать; и что безо лжи ни один человек не сватался. Вот же то и сотник говорит, что будто бы ему нужно нанять в винокурне барду[190] для волов в зиму (а где еще-то та и зима? Еще только Петровки идут). Так он услышал, что у пана хорунженка в винокурне барда добрая, и хорошо скотину присматривают, так он приехал нанять и сторговаться.

– Не знаю я этого дела и ни во что не мешаюсь. Про то сестра знает, – сказал ему в ответ пан хорунженко.

– А где же Осиповна Олена? Может быть, ее позвали бы, то мы с нею и кончим дело, – сказал Забрёха.

– Але! Сестра в поле. Поехали там немного проса посеять, так она присматривает, потому что без нее никто ничего не сумеет и сделать. А вы, Власович, не скучайте; она к вечеру и будет. Пока она возвратится, девка, а принеси-ка нам сливянки, то мы по горшочку, по другому выпьем. Да уже вы, пан сотник, у нас и заночуйте, потому что уже не рано, – сказал хорунженко.

– Панская воля! – ответ дал Никита и радехонек себе.

Вот, как выцедили они по кувшину на брата сливянки, а после и терновки выпили немало, приехала с поля и наша Олена. Видит, что чужой человек, тотчас бросилась, велела поймать в пруде карасей и заказала ужин готовить; сюда-туда бросилась и дала всему порядок: что и завтра работать и кому, куда и зачем ехать; а после принарядилась-таки мило, как пристойно панночке, да еще и хорунжевой дочери: к старенькой плахте да привесила люстриновую[191] запаску, надела также шелковую юбку (корсет), да на шею на черной бархатке дукат да красные башмачки обула, а на голову хорошую ленту повязала да и вошла и поклонилась пану Власовичу низешенько.

Наш Забрёха как повидел такую панночку, что не только еще отроду не видал такой, да она ему и не снилася такая, так даже задрожал и не помнит, что ему и говорить, да уже хорунженко напомнил и говорит: «Вот же, пан сотник, вам и хозяйка; договаривайтесь с нею, она всему голова».

Так что ж то наш Власович? Ни пары из уст. По сле принялся, мямлил-мямлил… да и начнет про волы, а оканчивает голубями; думает о барде, а говорит о терновке; да как сбился с толку и замолчал-замолчал; только и знает, слюнки глотает, глядя на такую кралю[192].

Олена себе девка бойкая была. Хоть пан сотник и сюда и туда загинал, а она его тотчас поняла, каков он есть и зачем приехал, да и говорит ему:

– Хорошо, паныченько! Докушивайте же на здоровье терновочку, да поужинаете, да ляжете спать, а завтра – даст бог свет, даст и совет – то и посоветуемся, что делать надо.

Забрёха, это услышавши, сам себя не вспомнил от радости! Думает: вот дело и совсем, завтра только рушники брать. Да с этою мыслию за кувшин да давай снова попивать наливку с паном хорунженком, который этого дела не оставляет да еще и любит.

Олена таки частенько к панычам входила, так, будто за каким делом, а только, чтоб больше рассмотреть Никиту Власовича – что оно такое есть? Да как войдет, как поведет глазками, что, как терн-ягодки, на пана сотника – то у него язык станет словно шерстяной и не поворотит его; а сам весь как в огне горит. Приготовивши ужин, она уже больше и не входила. Одни панычи поужинали, и, окончивши кувшин с терновкою, пан хорунженко хотел идти спать, как вот наш Забрёха выкашлялся, потер усы, да и стал говорить ту рацею[193], что ему дьячок сочинил давно уже для такого случая. Вот и говорит:

– Вот послушайте, паныч Осипович, что я вам скажу. Несоразмерно суть человечеству единопребывание и в дому, и в господарстве. Всякое дыхание тут тщится быть в двойстве. Едино человеку на потребу – имети жену и чада. И аз нижайший возымех сию мысль и неукротимое желание… – Да и замолчал. Ни сюда ни туда.

Хорунженко совсем было дремал, но, прислушавшись к этой речи, наконец сказал:

– Что это такое, пан сотник, вы говорите? Что-то я ничего не понимаю! Не после терновки ли вы такие стали?

Вздохнул Власович, да и говорит:

– А, чтоб его писала лихая година! Ведь же говорил ему, что долгая, не выучу; так не укоротил же! Это мне такое написал наш воскресенский дьячок…

– Да что оно такое есть? – спросил Осипович. – Это вирша[194], что ли? Или заговор от змеи?

– Але! Я и сам не знаю, что оно и для чего?

