Баллада о любви. Стихи и переводы

И гаснет искрою в душе, на дне…

…Да, будут встречи новые, конечно,

Но вот вернется ли любовь ко мне?

Ангел и демон

Я – падший ангел.

Ты – восставший демон.

Меня отверг Эдем.

Ты рвался в высоту.

На миг сошлись лишь

На одной черте мы,

Наивно раем посчитав эту черту.

А через миг —

Так был он или не был?

Всё та же сила,

Что столкнула нас,

Тебя уже влекла всё дальше в небо,

А моё тело опускала в грязь.

Серебряная свадьба

Четверть века – немало,

Но не ощущаются бременем.

Настоящее чувство – не мода:

Оно не подвержено времени!

И за руку твою не устанет

С любовью держаться рука моя.

Губы шепчут: «Родной». И в ответ:

«Дорогая! Прекрасная самая!»

Взгляды тонут друг в друге,

Сердца бьются в такт,

Мысли часто так сходятся.

Жизнь щедра не всегда,

И порой нам за счастье

Бороться приходится.

Но встречаем невзгоды мы вместе,

Что б ни было послано нам судьбой.

Губы шепчут: «Родная, держись!».

И в ответ: «Не сдавайся, ведь я с тобой!»

Четверть века – лишь дата,

Лишь столб верстовой на большом пути.

И пусть знать не дано нам,

Как долго еще предстоит по нему идти,

Мы обнимемся крепче

С надеждой во взглядах и смерти назло самой.

Ты прошепчешь: «С тобой навсегда».

Я отвечу: «Навечно, любимый мой!»

Баллада о менестреле

Море ладонями пенными гладит

Берег Шотландии милой, лаская.

Люди, впустите меня Христа ради!

Я вам за это спою и сыграю.

Многие годы брожу по дорогам —

Гонят тоска и нужда менестреля.

Вам благодарен я был бы премного,

Коль накормили б меня и согрели.

Старость теперь моей спутницей стала.

Тронула плечи – спина искривилась.

По́ходя волосы мне приласкала —

И седина на висках появилась.

Здесь уж бывал я когда-то: мир тесен!

Нынче к вам скуку явился нарушить.

Знаю я много преданий и песен —

Их к очагу собирайтесь послушать.

Арфы коснусь я рукою неспешно,

И отзовутся покорные струны,

Сопровождая мелодией нежной

Повесть мою о красавице юной…

* * *

В этих краях подрастала девица

В домике скромном, в семье небогатой.

К ней иль посвататься, иль подивиться

Многие горцы съезжались когда-то.

Цвета фиалки глаза, косы вьются,

Стан ее жадно мужской взгляд ласкает,

Алы уста. Но кому достаются?

Кто с них украдкой лобзанья срывает?

Ради кого отвергает Давина

Всех женихов – холодна, непреклонна?

В сердце ее лишь один есть мужчина —

Это отцовский батрак Нил Макдоннан.

Но, видно, мужем ей стать он не сможет:

Жадный отец на мольбу не сдается —

Дочь свою хочет продать подороже,

Раз уж вокруг богачей столько вьется.

Жалкий поденщик? Еще не хватало!

Коль небогат, к чему с нищим родниться?

Гнать его в шею! «Проваливай, малый!

Сватает дочку купец из столицы!»

Только батрак не бросает затею.

Смотрит орлом, держит прямо он спину:

«Коли возьму я и разбогатею,

То за меня ты отдашь ли Давину?»

Тут только хитрость, наверно, поможет.

«Да, обещаю, коль ты раздобудешь

Тыщу дукатов. Тогда уж, ну что же,

Свадьбу сыграем, и зятем мне будешь».

Эдакий куш бедняку и не снился.

Так-то! Исчез из селенья Нил вскоре.

Кто говорил: с горя он утопился,

Кто говорил, что уплыл он за море…

Год пролетел…

Гордо споря с волною,

Мчался корабль, паруса надувая,

В тучах играл ветер в прятки с луною,

Что-то негромко в снастях напевая.

Тихо на палубе. Лишь у фальшборта,[6]

Облокотясь о планширь,[7] Нил Макдоннан

Замер в раздумьях в кольчуге потертой,

Глядя в лицо морской глуби бездонной,

Время от времени взор устремляя

Вдаль, где видны уж знакомые скалы…

Близко Шотландия, сердцу родная!

