bannerbanner
Марфа Васильевна. Таинственная юродивая. Киевская ведьма
Марфа Васильевна. Таинственная юродивая. Киевская ведьмаполная версия

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
12 из 13

– Остановись, князь Михаил Васильевич, послушай моих глупых речей, послушай моего ума-разума, – сказала она. – Ты добр, князь, ты выслушаешь меня, хотя видишь перед собою нищую!..

Скопин-Шуйский в недоумении остановился и спросил ее:

– Кто ты такая?.. И что тебе надобно?..

– Это сумасшедшая! – отвечал Димитрий Шуйский. – Не слушай ее, князь, милости просим, гость дорогой, мы ждали тебя и не думали дождаться!

– Сам ты сумасшедший, – возразила юродивая, как будто обидясь замечанием, – сам ты сумасшедший, учи жену свою, чтобы она была умнее!.. He ходи, князь, на пир, – присовокупила она, обращаясь к Скопину-Шуйскому, – не ходи, наше солнце красное, Екатерина не умеет состряпать, а если уж состряпает, так поперхнешься кушаньем!..

Князь Скопин-Шуйский посмотрел на Агафью с улыбкою и начал взбираться на крыльцо.

– Князь! Выслушай меня! – закричала опять юродивая. – Уж если идешь на пир, то не пей, ради Господа, не пей заздравного кубка, а не то, начавши за здравие, сведешь за упокой!

Толпа бояр скрылась. Юродивая грустно посмотрела им вслед и, севши на ступеньках крыльца, зарыдала…


Пир был в самом разгаре. Хозяин радушен, гости веселы, князь Михаил Васильевич доволен и радушен – чего ж еще ожидать?..

– Князь Михаил Васильевич! – сказал наконец Димитрий Шуйский. – Обед наш приближается к концу, сейчас мы пили за здравие царя; теперь, по твоему предложению, следовало бы выпить за благоденствие святой Руси; но мы все предлагаем второй кубок за здравие спасителя нашего отечества, за героя князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского!..

– Благодарю, князь, благодарю, бояре! – говорил Скопин, кланяясь на все стороны. – Подобная честь превышает все мои заслуги… но, не смея противиться вам и принимая ваше предложение, как голос, проистекающий прямо от сердца, я согласен!..

– Князь! – начал снова Димитрий Шуйский. – Желание общее исполнено, позволь же мне, твоему ближнему родственнику, принести свою просьбу: жена моя Екатерина, выносившая тебя на руках своих, желает полюбоваться тобою и сама, из своих собственных рук, поднести тебе заздравный кубок!.. Позволишь ли, князь?

– Заздравный кубок! – вскричал Скопин, припомнивши слова юродивой. – Заздравный кубок!.. – Потом он одумался и отвечал: – Принимаю с благодарностью, князь, предложение твоей супруги и рад сердечно видеть княгиню…

Двери отворились, и Екатерина с серебряным подносом в руках, на котором стоял золотой кубок с заморским вином, вошла в светлицу. Лицо княгини было ужасно, бледно, посинелые губы дрожали, она тряслась всем телом, так что кубок прыгал на подносе. Она низко поклонилась Скопину, хотела начать речь, но молодой герой предупредил ее…

– Екатерина! – начал он тихо, но нежным и приятным голосом. – Екатерина!.. Я не заслуживаю подобной чести, я сам бы должен был явиться к тебе и отблагодарить тебя за твое попечение о мне в дни моей юности, но ты предупредила меня, княгиня, и я благодарю тебя, тысячу раз благодарю!..

Екатерина Шуйская снова поклонилась:

– Приветствую тебя, князь Михаил Васильевич, – сказала она, – приветствую тебя от лица всей Руси, юный герой и спаситель отечества! Прошу выкушать кубок, да весь, князь, не оставляй зла!

