Овод

– Мне известно, что это политическое общество, которое издает газету в Марселе и распространяет ее по Италии с целью подготовить народ к восстанию и изгнать австрийскую армию из пределов страны.

– Вы читали эту газету?

– Да. Я интересовался ее содержанием.

– А когда вы читали ее, приходило вам в голову, что вы совершаете противозаконный акт?

– Конечно.

– Где вы достали экземпляры, найденные в вашей комнате?

– Этого я не могу вам сказать.

– Мистер Бертон, вы не должны здесь говорить: «Я не могу сказать». Вы обязаны ответить на все мои вопросы.

– В таком случае – не хочу, если вам не нравится «не могу».

– Вам придется пожалеть впоследствии, если вы позволите себе говорить со мной в таком тоне, – заметил полковник.

Артур ничего не ответил, и тот продолжал:

– Могу еще прибавить, что в наши руки попали веские данные, указывающие на то, что ваши отношения к обществу были гораздо ближе, чем какие могли бы вытекать из простого чтения запрещенной литературы. Для вас же будет лучше, если вы откровенно сознаетесь во всем. Все равно истина будет раскрыта, и вы увидите, что бесполезно было стараться выгородить себя увертками и запирательством.

– У меня нет никакого желания выгораживать себя. Что хотите вы знать?

– Прежде всего скажите, каким образом вы, иностранец, могли впутаться в подобного рода дела?

– Я много передумал, прочитал по этому поводу все, что мог достать, и пришел к определенным заключениям.

– Кто убедил вас присоединиться к организации?

– Никто. Это было моим личным желанием.

– Вы меня морочите! – произнес резко полковник – терпение, очевидно, начинало ему изменять. – Никто не может присоединиться к сообществу без помощи других, – сказал он. – Кому вы говорили о своем желании стать членом организации?

Молчание.

– Будьте любезны ответить.

– Нет, я не отвечу на такой вопрос.

Артур говорил злобно. Какое-то странное нервное раздражение овладевало им. В это время он уже знал об арестах, произведенных в Ливорно и Пизе. Он еще не представлял себе истинных размеров разгрома, но и того, что доходило до его ушей, было достаточно, чтобы наполнить его лихорадочным чувством тревоги за участь Джеммы и остальных друзей.

Ему до тошноты надоела притворная вежливость господ офицеров, опротивел этот словесный турнир, эта скучная игра в коварные вопросы и уклончивые ответы. Он устал от всего этого, а тут еще часовой шагал за дверью взад и вперед и своим тяжелым топотом терзал его слух.

– Между прочим, когда вы виделись в последний раз с Джованни Боллой? – спросил полковник после нескольких небрежно брошенных слов. – Перед вашим отъездом из Пизы?

– Это имя мне неизвестно.

– Как! Джованни Болла! Могу вас уверить, что вы его знаете. Молодой человек высокого роста, всегда гладко выбритый. Ведь он ваш товарищ по университету.

– Я знаком далеко не со всеми студентами университета.

– О, Боллу вы не можете не знать. Посмотрите: вот его почерк. Вы видите, он прекрасно вас знает.

И полковник небрежно передал ему бумагу, в заголовке которой стояло: «Протокол», а внизу была подпись: «Джованни Болла». Наскоро пробегая ее, Артур наткнулся на свое имя. Он с изумлением поднял глаза.

– Разрешите прочесть? – спросил он у полковника.

– Да, конечно. Это касается вас.

Он начал читать, а офицеры молча сидели и наблюдали за выражением его лица. Документ был наполнен показаниями, данными в ответ на целый ряд вопросов. Ясно было, что Болла тоже арестован. Первые показания ничего не давали нового. Это были обычные стереотипные ответы, повторяющиеся при каждом допросе. Затем следовал краткий отчет об отношениях Боллы к организации, о распространении в Ливорно запрещенной литературы, о студенческих собраниях. А дальше стояло: «В числе примкнувших к нам был один молодой англичанин, по имени Артур Бертон, из семьи богатых ливорнских судовладельцев».

Кровь хлынула в лицо Артура. Болла выдал его! Болла, который принял на себя священную обязанность руководителя, Болла, который любил Джемму и вовлек ее в организацию! Он положил бумагу и тупо смотрел вниз.

– Надеюсь, этот маленький документ освежит вашу память? – ядовито заметил полковник.

Артур покачал головой.