– Так на что ж мне такое к ночи говорите? Меня уже из-за плеч берет!!!

– Да я бы и не говорил, так беда пришла!

– Да какая там беда? Говорите скорее: спать хочу.

– Але! Кому спать, а кому и нет… – сказал Власович, да, вздохнувши тяжело, поклонился хорунженку низехонько, да и говорит: – Отдайте за меня Олену, вашу сестрицу!

– Йо![195] – сказал хорунженко, задумался, стал почесывать затылок, и плечи, и спину, а потом и говорит: – Повижу, что сестра скажет; пускай до завтра. Ложитесь-ка спать. – Да и пошел от него.

Лег наш Забрёха спать, так ему и не спится; ждет, не дождется света, чтоб скорее ему услышать, что скажет Олена… Ну, сяк-так дождалися света, встали панычи и сошлись. Пан Власович тотчас и спрашивает:

– А что же вы мне скажете? Если наша речь к делу, так я побежал бы скорее да со старостами и явился бы сюда закон исполнить. Говорите же!..

Сопит наш хорунженко и ничего ему не сказал, только крикнул в комнату:

– А ну, сестрица! Дай нам позавтракать, что ты там приготовила? Вошла из комнаты служанка, поклонилась да и пос тавила на стол перед паном Власовичем на сковороде… запеченную тыкву!.. Как рассмотрел наш Забрёха такой гостинец, как выскочит из-за стола, как выбежит из хаты… Как вот тут батрак уже и держит его коня и уже оседланного… Он скорее на коня да уходит помимо изб… только и слышит, что люди с него хохочут!.. Ему еще больше стыдно… Еще больше коня погоняет… Да как выскакал из хутора, рассмотрел:

– Что тут болтается на шее у коня?

Когда же смотрит, веревка… Потянул ту веревку… ан и тут тыква сырая прицеплена!.. Бросил он ее далеко, а сам за нагайку – знай погоняет, знай погоняет своего коня.

Одно то, что стыд, а тут и такой девки жаль!.. Да еще и не евши, и не пивши!.. Вот уже наш Власович и домой с тыквой (с отказом) так скачет, как бежал к невесте, думая рушники брать. И самому беда, и конь выморен – так что насилу, насилу дотащился до дому уже в полночь и – как я говорил прежде, – не раздеваясь, лег скорее спать.

II

Смутен и невесел сидел в светелке на лавке конотопский пан сотник Никита Власович Забрёха. А о чем он тосковал, мы уже знаем… эге! Да не совсем. Не даст ли нам толку разве вот этот, что лезет в светелку к пану сотнику? А кто же то лезет? Что же он так хлопочет? То сунется в дверь, то и назад. Вот та хворостина, что несет в руках, та его удерживает: когда держит ее впереди себя, то только что нос в дверь покажет, а хворостина уже и уперлась в угол; когда же ее тащит за собою, то войдет совсем в светелку, а она за ним тащится и удерживает его, как та сварливая жена пьяницу-мужа; поперек же и не говори ее всунуть в светелку, потому что крепко длинна была. Лезет то не кто, как Прокоп Григорьич Пистряк, конотопский сотенный писарь и искренний приятель конотопского пана сотника, Никиты Власовича Забрёхи, потому что он без него ни чарки горелки, ни ложки борщу ко рту не поднесет. А уже на совете, как Прокоп Григорьич сказал, так оно так и есть, так и будет – и уже до ста баб не ходи, никто не переуверит в противном. Что же то он за хворостину тащит в светелку к пану сотнику? Але! Лучше всего послушаем их, и о чем они себе будут разговаривать, вот тогда все будем знать. Да еще же и то знайте, что пан Пистряк есть писарь: двенадцать лет учился в школе у дьяка; два года учил часослов[196]; три года с половиною сидел над псалтырью[197] и с молитвами совсем ее выучил; четыре года с половиною учился писать; а целый год учился на счетах выкидать; а между этим временем, ходя на клирос, понял гласы, и ирмолойные[198] догматики, и Сковородины херувимские; туда же за дьячком и подьячим окселентовал; а уже на речах так уже боек, и когда уже разговорится-разговорится, да все неспроста, все из писания, – так тогда и наш Константин, хоть и до синтаксису[199] ходил, слушает его, слушает, вздвигнет плечами да и отойдет от него, сказавши: «Кто тебя, человече, знает, что ты говоришь?» Вот такой-то был у нас в Конотопе писарь, вот этот Прокоп Григорьич Пистряк. Так, когда начнет он с паном Забрёхою разговаривать, вы только слушайте, а поймете ли что, не знаю, потому что он у нас человек с ученою головою: говорит так, что и с десятью простыми головами не поймешь.

