Трисказ

– Приготовления к чему, позвольте спросить?

– Всему свое время. А пока прошу! – Годми не заметил, как Настоятель тонким лезвием уколол большой палец и, надавив им на маленькую ямочку около дверной ручки, дернул ее, тяжёлая дубовая дверь заскрипела и отворилась. – Заходи внутрь, – Служитель повиновался.

Помещение оказалось небольшим и наполненным огромным количеством вещей. По правой стороне стена изобиловала странными предметами. Годми видел что-то подобное в Иллюзиях над взморьем, но не мог вспомнить, для чего они, однако от их вида стало не по себе. Много было причудливых приспособлений, как ими пользоваться, – Смотрящий мог только гадать. На этой же стене были растянуты два гобелена со странным гербом в виде креста, вписанного в круг, который он, наверняка, где-то видел, вот только Читающие забрали все воспоминания и, как ни старайся, вспомнить не удавалось. На полу, вдоль стены, под гобеленами стояли сундуки, украшенные искусной резьбой. У стены по левую руку от гостя расположился увесистый резной письменный стол, заваленный странного вида свитками, книгами, пожелтевшими бумагами. У стола стоял стул, который вполне можно было назвать троном, будь он чуточку побольше. Его изголовье украшали две маленькие горгульи. Над столом висела карта, истыканная цветными иголками, подписи на ней были на неизвестном языке. На той же стене, что и карта, висело несколько портретов в толстых резных багетных рамах. На них были изображены мужи как раз с теми вещами в руках, что висели на противоположной стене, и теми, что отдавший все воспоминания об увиденном слуга, сколь ни силился, вспомнить не мог. В комнате, кроме него, никого не было, в этом Годми готов был поклясться, тем не менее, он чувствовал спиной чье-то приближение. Резко обернувшись, он увидел старика, лицо его было очень морщинистое и пугающее. Служитель отпрянул.

– Что-то ты раньше времени, но я рад, – прохрипело жуткое тело. Оно с трудом ковыляло, Годми прижался к стене.

– Старейшина? – все, что смог выдавить из себя испуганный Служитель, – это односложный вопрос.

– Воплоти! – выкрикнул старик и засмеялся, словно выживший из ума, но подавился смехом и осекся. Вытерев слюни, стекающие по беззубому рту, он протянул руку и, схватив гостя за щеки, повертел его голову. – Хорош. Ты что-то принес? Что у тебя в руках?

– Да, это находка, но не моя.

– Дай поглядеть! – старик впился своими длинными когтями в красную ткань, поднес ее к лицу и пристально рассмотрел, затем обнюхал и вернул Годми. – Паршивка ещё жива. Кто-то промахнулся. Нужно выследить. Но я не смогу. Нужно подкрепиться, – глаза старика блеснули, лицо озарила беззубая улыбка.

– Погодите, погодите! – Годми отпрянул. – Что значит подкрепиться? Чем подкрепиться?

Тобой, бедолага. Это не моя прихоть, – скорее, тяжкая ноша. В тебе кровь, смешанная с Даром Древа, это продлевает мне жизнь. Все мы отправимся к праотцам, кто-то – раньше, кто-то – позже, и я не бессмертен, но покуда я несу свою службу, мой долг – жить. А твой долг – сегодня отдать жизнь во имя нашего дела. Но ты должен радоваться. Ты повстречаешься с Ашшуром и примешь его благодать. Мне же предстоит ждать этого еще не одну сотню лет.

– Раз это мой последний миг, позвольте просить, Старейшина!

Посмертная просьба? Хммм, – старик направился к столу и уселся на величественный стул. – Ты явился немногим раньше. Что ж, давай, проси. У нас есть время.

– Объясните, зачем мы здесь? В чем смысл нашей жизни?

– А разве Книга Заветов Ашшура не ответила тебе на эти вопросы?

– Глядя на вас, я вижу, что она не обо всем поведала. Хочется перед смертью знать истину.

– Истина откроется тебе в объятиях Ашшура. Но пускай ты отправишься к нему не с истиной, а со знанием. Ты хочешь знать, что за гобелены на стенах? Это герб Охотников. Как сказано в Книге Заветов, мы здесь, чтобы служить. Служба Посвященных – в ежедневной рутинной работе. Готовка, уборка, врачевание, ремонт, пошив и прочее. Служба Смотрящих – в том, чтобы видеть иллюзии, образы, что беспрестанно возникают над северным взморьем, в окрестностях этого утеса, на котором и воздвигнута Твердыня. Служба Читающих – в том, чтобы извлекать из сознания Смотрящих все образы, что узрели они над водой. Служба Хранителей Архивов – в том, чтобы записывать прочтённые образы и хранить их в архиве.

