Цветы зла

Молитва язычника

Не ослабляй свое гореньеИ сердце мне согрей в груди,О страсть, о ты, души мученье!Diva! Supplicem exaudi![7]О вездесущая богиня!Заставь в нас недра пламенеть.О сердце, посвящает, стыня,Тебе своих напевов медь!Страсть! Будь царицей неизменно!Прими обличие сиреныИз плоти нашей и шелков!Или добавь тяжелых сновВ бесформенное опьяненье!О страсть! О гибкое виденье!

Крышка

Где б ни был человек, – на суше ль, в море ль                                                   черном,Под солнцем огненным, под белым ли лучом,Блестящим Крезом будь, в Кифере                         ли придворнымИль нищим жалобным, Христовым ли рабом,Будь домоседом он, будь вялым иль упорным,Будь горожанином, бродягой, мужиком, —Везде глядит он в высь своим зрачком покорным,И страх пред тайною всегда довлеет в нем.Там – Небо! Ты – стена нас давящего склепа,Зажженный потолок над оперой нелепой,Где почву, влажную от крови, топчет шут;Мечта – отшельникам и Ужас —                                      всем блудящим,Ты – крышка черная над тем котлом кипящим,Где Человечество бесчисленное жгут.

Непредвиденное

Близ бледного отца, в его предсмертный час,Сын Гарпагон уже прикидывал, мечтая:«Мне кажется, у нас гнилых досок запас            Давно валяется в сарае!»«Душа моя добра, а красота дана,Конечно, Богом мне!» – кичится Селимена.– А сердце черствое, как будто ветчина,            Копченная в огне Геенны.Вонючий журналист, сравнив себя с свечой,Твердит несчастному, кто тонет в тьме исконной:«Где видится тебе Красот создатель твой,            Защитник бедняков хваленый?»Но знаю лучше всех, развратники, я вас!Вы лжете день и ночь и плачетесь, стеная,С бессильной наглостью твердя: «Я через час            Стать добродетельным мечтаю!»И тихо, в свой черед, твердят часы: «СполнаОн осужден. Вотще мы плоть предупредили:Слеп человек и глух, и бренен, как стена,            Что черви, вжившись, подточили!»И вот приходит Тот, кто презрен много дней,И повторяет всем с усмешкою: «Бесспорно,Что причастились вы довольно за моей            Обедней радостной и черной!Мне храм сооружен в душе у вас у всех!Вы целовали зад нечистый мой украдкой!Узнайте ж Сатану, чей всепобеден смех            Громадный и, как мир ваш, гадкий!Меня, Властителя, пытались вы ввестиВ обман, лукавые ханжи, в душе мечтаяСебе неправедно два блага обрести:            В богатстве жить, достигнув Рая!К охотнику попасть настал для дичи час!Тенетами давно, как дичь, вас стерегу я!Товарищи моих веселий грустных! Вас            Я увлеку сквозь толщь земную!Сквозь толщу всей земли и через толщу скал,Через развалины, воздвигнутые прахом,В большой, как я, дворец, который я ваял            Не из камней единым взмахом!Дворец построен мной из мировых грехов,И в нем и спесь моя, и скорбь, и честь, и беды!»– И в этот миг вверху, с вселенских облаков            Архангел вострубил победуТем, чья душа твердит: «Бич благостен будь                                                    твой,Господь, и паша скорбь, Отец, – благословенна!Наш дух в твоих руках не стал игрой пустой,            Твоя премудрость неизменна!»В часы небесных жатв, вечернею порой,Так упоительно рогов трубящих пенье,Что, как восторг, оно процедится струей            Во всех, кому поет хваленья!

Испытанье полночи

Пробивши полночь в тишине,Часы с насмешкой вопрошали,Чтоб мы немедленно им далиОтчет об отошедшем дне:– Сегодня дата роковая:Тринадцать. Пятница. ИдемМы еретическим путем,Свои познанья отрицая!Бесспорнейшего меж Богов,Исуса мы оклеветалиИ, словно приживалки, жралиУ страшных крезовых столов,Вкус скотский удовлетворяя;Как верный Демонов вассал,Клеймили мы свой идеал,То, что претило, восхваляя!Всех презираемых толпойКрушили с рвением палачьим,Невежеству со лбом бычачьимПривет мы посылали свой;Тупое Естество лобзалиМы, раболепно преклонясь;Душевного гниенья мразьИ бледный свет благословляли!Пытаясь разум утопитьСредь бреда головокружений,Жрецы достойных песнопений,Чей славный долг – разоблачитьДеянья темные злодея,Безмерно жрали, пили мы!..– Задуем лампу, чтоб средь тьмыМогли мы спрятаться скорее!

