Баллада о любви. Стихи и переводы

Невольно нервно дернулся кадык.

В крови засохшей грязная рука

Зажала рану: вроде жив пока.

И свежий воздух ноздри раздразнил.

И взгляд тоскливо птицу проводил.

Проснуться б или взять бы и уйти!

Что ж, мама, не увидимся, прости…

И окрик вновь: «А ну, смотреть в глаза!

Встать на колени! Руки вверх, сказал!»

Мужик. Обычный. Надо ж. Вот ведь как.

Успел подумать: «И вот это враг?

Ну да, небритый, дерганый, смурной.

Но словно мы с ним с улицы одной».

Удар прикладом по зубам с двух рук,

И на мгновенье мир качнулся вдруг.

«Ты что, не понял? На колени, гад!»

И в лоб уперся дулом автомат.

«Черт, жить охота!» Сделав вдох большой,

На небо посмотрел над головой.

«Иди ты…», – бросил сухо мужику

И взглядом палец проводил к курку…

Выстрел

Движением пальца разрушить Вселенную разве возможно?

Мир уникальный, бескрайний, одним лишь движением неосторожным?

Вы мне поверите, если скажу, что такое случается?

Мир убивает движение пальца – того, что к курку прикасается.

Дернулся палец, нажал – разве это настоль разрушительно?

Лишь одного человека из жизни он вычеркнул пулей стремительно.

Но человек этот неповторим – пусть так хрупко и смертно его тело тленное,

Здесь, на Земле, уникально сознанье его – бесконечная бездна-Вселенная…

В ней по орбитам своим люди, словно планеты, вращаются,

Сны и надежды, как будто кометы, опять и опять возвращаются,

Как гравитация, давят на плечи дела и гнетут обстоятельства сложные,

Звездами щедро рассыпаны чувства, эмоции, мысли, слова всевозможные.

Есть в этом мире, увы, и трагедий и боли туманности,

Изредка, как астероиды, здесь попадаются странности,

Носятся микрочастицы сиюминутного «хочется»,

А остальное пространство заполнено вакуумом одиночества.

Каждый из нас – целый космос: прекрасный, загадочный, сложный…

…Движением пальца разрушить Вселенную разве возможно?

Если я однажды стану Богом

Господь! Ты этот мир создал неверно:

Несовершенств он полон и ошибок,

В нем правит зло, в нем много лжи и скверны,

А счастья миг так краток и так зыбок.

Но если я однажды стану Богом,

Я сам создам свой мир, как его вижу.

Не человечьим разумом убогим,

Что мнит себя всезнающим облыжно,

Но мозгом совершенным и впитавшим

Без счета мудрость всех других вселенных.

Мышлением бессмертным, вечным ставшим,

Руками, не подверженными тлену.

Сам испеку я во вселенской печи

Планету новую для дел своих достойных.

Ее слеплю из элементов вечных,

Кружащих в танце хаоса столь стройном.

Ни терниев, ни волчц на ней не будет —

Лишь краше становиться век от веку

Мой станет мир на радость моим людям.

Да, я дерзну и жизнь дать человеку!

И он прекрасен будет телом бренным,

А главное душой! Я точно знаю!

Не то что те, Господь, Твои творенья,

Что нынче Землю топчут, оскверняя.

Мой человек – он никогда не сможет

Отнять дыханье жизни у другого,

Не украдет, не скажет клятвы ложной,

Не возжелает он добра чужого.

Я словно повторюсь в своем Адаме,

Но лучше будет он: пытливый, дерзкий.

Деревьями с запретными плодами

Я засажу весь садик свой Эдемский.

Скажу: «Вкушай! Познай: что зло, что святость.

И созидай, и самовыражайся.

Неси другим добро, и свет, и радость,

Люби жену, плодись и размножайся».

И он вкусит. И поведет подругу

В мой мир прекрасный…

К вящей моей славе ль?..

Увы! Ведь новый Каин все же руку

Поднимет в злобе – и погибнет Авель.

Земля моя, что создавал с любовью,

Поил ее росою и дождями,

От многих войн польется щедро кровью,

Покрывшись незарытыми костями.

И я увижу, сидя в высях горних,

Как сыновья Адама выбирают

Смерть сеять, а не хлеб, не лён, а го́ре.