– Весь, княгиня, весь выпью! – отвечал Скопин, принимая с подноса кубок. – Я зла не знал и не знаю, а особливо в доме моих ближних, на святой Руси!.. – Князь Скопин поднял кубок, подал знак рукою прочим гостям, все последовали его примеру, и он, поднявши сосуд над головою, продолжал: – За благоденствие нашего возлюбленного отечества, в память убиенных на брани, за здравие храбрых воинов-защитников! Ура!

– За здравие героя и спасителя отчизны, князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, ура! – отвечали собеседники единогласно.

Все осушили кубки, а кубок князя Скопина явился на столе пустой.

– Как ты переменилась, княгиня, – начал было опять Скопин, обращаясь к Екатерине, но вдруг побледнел, зашатался и, схвативши себя за голову, вскричал: – Горит, горит весь мир, небо и земля! Все горит! А!.. Дайте умереть, дайте покаяться!.. Голова моя!.. Сердце, все кончено!.. – Он опустился на кресла и поник головою.

Все в смятении окружили князя, хлопотали, старались подать помощь… Екатерина тряслась и с ужасом смотрела на мучения героя. В это время юродивая вбежала в светлицу, бросилась на колени пред Скопиным и вскричала:

– Ангел и душой и деяниями! Что сделал ты людям злым? Зачем тебя отняли у святой Руси, спаситель отчизны?.. Она обвила руками ноги князя, хотела согреть дыханием хладеющие руки князя, но все было поздно – Скопин скончался…

Картина была неописанная… Князь лежал бездыханный в креслах, хозяин суетился, Екатерина трепетала, гости не знали, что делать… царь-колокол на Иване Великом благовестил к вечерней молитве…

– Слышите ли, – вскричала Агафья, – слышите ли этот колокол? – Он возвещает смерть спасителя отчизны, он же возвещает и гибель убийце героя… Преступление совершено, но замысел ничтожен!.. Михаила мы видим бездыханным, но Михаил будет на престоле, и с той минуты, когда этот же печальный колокол возвестит нам всеобщую радость, будет мир и тишина в отечестве нашем и процветет род царя яко кедр Ливанский и да будет!..

Глава пятая. Воцарение дома Романовых

Кремль, Красная площадь и все смежные с нею улицы были наполнены народом, царь-колокол торжественно благовестил – это был день воцарения на престоле русском юного государя Михаила Феодоровича Романова.

Третье предсказание юродивой сбылось смертью князя Скопина-Шуйского, теперь сбывалось последнее ее предсказание воцарением дома Романовых!.. В этот же день Агафью нашли мертвою около колокольни Ивана Великого, в самые заутрени: юродивая умерла, но умерла… от радости!..

Мне случалось от многих читателей слышать отзывы о прочтенных ими романах. Хвалят содержание, говорят: прекрасный роман, занимательный роман! Жаль одного, что нет никакого окончания!..

Господа читатели! Извините меня, я никак не решился пуститься на подобное изуродование истины: довольно того, что я допустил в романе своем один анахронизм, хотя, впрочем, позволительный и невинный, но и в том спешу раскаяться и дать отчет…

Вот цель и источник моего романа: в истории Государства Российского Н. М. Карамзина, в статье об убиении царевича Димитрия сказано: умертвили (то есть угличане, в отмщение за смерть царевича), еще слуг Михайловых (дьяка Битяговского), трех мещан, уличенных или подозреваемых в согласии с убийцами, и женку юродивую, которая жила у Битяговского и часто ходила во дворец…

Вот основание романа: убита, говорит историограф, женка юродивая… Едва ли эта юродивая могла участвовать в умысле Годунова, потому что Битяговский никогда бы не решился вручить ей важную тайну, и, стало быть, можно предполагать, что она погибла единственно потому, что жила в доме злодея Битяговского…

Роман есть смесь истории с выдумкою, стало быть, никто не может упрекнуть меня, если я дозволил себе подобный анахронизм, заставивши юродивую действовать и после ее смерти; на это была особенная цель: исполнил ли я ее или нет, не мое дело…

Вы, читатель, пробежали мысленно роман мой; стало быть, догадаетесь, что цель эта состояла в том, чтобы в лице юродивой представить совесть или духовную сторону человека, которая преследует и не оставляет нас до последней минуты, даже в то время, когда мы ближе к погибели и утопаем в бездне преступления!..