Горцу для счастья ведь нужно так мало:

Сила, свобода, меч верный и ветер,

Вереска запах несущий и хлеба,

Преданный конь, самый быстрый на свете,

Звуки волынки да родины небо.

Только вот мрачная тайна хранилась

В стылой душе и в устах крепко сжатых —

Память о том, когда року на милость

Сдался Макдоннан, продавшись в солдаты.

В битвах чужих и с чужими врагами

Кровь проливал за неправое дело,

И покрывались жестоко рубцами

Верное сердце да сильное тело.

Щедро злодейство оплачено златом,

Продана совесть не раз подороже.

И не одну – десять тысяч дукатов

Нил за Давину отдать теперь может.

Нынче богат он и шхуной владеет.

В трюме добра, что добыл он, – без счета.

Но почему сердце так холодеет,

Тяжким предчувствием гложет забота?

Дом уже близко, и счастье уж рядом…

Чу! Показалось? Его окликают?

Смотрит за борт удивленным он взглядом

И цепенеет. Нет. Так не бывает.

В во́лнах морская наяда в привете

Вскинула руки: «Приди, Нил, ко мне ты!»

И чешуя на хвосте в лунном свете

Переливается, словно монеты.

О наважденье! Лицо той русалки

Странно знакомо чертами родными.

Эти глаза цвета дикой фиалки

Не перепутать ни с чьими другими.

«Боже! Давина! Не лгут ли мне очи?» —

«Нет, мой любимый, не морок, не тень я». —

«Может, уснул я среди темной ночи,

Грежу тобою?» – Нил молвит в смятенье.

«Нет, я не сон. Вот такой теперь стала

После того, как в разлуке с тобою

С кручи обрыва упала на скалы

В волнах ревущего громко прибоя.

Замуж отец против воли сосватал.

Ты – далеко. Не придешь, не поможешь.

Застит глаза отцу выкуп богатый…

Но не взошла я на брачное ложе.

Свадебный пир был в разгаре бурливом,

Я же, скользнув меж гостями хмельными,

Тихо прокралась на берег залива

И утопилась, шепча твое имя».

Нил застонал и упал на колени,

В муке смертельной за грудь ухватился:

«Ждал я отцовских зачем дозволений?

Выкрасть тебя почему не решился?

Ты убежать мне тогда предлагала

И обещала моей стать невестой.

Ты говорила, нам нужно так мало,

Счастливы будем и в хижине тесной.

Я же мечтал тебя видеть в муарах,

Шею твою украшало чтоб злато.

Втайне боялся: вдруг скажешь, не пара

Первой красавице смерд небогатый.

Как я был слеп! Думал, деньги всесильны —

Купят и руку твою мне, и душу.

Отнял тебя мрак холодный могильный.

Нынче имущ я, но мир мой разрушен». —

«Нет, не потеряно счастье, мой милый!

Помнишь, клялись мы друг другу до гроба

Верными быть? Сможем и за могилой

Быть неразлучными вечно мы оба.

Сделай лишь шаг через борт ты без страха!

В жарком объятье сольемся мы снова. —

Вскинулись руки из вод легким взмахом. —

Стать навсегда я твоею готова».

Нил потянулся навстречу, но замер

В мрачную бездну взглянув: там свинцовый

Волн хоровод пляшет перед глазами.

Пена – как саван, пловцу уж готовый.

Тянутся нежные руки Давины,

Глаз свет фиалковый воли лишает.

Только под зыбью холодной пучины

Хвост в чешуе то и дело мелькает.

«Нет! Не моя ты Давина уж боле!

Кто б ни была ты, сгинь, темная сила!

Милой опла́чу я смерть в чистом поле,

Раз у нее даже нету могилы.

Ветру и небу поверю я горе,

Грудь раздеру, на луну я завою.

Но не зови в неприютное море!

Нет, я не прыгну туда за тобою!»

Гнев исказил лик прекрасный наяды.

«Нашу любовь не сумела предать я.

Только тебе той любви и не надо —

Так получай же русалки проклятье!

Коль на меня и смотреть ты не хочешь,

Коль позабыл, как ласкал до рассвета,

Пусть на других никогда твои очи

Больше не взглянут. Да сбудется это!»