Печальный мадригал

Мне всё равно; была ль ты честной!Красиво-грустной будь! От слезЛицо становится прелестней,Как от разлива – вид окрестныйИ как цветы – от сильных гроз!Люблю тебя, когда умчитсяВеселье с мрачного чела,И сердце в ужас погрузится,И ныне на лице сгуститсяЖестокого былого мгла.Когда глаза твои большиеПоток теплей, чем кровь, струят,И руки зря тяну мои я,И, словно стоны агонии,Печали дух твой тяготят.Небесное очарованье!О сладкий гимн! Вдыхаю тутТвои глубокие рыданьяИ верю, что в душе – блистаньеТех перлов, что из глаз текут.Я знаю: в сердце снова зреетПыл старый, что давно потух;Как горн, он снова пламенеет,И знаю я, что в сердце тлеетПриговоренных гордый дух.Пока мечтами, дорогая,Отобразить не сможешь Ад,Пока, в сне тяжком утопаяИ сталь и порох обожая,Влюбленная и в меч, и в яд,Дверь открывая в опасеньиПовсюду видимого зла,Боясь часов и их хрипенья,Пока жестокого ПрезреньяОбъятия не поняла, —Да, до тех пор рабе-царице,Кто любит с ужасом меня,Душою крикнуть не решитьсяСквозь страх, что в ночь больную длится:«Король мой! Я – тебе ровня!»

Предостерегатель

На троне сердца всех людей,Кто этого достоин званья,Есть Желтый Змей. На все желаньяТвои – «Нет» отвечает Змей.Взор захотим свой упереть мыВ глаз Сатирессы иль Ведьмы, —А Зуб: «Ты долг не признаешь!»Рожай детей, сажай растенья,Мни глину, создавай творенья, —А Зуб: «Ты ночь переживешь?»Так вечно человеку надо,Начавши с верой создавать,Предупреждениям вниматьНевыносимейшего Гада.

Малабарке

Нога изящней рук; красе же бедер спелыхЗавидовать могли б и лучшие из белых!Мечте художника твой стан так сладко мил,А бархат глаз больших черней, чем кожа, был;Ты Богом рождена в стране жары и сини,Чтоб трубку зажигать для мужа, чтоб в кувшинеБлагоуханье вод прохладных сохранять,Жужжащих комаров от ложа отгонять,Купить в час утренний, когда поют платаны,На рынке ананас и спелые бананы,Привольно целый день без башмаков блуждать,Неведомую песнь тихонько напевать;Когда же вечер плащ раскинет рдяно-алый,Ты на циновку спать уляжешься устало,Твои цветущие, стремящиеся сныПрекрасны, как и ты, и птицами полны.Счастливое дитя! Зачем в наш край стремиться?Край переполненный в страдании томится!Вручая жизнь свою могучим морякам,Зачем твердить «прощай» излюбленным плодам?Едва прикрытая муслинами нарядаИ вся дрожащая от снега и от града,О, как оплачешь ты досуг привольный свой,Когда твои бока сожмет корсет тугой,И станешь ты искать еду в грязи разврата,И продавать красы нездешней ароматы,И будет глаз искать в тумане вечеровВиденье тщетное кокосовых стволов!

Голос

Стояла колыбель моя в библиотеке.О вавилонский столп романов, сказок, книг.Там смешивали пыль с латинским прахом греки.Мой рост тогда едва ин-фолио достиг.Слыхал два голоса. Один, упрямый, смелоТвердил: «Пойми: земля – как сладостный                                                       пирог!И я бы (чтоб имел ты радость без предела!)Твой сделать аппетит большим таким же мог!»Другой: «Идем! Идем, о путник, в край                                           мечтаний,За грань возможного, в неведомый предел!»Крикливый призрак мне, из-за безвестной граниТайком явившийся, как ветер моря, пел.Пугая душу, он мой слух ласкал отрадой,Ему я отвечал: «Да, сладкий зов! Иду!»И с этих самых пор, увы! Мне числить надоОпределенными судьбину и беду.Я вижу странный мир за гранью отдаленнойВселенной и на дне пречерных пропастейИ, ясновиденьем своим же побежденный,Влачу, кусающих в пути мне ноги, змей.И с этих самых пор я нежно обожаю,Как прорицатели, пустыню и моря,Смеюсь в день похорон, на празднике – рыдаю,Вкус сладкий нахожу в вине горчайшем я.Мне ложью кажутся и факты, и явленья,И, очи вверх подняв, я в бездны пасть готов,Но Голос мне твердит: «Храни свои виденья!Безумных лучше сны, чем сны у мудрецов!»