И вместо созиданья разрушают.

Взирать бесстрастно буду заставлять я

Себя. Ведь мой закон – свобода воли.

Бессильно глядя, как друг друга братья

Лишают жизни, подвергают боли.

Но наконец не выдержу глумлений

Над всем, что заповедал человекам —

И гневом против собственных творений

Моя вдруг резко сменится опека.

Пошлю всепожирающий огонь я

А сам запла́чу, горько сострадая

Своим твореньям, видя их агонию,

И как мой мир прекрасный погибает.

И небеса сверну я, словно свиток,

Чтоб точку в этом опыте поставить.

Но вывод сделать из своих ошибок

Сумею, хоть итоги не исправить.

Пойму: так кто в ответе, когда адом

Становится вдруг райская планета.

Мне запоздало станет ясно: надо

Не Бога, а людей винить за это.

Жатва

Здоровое тело разорвано в клочья,

И страшен зов смерти, особенно ночью.

Стоит, ухмыляясь, она в изголовье,

И тост поднимает она моей кровью.

Когда в темноте затихает больница,

Один только сон изо дня в день мне снится:

Глаза закрывая незрячие, вижу

Взрыв, плоть мою стерший в кровавую жижу.

А дальше лишь боль, океан боли дикой.

И я просыпаюсь на собственном крике —

Обрубок слепой, забинтованный кокон,

Чья с миром вся связь – запах лета из окон

И звуки дождя, и гудков перекличка.

Стереть пот с лица я тянусь по привычке.

Но нету руки. Я забыл на мгновенье:

Мне больше не ведома роскошь движенья.

Вновь боли фантомные: не избежать их…

И культей бессильно я бью по кровати.

Как хочется жить! Мне всего девятнадцать.

За чей интерес меня гнали сражаться?

Того, кто дает равнодушно приказы?

Проснувшись однажды не в духе, он сразу

Решил: быть войне. Просто так захотел он.

А я за каприз заплатил своим телом.

Ему я отдал свою дань, не отчизне…

Я сам не успел отобрать чьи-то жизни.

И этим лишь совесть свою облегчаю.

У всех кровь красна, я теперь это знаю.

На поле сраженья враги, словно братья,

Вповалку друг с другом в смертельном объятьи.

На лицах оскал – то ли боль, то ли ярость.

С них дань свою не соберет уже старость.

Не вырастить сына им, дом не построить.

Медалями вдов их вам не успокоить.

Мне тоже вручили медаль. Как в насмешку,

Глаза отводя, равнодушно и в спешке.

За что мне она? Неужели за смелость?

А мне ведь в бою вжаться в землю хотелось,

От страха кричал я и зло матерился.

Мой бой самый первый – недолго он длился.

Но жизнь мою он разделил на две части:

Вот я еще молод, здоров, глупо счастлив.

А вот я без ног, без руки и незрячий,

И мать подле койки тихонечко плачет.

Чужая земля моей кровью полита.

Судьба моя скомкана, смята, разбита.

И я не один такой – нас таких много,

Кем чья-то к всевластью мостится дорога.

Война – только средство добраться до цели.

Плевать ему, что мы войны не хотели,

Плевать, что с войны возвратимся едва ли —

Да лишь бы нули на счетах прибывали…

И дела ему до моих нет мучений,

Ведь наших судеб параллельно теченье.

И я уже списан в расход. Быстро слишком.

На место мое новый призван мальчишка.

Теперь он сжимает приклад автомата.

А мне дом последний – вот эта палата.

Но я от обиды вскипаю и злости:

Врешь! Я еще жив! Еще не на погосте!

И я с этой койки подняться сумею,

Хоть с каждым движеньем от боли бледнею.

Пусть на костылях, на протезах, не сразу,

Пускай однорукий, пусть даже безглазый

Однажды я выйду из стен этих белых

И воздух всей грудью вдохну ошалело…

Ожили мечты и надежда вернулась…

Тут вновь из угла смерть моя улыбнулась.

Приблизилась тихо, без слова, без звука,

На грудь опустила костлявую руку.

И сердце мое учащенно забилось,

Но, словно споткнувшись, вдруг остановилось…

А смерть через стены скользнула привычно —

Безносая щедрую чует добычу.