Будете ли после этого требовать от меня заимствованной развязки?.. Требуете? В таком случае я готов и обязан вам ее доставить!..

Господин автор! Не хотите ли вы начать сызнова роман?..

Нимало! Развязка готова – ищите ее во глубине вашего сердца!

Киевская ведьма

Дела давно минувших дней,Преданье старины глубокой! А. С. Пушкин

Глава первая. Старина-матушка

И там я был, и мед я пил,У моря видел дуб зеленый,Под ним сидел – и кот ученыйСвои мне сказки говорил…Одну я помню, сказку этуПоведаю теперь я свету… (Руслан и Людмила)

Ты раскройся передо мною, старина-матушка, развернитесь, летописи минувших лет!.. Расскажу я вам, честной народ, быль-историйку! Та историйка не модная, не на французский манер сложена, не по заморской выкройке выкроена, она чистая славянская, а по-нашему рассейская, и случилася эта историйка не за тридевять земель, не в тридесятом государстве, а в матушке Св. Руси, при великом князе Владимире Святославиче, по прозванию Красное Солнышко!..

Теки, речь моя, словно светлый ручей, по дну песчаному; речь заветная, речь любимая, раздавайся ты, словно гусельки, потешайтеся моей повестию, люди добры вы в досужной час!.. И рассказчику, коль утешит вас, подарите вы слово ласково, не французское, не заморское, а скажите мне: «Исполать, доброй молодец, за рассказ за твой, за сказание!..»

Это, люд честной, прибауточка, вот начинается и сказание…

Глава вторая. Гридница великокняжеская

Споет ли мне песню веселую Скальд? –Спросил, озираясь, могучий Освальд.И Скальд выступает на грозную речь,Под мышкою арфа, за поясом меч. В. А. Жуковский

Темно и мрачно в воздухе, веет ветер с полуночи, как говорят люди старинные, а по нашему сказать с Севера. Спит Киев обширный спокойным сном; только Днепр один, и среди ночи, не знает спокойствия, катит синие волны по подводным камням, словно по песку сыпучему, и шумит и бушует белой пеною. Киев спит, сказал я, честной народ, Киев спит, но не спит, знать, великий князь Владимир, свет Красное Солнышко. Во дворце великокняжеском горят огни ясные, и сквозь открытые окна несется вниз по Днепру смешанный говор веселых гостей и вещая песнь Баяна[26] мудрого… То пируют гости почетные, и князья, и бояре, и богатыри могучие в богатой гриднице[27] великокняжеской. Среди всех сидит, на почетном, высоком месте сам Владимир Красное Солнышко[28]. Поглядеть на него, так прямой сокол, а кругом его сидят слуги верные… перед ним, среди гридницы, стоит молодой Баян, со струментом своим, и играет он на золотых струнах трели заморские, и поет он пред честным собранием песни заветные. Не понравилась песня одна великому князю Владимиру, Красному Солнышку, насупил он соболиные брови, словно тучи темные, и закричал он слугам своим громовым голосом: «Ох, вы гои еси! мои думные бояре и богатыри ратные! Дайте мне певца-соловья славянскова, не хочу я слушать эту сову полунощную! Пусть идет этот заморский певун в свою сторону и не кажет вперед глаз своих перед мои очи ясные!..