Гимн

Такой прекрасной и сердечной,Кто в душу пролила мне свет,Тебе, мой ангел, идол вечный, —На веки вечные – привет!Ах, ты в мое существованьеСоленым воздухом вошлаИ снова вечно жить желаньеВ мой ненасытный дух влила.О свежее саше, где милыйИ сладкий запах тайника!О позабытое кадило,Всю ночь дымящее слегка!Как выразить неисказимоЛюбовь нетленную точней?Ты мускусом живешь незримоВ глубинах вечности моей,Такой прекрасной и сердечной,Той, без кого мне счастья нет,Тебе, мой ангел, идол вечный, —На веки вечные – привет!

Непокорный

Орлом упав с небес, Архангел разъяренный,Зажавши волосы неверного в кулак,Кричит, тряся его: «Ты помнишь ли законы?Твой Ангел добрый я! Внемли! Да будет так!Урода, и глупца, и бедного, и злого,Не сотворив гримас, любить обязан ты,Чтоб по́д ноги мог в час сошествия ХристоваСоткать торжественный ковер из доброты.Да! Такова Любовь! Покуда сердце бьется,Во славу Господа пускай восторг зажжется!Вот Страсти подлинной нетленный идеал!»Так, право же, любя и в тог же миг карая,Терзала грешника длань Ангела большая,Но: «Не желаю я!» – преступник отвечал.

Глаза Берты

Что ж! Презирайте вы прославленные очи,Глаза моей любви, которые не прочьЛить нечто доброе и сладкое, как Ночь!Краса очей! Пролей чудесный сумрак ночи!Большие, со смолой, твои глаза, дитя, —Как грот таинственный, где позади громадыТеней беспечных есть неведомые клады,Которые лежат, загадочно блестя.Огромные глаза темны и безучастны!О Ночь громадная, как ты, пылает взгляд!Огни – вы мысль Любви иль Веры, что горятНа самой глубине невинно или страстно.

Фонтан

Не поднимай, подруга, нежныйСвой взор, что опустила вниз,Застывши в позе той небрежной,Как захватил тебя сюрприз.Фонтан в саду весь день болтаетИ ночью не умолкнет он,Восторг он сладкий выражает,В него я страстью погружен!Бьет сноп, весь пламенея            Стотысячным цветком,И резвая Фебея            Смешала краски в нем;Он падает, слабея,            Широких слез дождем.Вот так твой дух, испепеленныйОгнем пылающих страстей,Наверх, в обширность небосклона,Летит быстрее и смелей,А позже никнет, умирая,Грустя в тоскующей волне,Путем незримым проникаяИ падая на сердце мне.Бьет сноп, весь пламенея            Стотысячным цветком,И резвая Фебея            Смешала краски в нем;Он падает, слабея,            Широких слез дождем.Ночь даст тебе очарованье!Так сладко мне, обняв твой стан,Внимать извечное рыданье,Что погружается в фонтан.Луна, звон вод и час полночный,Кругом – дрожание ветвей, —В печали нашей непорочнойБлеск зеркала любви моей.Бьет сноп, весь пламенея            Стотысячным цветком,И резвая Фебея            Смешала краски в нем;Он падает, слабея,            Широких слез дождем.

Оброк

Тебе, чтоб мог оброк отдать,Дано два богатейших поля,И должен человек их вволюЖелезом разума вскопать.Чтоб вырастить цветок бессильный,Чтоб редкий колос возрастить,Ты должен почву ороситьСлезой соленой и обильной.Искусство и Любовь – поля!– Чтоб приговор благоприятныйВ день судный, строгий и превратный,Был вынесен и для тебя, —Яви судье ты помещенье,Где есть цветы, где хлеб лежит,Чтоб заслужил их цвет и видApxaнгельское одобренье.