Вновь кто-то нарушил чужие границы,

Вновь где-то сраженье – туда она мчится,

Где, осатанев, строй на строй прут солдаты…

И будет ее урожай сверхбогатым,

Пока кто-то жаждет владеть целым светом,

А толпы готовы отдать жизнь за это.

Дети войны

Вот каской пробитой мальчишек ватага

Гоняет в футбол в разоренном селе.

И бегает с ними худая дворняга

По взрытой шрапнелью горелой земле.

Девчушка играет с осколком снаряда:

Как куклу, в пеленках, кладет его спать.

Так дети устроены – им всегда надо

Повсюду со всем беззаботно играть.

Им танк развороченный больше не страшен.

Уже позабыв, как по ним он стрелял,

Влезают на взрывом разбитую башню

И гусениц трогают рваный металл.

Блестящие гильзы в пыли собирают,

Резвятся в пустом насыпном блиндаже.

Играют в войну. Очень часто играют.

Ведь многие мир и не помнят уже.

Привыкли к обстрелам, к воздушным тревогам,

К лишеньям, что людям приносит война,

К чужим мрачным лицам, к далеким дорогам

И лишь непривычна для них тишина.

Оборванны, бледны и странно послушны,

Уж слишком мудры для обычных детей.

И к смерти почти что уже равнодушны —

Не раз приходилось встречаться им с ней.

И все же играют, и смех слышен снова,

Вновь смотрят доверчиво на чужаков.

Так дети устроены – помнить плохого

Не могут, умея прощать всех врагов.

Война очень многих в сирот превратила,

Но чуда упрямо, настойчиво ждут

И верят, что это лишь сном страшным было,

Что папы и мамы за ними придут.

От дома печная труба да ограда

Остались – но снится таким, каким был.

Так дети устроены – им очень надо,

Чтоб кто-то под кровом родным их любил…

…Играют мальчишки, и пес звонко лает,

И вместо мяча снова каской дан пас.

Смотрю на игру я, а сам размышляю:

Надолго ли мир наступил в этот раз?

Брат на брата

Руку брат поднял на брата,

Жатва смерти началась.

Был иль не был виноватым,

Поздно – кровь уж пролилась.

А отец глядит в их лица.

Авель? Каин? Кто родней?

Мертв один, другой – убийца.

Нету ноши тяжелей…

И с тех пор друг с другом счеты

Сводят братья тут и там:

С кровожадною охотой

Мстят, сильнее, чем врагам.

Брат на брата – круг был начат

Смерти. Будет ли конец?

И скорбит по нам и плачет

В небе общий наш Отец.

Моя страна воюет, зверея понемногу…

Моя страна воюет,

Зверея понемногу.

Пехота марширует,

А я иду не в ногу.

Я душу не меняю —

Мне ненавидеть нечем.

И, сняв, я в пыль роняю

Ружье, что тянет плечи.

На фронт все, я – оттуда.

Я был там, и я знаю,

Что убивать не буду,

Хоть все и убивают.

Бреду, о чьи-то трупы

Все время спотыкаясь,

За подлости чужие

Пред Богом каюсь, каюсь.

Моя страна воюет

С врагом, не нападавшим,

Тайком она горюет

По всем, в войне той павшим.

На карту ставит точки

Горячие, лихие…

Боюсь, мне в одиночку

Не отмолить грехи ей.

Но каждый день прошу я

О милости у Бога

К стране той, что воюет,

Зверея понемногу.

Похмелье

Стало резко мне не до веселья,

Чуть шатает, только я не пьяный:

Наступило нынче вдруг похмелье

От баюкавшего много лет обмана.

Разве можно лгать вот так, всем сразу,

Да еще так подло и бесстыже?

Был я словно слеп на оба глаза,

А теперь так ясно ложь я вижу.

Как так вышло – хоть убей, не знаю.

Обманули – я и не заметил.

Но со всеми ведь кричал «ура» я.

Думал: будет рай не мне – так детям.

Брел со всеми я в надежде сонной,

А очнулся вдруг – и понимаю,

Что стою у пропасти бездонной,

И нога занесена над краем.

Рояль

Четвертый месяц голод и блокада.

Не знает к людям жалости война.

Зима. Мороз. Согреться как-то надо,

Но мебель вся давно уж сожжена.