Как вскочили тут, поднялись бояре думные и давай толкать Баяна из гридницы… Привели пред светлые очи Владимира певца славянского, соловья свет Будимировича[29]. Поклонился соловей князю Владимиру и начал величать его бархатным голосом:

Пою я песню князю великому в честь,В честь витязей его, могучих и славных,Наш князь Володимир – гроза для врагов,А Киеву князь наш отец и защита…

Так пел певец, и все ему внимали, и князь с улыбкою рог турий[30] выпивал…

Глава третья. Песня Баяна, или Думка и кручинка

Минута скорбного воспоминания! Зачем вызывать тебя со дна души, затаившей тебя с любовью?.. И к чему?

Граф В. Соллогуб Ты запой, ты запой!Соловей молодой,Громко песенку!И забавой своейВынь из груди моейГрусть кручинушку. В. П

Вышел из гридницы великокняжеской заморской Баян и направляет шаги к растворенному окну, что видится при свете луны, в другой половине дворца княжеского. То опочивальня[31] любимой супруги Владимира Красного Солнышка, Рогнеды прекрасной… Не спится Рогнеде на ложе пуховом, сны смутные тревожат воображение княгини страшными думами, и она оставляет роскошное ложе свое и, облокотившись на окно, любуется бледным месяцем, что плывет, словно лебедь, по поднебесью. Подходит Баян к растворенному окну и, севши под ветвями серебристого тополя, погружается в думы заветные… Между тем над княжеским теремом что-то недоброе совершается… по черепитчатой, узорчатой кровле прыгает сорока зловещая и, подскакавши к израсчатой трубе, с кем-то речь начинает человеческим голосом:

«Эй! Еге!» – щебечет сорока. – Нелегкой, что ты заспался?.. Выгляни сюда хоть на минутку – дело есть!»

В трубе послышался шорох, над трубою, в темноте блеснули два глаза, словно два раскаленные угля, и сиповатый голос проговорил:

«А! Ведьма! Это ты здесь, что пронюхала нового? Говори скорее, спать хочется… где летала, где что узнала?..»

«Ах ты, соня, соня! – щебечет сорока. – Не знает, что под одной кровлей делается… Слушай, соня, что я расскажу тебе…». – И сорока начала щебетать Нелегкому что-то чудесное… В это время ветер сильнее подул с полуночи и заглушил слова ее… Долго щебетала ведьма и перестала…

«Ладно, ладно! – просипел Нелегкой, выслушавши слова ведьмы. – Начинай дело как знаешь, сделайся думкой-невидимкой, сядь на открытое чело Баяна вещего и нашепчи ему что ведаешь, потом перелети кручинкой-невидимкой на грудь княгини-красавицы и зажги сердечко ее горьким воспоминанием, а я пока пойду сосну, не я в деле, не я и в ответе…»

Пропали сверкавшие над трубою два огонька, зашумело в трубе, и Нелегкой провалился… а сорока скачет по черепичной кровле… Скакала, скакала да вдруг как ударится головою о черепицу и стала думкою-невидимкою[32]; слетела думка-невидимка с кровли на тополь серебристый, повеяла с тополя ветерком перелетным, разбросала, рассыпала кудри Баяновы, а сама села к нему на самую маковку да и давай что-то нашептывать… Пробудился Баян от раздумьица, схватил свой златострунный струмент, пробежали привычные пальцы по сладкозвучным струнам, и запел он сильным, могучим голосом… В это время окно, под которым сидел певец, стукнуло… то Рогнеда слушает песню Баянову…

Песня Баяна

Я видел рать могучую,Та рать издалека,Из Киева богатого,Шла к Полоцку она… * * * В том Полоцке жил славный князь,Народ его любил,А всем его сокровищамНикто не знал цены… * * * Но пуще злата, серебраИ камней дорогихКнязь дочерью-красавицей,Как кладом, дорожил… * * * Пришла та рать могучаяНа Полоцк злой войной,И полилась ручьями кровь,И бились все насмерть… * * * Князь Полоцкой был стар, но храбр,Два сына – как орлы,И воины все – молодцы,Но сила все взяла: * * * Упали вои храбрыеПод вражиим мечом,И киевлянин, с гордостьюПобеду ликовал. * * * И тихо стало в Полоцке:Кто умер, кто в полон –Был взят, окован цепьюИ в Киев отведен. * * * Богатства все расхищены,Не стало и ее,Ее – княжны-красавицы,Исчезла и она… * * * Быть может, слезы льет она,Быть может, веселаИ, позабывши Полоцк свой,В златых цепях живет… * * * Проснися сердце вещее,О мщеньи вспомяни;Оставь, моя красавица,Ты вражию страну!..