Далеко отсюда

Вот этот дом священный, где ты,Подруга, празднично одета,Всегда готова для поэта,Следишь, закрывши грудь рукой,Уткнув в подушки локоть свой,Ты за бассейновой слезой!Да! Здесь покои Доротеи.– Вода и ветер песнь поют,Рыданья возбуждая ею,Чтоб усыпить дитя скорее.И кожу нежную ей тутБлагоуханием елеяВесьма старательно натрут.– А в уголке цветы растут.

Закат романтического солнца

Диск Солнечный хорош, когда он, встав,                                            прохладныйБросает нам, как взрыв, привет своих лучей.– Благословенен тот, кто мог в любви своейПриветить свой закат мечтательно отрадный!Я помню: видел я поля, цветы и ключПод солнцем нежились, как трепет сердца,                                                   млея…– Скорей на горизонт! Уж поздно! Ну! Скорее,Чтоб захватить могли хотя б последний луч!Но Бога, что бежит, преследую напрасно;Неодолимое даренье Ночи властной,И черной, и сырой, что дрожь и смерть несет.Могильный аромат во мраке возникает,Холодных слизняков и скользких жаб сминаетТрусливая нога средь топей и болот.

К картине Эжена Делакруа «Тассо в темнице»

В сырой тюрьме поэт больной, полунагойТоптал свой манускрипт трясущейся ногойИ мерил в ужасе воспламененным глазомКрутую лестницу, где оступился разум.Темницу хохотом наполнил пьяный шум,К безумству странному он призывает ум;Страх, мерзкий и смешной, что много лиц имеет,И рой Сомнения вокруг поэта реют.Да! Гений, запертый в обители сырой,Ужимки, этот вопль, виденья, что толпой,Бунтуя, кружатся, поэта слух тревожа,Мечтатель, ужасом оторванный от ложа, —Вот символ твой, Душа, с неясною мечтой:Тебя Действительность теснит своей тюрьмой!

Пропасть

Лелеял пропасть ты, Паскаль, своей душой.Увы! Всё – пропасти! Дела, мечты, желанья,Слова! – И чувствует порою колыханьеПугающих ветров встающий волос мой.Вверху, внизу, везде – лишь глубина, молчанье,Пространство страшное в неволе роковой.На дне моих ночей перст Господа благойРисует всяческий кошмар без окончанья.Я снов своих боюсь, как бы огромных дыр;Нac беспредельный страх влечет в безвестный                                                      мир.Лишь бесконечность я слежу в окне туманном!Всегда безумия полна душа моя,К Небытию без чувств всегда ревную я.– Из Числ и Бытия не выйти никогда нам!

Жалобы Икара

Те славны и не знают муки,Кто пошлый возлюбил удел;Я облака обнять хотел,И вот мои разбиты руки.Виною звезды, что горятТак несравнимо в небе ночи,Что потухающие очиЛишь солнце в памяти хранят.Я жаждал отыскать напрасноКонец в пространстве мировом,И вот неведомым лучомМне крылья опалило властно.Я страстью к красоте сожжен;Мне высшей чести не окажутИ с именем моим не свяжутТу пропасть, где я погребен.

Сосредоточенность

О Скорбь! Спокойной будь и мудрою! ТобоюБыл вызван Вечер. Он к тебе нисходит. Вот.И сумрак обволок окрестность пеленою,Несущей – мир одним, другим —                                       милльон забот.Покуда смертные презренною толпоюИдут раскаяться на рабский праздник тот,Нещадно бьет хлыстом их Наслажденье злое.О Скорбь! Твоя рука пусть руку мне пожметВдали от них. – Смотри: с балконов небосводаГлядят умершие, в одеждах ветхих Годы,И Сожаление смеется под водой.Диск Солнечный заснул под аркой, умирая;Следи, любимая: огромный саван свойНочь сладостно влачит, к Востоку выступая!

Самобичевание

Посвящено Ж. Ж. Ф.

Как живодер, тебе ударыБез злости нанесу своей,Как будто скалам – Моисей;Чтоб напоить мою Сахару,Из-под твоих ресниц забитьЗаставлю я струю страданья;Надеждой вздутое желаньеСредь слез соленых сможет плыть,Как бы корабль средь океана.В душе, что слезы напоят,Твои рыданья прогремят,Как пред атакой барабаны!Иль фальшь аккорда я, что взятСреди божественных симфонийПо жадной милости Ироний,Которые меня разят?Ты в голосе моем, крикунья!Ты – кровь моя, ты – черный яд!Я – зеркало, куда глядятЗловещие глаза колдуньи.Я – рана, нож я в тот же миг!Щека и со щекой расправа!Орудье пытки и суставы!И жертва я, и я – мясник!Вампир я, кто сам дух свой гложет!– Один из проклятых я тех,Кто осужден на вечный смехИ больше хохотать не может!