– А в чем же Служба Настоятелей, ты знаешь?

– Оберегать и направлять нас на пути Службы.

– Так сказано в Книге. Но так ли это? Безусловно так. Но все ли это? Только ли в этом заключается их служба?

– Они оберегают Вас?

– Нет, друг мой. Они оберегают Всех. Все эти картинки, образы – это подсказки. В этом мире мы можем видеть все, что было, и все, что будет, везде, во всех мирах. Пусть это лишь отрывки, кусочки мозаики, но Хранители Архивов все складывают по местам. Чистят повторы, похожие образы относят в одну ветку архива. И потихоньку, по крупице мы можем читать истории целых миров. И мы находим Его в каждом из миров, находим его приспешников, а порой находим невинных, тех, что поневоле стали вратами для него, для великого зла. Мы убиваем и их. А когда мир становится чист, Ашшур являет себя ему, и у всех живущих появляется шанс вознестись.

– А кто этот «Он»?

– О, его имя не должно звучать в этих стенах.

– Хорошо, а в чем тогда Ваша служба, Старейшина?

– Моя-то? Я являюсь духом и хранителем комнаты, в которую ты вошел. Но что-то я разболтался, – старик встал со стула и подошел к стене с неизвестными Служителю инструментами, и снял один из них. Переломил пополам, вставил внутрь что-то, свел длинные трубы обратно и направил их на Годми. – Ты видел такое раньше? Наверняка. Это называется ружье. Отправляйся на встре… Встре… Ччуууу… Кххх… Эхххх… – Старейшину повело, он потерял равновесие. Ружье выпало у него из рук. – Ааааааххххрррр! – он схватился за горло, затем – за голову, лицо его, и без того страшное, исказилось в гримасе боли и ужаса. Он издал истошный вопль, вены его на всем теле вздулись и разом лопнули, тело старика рухнуло на пол в лужу собственной крови.

Годми опешил. От увиденного его едва не вывернуло наизнанку, но последствия смерти старика быстро привели в чувства. Пространство комнаты начало искажаться, по центру стены с картой появилась черная воронка, и в нее стало закручиваться все: стол, стул, картины, уже прилегающая стена стала уходить в эту воронку. Годми быстро отступил к двери, дернул ручку, дверь не открылась, но упала с петель и рухнула на пол. Прежде чем воронка добралась до Служителя, он оказался за порогом и, оглянувшись, не увидел ни двери, ни комнаты. Перед ним была зияющая пустота. Путь был один – по коридору, прямо в Покои Настоятелей. Но будут ли ему там рады, если хотели скормить Старейшине? Ответ можно было узнать только вернувшись туда. Годми аккуратно двинулся по коридору к двери. Приоткрыв ее, ответ он получил мгновенно – настоятелям было абсолютно все равно на его возвращение. Все они лежали в лужах собственной крови. А у Древа Жизни стояла черная фигура человека. Он впился руками в ствол исполина, голова его была запрокинута, а седые прямые волосы опускались, почти касаясь пола. Годми показалось, что незнакомца окружают всполохи черного пламени. Кровь со всего зала стекалась к его ногам, попадала в водоворот под Древом и впитывалась в его ствол и ветви. Листья меняли свой цвет с желтого на красный. Прежде чем пред глазами у Служителя Ашшура появился рой белых точек, он заприметил неподалеку от фигуры в черном огне девушку. Волосы ее были рыжего цвета, а сквозь них выступали два длинных рога. Любопытно, что в этот же момент и она заприметила его. Годми уже не управлял своим телом, он посмотрел на руку, вены на ней вздулись, боль пронзила все тело. Упав на пол, еще в сознании он увидел лицо той незнакомки, она склонилась над ним и улыбнулась.

– О! Надо же! Это кажется мое, – взяв из руки бедняги красную панаму, она чудно примостила ее между рогов. Это было последнее, что видел Служитель. Боль отключила сознание, вены и артерии его лопнули, забрызгав белое платье и лицо девушки.