В злобе ударив хвостом, вглубь нырнула,

След за собою оставив лишь пенный.

Молния в небе тотчас же блеснула,

Шторм разыгрался необыкновенный.

Море безжалостно шхуну швыряло,

Словно играясь, кренило, крутило,

В щепки корабль разбило о скалы,

Вместе с нажитым добром проглотило,

После, внезапно свой пыл поубавив,

Вынесло Нила на берег песчаный,

Только одно лишь богатство оставив —

Жизнь, остальное забрав ураганом.

Еле дыша, Нил глаза открывает,

Но темноту слепо зрит пред собою

И о проклятии вдруг вспоминает,

В гневе наложенном девой морскою…

Больше с того дня не видел он света.

К делу негож, слишком юн для могилы.

Участь одна – менестреля-поэта —

Лишь и осталась, покуда есть силы.

Нынче всё бродит от дома он к дому,

Жив кое-как на подачки людские.

Только ночами всё снятся слепому

Цвета фиалки глаза колдовские.

* * *

Стих перебор сладкогласый струн жильных,

Бард поклонился: допето сказанье.

Но пошатнулся внезапно бессильно,

Вырвалось глухо, из сердца, рыданье.

Слепо повел вкруг он взглядом незрячим,

Несколько слез затерялось в морщинах,

И раздалось то ли стоном, то ль плачем:

«Сможешь простить ты меня, о Давина?»

Удержи меня, прошу, у края

Времена себе не выбираем —

Небо это делает за нас.

И живем мы все, и умираем

Без второй попытки – только раз.

Я не знаю, сколько мне осталось

Зрить, как зло глумится над добром.

Копится свинцовая усталость

Между пятым и шестым ребром.

И всё чаще тянет выйти в поле

И от безысходности завыть.

Если нет душе свободы воли,

Для чего тогда на свете жить?

Но одно лишь ниточкой незримой

Держит на краю, давая сил —

Мне, как воздух, ты необходима,

Чтоб я был любимым и любил.

Удержи меня, прошу, у края

Среди этих мрачных, тесных стен.

Я из несвобод всех выбираю

Лишь одну – твоих объятий плен.

Мы дождемся вместе час урочный.

Пусть нас ждет еще немало бед,

Верю я: за долгой, темной ночью

Торжествующий придет рассвет.

Глава 2. Осколки моего мира

Два ангела

Едва лишь в плоть душа моя втолкнулась

И в родах принята была врачом,

Два ангела навстречу улыбнулись,

Ко мне шагнули, встали за плечом.

И с той поры, что б ни стряслось со мною,

Они, блюдя какой-то свой обет,

Всегда стояли рядом, за спиною,

И закрывали крыльями от бед.

Жизнь по живому резала и била,

Мне за добро платили щедро злом.

И ангелам моим непросто было:

Перо летело с крыльев за пером.

На каждое врагов моих усилье

Защита поднималась впереди.

И в клочья зло терзало эти крылья,

Стремясь добраться до моей груди.

Но сердце, что мятежно так стучало,

Рвалось на волю, как щегол из рук,

Однажды в ребра биться перестало,

Издав свое последнее «тук-тук».

Лишь длинной вереницей многоточий

Осталось ненаписанное мной…

У ангелов усталых кровоточат

Обрубки белых крыльев за спиной.

Скорость

Снова рулетка трассы

Нашу судьбу отмерит.

Эй, помолитесь, братцы,

Если кто в Бога верит.

Знаем: так ли, иначе

Скорость нас всё ж погубит:

Баловней всех удачи,

Смерть тоже очень любит.

Ты и автомобиль

Слиты в одно движенье.

А проигравшему – пыль,

Горький вкус пораженья.

Об руку слава и смерть.

Каждому свое счастье:

Вам – на трибунах реветь,

Нам – против ветра мчаться.

Финиш нас ждет не всех —

Кто-то сгорит в обломках,

Но наша цель – успех,

Новая завтра гонка.

Так день за днем, пока

Топливо есть и силы…

Мне одного витка

До финиша не хватило.

Но и горя в огне,

Гордо успел подумать:

«Лучше жилось все же мне,

А не вам, на трибунах».