Глава четвертая. Мщение, страх и судьба

A кому мы это спели –Тому будет добро! –Слава! Песня свадебная Кому вынется, тому сбудется,Тому сбудется – не минуется! Гадание на кольцах

Баян окончил песню свою. Замолкли звуки волшебного голоса, затихли в воздухе трели струмента златострунного, а Рогнеда все слушает, как будто песенка еще льется соловьиными переливами. Думка-невидимка не дремлет: лишь только Баян окончил песенку и опустил, по-прежнему, в раздумье головушку, она слетела с открытого чела его, ударилась о землю и стала кручинкою-невидимкою. Порхнула кручинка-невидимка в открытое окно, уселась на лебединую грудь Рогнеды-красавицы, и грудь княгини внезапно взволновалась, застучало сердечко, словно наружу просится, и слезы горючие потекли из глаз ее светлым ручьем… Выглянула Рогнеда из разноцветного окна и промолвила, серебристым голосом:

– Кто ты, откуда, искусной певец, и где научился песням моей родины?..

Приподнялся Баян с места своего, отряхнул кудри русые и, поклонившись Рогнеде почтительно, молвил:

– Учился я песням своим на твоей, княгиня, родине, в славном городе Полоцке; а родина твоя – есть мое отечество; я видел, Рогнеда, смерть твоих братьев и отца, видел невзгоду полоцкую, и вместе с струнами могучее сердце взывает невольно ко мщению.

Кручинка-невидимка не спит и не дремлет, щекочет сердечко княгини страшными думами, и красавица говорит Баяну в ответ:

– Давно! Давно, молодой мой певец, пылаю и сама за обиду отчизны своей, за смерть родных своих мщением, давно своей, неопытной в бранях, рукой хватаюсь за меч-кладенец, но рука невольно дрожит при одной мысли, что я должна мстить властителю великого Киева Владимиру Красному Солнышку… Меж тем кручинка порхает… то с груди красавицы на Баяново чело и шепчет речи могучие, то на грудь княгини-красавицы и напевает мысли ужасные…

Баян говорит княгине:

– Напрасно, красавица, скоро забыла ты погибель твоей родины, напрасно тратишь золотые дни в золотых цепях…

Чем больше хлопочет невидимка, тем больше разгорается сердце красавицы и звучат сильнее речи Баяна вещего. Много и долго говорили Баян с княгинею; всего нам не припомнить и не высказать, наконец Рогнеда ему молвила:

– Верить я тебе верю, доброй молодец, но исполнить заветную мысль страшуся я, отыщи мне в привольном Киеве дорогую вещунью, чтоб рассказала мне всю подноготную… страшно прибегать к силе Чернобога[33], да, по крайней мере, я узнаю судьбу свою…

В это время думка-невидимка села на открытое чело Баяново, прошептала ему что-то на ухо, и он отвечал с усмешкою:

– Есть, княгиня, здесь, в Киеве, за Днепром в убогой хижине старушка умная, вещунья мудрая, коли прикажешь, приведу ее пред твои очи ясные…

Согласилась княгиня на слова Баяновы. Отвесил Баян Рогнеде низкой поклон и пошел путем-дорогою. Разноцветное окно захлопнулось, невидимка порхнула сорокою к северу, потухли огни в гриднице великокняжеской, започивал Владимир Красное Солнышко и злого совещания как не было!..

Глава пятая. Колдунья

Едет в ступе, заметаетСлед горячим помелом. –

А кто это выпьет, тому будет худо…

Аскольдова могила.