Неисцелимое

IМысль, Форма, Бытие, что прыгаетС лазури, чтобы в Стикс нырнуть,Где грязь свинцовая и муть,Куда глаз Неба не достигнет;Архангел, в странствиях глупец,В ком – к безобразному влеченье,В глубинах страшного виденья,В тоске смертельной, как пловец,Еще мечтающий бороться,Когда огромный вал встаетИ как безумный зареветПред тем, как в мраке расколоться;Иль очарованный, в своейПопытке жалкой напрягаясьНайти ключи и свет, стараясьУйти из мест, где столько змей;В мрак подземелия зловонный,Твердящий о гниеньи нам,По бесперильным ступенямБез ламп идущий осужденный,Туда, где много змей таких,Чьи фосфорические очиМрак делают чернее ночиИ невидимей их самих;Корабль на полюсе, там, где-то,Хрустальной взятый западней,Не знающий: какой струейЗаброшен он в темницу эту;– В эмблемах этих отраженНаш рок, который допускает,Что всё, что Дьявол ни свершает,Отлично совершает он!IIОдновременно свет и тени,Дух, превращенный в зеркала,Колодец Правд, где свет и тьма,И звезд багровых отраженье;Маяк, что бездна нам зажгла,И адских милостей горенье,Со славой вместе утешенье, —– Вот в чем познанье Зла!

Часы

Часы! Пугающий и хладнокровный гений,Чей палец нам грозит и шепчет: НЕ ЗАБУДЬ!И Скорбь дрожащая в напуганную грудьТвою вонзается, как будто бы в мишени.Стремит за горизонт Восторг туманный бег,В кулисах таково сильфид исчезновенье.И каждый миг пожрет кусок от наслажденья,Которое дано тебе на весь твой век.Три тысячи шестьсот Секунд, что ежечасноТвердят: НЕ ПОЗАБУДЬ! Сегодня говорит:«Я – Некогда»; оно быстрей цикад твердит:«Знай: высосет твою жизнь хобот мой ужасный!»РЕМЕМБЕР! НЕ ЗАБУДЬ! И ЭСТО МЕМОР! —                                                Знай!Наречьем всех племен гортань заговорила!Минуты резвые напоминают жилы:Не взяв всё золото, породы не бросай!Знай: Время – что игрок, который не обманет,Но обыграет нас! Таков закон и путь!День меньше стал, а ночь густеет; НЕ ЗАБУДЬ:Век бездна голодна. В часах уже песка нет.И вскоре час пробьет. Последний твой приют, —Твой Стыд, Раскаянье, Небесный случай, вместеИ Целомудренность, – жена с девичьей честью, —«Трус! Срок исполнился! Умри же!» – изрекут.

Парижские картины

Пейзаж

Хотел бы близ небес я спать, как астрологи,Чтоб сочинять свои пристойные эклоги;Сосед церквей, – внимать, в мечтанья                                               погружен,Их гимн торжественный, что ветром донесен.И, подперев лицо, в мансарде, с возвышенья,Услышу мастерских я болтовню и пенье;Как мачты, шпиль церквей смогу я наблюдатьИ небо, что велит о вечности мечтать!Как сладко сквозь туман увидеть зарожденьеЗвезды на синеве, на окнах – ламп горенье,И реки дымные, что всходят в небосвод,Свет обаятельный, что бледный месяц льет.Увижу осени, и летний день, и весны;Когда ж придет зима со стужею несносной,Закрою ставни я и шторы на дверях,Чтоб выстроить дворец волшебный мой                                        в мечтах.И синий горизонт я воссоздам в мечтаньи,Сады и алебастр, фонтанное рыданье,Птиц, что поют и днем и ночью, ласки вид, —Всё, что Идиллия ребячливо таит.И Бунт, стучащийся в дверь, в стекла окон                                                 тщетно,Не оторвет меня от записи заветной:Я буду погружен в свою мечту одну;Как силой воли мне себе вернуть Весну,Как из души извлечь мне солнышка сиянье,Как превратить в тепло горящие мечтанья?!