Сказ 3. Зарево

Часть, в которой непреодолимое желание приводит к необратимым последствиям

1983 год был годом, когда правил Андропов, годом, который сам он называл, с присущей его голосу сталью, годом торжества дисциплины и порядка. Торжество это, как станет известно, продлится недолго. Будут посажены гастрономические начальники, люди научатся приходить на работу заранее, а «в рабочее время – работать», но уже к осени разучатся делать и то и другое. На большее ни сил, ни здоровья у генсека не хватит. Завершение строительства газопровода по маршруту Уренгой-Помары-Ужгород сделает Советский Союз империей газа. А речь Рейгана – империей зла. Ротару и итальянская эстрада в тот год не единственные, кого обожают. На верхних этажах высотки своей популярности, да что там – на ее крыше – стоит Юрий Антонов, и с этой высоты на всю страну разносятся шлягеры, слова которых наизусть знают в стране Советов все, от мала до велика. На экранах – Янковский и его мужчины средних лет, непонятые и грустные. На термометре метеорологической станции «Восток» рекордные -89,2°С. В радиоприемниках – «В рабочий полдень» и «Радионяня». В небе – Астрон и Союз Т-8. В сердцах – Саманта Смит, девушка, достойная Нобелевской премии, но никак не трагической участи. 200 лет отметил Георгиевский Трактат. Второй день своего рождения отметил Ленинградский рок-клуб, а вместе с ним и такое явление культуры, как «Русский Рок». Станислав Петров спасает мир от ядерной войны, молча, как делается любой героический подвиг, совершенный не ради славы, а ради жизни. Жизни своей, своих близких, и, в случае Станислава, жизни всех людей планеты.

В это чудесное время для страны и не менее чудесное утро для ее столицы по улице Стромынка от Большой Черкизовской к Русаковской шла девушка. Ее прямые рыжие волосы распускались по ветру, который то и дело дул теплым воздухом с юго-запада. На ней было легкое белое платье, красная панама, а в руках – плащ с капюшоном. По радио объявили о надвигающейся с запада буре и дожде. Возможно, поэтому в воскресный погожий день на улице было мало людей. Девушка мерным шагом миновала ГКБ №33 им. Остроумова, человека, безусловно, выдающегося и достойного, чтобы в его честь назвали ГКБ. Подчеркнем: назвали, а не переименовали. К переименованию исторических памятников в нужные для политиков и времен имена мы относимся с осуждением, ибо нет ничего более лицемерного, чем забвение истории, ее переиначивание и искажение в угоду корыстным целям настоящего. При одном режиме человек – герой, при другом – враг. При одном – в честь него называют города. При другом – отправляют в ссылку. Это лицемерие истории мы и осуждаем.

Итак, называя своими именами здания, комплекс которых расположился по адресу город Москва, улица Стромынка, дом 7, уточним: девушка мерным шагом миновала больницу имени братьев Бахрушиных.

Ближе к метро в округе стало людно. Под тенью тополей несколько человек прятались от летнего зноя. Солнце ползло к полудню, воздух прогрелся сильно, в нем не осталось и намека на утреннюю прохладу. Вдалеке, у входа в вестибюль станции «Сокольники», названной в честь исторического района, к автомату с водой выстроилась очередь. Стромынка осталась позади, вперед устремилась Русаковская, красным восклицательным знаком в ее конце, домом под номером 26, возвышалась дореволюционная пожарная часть с каланчой. Так как девушка зашла на улицу с конца, последний дом улицы стал для нее первым. Она осмотрела здание с противоположной части улицы, проходя мимо, не удостоив его более никаким вниманием. Дунул очередной сильный поток ветра, поднялась пыль, девушке пришлось придерживать руками панаму, чтобы та не улетела прочь. В этот самый момент из пожарной части выехали две машины, вой сирен разнесся по улице. Где-то в Москве вспыхнул пожар. Эта мысль взволновала, но быстро улетучилась. По правую руку вдаль устремилась аллея, ведущая к парку. По обе ее стороны лавочки облюбовали жители близлежащих домов: родители с детьми, старики, молодежь – словом, люди всех возрастов. И стар и млад ели мороженое. Позже девушка так и не сможет припомнить, почему в тот день она свернула с улицы и отправилась в парк, и спишет все на непреодолимое желание полакомиться.

– Вам пломбир или шоколадный? Ау! – мороженица окликнула покупательницу. Та замерла в глубокой задумчивости. Так бывает, когда из одной комнаты приходишь в другую и вдруг понимаешь, что не помнишь зачем, собственно, ты в эту комнату явился.

– Пломбир, – тремя секундами позднее прозвучал ответ – именно столько понадобилось девушке, чтобы вспомнить, где она и зачем. Женщина протянула вафельный стаканчик.