День на исходе. Воздух веет вечерней прохладою; красное солнышко, медленно спускаясь к западу, окунулось в быстрых водах Днепра широкого, и последний луч его отражается пожарным заревом на позолоченной крыше Перунова капища[34]. По берегу быстрого Днепра пробирается заморской Баян, и направляет Баян путь к дворцу великокняжескому; за Баяном бежит вприпрыжку старушонка немудрая, тщедушная, а сама-то и знай, что-то под нос себе нашептывает. Подошли путники к дворцу великокняжескому, Баян уселся на дерновую скамью, под знакомыми ветвями серебристого тополя, а старушонка обежала высокий частокол, подошла к тесовым воротам с медными запорами, ударила тяжелым кольцом о медную бляху, калитка отворилась, и старушонка нырнула, как будто ее и не было…

Сидит Рогнеда в светлице своей подгорюнившись, склонила головушку на белоснежную ручку свою, по которой вьются васильковые жилочки и на ее ясных, соколиных очах блестит по светлой слезиночке, словно по жемчужинке, нежная, лебединая грудь ее волнуется частыми вздохами и колышет дорогую фату. Последние лучи заходящего солнца играют на разноцветных окнах ее терема, и Рогнеда любуется радужными переливами солнечных лучей, – как дверь отворяется и сенная девушка, подошедши к княгине, низко поклонилась и промолвила:

– Какая-то старушка пришла и говорит, что живет она за широким Днепром и хочет предстать пред твои очи ясные.

Вышла Рогнеда из задумчивости, услышавши слова сенной девушки, и молча подала знак рукою. Девушка вышла, а чрез минуту в светлице пред княгинею очутилась старушонка, словно старый гриб, бедные лохмотья покрывали ее, и Рогнеда тотчас узнала в ней нищую, которой часто, во имя Перуна, подавала милостыню. Смиренно стояла старуха пред княгинею, опершись на толстую клюку, а глаза горели у ведьмы словно у ястреба, когда он увидит голубицу белую… Несколько минут в тереме продолжалось молчание…

Наконец ведьма прервала молчание первая и проговорила Рогнеде сиповатым голосом:

– Знаю я, княгиня, кручину твою и по первому призыву тотчас поспешила в палаты великокняжеские… Светло в красиво в палатах твоих, парча и золотые ткани на ложе твоем, а все сердечку твоему невесело, мысли мрачные бродят в головушке и одно только мщение… оно принесет тебе отрадушку… Так пел под окном твоим вещий Баян, и пел он княгиня, правду сущую…

Загорелось, словно зарево, лицо Рогнеды, она бросила к ногам зловещей старухи горсть золота и проговорила едва внятным голосом:

– Никогда не прибегала я к чарам и колдовству, никогда мысль о страшном чернобоге не входила мне в голову, теперь я готова испытать все, только раскрой мне судьбу мою и покажи мне силою заклинаний твоих, что я должна делать… должна ли мстить или покориться своей участи?..

Спрятала старуха проворно золото, низенько поклонилась Рогнеде и молвила:

– Прикажи, княгиня, своим красным девушкам принести сулеечку студеной воды, чтобы почерпнули, красные, ту воду прямо из батюшки – широкого Днепра и чтоб черпали они ее не правой рукою, а левою…

Махнула Рогнеда белоснежной рукой, и две девицы красные, что стояли у резных дверей, по знаку княгини скрылись. Прошел час… и красные снова явились в светлицу с большим сосудом чистого серебра, а в сосуде том была водица студеная; принимала сосуд тот старуха зловещая, ставила его чинно на дубовой стол, вынимала связку диковинных корней и припасы разные… Разложивши все по порядку на стол, она сказала Рогнеде:

– Готовы, княгиня, все снадобья, но время еще не пришло начинать волхвование, не настал еще полуночной час… не прикажешь ли пока вещему Баяну потешить тебя сладкой песенкой?.. Авось она прогонит твою грусть-кручинушку.