Солнце

Когда в предместиях старинных, где у оконС решеткой ставень, чтоб скрыть тайну страсти                                                    мог онВдруг солнце застучит своим лучом двойнымПо хлебу, по лугам, по крышам городским, —Игре таинственной я предаваться буду:Созвучья редкие я вынюхав повсюду,Хромая по строкам, как бы по мостовой,Я буду гнать стихи, таимые мечтой.Кормилец-солнышко! Враг немочи и боли!Как розы, ты стихи выращиваешь в поле;Как пар, заботы прочь ты гонишь к небесам,Как ульям, даруешь обильный мед мозгам;Калек на костылях ты в миг омоложаешь,Их сладкой радостью, как дев, ты награждаешь,Прикажешь, – и посев родится иль умретВ бессмертном сердце, где желанье цвесть живет;Когда же в города ты, как поэт, нисходишь,Всё низменное ты, Луч Солнца, благородишь;Без суеты и слуг ты царствовать готовВ палатах всех больниц, в палатах всех дворцов.

Лола де Баланс

Надпись к картине Эдуарда Мане

Средь всюду видимой и разной красоты,Понятно мне, друзья, что ум наш в колебаньи, —Но в Лола де Баланс – нежданное сияньеЧарующей игры, и роз, и черноты.

Оскорбленная луна

Луна, кого отцы любили затаенно,В гареме искристом и в крае голубом,Где в платье праздничном рой звезд плывет                                              кругом, —О Цинтия моя! О лампа средь притопа! —Что видишь ты: двоих в постели, спящих сонно,И свежую эмаль над их открытым ртом,Поэта гордый лоб, склоненный над трудом,Совокупленье змей в сухой траве газона?!Иль ты плывешь тайком в лимонном домино,Чтоб с ночи до утра, как встарь давным-давно,Лобзать увядшую красу Эндимиона?– «Сын обнищавших лет! Твоя мне мать видна:Пред зеркалом, забыв про возраст свой                                         преклонный,Тебя вскормившую там пудрит грудь она!»

Рыжей нищенке

Белая девушка с рыжей косой!Платье проношенное и с дыройВсем показало твою бедноту            И красоту.Пусть твоя кожа веснушек полна,Но для плохого поэта она,Хоть у нее и болезненный вид, —            Прелесть таит.Носишь из дерева ты башмаки,Но на тебе они так же легки,Словно из бархата туфли цариц            С книжных страниц.Если б одежду, что очень стара,Ты бы сменила на платье двора,С шлейфом, которого складки шумят            В блеске до пят!Если бы вместо дырявых чулокПолюбоваться пройдоха бы мог,Как на бедре твоем вновь засверкал            Ценный кинжал!Если б сквозь плохо подогнанный шовСразу открылись для наших греховГруди прекрасные, что веселей            Блеска очей!Если б осмелилась ты приказатьЛюдям покорным тебя раздеватьИ отгоняла б ударом руки            Тех, кто дерзки! —Много б жемчужин тогда дорогих,Много сонетов Белло и другихБыло б твоим обаяниям чар            Брошено в дар.Строй раболепных поэтов готовБыл бы писать тебе строки стихов,Робко следя за походкой твоей            Вдоль ступеней.В случай влюбленных немало пажей,Много Ронсаров и знатных людейЖадно стремились проникнуть бы тут            В свежий приют.Больше объятий, чем громких гербовС лилией, мог насчитать твой альков,И предписать свой закон Валуа            Ты бы могла!Ныне же нищенствуешь тут и там,Рухлядь сбираешь и старенький хламВозле трактиров проезжих дорог,            Встав на порог.И, исподлобья взглянув, ты бредешьМимо игрушек; цена-то им – грош,Но не могу их, – меня ты прости! —            Я поднести.Что ж! Без иных украшений бреди,Без ароматов, камней на груди!Есть лишь больная твоя нагота,            О красота!