– Никого не знаю с этим именем, – повторил он угрюмо. – Тут, вероятно, какое-нибудь недоразумение.

– Недоразумение? О, пустяки! Знаете, мистер Бертон, рыцарство и донкихотство – прекрасные вещи, но не надо доводить их до крайности. Это ошибка, в которую постоянно впадает молодежь. Подумайте: стоит ли компрометировать себя и портить себе карьеру из-за пустой формальности, щадя человека, который вас же выдал? Вы сами видите, что он не был особенно щепетилен, когда давал показания о вас.

Что-то очень похожее на насмешку послышалось в голосе полковника. Артура передернуло. Внезапная догадка пронеслась у него в голове:

– Это ложь! Вы совершили подлог! Я вижу это по вашему лицу! Вы – низки! Я разгадал ваши планы: вы хотите кого-нибудь скомпрометировать или строите ловушку, чтобы поймать меня. Вы обманщик, лгун, подлец!

– Молчать! – закричал полковник, в бешенстве вскакивая со стула.

Оба его сослуживца были уже на ногах.

– Капитан Томмази, – сказал он, обращаясь к одному из них, – позовите надзирателя и прикажите посадить в карцер на несколько дней этого молодого человека. Я вижу: он нуждается в уроке, чтобы стать рассудительным.

Карцер напоминал крысиную нору. В нем было темно, сыро и нестерпимо грязно. Все это довело Артура до последней степени раздражения, вместо того чтобы заставить его здраво мыслить, как того хотел полковник. Богатый дом, в котором он вырос, воспитал в нем крайнюю требовательность во всем, что касалось чистоплотности.

А теперь ему пришлось касаться липких стен, покрытых плесенью, стоять на полу, заваленном кучами мусора и всяких нечистот, вдыхать ужасный зловонный запах, распространявшийся от сточных труб и прогнившего дерева. Первое впечатление было настолько сильно, что оскорбленный офицер смело мог бы удовлетвориться возмездием. Когда Артура втолкнули в эту конуру и захлопнули за ним дверь, он осторожно шагнул вперед, нащупывая руками дорогу. Он содрогался от отвращения всякий раз, когда его пальцы касались липкой грязи, покрывавшей стены. Прежде чем сесть, он отыскал руками в потемках место на полу, где было меньше грязи.

Целый день он провел в непроглядной темноте, среди полной тишины. Наступила ночь, но она не принесла никаких перемен. Его окружала все та же пустота. Неоткуда было набираться внешних впечатлений. Он постепенно терял сознание времени. На следующий день в замке щелкнул ключ. Испуганные крысы с писком прошмыгнули мимо его ног. Им овладел внезапный ужас. Он вскочил. Сердце его отчаянно билось, в ушах стоял шум. У него было такое ощущение, как будто ни свет, ни звуки не доходили до него целые месяцы.

Дверь отворилась, и слабый свет фонаря прорезал густую темноту карцера. Его ослепил этот свет. Вошел старший надзиратель. Он принес кусок хлеба и кружку воды. Артур шагнул к двери. Он был уверен, что пришли за ним, что надзиратель хотел вывести его отсюда. Но, прежде чем он успел что-нибудь сказать, надзиратель передал ему хлеб и воду, повернулся и молча ушел. Дверь снова захлопнулась.

Артур топнул ногой. Первый раз в жизни он не мог сдержаться. Часы проходили. Сознание места и времени все больше и больше ускользало от него.

Темнота представлялась ему безграничной, без начала и конца. Внешняя жизнь для него умерла.

На третий день вечером дверь опять отворилась. На пороге стоял надзиратель в сопровождении солдата. Артур рассеянно озирался. Он стоял, защищая глаза от света, тщетно стараясь подсчитать, сколько часов, дней или недель он пробыл в этой могиле.

– Пожалуйте, – холодным, деловитым тоном произнес надзиратель.

Артур машинально побрел за ним неуверенными шагами, спотыкаясь и пошатываясь, словно пьяный. Надзиратель хотел было помочь ему подняться по крутым узким ступенькам, которые вели во двор, но он отказался. Когда он взошел на верхнюю ступеньку, у него закружилась голова. Артур пошатнулся и упал бы, если бы надзиратель не поддержал его за плечо.

– Ну, теперь все прошло, – произнес приветливый голос, – это всегда бывает, когда выходят отсюда на воздух.