Согласилась княгиня на предложение старухи, и ведьмы в тереме как не было…

Сидит Рогнеда у растворенного окна, под окном раздается песня Баяна вещего, сильно звучат золотые струны на струменте диковинном, а княгиня ту песенку слушает.

Баян поет

Хорошо соловеюшко в клеточке свищет,Быстро серенький по золотой порхает;Но еще того лучше певал он на воле,Сидя, в прохладном лесу, на зеленой на ветке!Хорошо жить красавице во неволе,И золота и парчи у нее много;Но еще того лучше ей было в отчизне,Посреди своих близких, родимых…

Порхает думка-невидимка и туда и сюда: с открытого чела Баянова на белоснежную грудь княгини-красавицы, а с белоснежной груди красавицы на Баяново чело…

Глава шестая. Страшные видения

Есть многое и на земле и в небе, о чем мечтать не смеет наша мудрость…

Гамлет

Мой дедушка видел мою бабушку на девятую ночь после смерти покойницы…

Рассказ Осипа Васильича по прозванию Шишка

Уснул Киев спокойным сном, знать, такой уж был там обычай, чтобы спать каждую ночь. Не спит Рогнеда в своем тереме, сидит Рогнеда неподвижно на широкой дубовой скамье и смотрит на чудную старуху, которая нашептывает какие-то таинственные слова над дорогим сосудом с водицею днепровскою, кидает в воду коренья чудесные, и вода клокочет белою пеною. Дивится княгиня на страшные чары и содрогается, глядя на страшное лицо старой колдуньи… Густой пар подымается из дорогого сосуда, расстилается туманными облаками по терему и скрывает от глаз Рогнеды страшный образ старухи… Кроют тучи своим мрачным покровом небо бирюзовое и летят в тучи прямо с полуночи; режет воздух фиолетовой стрелой молния, и сильные перекаты грома потрясают храмину; среди бури слышатся вопли колдуньи старой, и княгиня трепещет от ужаса и, закрывши лицо свое дорогой фатой, зовет к себе на помощь красных девушек… Но тут, в мгновение ока, наступает по-прежнему безмолвие, летят тучи назад к полуночи и давят одна другую на полете своем, – проясняется небо бирюзовое, блещут звездочки светлые, и молодой месяц показывается серебряным серпом, – знать, то случилось в ночь новолуния. Является старуха, по-прежнему, очам красавицы, но посмотреть на нее еще было ужаснее: нечесаные клочки седых волос, выбившись из под черной повязки, сыплются в беспорядке, словно змеи шипучие, и закрывают до половины посинелое лицо старухино, глаза колдуньи, налившиеся кровью, сверкают словно очи совы полуночные… все возвещает, что с нею происходило недоброе. Но колдунья, как будто ни в чем не была, стряхнула клочки седых волос, манит рукою княгиню к себе и, улыбаясь, указывает на сосуд, да велит глядеться ей в свое снадобье…

Повинуется княгиня приказаниям колдуньи: подходит к сосуду с чудным снадобьем и устремляет любопытный взор на золотое дно… Глядит княгиня минуту одну – и слезы блистают на ясных очах… смотрит княгиня другую – горючие слезы ручьями текут.

– Что видишь, княгиня! – колдунья спросила, и взор у старухи ужасным огнем заблистал…

– Вижу, – отвечала Рогнеда, продолжая глядеться в дорогой сосуд, – вижу несчастия Полоцка – моей родины, вижу я смерть ближних и родных… вижу смерть своего родителя – князя!.. – и, рыдая, упала княгиня на ложе пуховое и не могла окончить речей своих…

– Утешься, княгиня! – сказала старуха. – Слезами ведь горю трудненько помочь, в несчастиях твердость всего нам дороже. Подойди же к сосуду и раз, еще раз посмотри!

На страницу:
12 из 13