Вот же то, как пан сотник видит, что пан писарь не влезет к нему в светелку за этою длинною хворостиною, то и спрашивает:

– Да что это вы, пан писарь! Какого черта ко мне в светелку тащите?

– Это, добродею, рапорт о сотенном народосчислении, в наличности предстоящих, по мановению вашему; да пусть бы он сокрушился в прах и пепел! Невместим есть в чертог ваш! Подобает или стену прорубить, или потолок поднять, потому что не влезу к вашей вельможносте! – сказал Пистряк, да и начал снова хлопотать с тою хворостиною.

– Что же это за рапорт такой длинный? Хворостина же ему, видно, вместо хвоста, что ли?

– Хворостина сия хотя и есть хворостина, но оная не суть уже хворостина; понеже убо на ней суть вместилище душ казацких прехраброй сотни конотопской за ненахождением писательного существа и трепетанием моея десницы, а с нею купно и шуйцы.

Вот так отсыпал наш Пистряк.

– Да говорите мне попросту, пан писарь! О, уже мне это письмо надоело и опротивело, что ничего и не пойму, что вы говорите. Тут и без вас тоска одолела, и печенки, так и слышу, как к сердцу подступают… – сказал пан сотник да и склонился на руку… Да чуть ли таки что и не пустил слезок пары-другой.

– Горе мне, пан сотник! Мимошедшую седмицу[200] глумляхся с молодицами по шиночкам здешней палестины, и вечеру сущу минувшаго дне бых неподвижен, аки клада, и нем, аки рыба морская. И се внезапная весть потрясе мою внутреннюю утробу! А пане и паче, егда прочтох и уразумех повеление милостиваго начальства собиратися в поход даже до Чернигова. Сие, пан сотник, пишут, щадя души наши, да некогда страх и трепет обуяет нами, и мы, скорбные, падем на ложи наши и уснем в смерть; и того ради скрытность умыслиша, аки бы в Чернигов; а кто ведает? О горе, горе! И паки реку: горе!

– О горе, горе, Григорьич!

– О горе, горе, Власович!

Вот так-то горевали пан сотник с паном писарем оттого, что прислано им предписание идти в Чернигов со всею сотнею, и собраться со всем прибором, и взять провианту для себя и коней на две недели. Вот – как горюют пан сотник в светелке, а пан писарь за порогом – как этот и выдумал: а уже на выдумки лихой был! Вот и говорит:

– Соблаговолите, пан сотник, дать мне повеление о сокрушительном преломлении сея троекратно противной мне хворостины, яже суть ныне в ранг рапорта; потому что сами созерцаете ясными, хотя и неумытыми вашими очесами, что аз невместим есть с нею в чертог ваш.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Литературно-критические работы декабристов. М. – Худож. лит., 1978. – С. 85.

2

Мастак И. (Бодянский О. М.) Малороссийские повести, рассказанные Грыцьком Основьяненком // Ученые записки Московского университета, год второй. – Ч. VI. – С. 307.

3

Шевченко Т. Г. Письмо от 19 февраля 1841 г. // Собрание сочинений: в 6-ти т. – Т. 5. – М.: Худож. лит., 1965. – С. 256.

4

Франко І. Нарис історії українсько-руської літератури до 1890 р. – Львів, 1910. – С. 89.

5

Друг. – 1876. – Ч. 20. – С. 318.

6

Квітка-Основ’яненко Г. Ф. Твори: у 8 т. – Т. 8. – К.: Дніпро, 1970. – С. 200.

7

Москвитянин. – 1849. – Ч. VI, № 20. – Кн. 2. – С. 329.

8

Там же. – С. 330.

9

Москвитянин. – 1849. – Ч. VI. № 20. – Кн. 2. – С. 332–334.

10

Історія української літературної критики. Дожовтневий період. – К.: Наук. думка, 1988. – С. 57–58.

11

Рассказ Грицька Основьяненка: Солдатский Портрет был напечатан по-Малороссийски; имел большой успех; для незнающих Малороссийского наречия, конечно, приятно будет прочесть эту повесть в Русском рассказе самого автора; для каждого, даже для Малороссиянина, Солдатский Портрет в Русском переводе справедливо покажется новостью. Редактор.