Лебедь

Виктору Гюго

IОб Андромахе я мечтаю! – Как зерцалоНичтожное, ручей, который отражалВеличественную печаль вдовы, бывало;Как лживый Симоэнт, от слез он пухнуть стал.Пока чрез Карусель новейшую иду я,Ты память прошлую смог оживить, ручей.– Былой Париж исчез! (Ах, внешность                                            городскуюНам легче изменить, чем сердце у людей!)Немало выступов, упавшие колонны,Трава, бараки, луг, блестящая в окнеДрянь всевозможная, и грязь, и сор зеленыйОт лужи и воды, – видны в мечтаньях мне.Здесь встарь зверинец был. Здесь утренней                                                    порою,В тот час, когда светлей прохладный небосклонИ Труд встает от сна, и пыльною грозоюОт свалок воздух весь молчащий напоен, —Я видел лебедя; сбежав из заточенья,Ногою лапчатой он скреб по мостовой,На землю белое ронял он оперенье,Совал раскрытый клюв он в ручеек пустой.Стремился сердцем в даль он, к озеру родному,И крылья полоскал свои в пыли, взмолив:«Вода! Пролей дождем! О прогремите, громы!»И, бедный, представлял собой зловещий миф.И прямо в небосвод, как бы герой Назона,В свод, что насмешкою и синевой жесток,Вздымал он голову на шее искривленной,Как будто Богу он свой посылал упрек!IIПариж! Ты стал иным! Ну, а в моей печалиНет перемен! – Дворцы, помосты и навозИносказанием предместий старых стали;Воспоминания, вы – крепче, чем утес!Всё тот же образ здесь, пред Лувром, возникает:Безумно движется огромный лебедь мойИ мне изгнанника, больной, напоминаетОн, пожираемый без отдыха мечтой.Об Андромахе мысль!..            Пускай супруг твой сильный,Как подлый скот, погиб под Пирровой рукой,Ты в скорби склонена над пустотой могильнойВдовою Гектора и Элена женой.О негритянке мысль!.. Чахоточной, больноюТы в грязь затоптана! Твой взор искать готовЗа бесконечною туманною стеноюНадменной Африки кокосовых стволов.Я думаю о тех, кому пришлось проститьсяС тем, что им не вернуть; кто наглотался слезИ кто сосет Тоску, как добрую волчицу,О бедных сиротах, что сохнут легче роз!В лесу, где бродит ум, в огромный рог труби ты,О Память старая, из полных сил своихО тех матросах, кто на острове забыты,Кто, пленный, побежден!.. А также – о других!

Семь стариков

Виктору Гюго

В кишащем городе и в полдень затолкаютПрохожих – призраки! О город, полный грез!Как соки в узкие каналы протекают,Так тайны ты струишь, властительный колосс!Я утром проходил по улице печали,Где здания росли от дыма в высотуИ набережную реки напоминалиЖелтеющий туман швырнул на пустоту.Одежду, что душе пристала лицедея.Я нервы сдерживать был, как герой, готов,И спорил я с душой усталою своею,А пригород дрожал от тяжести возов.Вдруг – предо мной старик. Лохмотье так убого,И реже так оно, как небо в час дождей.Подачек нищий мог собрать бы очень много,Коль злобы не было б в зрачках его очей.Но нищего зрачок пропитан был, казалось,Весь желчью. Взор колол, как иней в холода,И, как Иудина, щетиной выдавалась,Остра как меч, его большая борода.И ноги под прямым углом с его спиноюСходились; был он весь не сгорблен, а разбит.Его обличие завершено клюкою,А шаг беспомощен. Всё придавало видСкота больного иль трехногого еврея.По грязи и по льду он, ковыляя, шел,Как будто башмаком он трупы мял сильнее;Не равнодушен он, на целый мир он зол.За ним его двойник. Он тем же адом явлен,Такая ж борода, такой же взор зрачковИ палка. К цели был неведомой направленШаг странных призраков, столетних близнецов.Чей гнусный умысел меня избрал мишенью?Иль унижал меня какой-то случай злой?Не меньше, чем семь раз, мгновенье от                                             мгновенья,Зловещий проходил старик передо мной.Кому смешны мои волнения и ярость?Кто в братском трепете, как я, не задрожит?Пусть думает о том, что, несмотря на ярость,Все семь чудовищ тех имели вечный вид!Смогу ль, не умерев, увидеть я восьмого?Такого ж грозного, кто словно Феникс злой,Отец и сын семи, насмешливый, суровый?– К кортежу адскому я встал скорей спиной.И злой, как пьяница, пред кем мир раздвоился,Домой вернулся я и запер дверь, больной;Дух лихорадочный мой в ужасе томился,Сраженный тайною нелепою такой.Напрасно разум мой пристать пытался; яроЕго отбрасывал, резвясь, порыв ветров;Мой дух плясал, плясал, челнок без мачт                                                и старый,Средь моря страшного, где нету берегов.