Мертвая топь

– Что я приказал? Ты помнишь?

Варяг недоуменно таращился на Хольгера.

– Что я приказал? – Повторил жестко, требовательно.

– Ну, это… Вычистить дома от жителей.

– Я помню. – Задумчиво кивнул. – Только зачем?

– Что?..

– Зачем – я тебя спрашиваю? Зачем я приказал это сделать?

– Конунг? – Варяг не заметил, как протрезвел. – Конунг, мы сделали что-то не так?

– Ты оглох? Я спросил тебя: зачем я вам приказал это сделать?

– Я… – Варяг замялся, отвел глаза. – Я не знаю.

Именно, подумал Хольгер. Именно.

– Ты молодец, соратник.

– Рад служить. – Варяг машинально выпрямился. Руки его мелко тряслись.

– Да, радуйся.

Вышел из дома. На выходе из города остановился и посмотрел на чернильное полотно неба, с которого обильно посыпал серый, как пепел, снег. Холодный ветер застонал, нагоняя пробирающий до костей мороз.

Исгерд догнала его. Повернулся и взглянул ей в глаза. Смотрел тяжело, в упор, давил взглядом.

– Скажи: тебе не жаль всех этих людей?

Осмотрелась, глядя на посеченные, порубленные тела.

– Зачем ты спрашиваешь?

– Эти люди верили тебе. Они надеялись на лучший исход с твоей помощью. Они дали тебе кров, еду, серебро. Рядом с тобой они чувствовали себя в безопасности. У них появилась благодаря тебе надежда. И у тебя тоже благодаря им.

– Благодаря им? Надежда на что?

– На жизнь.

– Они для меня враги… Разве нет?

– Не знаю. Объясни. Почему они для тебя враги?

– Потому что они враги для тебя.

– Вот и всё… – Хольгер задумчиво посмотрел себе под ноги.

Он стоял возле окоченевшей руки одного из павших защитников города. Не разобрал его лица, припорошенного снежной крупой.

– А тебе? – Говоря с ним, Исгерд осторожничала, словно игралась с огнем. – Тебе не жаль этих людей?

– Нет. За что их жалеть? Это всего лишь люди. Чужие люди, не свои. Понимаешь?

Не ответила.

– Однажды и меня поставили перед выбором, Исгерд. Либо упростить себе жизнь равнодушием, либо сгореть от сострадания. Я сделал выбор. Как и ты.

– Тогда зачем спрашивал?

– Просто проверял.

– Я дала повод для сомнений?

– Война стала другой, Исгерд. Это уже не та стихия, которая когда-то подхватывала нас. Теперь война развязывается по расчету.

– О чём ты?

– Знаешь, что он мне сказал? Он сказал: «Теперь иди и порази Избора. Истреби всё, что у него. Не бери себе ничего от них, но уничтожь и предай забвению всё, что у него. И не дай пощады ему, но предай смерти от мужа до жены, от отрока до грудного младенца».

– Кто – он?

Посмотрел на серое небо.

– Что-то я не хочу возвращаться в Ладогу. – Тяжело вздохнул. – Вели остальным сжечь город. И проследи, чтобы ремесленные мастерские никто не тронул. Ясно?

Кивнула и направилась обратно.

– Стой.

Обернулась.

– Подойди.

Нерешительно подступила к нему. Положил руки на ее плечи, слегла встряхнул и прижался лбом к ее лбу.

– Твой план был велик. Слышишь меня? Без тебя я бы не взял этот город. Ты молодец. Мой самый преданный и мудрый воин.

Он легонько похлопал ее по красной от его удара щеке.

– Иди. – Легонько оттолкнул.

Ушла. Хольгер вновь оглядел улицу, заваленную порубленными телами.

Он не умер. Когда сознание пробилось сквозь пелену беспамятства, он распахнул глаза и вздрогнул. Острая боль ковыряла заплывший кровью бок. Громко застонал сквозь стиснутые зубы.