12

Маляр — художник (от укр. слова «малювати» – рисовать). В украинском языке есть и слово «художник», но Квитка использует его синоним, видимо потому, что он более соответствовал общей сниженной, шутливой тональности произведения. (Прим. Л. Г. Фризмана)

13

Шалфей – растение, листы которого использовались в медицине и парфюмерии. (Прим. Л. Г. Фризмана)

14

Каламайковая (каламенковая) – сделанная из каламенка – пеньковой или льняной ткани. (Прим. Л. Г. Фризмана)

15

Коневий — сделанный из лошадиной кожи. (Прим. Л. Г. Фризмана)

16

Гласы – здесь: звуки. (Прим. Л. Г. Фризмана)

17

Богомаз – плохой иконописец. (Прим. Л. Г. Фризмана)

18

Обдутый – одутлый, одутловатый. (Прим. Л. Г. Фризмана)

19

14-го октября, Св. Прасковьи, называется первая пятница; 28-го октября мученицы Прасковьи, другая.

20

Откупщик – купец, «откупивший» себе право на какие-либо доходы или налоги. (Прим. Л. Г. Фризмана)

21

Кварта – мера жидкости, десятая или восьмая часть ведра. (Прим. Л. Г. Фризмана)

22

Аспид – ядовитая змея, в переносном смысле: злой человек, скряга. (Прим. Л. Г. Фризмана)

23

Подушное – налог, который собирался «с души». (Прим. Л. Г. Фризмана)

24

Бабак (байбак) – степной сурок, в переносном смысле – сонный, неповоротливый человек. (Прим. Л. Г. Фризмана)

25

Десятский – начальник над десятью людьми. (Прим. Л. Г. Фризмана)

26

Баклага – фляга. (Прим. Л. Г. Фризмана)

27

Цур ему – аналог русского «чур», возглас, означающий запрет на что-либо. (Прим. Л. Г. Фризмана)

28

Бублейница – женщина, которая изготовляла бублики. (Прим. Л. Г. Фризмана)

29

Горохвяники – пироги с горохом. (Прим. Л. Г. Фризмана)

30

Очипок — чепец. (Прим. Л. Г. Фризмана)

31

Смушки — шкурки. (Прим. Л. Г. Фризмана)

32

Тяжина — вес, тяжесть. (Прим. Л. Г. Фризмана)

33

Цех — общество ремесленников, в переносном смысле – объединение каких-либо людей. (Прим. Л. Г. Фризмана)

34

Пестрядинный — сделанный из пестряди – грубой бумажной ткани из разноцветных ниток. (Прим. Л. Г. Фризмана)

35

Баба-козырь – бойкая, энергичная баба. Ср. «Козырь-девка». (Прим. Л. Г. Фризмана)

36

Гречишники – пироги из гречневой крупы. (Прим. Л. Г. Фризмана)

37

Становой (становой пристав) – полицейский чиновник, начальник стана в уезде. (Прим. Л. Г. Фризмана)

38

Успение — Успение Пресвятой Богородицы, церковный праздник, отмечаемый 15 (28) августа. (Прим. Л. Г. Фризмана)

39

Лыки — здесь: рубашки. (Прим. Л. Г. Фризмана)

40

Ночевки — неглубокие корыта. (Прим. Л. Г. Фризмана)

41

Квашни – кадки, в которых квасят тесто. (Прим. Л. Г. Фризмана)

42

Черевики – башмаки. (Прим. Л. Г. Фризмана)

43

Сластёница – мастерица, готовящая сладости. (Прим. Л. Г. Фризмана)

44

Онуча – обвертка на ноге, заменявшая чулок, подобие портянки. (Прим. Л. Г. Фризмана)

45

Папуша – связка сухих табачных листьев. (Прим. Л. Г. Фризмана)

46

Подоски – железные полосы, врезанные под ось, чтобы уменьшить трение. (Прим. Л. Г. Фризмана)

47

Фиги – здесь: винные ягоды. (Прим. Л. Г. Фризмана)

48

Тарань – сушеная рыба. (Прим. Л. Г. Фризмана)

49

Мазница – деревянная или глиняная посуда для дегтя. (Прим. Л. Г. Фризмана)

50

Квач – помазок в дегтярнице. (Прим. Л. Г. Фризмана)

51

Когда жена грызёт мужа за что, называется; моркву скромадит, морковь скребет.