– С вас 20 копеек, – получив деньги, мороженщица скомандовала, – Следующий! – а под нос тихонько проворчала, – Двадцать, то ли дело раньше – девятнадцать. Копейка, а карман грела.

Девушка села на лавку. Странное чувство не покидало ее, она будто выпала из реальности и оказалась в омуте, силам которого не могла сопротивляться, силилась вспомнить, куда шла, но не могла. Такое расстройство удалось списать на легкое недомогание, а неспособность вспомнить цель своей прогулки – оправдать и вовсе ее отсутствием. На душе стало спокойнее, и коль скоро стало ясно, что гуляет она бесцельно и беспечно, доев мороженое и собрав распустившиеся волосы под панаму, девушка поддалась воле омута, говоря по-простому – пошла куда глаза глядят.

Глаза глядели в Парк Сокольники, в далеком прошлом излюбленное место охоты царей. Разумеется, во времена охоты это был не парк, а дремучий лес, но большая его часть была со временем облагорожена человеком. Внимание девушки привлекла музыка. Она звучала откуда-то слева, и манила каждого, до кого доносилась. Девушка подчинилась ее зову. На небольшой площадке в глубине парка выступал артист. Вокруг него стояли люди. Количество их постепенно, от песни к песне, увеличивалось. Бард пел о любви, о добре, о зле, о вечном и повседневном, словом, обо всем, что близко и понятно любому человеку. Публика аплодировала, а новоиспеченная поклонница стояла неподвижно, будто околдованная. Ударил гром, и сверкнула молния где-то совсем рядом, внезапный сильный порыв ветра сорвал с ее головы панаму, освободив огненно-рыжие волосы, они, словно жидкий огонь, растеклись по плечам и привлекли внимание артиста. Ветер становился сильнее. И не было такой силы, которая смогла бы остановить его, несущего на своих могучих крыльях дождевые облака. Прогремел еще раскат, слушатели стали потихоньку разбредаться кто куда. Артист спел бы и для одного единственного, но та, ради которой он спел бы хоть под проливным дождем, ухитрилась раствориться в толпе. Он стоял на месте и смотрел вокруг, искал ее взглядом и не находил. Поняв, что вот-вот упустит ее, он дважды резко принюхался, посмотрел влево, принюхался, затем посмотрел вправо, принюхался еще раз, сделал весьма странный жест правой рукой, а если точнее – ногтями, почесал правый висок и стремительно направился в сторону Песочной Аллеи. На том месте, где аллея пересекается с первым лучевым просеком, артист настиг девушку.

– Постойте! – окликнул он ее, – Куда же вы так торопитесь?

– А вы разве не слышали гром? Скоро пойдет дождь.

– Между прочим, если вы хотите выйти из парка, то вам совсем в другую сторону.

– А я знаю, – девушка прибавила шаг, но музыкант не отставал.

– Так выходит, вы не собираетесь покидать парк, несмотря на дождь? – Девушка резко остановилась, развернулась, с решимостью дать отпор незнакомцу, отшить его, говоря по-простому. Их глаза встретились, и она обомлела. Артист околдовал ее своим взглядом. Он положил руку ей на правое плечо, легко улыбнулся, поднял одну бровь и сказал бархатным голосом:

– Я знаю место, где можно укрыться от дождя, пойдем! – легонько повернув ее, незнакомец указал в том направлении, куда уходила тропинка под названием 1-й Лучевой просек. Девушка повиновалась – иначе ее действия назвать было нельзя. Она потеряла собственную волю и беспрекословно подчинились чужой. Артист оказался учтив и представился.

– Александр. Я живу здесь недалеко и буду рад, если вы изволите быть моей гостьей. Обещаю не обидеть, укрыть от дождя и напоить чаем. Вы из толпы очень выделялись. Могу узнать, как к вам обращаться?

– Маруся, – коротко ответила девушка, не добавив ни слова.

– Какая песня из услышанных вам понравилась больше всего?

– Пожалуй, про сокола и охотников, – этот ответ очень возбудил артиста.

– Правда, правда? – запрыгал он вокруг девушки, словно ребенок. Потом вдруг понял, что ведет себя неестественно, кашлянул, поправил задравшуюся футболку с надписью «Сатурн» и с важным тоном сказал, – а вы знаете, Маруся, что история эта случилась здесь, в лесу, на самом деле? Очень давно, в те времена, когда звериных троп здесь было куда больше людских.