Беспомощно лежал среди могильного марева в багровой грязи. Посеченные тела безобразно и бессмысленно застилали собой землю. В глухой тишине их слегка припорошила снежная крошка.

В тяжелой голове шаталась пьяная смута, которую разжигала свирепая боль. Слабость и сонливость поглощали истощенное сознание. Пересохшие губы истрескались, покрылись твердой обветренной коркой.

Плавающий взгляд застыл на разбитых дверях княжеского терема. В дверном проеме чернела мертвая тишина. Мутные глаза отрезвели, возбудившееся сознание смахнуло хмельной осадок горячки, разум обострился, словно меч.

Застыл в оцепенении. Блестящие от ужаса глаза задрожали, хриплое дыхание участилось и сердце раскатистыми ударами забилось в груди. Его бросило в жар, кожа похолодела и кровь еще больше отлила от кожи.

– Нет… – выдавил он из себя. – Нет, пожалуйста, нет!

Дрожащими руками отжал себя от земли, сражаясь с болью и слабостью, поднялся на колени, прижал руку полыхающей ране, истекающей кровью. С трудом встал на ослабшие ноги, пытаясь удержать равновесие, и медленно побрел в княжеский терем, шатаясь.

Оступился, поскользнувшись на трупе, и рухнул на землю. Лицо зарылось в жидкой грязи, в глазах потемнело и всё раздвоилось в мыльном круговороте. Сдавленно, устало и отчаянно завыл сквозь пронзающую все внутренности боль. Боль драла его острыми когтями, как рассвирепевший зверь.

– Каля! – глухим стоном позвал он. – Каля, я здесь! Я здесь… Лишь бы была жива, лишь бы…

Отчаянно зарычал.

– Вставай, – приказал он себе, собираясь с силами. – Ну же! Вставай!!

Скрипя зубами и яростно кряхтя, оторвал туловище от земли и вновь поднялся на ватные ноги. Опираясь на перила, взобрался по ступеням на крыльцо, удерживая ускользающее сознание, и добрался до выхода в терем.

Пошатываясь, вошел в зал.

Увидел ее сразу и замер. Она лежала сжавшимся комочком, словно испуганный замерзший зверек. Тихо позвал ее, но она не отозвалась. Он позвал еще громче, но в ответ звучало лишь холодное молчание.

Забыв о боли и слабости, он с трудом добрался до нее, опустился на колени и осторожно тронул рукой.

– Каля? Маленькая, это же я… это же я – Рогдар.

Не ответила.

Перевернул ее и увидел пустые глаза, застывшие и смотревшие в бесконечную даль. Провел ладонью по ее бледной щеке, пальцами по ее приоткрытым губам, в которых задержалась растерянность и обида. Притянул ее к себе, взял на руки и обнял, придерживая ее повисшую голову, жадно прижимал к своей щеке. Отчаянно встряхнул, пытаясь разбудить.

– Маленькая моя… – хрипло всхлипнул он. – Пожалуйста, пожалуйста, проснись, проснись, проснись…

Гладил ее по волосам, укачивал, убаюкивал.

– Хорошая моя, любимая, ну пожалуйста, проснись! Ты же не можешь умереть, девочка моя… Ты же моя единственная… Ты не можешь, Каля! У нас же с тобой должен быть наш маленький сын. Слышишь? Наш маленький сын! Не уходи, маленькая моя, прошу, не уходи, останься со мной… останься… умоляю… Каля!

Встряхнул ее, она не ответила.

Мертвую тишину терема разодрал протяжный утробный вой. Срывая глотку, отчаянно ревел, укачивая ее мертвое тело на ослабших руках. Голос вдруг сорвался, лопнул, как струна.

Долго и недвижимо сидел в тишине, прижимая тело к себе. Гладил ее по спине и смотрел пустыми мокрыми глазами в одну точку. Вскоре поднялся, держа ее на руках, и понес прочь из мертвого терема. Шел по улице медленно, глядя перед собой опустошенными глазами. Весь черный от грязи и горя.