В пустой квартире лишь рояль старинный

Стоит, не став спасительным теплом.

Он уцелел – и есть тому причина,

Что даже в стужу не пошел на слом.

Стоит, как символ веры в то, что будет

Конец войне, наступит всё же мир,

И о прекрасном вспомнят снова люди,

И зазвучат рояли из квартир.

Она подходит. Ледяные руки —

На клавиши. Замерзла – не сыграть.

Но день придет – взлетят свободно звуки,

Рояль старинный оживет опять.

Он зазвенит, и в музыке той громкой

Всё отразится: прошлый страх и боль,

Отчаяние после похоронки,

Надежда, вера в завтра и любовь.

Глава 4. Мне восемнадцать

Первый снег

Двадцать дней сегодня ноябрю.

Полночь. Улицы давно пусты.

Я в окно на первый снег смотрю.

Он красив, но холоден – как ты.

В твоем сердце вечная зима,

Не найти тепла в твоих глазах.

Только ты не чувствуешь сама

Иней в своих правильных словах.

Я совсем отчаялся уже,

И давно пора себе сказать:

«Не растопят лёд в твоей душе

Мои полные любви глаза».

…Снег еще растает, не спеши.

Станет грязью, следом от колёс.

Лёд твоей оттаявшей души

Превратится вдруг в потоки слёз.

Спокойной ночи

Уходят в парк последние трамваи.

Дворы окутала ночная тень.

Спокойной ночи я тебе желаю.

Вот и закончился тяжелый день.

Спокойной ночи! Завтра легче будет:

Отступит тьма, и станет белым свет.

Усни, и утром пусть тебя разбудит

Веселый щебет птиц и мой привет.

Ты, улыбнувшись счастливо спросонок,

Вновь засыпаешь с мыслью обо мне.

Моя любовь, как маленький котенок,

Лежит у ног твоих, мурлыкая во сне.

Друг ушел

Всегда ты искренне делил

Со мной и грусть, и боль.

Ты верил мне и рядом был

В опасности любой.

И я привык, что ты всегда

Всё другу мог отдать,

На просьбу отвечая: «Да»,

Не в силах отказать.

Я часто думал, что я прав,

Кричал до хрипоты,

И ты молчал, хотя в душе

Не соглашался ты.

Спешил ты каждого дарить

Своею добротой,

Но мысль, что можно всех любить,

Казалась мне смешной.

Тебя считал я чудаком

И долго хохотал,

Узнав, что ты давно тайком

Стихи свои писал.

Я то, что свято для тебя,

Порой мог осмеять,

И ты прощал мне всё, любя.

Да, ты умел прощать!

С тобой я мог жестоким быть,

А иногда был зол,

Но подлость не сумев простить,

Однажды ты ушел…

Пустяк! Потеря не моя —

Ведь больше ты молчал.

Но почему, не знаю, я

Вдруг одиноким стал?

Шесть струн настроенного сердца

Всегда душа моя была

В плену мелодии и звука.

Но вдруг ты в жизнь мою вошла

Без приглашения и стука.

И я забыл семь главных нот,

Когда тебя впервые встретил.

С тех пор любовь во мне живет

Мелодий лучше всех на свете.

Но как сказать тебе о ней?

Здесь лишь гитара мне поможет.

Мне легче спеть – сказать трудней,

Что для меня ты всех дороже.

Не знаю я, с чего начать.

Куда от робости мне деться?

Но тронь рукой – и зазвучат

Шесть струн настроенного сердца.

Мне не хватает

Пальцы разбиты в кровь.

Быть может, я слишком юн,

Но мне не хватает струн,

Чтобы спеть про мою любовь.

Пальцы хотят писать

В рифму,

Но, как назло,

Мне не хватает слов,

Чтобы себя рассказать.

Пальцы сжимают стакан,

Чтобы выпить тоску до дна,

Но мне не хватает вина —

Я пла́чу, но я не пьян.

Знаю: ты не поймешь,

Что можно любить всерьез,

А мне не хватает слез —

И пальцы сжимают нож.

Рви эти вены, рви!

Ну! Что же ты отступил?

…Нет, мне не хватает сил.

Я нужен еще любви.