– А вы откуда знаете? – Марусе становилось хуже, стал заплетаться язык, фраза вышла не очень разборчивой.

– О, я много знаю об этом лесе, я здесь ро… рос, – оговорился музыкант. – Дом в лесной чаще достался мне по наследству. Дед да прадед мне много историй нарассказывали.

– Они лесничими были?

– Что-то вроде того, – уклончиво ответил музыкант.

Тем временем они свернули с просеки на лесную тропу. Она петляла среди деревьев и уводила Марусю и Александра глубоко в лес. Дождь уже стучал по листьям, а редкие его капли пробивались сквозь зелень и долетали до земли. Часть пути, что пролегала по лесу, Маруся шла будто в тумане. Пейзаж местности у нее перед глазами был расплывчатым. Александр что-то рассказывал, она слушала, но тут же забывала, веки ее отяжелели, и в какой-то момент она начала спотыкаться, ноги не слушались. Одно не давало ей уснуть на ходу – жуткий зуд в левом плече. Все силы, что у нее остались, она потратила на то, чтобы дотянуться до места зуда и почесать. Терпеть было невмоготу. Она сделала два движения, ладонь вдруг стала мокрая, поднеся ее поближе к лицу, чтобы разглядеть, Маруся распознала цвет странной влаги на руке, он был красным, не понимая, что делает, она лизнула руку, вкус оказался соленым. Это была ее кровь. Мир в глазах Маруси померк окончательно, тьма нахлынула лавиной и погребла под собой хрупкую девушку.

Часть, в которой раскрываются истинные намерения

Человек, попавший в передрягу, в критической ситуации всегда действует иначе, чем в обычной жизни, так что если бы вам вдруг довелось видеть кого бы то ни было в обстоятельствах неординарных, поверьте на слово, вы бы узнали его настоящего. Перед лицом смерти все снимают свои маски.

Маруся долго не решалась открыть глаза, боясь увидеть нечто ужасное. Страх парализовал ее, и все, что она могла, – это прислушиваться. Она была не одна. Но тот второй был где-то далеко. Воспоминания возвращались к ней по кусочкам, она паниковала, склеить их воедино не удавалось. Стукнула дверь, и звуки, доносившиеся до девушки, стихли. Было похоже на то, что Маруся осталась одна. Она открыла глаза и осмотрелась: её окружал незамысловатый интерьер одной из комнат дома. Стены из сруба, на одной из них, той, что напротив окна, висел ковер, на соседней – картина с горным пейзажем в обшарпанной раме. В углу стоял ветхий шкаф без одной дверцы, рядом с ним – сервант, в противоположном углу – кресло и раскладная софа, на которой и лежала девушка. Она приподнялась и внимательно прислушалась: в доме царила тишина. В голове судорожно перебирались варианты побега, а в том, что нужно бежать, она не сомневалась. Воспоминания потихоньку обретали ясные очертания: она вспомнила парк, мороженое и странного музыканта, что привел ее сюда. Маруся схватилась за правое плечо, оно оказалось перебинтовано. Проверить, что под бинтом, у нее не получилось, нужно было зеркало. Осторожно подойдя к двери, она повернула ручку, та не поддалась. Маруся запаниковала сильнее. Окно было небольшое, но в него можно было пролезть. Она двинулась к нему. Из окна были видны лишь деревья, Маруся отвернулась, чтобы найти что-то тяжелое, чем можно разбить окно, а когда повернулась обратно, увидела в нем лицо артиста. Он улыбнулся ей нездоровой улыбкой сумасшедшего. Сердце Маруси ушло в пятки, она отшатнулась, споткнулась и повалилась на спину. Лицо в окне исчезло. Чуть погодя стукнула дверь, в доме послышались шаги. Испуганная до дрожи девушка забилась в угол, шаги приближались. Щелкнула задвижка, и дверь отворилась.

– Кто это у нас здесь? – наигранно милым голосом проговорил Александр. – Он шагнул в сторону Маруси, и та, не зная, что делать, выпалила:

– Не подходите, я буду кричать! – это развеселило артиста. – Вчера вы обещали не трогать меня, – Маруся сорвалась и заплакала.

– И я сдержу свое обещание, если кое-кто явится тебя спасать! – эту фразу сумасшедший прокричал что есть мочи, озираясь по сторонам, словно тот, кому этот ультиматум был адресован, находился поблизости. – Мне до тебя нет дела. Но если твой спаситель не явится, что ж, мне нужно что-то есть, – Александр схватил девушку за ее тонкую руку, рука же самого Александра Марусе показалась чересчур волосатой.