Оказавшись за городом, унес ее в лес, на небольшой поляне бережно уложил на землю и принялся яростно рыть руками могилу, сдирая пальцы в кровь. Не прервался, не остановился, чтобы перевести дух. Рыл, пока в лесу не сгустились мрачные сумерки.

Наклонился над ней, легонько поцеловал в холодные губы, нежно провел рукой по ее щеке. Она всегда улыбалась, когда он так делал. Не улыбнулась. Хотел, чтобы улыбнулась, но холодные губы оставались недвижимы. В ее глазах стыла детская растерянность. Провел рукой по ее лицу, закрывая стеклянные глаза. Укутал в шерстяной платок и в последний раз прижал к себе, сильно, крепко, отчаянно.

Не сразу решился. Подождал немного и вскоре опустил ее в могилу, прикрыл нежное лицо платком.

Опустил на ее живот клочок земли, затем другой, третий и принялся засыпать могилу. Истощенный, полуживой, он закончил к ночи. Заботливо и старательно уплотнил земляной бугорок и без сил рухнул на него, обнял руками, прижался лицом.

– Я здесь… – с трудом прошептал он. – Я здесь, я с тобой…

Дыхание сорвалось, глаза закрылись, сердце ослабло, сознание погрузилось в черную бездну.

– Вернись… Рогдар… вернись…

ЧАСТЬ II: ЗАЛОЖНЫЕ ПОКОЙНИКИ

На этот раз их вернулось слишком мало.

Корабли викингов неспешно плыли по широкой поверхности Волхова, пробиваясь сквозь лепящий снег. Они входили в гавань Ладоги и причаливали к пристани, заполненной людьми, которые встречали вернувшихся домой воинов. Варяги выходили из причаленных кораблей, груженые награбленным, ныряли в объятия жен, сыновей и дочерей. Показывали добытые в походе богатства и с веселым настроем отправлялись домой, где их ждал теплый очаг, забота и уют.

Они многое не расскажут своим сыновьям, но поведают о своих подвигах, заслугах и геройстве. Поведают о том, чего не было, а истину прикроют, утаят. Расскажут занимательную историю, порадуют их. И сыновья будут гордиться отцами, захотят быть похожими на них, захотят однажды стать такими же.

Не для всех ожидание обернулось радостью. Многие, так и не дождавшись своих мужей и отцов, с тяжелой ношей возвращались домой, оставались наедине, убитые горем. Оставшись без мужей и добычи, вдовы с ужасом осознавали, что не переживут зимы.

Исгерд выпрыгнула из причалившей ладьи и, закинув круглый щит за спину, направилась в город.

– Здравствуй, Исгерд.

Вздрогнула и бросила резкий взгляд на девушку, стоявшую у причала. В сложенных перед собой руках она перебирала черные четки с маленьким крестиком. Большие хлопья снега ложились на ее драгоценный плащ, скрепленный спереди фибулой, из-под которого выглядывала теплая туника. Девушка была одета теплее, чем обычно.

Исгерд смерила ее недобрым взглядом и молча пошла дальше.

Хольгер вышел из ладьи, раздал несколько распоряжений и направился в город. Девушка, стоявшая у пристани, окликнула его.

– Хельга? – Изумление на лице. – Что ты здесь делаешь?

– Разве я не могу встретить мужа здесь?

Хольгер раскинул руки и, подойдя к ней, холодно обнял, без значения, без чувства.

– Вас вернулось так мало…

– Не начинай.

Отстранился от нее, она удержала его за руки.

– Да как же не начинать, если половина не вернулась?

– Две трети, – сухо сообщил Хольгер, не взглянув на нее.

Направился в город.

– Я знаю, почему ты так ко мне охладел.

Остановился, но не обернулся. Годами они не могли зачать ребенка. Звали по ее просьбе христианских монахов: они сутками читали над ней молитвы, но не совершили чуда, в которое она верила. Обращались к знахарям: они поили обоих горькими отварами, вызывая тем приступы острого недомогания. Прибегали к помощи старых колдунов, но Хельга боялась их, открещивалась. Хольгер отчаялся, Хельга продолжала молиться и верить, что однажды сумеет понести.