Артур делал отчаянные попытки вздохнуть, когда ему опять брызнули водой в лицо. Темнота, казалось, отставала от него, распадаясь с грохотом на куски.

Он наконец пришел в себя и, оттолкнув руки надзирателя, почти твердыми шагами пошел по коридору и по лестнице. На минуту они приостановились перед дверью. Потом она открылась, и он очутился в освещенной комнате, прежде чем успел понять, куда его ведут. Недоумевающим взглядом окинул он стол, заваленный бумагами, и офицеров, сидевших на своих обычных местах.

– А, мистер Бертон! – проговорил полковник. – Надеюсь, теперь мы будем сговорчивее. Ну, как вам понравился карцер? Не правда ли, в нем нет такой роскоши, как в гостиной вашего брата?

Артур перевел глаза на улыбающееся лицо полковника. Им овладело безумное желание броситься на этого франта с седыми бакенбардами и задушить его.

Должно быть, на его лице было написано что-нибудь в этом роде, потому что полковник сейчас же прибавил уже совершенно другим тоном:

– Сядьте, мистер Бертон, и выпейте воды.

Артур оттолкнул предложенный ему стакан с водой. Облокотившись на стол, он приложил руку ко лбу, силясь собрать мысли. Полковник внимательно за ним наблюдал. Его опытный глаз подметил дрожь в руках, трясущиеся губы, мокрые от сырости волосы, тусклый взгляд, говоривший о физической слабости и нервном переутомлении.

– Теперь, мистер Бертон, – снова начал полковник после нескольких минут молчания, – мы вернемся к тому, на чем остановились в прошлый раз. Тогда между нами произошла маленькая неприятность. Я думаю, она больше не повторится. Во всяком случае, я начинаю наш разговор заявлением, что у меня теперь единственное желание – быть снисходительным. Могу вас уверить, что с вами обойдутся без излишней строгости, если вы будете вести себя прилично и проявите должную рассудительность.

– Что вы хотите от меня?

Артур произнес это суровым, злым, совсем не своим голосом.

– Мне нужно только, чтобы вы сказали откровенно и честно, что вам известно об организации и ее членах. Прежде всего, как давно вы знакомы с Боллой?

– Я его никогда не встречал. Мне о нем ровно ничего не известно.

– Неужели? Хорошо, мы скоро вернемся к этому. Может быть, вы знаете молодого человека по имени Карло Бини?

– Никогда не слыхал.

– Это уже совсем странно. Ну а что вы можете сказать о Франческо Кэри?

– Первый раз слышу это имя.

– Но ведь вот письмо, адресованное ему и написанное вашей рукой. Посмотрите!

Артур равнодушно взглянул на письмо и отложил его в сторону.

– Ну, что? Оно вам незнакомо?

– Нет.

– Вы отрицаете, что это ваш почерк?

– Ничего я не отрицаю. Я не помню, чтобы я писал это письмо.

– Может быть, вы вспомните это?

Ему передали второе письмо. Он узнал письмо, которое он писал осенью одному студенту-товарищу.

– Нет, – ответил он.

– И не знаете лица, которому оно адресовано?

– Не знаю.

– У вас удивительно короткая память.

– Это мой давнишний недостаток.

– Вот как! А я слышал от одного из университетских профессоров, что вас отнюдь не считают не способным. Напротив, о вас сложилось мнение как об очень умном молодом человеке.

– Вы судите об уме, вероятно, с полицейской точки зрения. Профессора университета употребляют это слово в несколько ином смысле.

Нотка нарастающего раздражения явственно слышалась в голосе Артура. Голод, дурной воздух и бессонные ночи истощили его. Он чувствовал боль во всем теле, у него ныла каждая косточка. Голос полковника надрывал и без того уже измученные нервы. Он действовал на них как царапанье грифеля по доске, заставляя зубы сжиматься.

– Мистер Бертон, – сказал с сознанием своего достоинства полковник, разваливаясь в кресле, – вы опять забываетесь. Я вас еще раз предостерегаю, что разговор в подобном тоне не доведет вас до добра. Вы уже достаточно ознакомлены с карцером, и я думаю, не желаете еще раз испытать его прелести. Скажу вам откровенно: я применю к вам строгие меры, если с вашей стороны не будет проявлено достаточной уступчивости. Помните, у меня есть веские доказательства, что некоторые из названных мною молодых людей занимались тайным провозом запрещенной литературы в здешней гавани. Мне известно, кроме того, что вы были в сношениях с ними. Так вот, намерены ли вы мне сказать без принуждения, что вы знаете об этом деле?