Глава 5. Не всегда же быть серьезной…

Страшная сила красоты

Когда раздавал Бог женщинам внешность,

Стояла я в очереди за умом.

Оказалось, мозги – хорошо, конечно,

Но личную жизнь не построишь на том.

Прыщи, длинный нос и кривые ноги —

Не суть, диссертация коль твоя цель,

Но нано-грудью не пробьешь дороги

К алтарю или хоть бы в чью-то постель.

Люди, про время меня расспрашивая,

Завидев мой профиль или анфас,

Тут же отшатывались: «Ну, ты страшная!» —

Про вопрос позабыв свой «Который час?».

С ужасом видя, что скоро уж тридцать,

Устав мириться с кривою рожею,

Решила: пора мне пришла воплотиться

В нечто, на диву больше похожее.

Премию Нобеля с книжки сняв,

Свинью-копилку разбив безжалостно,

К врачу я шагаю: «Сделайте из меня

Анджелину – ту, что Джоли, пожалуйста!»

Сперва эскулап в отказ, ни в какую:

«Мол, я не волшебник и не Господь Бог».

Но сумму узрев неприлично большую,

Врач вздрогнул, и все ж устоять не смог.

Живу я теперь в палате больничной,

Но сомневаюсь в своем решении:

Ведь ноги ломает хирург мне столичный,

Пытаясь вытянуть их до ушей.

И нос тут исправили мне заодно.

В губы вдули силикона пол-литра,

А в гру́ди – по литру. Им немудрено:

Оно для врачей дело нехитрое.

Смотрю – силикон зашивают и в зад.

«Туда-то зачем?» – в шоке спрашиваю.

А мне бодрым тоном в ответ говорят:

«Цыц, мадам, мы вас прихорашиваем».

Вес у меня стал совсем аскетичный —

На кашках больничных фиг ведь поправишься.

Но жирной не быть – это так непривычно,

Что, наконец, сама себе нравишься.

Между наркозами мне объясняют:

Нужна, мол, всем нам, бабам, косметика.

Карандаши и для глаз ведь бывают —

Не только для формул по кибернетике.

Но деньги мои подошли вдруг к концу.

И вовремя так – ведь хирург-сиськорез

Вновь с острым ланцетом мне прямо к лицу

Лез с донорским ухом наперевес…

* * *

Вот вышла в народ я, надеждой горя,

Тряхнула кудрями, в блонд окрашенными…

Только что же это: неужели всё зря?

Смотрят вновь на меня ошарашено.

Мужчина окликнул, про время спросив,

Отшатнулся… Опять это всё со мной?!

А он произнес вдруг: «Как вы красивы!

Девушка, будьте моею женой!»

Ода «Аэрофлоту»

Мама, ты просила срочно

Сообщить, как долетел…

Задержали рейс до ночи,

Потому что долго летчик

Не хотел взлетать и очень

Волновался и потел.

Говорил, что уже скоро

Пенсия его грядет.

А на этом вот моторе?

Без страховки и дублера?

Нет уж, дудки! Каскадера

Ищет пусть «Аэрофлот»!

Как его уговорили,

До сих пор я не пойму…

Кое-как нас погрузили.

После жуткого усилья

Самолет, расправив крылья,

Тяжело взлетел во тьму.

Долетели мы отлично —

Видно с нами фарт был наш.

Двигатель заглох привычно,

Впрочем, с этим, как обычно,

Справился наш экипаж.

Прямо над каким-то морем

(Не везет – так не везет!)

Загорелись два мотора.

Сбили пламя мы нескоро,

Но продолжился полет.

А когда сломались ша́сси,

Но мы сели и без них,

Покалечившись отчасти,

Понял я, что значит счастье.

Счастье – это быть в живых!

«Воины света»

Свидетели утверждали:

Пристойно все было в начале.

И нам с Васей тоже казалось,

Что все хорошо начиналось…

Решив Хэллоуин раз отметить,

Мы водочки взяли в буфете.

«Ты чё без костюма, как дура?» —

Заметил Василий мой хмуро.

За стольник в одной костюмерной

Нашли мне костюм безразмерный,

Сказав: остальное все будет

Мало́ мне на попу и груди.

И вот мне пришлось нарядиться

В мутанта с обличьем мокрицы.

Про Васю решили: не надо

Ему в этот вечер наряда.