Мегаполис

Мегаполис любой – словно котлета,

Слепленная из человечьего фарша.

Ест, размножается масса эта

И копошится кучей опарышей.

Город в жадной бьется агонии,

От неба до недр выжирая природу.

От труб металлических склепы бетонные

Рождают новых таких же уродов.

Бесперебойно кровью отравленной

По сетке асфальтовых вен машины

Бегут потоком целенаправленным,

И пробки – как бляшки холестерина.

Монстру гигантскому люди – ничто.

Мы – клетки отмершие его кожи.

Он равнодушно, с усмешкой пустой

Когда-то убьет и меня тоже.

Небытия проскользнув пустоту,

Вернусь в этот мир, круг пройдя древний,

И, наконец, всей душой прорасту

Зеленой травой на лугу в деревне.

Баллада о Женщине и Смерти

Под завыванье мартовской метели,

В трубе печной щенком скулившей тонко,

Сидела, плача, я у колыбели

Бессонной ночью над больным ребенком.

Помочь ему не в силах, я смотрела,

Как тень ложится под его ресницы.

Лишь ниточкой привязанная к телу,

Душа его рвалась освободиться.

Глаза закрыла я на миг лишь вроде,

Борясь со сном, таким тягуче-сладким.

Вдруг кто-то в черном в горницу заходит,

Без слов встает напротив у кроватки.

Тоскою сердце сжало леденящей.

«Ты кто?» – «Я – Смерть», – спокойно отвечает.

Снимает капюшон рукой изящной

И к свету лампы лик свой поднимает.

«Но ты красавица!» – «И что же в том такого?

Решили люди сами: я – старуха,

Хоть к вам сюда из царства гробового

Не может просочиться даже слуха».

«А где твоя коса? Все врут рассказы?»

Смерть усмехнулась. Нежно, еле-еле

Коснулась пальцами цветов в объятьях вазы,

И те, увянув, тут же, почернели.

И поняла я: это всё не шутка —

И вправду Смерть за сыном вдруг явилась.

Вскочила я, закрыв собой малютку:

«Возьми меня!» – «Зачем же? – Смерть скривилась. —

Невыгодный обмен ты предложила.

Невинная душа куда ценнее!

Чтоб ангелов на небе больше было,

Сюда пришла я именно за нею.

К чему ты мне сейчас? Твой час не пробил.

Дыши, живи и дальше – разрешаю.

Сколочен нынче будет детский гробик,

И вырыта могилка небольшая».

Добавила с холодною улыбкой:

«Меня боитесь, люди, но зовете.

То обо мне вы молите под пыткой,

То, разорившись, дуло в рот суете.

То просите о смерти вы, стеная

В болезни и в любви несчастной даже.

Ты тоже позовешь меня, я знаю,

Когда твой сын в сырую землю ляжет».

И потянулась к малышу рукою.

«Постой! – вскричала я. – Давай меняться!

Я всё отдам – лишь нас оставь в покое,

Уйди, подольше чтоб не возвращаться». —

«Да разве что для мены есть у смертных?

Ведь вы лишь горсть костей и кучка плоти

В тлен превращаетесь, едва глаза померкнут.

Вы праздно мыслите, бессмысленно живете.

А впрочем… – Смерть внимательней вгляделась

В меня и хрипло вдруг расхохоталась. —

Коса нужна мне – говоришь ты дело.

И от такой бы я не отказалась».

На локоны сплетенные небрежно

Мои она блеснула взором жадно:

«Коль любишь сына своего так нежно —

Не трону я его сейчас, ну ладно.

Но цвет волос твой заберу как плату —

Он золотом сияет, взгляд лаская.

А больше ты ничем и не богата.

Что, сделка подойдет тебе такая?» —

«Бери! Скорее! Лишь спаси ребенка!»

К косе моей Смерть пальцем потянулась.

И сына плач вдруг оборвался тонкий.

А гостья вышла и не оглянулась.

* * *

Метель не стихла – больше разъярилась.

И, голову подняв с руки усталой,

Мать над кроваткой детской наклонилась.

Вдруг видит – чудо! – сыну лучше стало.

И счастливо заснула сном глубоким:

Ведь двое суток не спала, рыдая…

А на руке, подложенной под щеку

Свилась кольцом прядь длинная седая.