Артур только ниже опустил голову. Слепое, животное бешенство точно живое существо шевелилось в нем. Его пугали не столько угрозы полковника, сколько то, что сам он начал терять самообладание. Он в первый раз ясно увидел, что скрывается под культурной оболочкой человека и за смирением христианина. На него напал ужас.

– Я жду ответа, – сказал полковник.

– Мне нечего вам ответить.

– Так вы решительно отказываетесь отвечать?

– Ничего я вам не скажу.

– В таком случае мне придется распорядиться, чтобы вас вернули в карцер и держали там до тех пор, пока ваше решение не переменится. Если вы будете буйствовать, я прикажу надеть вам кандалы.

Артур поднял голову. По его телу пробежала дрожь.

– Поступайте как вам угодно, – сказал он тихо. – Но допустит ли английский посланник, чтобы так обращались с британским подданным, не доказав его преступности ни в чем, – это его дело решать.

Артура увели в камеру, где он повалился на постель и проспал до следующего утра. На него не надевали кандалов, не пришлось пока ему увидеть еще и карцера. Но с каждым допросом росла вражда между ним и полковником.

Напрасно воссылал Артур молитвы к Богу о том, чтобы Он даровал ему силы побороть в себе злые страсти. Как только его приводили в длинную, почти пустую комнату, где стоял все тот же стол, покрытый сукном, как только он встречался с полковником и взглядывал на его нафабренные усы, – злобная ненависть снова овладевала им и поднимала в нем неистовое желание говорить дерзости и на первый же вопрос этого господина бросить ему в лицо презрительный ответ. Еще не прошло и месяца, как он сидел в тюрьме, а их взаимное раздражение достигло такой напряженности, что они не могли спокойно смотреть друг на друга.

Затяжной характер этой булавочной борьбы начинал уже заметно отзываться на его нервах. С каждым днем он все больше и больше боялся крепко заснуть или съесть что-нибудь: ему было отлично известно, как зорко за ним наблюдают, а из головы не выходили слухи о том, что арестованных опаивают незаметно для них белладонной{25}, – чтобы выманить показания, которые мог дать в бреду кто-нибудь из них. Когда ночью мимо него пробегала мышь, он вскакивал в поту, дрожа от ужаса, и ему чудилось, что кто-то прячется в его комнате и подслушивает, не говорит ли он во сне. Он видел, что жандармы стараются поймать его на каком-нибудь признании, которое могло бы уличить Боллу. И нервы его действительно так расшатались, что для него был большой риск попасть в эту ловушку. Денно и нощно в его ушах звучало имя Боллы. Оно не сходило с его языка во время благочестивых молитвенных порывов и непроизвольно выговаривалось вместо имени Мария, когда он шептал молитвы, перебирая четки. Но хуже всего было то, что религиозное настроение с каждым днем уходило от него. С лихорадочным упорством он цеплялся за последнюю поддержку, проводя в молитве ежедневно по нескольку часов. Но его мысли чаще и чаще возвращались к Болле, а молитвы произносились холодно, механически.

Большую отраду доставлял ему старший тюремный надзиратель. Это был маленький старичок, кругленький и лысый. Сначала он изо всех сил старался напустить на себя строгость. Но прирожденная доброта, сквозившая в каждой ямочке его пухлого лица, превозмогла официальную исполнительность, и скоро он стал передавать записки из одной камеры в другую.

Как-то раз после обеда, в один из майских дней, этот надзиратель вошел в камеру Артура и окинул ее таким хмурым взглядом, что Артур с удивлением посмотрел на него.

– В чем дело, Энрико? – воскликнул он. – Что с вами сегодня случилось?

– Ничего, – грубо ответил Энрико и сейчас же, подойдя к койке, стал собирать платье Артура.

– Зачем вы берете мои вещи? Разве меня переводят в другую камеру?

– Нет, вас выпускают.

– Выпускают? Сегодня? Совсем выпускают?

В волнении Артур схватил надзирателя за руку, но тот с сердцем вырвал ее.

– Энрико, что на вас нашло? Скажите, мы все сейчас выйдем?

В ответ послышалось только презрительное ворчание.

– Слушайте… – Артур с улыбкой взял за руку старика. – Вам не к чему на меня сердиться – я все равно не обижусь. Расскажите мне лучше о других.