В комнате, куда он притащил пленницу, был растоплен камин, на стенах висели головы животных, Маруся смогла различить две оленьих, три волчьих головы, одну голову кабана и еще три головы неизвестных животных. Бросилось в глаза то, что прямо под волчьими головами были струйки крови, они стекали до самого пола. Таких струек не было под другими трофеями. Прямо посредине комнаты стоял накрытый стол, в его центре кипел самовар.

– Вчера, если помнишь, я обещал напоить тебя чаем, – Александр указал на самовар, – а к чаю у нас пряники. Мы посидим здесь, покумекаем! Покуда чай да пряники есть! – последние две фразы он опять прокричал нарочито громко, словно намекая кому-то, кто мог бы его слышать. Ответа не последовало.

Александр усадил девушку за один конец стола, налил ей чаю и пододвинул тарелку с пряниками, а сам уселся за противоположный конец.

– Ешь, пей, не бойся. Ничего не отравлено и не приправлено снадобьями. Так мы сможем выманить его.

– Кого? – сквозь слезы спросила Маруся, не притронувшись ни к чаю, ни к пряникам. – Что здесь происходит? Чей это дом?

– Не мой, не мой! – Александр отшатнулся на стуле и поставил одну ногу на стол. – Дом этот принадлежит охотнику. Не первый в своем роду, но первый, кто переступил черту. В лесу есть свои законы, знаешь ли. Мы живем по ним и чтим их.

– Кто – мы? – Маруся отчаянно ничего не понимала.

– Мы, – ответил Александр и, поведя рукой, указал на стену, где висели три волчьи головы. – Я и моя семья.

Ум зашел за разум у бедной девушки, но она собрала волю в кулак и продолжила разговор.

– Их убили?

– Да! Подло и жестоко.

– Ты человек или зверь? – Марусе очень хотелось, чтобы все оказалось сном, —Александр рассмеялся и чуть не рухнул со стула.

– Я и то и другое! Но пора заканчивать с этим. Чай, как я вижу, ты пить не намерена. А Зверь во мне проголодался. Вообще на ужин у меня должен быть охотник, но, так как он, трусливый и подлый плут, прячется, поужинаю тобой! – бард вскочил на стол, встал на четвереньки и, пролетев его в два прыжка, бросился на девушку. Она пригнулась и нырнула вниз, артист, споткнувшись о стул, повалился на пол. Маруся побежала к двери, та по счастью оказалась открыта. Она сиганула с крыльца как раз в тот момент, когда за ее спиной с грохотом через окно выскочило существо уже мало похожее на человека. Лицо деформировалось, вытянулось, как у хищного зверя, руки и торс увеличились в размерах и обильно покрылись шерстью. Существо встало на четвереньки, было слышно, как хрустят кости и суставы, монстр корчился от боли, а когда все закончилось, взвыл. Перед Марусей предстал волк огромных размеров. Девушка рванула прочь что было сил, но волк нагнал ее в три прыжка и повалил на землю, она чувствовала его зловонное дыхание, слюни капали ей на грудь, ее лицо исказилось в гримасе отвращения и страха. Жизнь уже начала проноситься перед глазами, но череду быстро меняющихся картин остановил выстрел. Он прогремел, словно гром, дробь ударила аккурат возле головы Маруси. Волк отпрянул, злобно зарычал и слез с жертвы. Грома без молний, как известно, не бывает – из леса выступил человек. Он был одет в черные сапоги, штаны галифе и плащ. Наперевес с ружьем, он медленно шел навстречу зверю. Двустволка имела еще один заряд, и волк это знал, поэтому с опаской шел боком. Охотник выстрелил еще раз. Маруся понятия не имела, сколько зарядов в ружье, но второй выстрел поднял пыль опять прямо возле нее, и все, что она могла предпринять, – это бежать что есть мочи. Бежать в лес и прятаться. Итог поединка остался ей неизвестен. На бегу она слышала, как прогремел еще один выстрел, слышала жуткий волчий то ли вой, то ли скуление, затем наступила тишина. Маруся бежала не останавливаясь, но лес все не кончался, в отличие от сил. Она надеялась выйти хоть на какую-то человеческую тропу, а людей в округе не было ни слышно, ни видно. Когда силы иссякли совсем, она села на пенек перевести дух.