Кто сказал, что киты не летают?

Кто сказал, что киты не летают?

Хоть огромны они, нелегки,

В небеса взмыть однажды мечтают —

Пусть нет крыльев, пусть лишь плавники.

Небо – синее, точно вода, —

Дразнит взгляд и кита к себе манит.

О несбыточном все иногда

Мы мечтаем, как кит в океане.

Не решаемся лишь до поры

За мечтой в облака своей взвиться,

Но фантазии нашей шары

Помогают взлететь нам, как птицам.

К черту робость, стеснение, страх!..

Пусть немного нелеп он и странен,

Кит плывет на воздушных шарах

В небе, словно в родном океане.

Играют за стеной Шопена

Ах, этот нежный вальс Шопена!..

А у нее вновь пьяный муж,

Обои рваные на стенах,

Детей голодных трое душ.

Играют за стеной Шопена.

Там из-под чьих-то ловких рук

Легко, прозрачно, вдохновенно

Мелодией взлетает звук…

И, безнадежно замирая,

С тоскою думает она,

Что есть на свете жизнь другая,

А между ними лишь стена…

Тот, Кто Сидит На Мне

Стипль-чез, или скачка с препятствиями – это один из наиболее зрелищных видов конно-спортивных соревнований, требующий от лошади невероятной силы, резвости и выносливости; отличается повышенной травмоопасностью.

Живу день за днем я целью одной,

И нет у меня других:

Всегда оставлять у себя за спиной

Соперников всех своих.

Каждый забег с нетерпением жду,

В прыжках все жилы тяну.

Я первым нынче на финиш приду,

И снова не обману.

А там, на трибунах, я знаю, ждут,

Поставив на мой галоп.

И крик ободряющий там и тут

Рвется из сотен утроб.

Они меня любят, ведь я – кумир

Для этих азартных душ.

Важнее для них лишь их бог – кассир,

Что им отсчитает куш.

Их обожание – адреналин.

Подстегивает мой бег.

Но раздражает меня один-

Единственный человек.

Я – победитель. Как ни крути,

Я – скачек всех фаворит.

Но жизнь отравляет мне этот тип —

Тот, Кто На Мне Сидит.

Ведь стоит мне только, его кляня,

Капризнее стать и злей,

Посылом бросает в галоп меня,

Мягко поддав шенкелей.

И гаснет в бессилии моя злость.

Желанье его – закон.

Ну что же, раз я – под его седлом,

То, значит, главный здесь он.

Но тянет всё ж, закусив удила,

Мчать, слыша, как ветер свистит,

И к черту выкинуть из седла

Того, Кто На Мне Сидит.

Я каждый раз забываю о нем

В скачке очередной.

Не зря я лучшим считаюсь конем —

Победа будет за мной!

Жесток стипль-чез. Ошибаться нельзя.

В пылу перейдя на карьер,

Впервые препятствие я не взял,

Копытом задев барьер.

Ноги ломаю в паденье крутом.

Все словно в кошмарном сне.

Со мной на землю летит кувырком

Тот, Кто Сидит На Мне.

Боль резко рвет тело, входя в меня.

Я знаю – не новичок:

Добьют искалеченного коня,

Сейчас нажмут на курок.

Я видел с другими такое не раз.

Такое трудно забыть.

Кроваво хриплю и кошу я глаз,

Всем сердцем желая жить.

Сотнями глоток ревет ипподром:

Я многим ставку сорвал.

И ненавидят – я чую нутром —

Все, кто меня обожал.

Лишь он – тот, кого я терпеть не мог,

Взглянул на меня с тоской,

Присел у поломанных моих ног

Со сломанною рукой.

Слезу рукавом украдкой смахнул,

Погладил меня по спине

И ласково что-то тихо шепнул

Тот, Кто Сидел На Мне.

Лестница в небо

Чем круче подъем, тем труднее дышать,

Но ползать не может рожденный летать.

Ты рвался, завидуя птицам, все выше —

А лестница в небо вела лишь на крышу.

Обманом обижен, ты встал на карниз,

Но понял, как страшен теперь прыжок вниз…

И вот ты стоишь между твердью и небом:

Змеей ты не ползал, и птицею не был.

Не хочется снова в объятья земли,

Но крылья, увы, так и не отросли.