– О других? – проворчал Энрико. – Не о Болле ли хотели вы спросить?

– Да, и о нем, и об остальных. Энрико, что с вами?

– Не похоже, чтобы его скоро выпустили, когда его оговорил товарищ. Фу, какая низость! – И Энрико с отвращением снова взялся за рубашку.

– Его выдал товарищ? Какой ужас! – Артур широко раскрыл глаза.

Энрико быстро повернулся к нему:

– А разве это не вы его выдали?

– Я? Вы с ума сошли! Я?!.

– По крайней мере, так ему сказали на допросе. Мне очень было бы приятно думать, что предатель не вы. Вас я всегда считал порядочным молодым человеком. Сюда!

С этим возгласом Энрико вышел в коридор, Артур последовал за ним. В голове его вдруг прояснилось, он быстро сообразил, в чем дело, и сказал:

– А, так вот оно что? Болле они говорили, что его выдал я, а мне, Энрико, они сказали, что меня оговорил Болла. Но Болла ведь не так глуп, чтобы верить этому.

– Так это и впрямь неправда? – Энрико остановился на ступеньках лестницы и окинул испытующим взглядом Артура, который только плечами пожимал в недоумении.

– Конечно, ложь.

– Вот как! Рад слышать. Пойду к Болле, передам, что вы сказали. Но знаете, они ему говорили еще, что вы донесли на него… Как это они сказали? Да, из ревности. Оба вы будто полюбили одну и ту же девушку.

– Это ложь! – Артур повторил это слово быстрым шепотом, задыхаясь. Им овладел внезапный парализующий страх. – Ту же девушку! Ревность! Как они могли узнать? Как они могли узнать?

– Подождите минутку! – Энрико приостановился в коридоре перед комнатой, в которой производились допросы, и мягко сказал: – Я верю вам. Но скажите мне вот еще что. Я знаю, вы католик. Не говорили ли вы чего-нибудь на исповеди?

– Это ложь! – На этот раз голос Артура поднялся почти до крика.

Энрико пожал плечами и пошел вперед.

– Конечно, вам лучше знать. Но только вы были бы не единственным простаком, которые попадаются на эту удочку. Вот теперь как раз усиленно говорят о каком-то священнике в Пизе. Ваши друзья уже изобличили его. Они отпечатали листок с предупреждением, что это шпион.

Он отворил дверь в комнату для допросов и осторожно толкнул Артура через порог, видя, что тот стоит неподвижно и растерянно смотрит перед собой.

– Здравствуйте, мистер Бертон, – произнес полковник, любезно осклабившись. – Мне очень приятно поздравить вас. Из Флоренции прибыл приказ о вашем освобождении. Будьте добры подписать эту бумагу.

Артур подошел к нему.

– Скажите, – произнес он упавшим голосом, – кто меня выдал?

Полковник с улыбкой приподнял брови:

– Не догадываетесь? Подумайте немного.

Артур покачал головой. Полковник сделал жест вежливого удивления:

– Не догадываетесь? Неужели? Да вы же, вы сами, мистер Бертон. Кто же еще мог знать о ваших любовных делах?

Артур молча отвернулся. На стене висело большое деревянное распятие. Он окинул его долгим взглядом. Но не молитвенное обращение за помощью можно было прочесть в этом взгляде, а только тупое удивление излишнему долготерпению Господа, который не поразил громовой стрелой священника, разгласившего тайну исповеди.

– Будьте добры расписаться в получении ваших бумаг, – мягко произнес полковник, – и я дольше не буду задерживать вас. И вам, я уверен, хочется скорее добраться до дому, да и у меня все время теперь занято делами этого молодого сумасброда Боллы. И какому жестокому испытанию он подверг вашу христианскую кротость. Боюсь, его постигнет суровый приговор. Прощайте!

Артур расписался, взял свои бумаги и вышел в гробовом молчании. До массивных тюремных ворот он шел следом за Энрико, а потом, ни слова не сказав ему на прощание, уже один спустился к берегу, где ждал его перевозчик, чтобы переправить через канал. В тот момент, когда он поднимался по каменным ступенькам на улицу, навстречу ему с распростертыми объятиями неслась девушка в простеньком шерстяном платье и в соломенной шляпе.

– Артур! Я так счастлива, так счастлива!

Он вздрогнул от неожиданности и отвел руку.