52

Томпаковые – сделанные из томпака, сплава меди с цинком. (Прим. Л. Г. Фризмана)

53

Плахта — женская одежда, подобие юбки. (Прим. Л. Г. Фризмана)

54

Серпянка – изделие из редкой хлопковой ткани. (Прим. Л. Г. Фризмана)

55

Заутреня – утренняя церковная служба. (Прим. Л. Г. Фризмана)

56

Поют Лазаря – выпрашивают милостыню. (Прим. Л. Г. Фризмана)

57

Цимбал – музыкальный инструмент. (Прим. Л. Г. Фризмана)

58

Штоф – единица измерения жидкости, равная 1,23 литра; посуда, вмешающая такой объем. (Прим. Л. Г. Фризмана)

59

Дегтярь – здесь: торговец дегтем. (Прим. Л. Г. Фризмана)

60

Сопатая – т. е сопящая. (Прим. Л. Г. Фризмана)

61

Мара – морока, наваждение. (Прим. Л. Г. Фризмана)

62

Средственный – состоятельный, имеющий достаточные средства. (Прим. Л. Г. Фризмана)

63

Амуниция – вещи, составляющие снаряжение солдата. (Прим. Л. Г. Фризмана)

64

Барвинок – мелкое кустарное растение с вечнозелеными листьями. (Прим. Л. Г. Фризмана)

65

Посиделки.

66

Шпалеры – специальный щит или решетка, по которым вьется растение. (Прим. Л. Г. Фризмана)

67

Тупотня — топот. (Прим. Л. Г. Фризмана)

68

Сопелка — дудка. (Прим. Л. Г. Фризмана)

69

Шевчики — те, кто шьют. (Прим. Л. Г. Фризмана)

70

Кравчики — те, кто кроят. (Прим. Л. Г. Фризмана)

71

Бурлаки — крестьяне, идущие на чужбину за заработком. (Прим. Л. Г. Фризмана)

72

Свита — верхняя одежда. (Прим. Л. Г. Фризмана)

73

Китайка — простая бумажная ткань. (Прим. Л. Г. Фризмана)

74

Жупан — теплая верхняя одежда, тулуп. (Прим. Л. Г. Фризмана)

75

Юфтяной — сделанный из кожи быка или коровы. (Прим. Л. Г. Фризмана)

76

По-русски нет подобно значащего слова.

77

Квитка Анна Григорьевна, урожд. Вульф (1800–1852) – жена писателя. (Прим. Л. Г. Фризмана)

78

Гумно — отгороженное место, куда складывают сжатый хлеб. (Прим. Л. Г. Фризмана)

79

Тату — принятое на Украине обращение к отцу. (Прим. Л. Г. Фризмана)

80

Каламайковая (каламенковая) – сделанная из каламенка – пеньковой или льняной ткани. (Прим. Л. Г. Фризмана)

81

Титусю — нежное обращение к тете на Украине (тетенька, тетушка). (Прим. Л. Г. Фризмана)

82

Зеленая неделя — церковный праздник Вознесения. (Прим. Л. Г. Фризмана)

83

Дружками называются девушки, приглашенные невестою быть на свадьбе, и, сидя за столом, петь положенные песни. Накануне свадьбы невеста к каждой дружке идет сама в сопровождении прежде приглашенных; идучи по улице, они во весь голос поют приличные песни. Бояре же – холостые парни, препровождающие жениха к невесте в день свадьбы. Перевод. (Прим. автора.)

84

Чекмень — верхняя мужская одежда в переходной форме между халатом и кафтаном. (Прим. Л. Г. Фризмана)

85

Чет и нечет — игра, состоящая в угадывании четного или нечетного количества предметов. (Прим. Л. Г. Фризмана)

86

Сбитень — горячий напиток из меда и пряностей. (Прим. Л. Г. Фризмана)

87

Дружко, главный распорядитель на свадьбе. Без него ничто не делается, и он на всякое свое действие испрашивает благословения двух старост. Перевод. (Прим. автора.)

88

Рыпеть – скрипеть. (Прим. Л. Г. Фризмана)

89

Танцующие парни или девка, пока играет музыка, никак не могут перестать танцевать, хотя бы из сил выбились. Перевод. (Прим. автора.)

90

Горлица – птица из породы голубей. То же, что голубка – нежное обращение к женщине. (Прим. Л. Г. Фризмана)

91

На деревянке – на деревянной ноге. (Прим. Л. Г. Фризмана)

92

Отпускать баляндрасы – говорить пустяки, балагурить. (Прим. Л. Г. Фризмана)

93

Колядка – обрядовая рождественская песня. (Прим. Л. Г. Фризмана)

94

На Купала – на день Ивана Купала (24 июня). (Прим. Л. Г. Фризмана)

95

Туга – забота (произв. от тужить). (Прим. Л. Г. Фризмана)

96

Лыко – подкорье молодой липы, делится на мочала, используется для подпояски. (Прим. Л. Г. Фризмана)

97

Завзятой – увлеченный чем-либо. (Прим. Л. Г. Фризмана)

98

Доню (укр.) – нежное обращение к дочери. (Прим. Л. Г. Фризмана)