Взлететь в вышину – лишь один теперь путь:

Разбившись о камни… Боишься шагнуть?

Она

Она тихонечко живет

Там, где в ночи луна плывёт.

Где сонная река журчит,

Где на печурке кот мурчит.

Там точит целый день в лесу

Она – вжик-вжик – свою косу.

И ждет – тик-так – урочный час,

Чтобы прийти и взять всех нас.

Лишь жизни оплывет свеча,

Она коснется вдруг плеча

И скажет просто: «Ну, пошли».

И заберет меня с Земли.

Клевета

Телефонный звонок. Приглушенный и вкрадчивый голос:

«Вы поверите ли… Я желаю Вам только добра…

Я – Ваш друг неизвестный и очень за Вас беспокоюсь…

Я жену Вашу видел с каким-то мужчиной вчера…»

Без обратного адреса письма, и текст напечатан

Или левой рукой… А в конверте – поток клеветы:

«Что поделать, ведь даже на солнце есть черные пятна…»

Дальше – грязью по близким: а вдруг лжи поверишь и ты!

Очень точен расчет: ведь в плохое поверить нетрудно.

Трудно в лучшее верить… Пусть даже письмо ты порвешь,

Но задержатся в памяти где-то наветы подспудно.

Грязно-серым осадком надолго останется ложь.

Вместо подписи, вместо лица – слово «Доброжелатель».

Не желая такого добра, я пытался от них убежать.

Но везде есть клевещущий враг… Или просто приятель,

Что готов горькой правдой зарезать тебя без ножа.

Вырвать, что ль, в часах стрелки?

Вырвать, что ль, в часах стрелки?

Ах! Коли б помогло!

В хлопотах глупо-мелких

Время мое прошло.

Гордые мои плечи

Старость гнет все сильней

Душу люди калечат —

Норовят побольней.

Жизнь не раз прокатилась

По́ сердцу колесом.

Снова попав в немилость

К Богу,

Решила – всё.

Больше терпеть не силах,

Плакать порой ночной.

Станет моей могилой

Темный омут речной.

Но, подойдя к краю,

В ужасе замерла.

Господи! С чем играю?

Как это я могла?

Жить решила надеждой,

Пусть хоть ею одной…

В душе колеи свежей

Зарастают травой.

Лунная соната

Кружи́т пластинка в танце неустанном,

Сонатой «Лунной» лечит душу мне,

И звезды мягко светятся в окне,

Как ноты на небесном нотном стане.

О, если б их сумел сыграть рояль!

Что бы тогда все люди услыхали?

Прекрасную вселенскую печаль?

Иль небеса не ведают печали?

Узнать бы, как звучит тот идеал:

Мотив, что над всей музыкой верховен!

А, впрочем, может, Людвиг ван Бетховен

Его меж звезд прочел и записал?

Дождь

Дождь, морося еле слышно в саду,

Словно прощения просит:

Мол, извините за то, что иду,

Что же поделаешь – осень!

Серыми каплями гладя стекло,

Думает: «Надо ль сильнее?

Так чтобы струями, так, чтобы зло.

Я так могу. Я умею».

Но настроения нет у дождя

Выплеснуть в полную силу:

Грусть навевает октябрь, уходя,

Голо везде и уныло…

Они уходят

Уходят тихо и почти без жалоб,

Устав однажды в этом мире жить.

«Прости, хозяин, только не мешало б

Меня в мой путь последний отпустить».

Уход всегда их кажется досрочным.

Нам руки лижут из последних сил.

Уходят те немногие, кто точно

Нам телом и душою предан был.

И понимая: горсть минут осталась,

Шепнешь: «Прости, что не иду с тобой».

В глаза заглянешь – боль там и усталость,

И мука, и, конечно же, любовь.

Уходят за черту, еще не зная,

Что это за черта, что ждет их там,

В долину невозврата проторяя

Тропу, что предстоит пройти и нам.

Мы, как умеем, их сейчас оплачем.

Потом оплакать нас придет черед.

Наступит день – и по следам собачьим

Пойдем мы к свету, что за тьмою ждет.

Там встретят нас они, хвостом виляя.

Что ярче и сильней, чем радость пса?

Лизнут в лицо нас и счастливым лаем

Встряхнут они седые небеса.