– Джим! – проговорил он наконец не своим голосом. – Джим!

– Я ждала здесь целых полчаса. Сказали, что вас выпустят в четыре. Артур, отчего вы так смотрите на меня? Что-нибудь случилось? Что с вами? Остановитесь.

Он отвернулся и медленно пошел по улице, как бы забыв о ней. Его странное поведение испугало ее. Она пошла за ним, хватая его за руки.

– Артур!

Он остановился и растерянно взглянул на нее. Она взяла его под руку. В течение нескольких минут они шли рядом, не говоря ни слова.

– Слушайте, дорогой, – начала она нежно. – Вы не должны сокрушаться об этом печальном недоразумении. Я знаю, это было ужасно жестоко по отношению к вам, но все понимают…

– Какое недоразумение? – спросил он тем же подавленным голосом.

– Я говорю о письме Боллы.

При этом имени лицо у Артура болезненно исказилось.

– Я думаю, вы слыхали о нем, – продолжала она. – Болла, должно быть, совсем сумасшедший, раз он мог вообразить себе такую нелепость.

– Какую нелепость?

– Значит, вы ничего не знаете? Он написал ужасное письмо. Он говорил там, что вы рассказали о пароходе, что благодаря этому он арестован. Полная нелепость! Кто знает вас, отлично понимает это. Только те, кто совершенно вас не знает, могут из-за этого волноваться. Поэтому-то я и пришла сюда: мне хотелось скорее передать вам, что никто в нашей группе не верит ни одному слову письма.

– Джемма! Но это… это правда!

Она медленно отшатнулась от него и стояла безмолвная. В ее больших темных глазах был ужас. Лицо побледнело как тот шарф, которым она повязала шею.

– Да, – прошептал он наконец. – Пароход… я сказал о нем и имя Боллы назвал. Боже мой! Боже мой! Что мне делать?

Он вдруг пришел в себя. Теперь он ясно сознавал ее присутствие, видел смертельный ужас на ее лице. Да, это ужасно! Она, наверное, думает…

– Джемма, вы не понимаете! – вырвалось у него наконец.

Он шагнул к ней. Она отскочила с резким криком:

– Не прикасайтесь ко мне!

Артур порывисто схватил ее правую руку.

– Выслушайте, ради бога! Не моя вина была… я…

– Оставьте меня! Пустите руку! Оставьте!

И вслед за этим она вырвала свои пальцы из его рук и ударила его по щеке.

Густой туман застлал перед ним свет. С минуту он ничего не видел перед собой, кроме бледного лица Джеммы, на котором было написано отчаяние, и ее руки – она вытирала ее о полу своего платья. Затем в его глазах прояснилось… Он осмотрелся и увидел, что он один.

Глава VII

Было совсем темно, когда Артур позвонил у наружной двери большого дома Виа-Борра. Он помнил, что скитался по улицам, но совершенно не мог припомнить, где, почему и как долго. Артур поднялся по лестнице. В первом этаже он столкнулся с Джиббонсом, который спускался ему навстречу с выражением надменного порицания на лице. Артур сделал попытку проскользнуть мимо него, пробормотав обычное «добрый вечер». Но трудно было миновать Джиббонса, когда Джиббонс того не хотел.

– Господ нет дома, сэр, – сказал он, окидывая пренебрежительным взглядом грязное платье и всклокоченные волосы Артура. – Они все ушли в гости и раньше двенадцати не возвратятся.

Артур посмотрел на часы. Было только десять. Да! Времени у него больше чем достаточно.

– Миссис Бертон приказала мне спросить, не хотите ли вы ужинать, сэр, и передать вам, что она надеется застать вас еще не спящим. Она хотела сегодня же переговорить с вами о чем-то важном.

– Благодарю вас, Джиббонс. Я не буду ужинать, а миссис Бертон передайте, что я не лягу спать до ее возвращения.

Он прошел в свою комнату. В ней все оставалось на прежних местах со дня его ареста. Портрет Монтанелли лежал на столе, где он его положил, а распятие, как и раньше, стояло в алькове. Он на минуту остановился на пороге, прислушиваясь, будто хотел убедиться, что никто не помешает. Сделав несколько осторожных шагов, он вошел в комнату и запер за собой дверь.

Итак, всему конец. Не о чем было много раздумывать. Только бы отделаться от ненужного и неприятного сознания и… кончено. А все-таки – как это глупо, бесцельно.