С его-то одеждой и рожей

На зомби и так он похожий.

Мы в парке с ним расположились

И водкой слегка освежились.

Потом градус мы нарастили,

Потом еще пива купили.

Отведав затем закусона,

Глаза Вася выпучил сонно:

«В пруду, глянь, всплывает подлодка!

Чё, правда? Иль это всё водка?»

На пруд я смотрю, а оттуда

Выходят четыре верблюда.

Ну точно, всё водка, паскуда.

В пруду-то верблюды откуда?

Пока размышляла бессильно,

Чертей гонять начал Василий.

Буквально. Носился с дубиной

За чертом, одетым мужчиной.

Поняв: всё не кончится миром,

И я погналась. За вампиром.

Нас оборотни окружили,

Но мы отбиваться решили.

От зла мир спасти все же надо!

Но что мы вдвоем против ада?

Скрутила нечистая сила.

Нам сил всех спасти не хватило.

Последнее, что мозг увидел:

Ведьмак в полицейском прикиде.

Очнулись мы с Васей в участке,

Где нам объяснили без ласки:

«Троих вы избили прохожих,

Ну, и полицейских трех тоже.

Но, главное, эта скотина

Огрел сына мэра дубиной.

Вам, хреновы воины света,

По паре лет светит за это».

И Вася твердил, заикаясь:

«Я ка… Я ка-ка… Я ка-каюсь!»

А я пальцы фигой сложила

И громко идти предложила

Дорогой совсем неприличной

Всем вместе и каждому лично.

Вы видели, как матерится

Огромная монстромокрица?

Ругаться я, братцы, горазда…

На том и закончился праздник.

Три рыцаря. Песенка шута

То быль иль небыль – не сказать.

Под сень златых палат

К красивой деве – замуж звать —

Три рыцаря спешат.

Полцарства лишь одно за ней,

Не выйти ей за всех.

И вот все трое у дверей

Столкнулись, как на грех.

Тут вспыхнул между ними спор,

Кто больше деве мил.

Она ж, услышав разговор,

Решила сбить их пыл.

– Прекрасны вы все трое. Я

Замечу всё ж: верней

Того возьму себе в мужья,

По вкусу дар мне чей.

Что вы, мессиры, принесли?

Но не ищу я благ.

Скучны мне ваши кошели —

Богата я и так.

Меня сумейте удивить,

Хоть это нелегко.

А свар тут нечего чинить —

Претит мне звон клинков.

Вот первый робко подошел,

Вручил ее портрет.

Второй красавице прочел

Написанный сонет.

А третий смело подступил,

Сказал: «Со мной станцуй»,-

А после в губы ей влепил

Горячий поцелуй.

И дева, пискнув, подалась

К охальнику на грудь,

Румянцем жарким залилась,

Боится и вздохнуть.

Речёт с алеющим лицом:

«Тут спору и конец.

Я с этим бравым молодцом

Отправлюсь под венец».

Хоть претендента целых три.

Мил наглый ей жених…

Вот и поди их разбери,

Красавиц молодых!

Кекс и секс

Миссис Цинтия Джексон

Занялась было кексом,

Когда в кухню вошел ее муж,

Мистер Эбрэхэм Джексон —

Джентльмен интересный

И весьма возбужденный к тому ж.

Ай-яй-яй! Миссис Джексон

Позабыла о кексе.

Подавать пора блюдо к столу!

Кекс в печи обижался,

Подгорал, задыхался,

А потом превратился в золу.

И теперь повсеместно

Миссис Цинтия Джексон

Повторяет такую мораль:

«Помни, ставя в печь тесто:

Кухня сексу – не место!»

(Ах, как кекса сгоревшего жаль!)

Бес и Женщина

Раз некий Бес, за дерзость изгнанный с Небес,

Скитался в поиске: кому бы напроказить.

Он не какой-то лиходей-головорез,

А так, по мелочи: напакостить иль сглазить.

И вот наш Бес в Эдемский сад залез:

Наворовать там яблок, очевидно.

Не удивительно: на то ведь он и бес:

Коль без проделки день прошел – ему обидно.

И видит он – два новых тут жильца.

Из праха созданы по Высшему веленью.

Бес огляделся: нет Небесного Отца?