– Сколько это уже длится? – спросила она.

– Я уже смирился.

– Не правда!

– Мне плевать.

– 1783 дня и это утро со дня нашей свадьбы.

– 1786 дней, Хельга. Но я по-прежнему тебя люблю.

– Тебя всё чаще нету дома, Хольгер.

Обернулся. На пристани уже никого не осталось. Они стояли вдвоем под молочным снегопадом, неотрывно глядя друг на друга сквозь крупное зерно, сыплющее с неба.

– Ты же знаешь, что я это делаю для семьи.

– Для какой семьи?

– Для нас с тобой.

– Хольгер, я уже не помню, когда в последний раз мы спали с тобой в одной лежанки. Такая, по-твоему, должна быть семья? Ради такой, по-твоему, семьи нужно надрываться где-то вдалеке? Ты постоянно пропадаешь в своих походах. А я месяцами чахну здесь одна. И я уже не знаю, чего мне ждать: то ли когда ты вернешься на своих ногах, то ли когда тебя притащат на щите.

– Ты знаешь, почему я это делаю. Знаешь, но всё равно возвращаешься к этому разговору. А я не хочу больше об этом говорить. Никогда. В конце концов, я не за этим вернулся домой.

– Сколько людей бессмысленно убито?

– Нет. Не бессмысленно. Мы принесли их в жертву этому золоту.

– Ради чего?

– Ради нашей жизни.

– Пора остепениться, Хольгер. Я каждый день молилась Богу, чтобы удержать тебя, и…

– Значит, твой бог слаб, как и его служители.

– Бог мудр, Хольгер. Ибо он услышал другую мою просьбу.

Хольгер застыл, глядя на улыбающиеся губы Хельги.

– Это правда? Ты беременна?

– Я никогда тебе не лгала.

Он вдруг радостно закричал, сорвался с места, подхватил ее, словно пушинку. Закружил и громко расхохотался. Она боязливо вцепилась в его шею, залившись звонким хохотком, и ее янтарно-рыжие волосы, пылающие солнечным огнем, растрепались от круговорота.

– Воистину, велик твой Бог!

– Дай мне слово, – шепнула Хельга, глядя на него загоревшимися глазами. – Дай мне слово, что ради нашего ребенка ты прекратишь ходить в набеги. Хорошо?

– Да, хорошо.

– Обещаешь?

– Клянусь! – Вновь ее закрутил. – Клянусь, больше ни одного набега.

Хольгер поставил ее на землю и достал из-за пазухи бирюзовое ожерелье, бережно надел Хельге на шею.

– На Востоке говорят, что это камень счастья.

– Он очень красивый, – умиленно и радостно ахнула Хельга, однако смутилась, заметив засохшие темные пятна на нескольких сине-зеленых бусинах, присмотрелась. – Ой! Да здесь же кровь…

Хольгер пригляделся, нахмурился.

– Прости, не заметил. – Приобнял ее и повел в сторону княжеского двора. – Ничего страшного. Это отмоется.

Рогдар открыл мутные глаза. Неосознанно пошевелил руками, ногами, согнул и разогнул пальцы. По давней привычке проверял – не искалечен ли. Неосторожное движение отозвалось драной болью внутри.

Его придавливала теплая шкура, откуда-то сбоку веяло жаром. С трудом приподнял тяжелую голову, осмотрелся. Дубовый стол, на котором тлела одинокая лучина, небольшая беленая печь, в противоположном углу – опрятная лежанка, с поперечных балок под крышей свисают сухие травы, лук и лисьи шкуры.

Попытался встать, но рвущая боль жалом прожгла бок. Стиснув до скрежета зубы, залез дрожащей рукой под мокрую от пота рубаху, нащупал пласт сухого белого мха. Под ним пылала набухшая рана, схваченная коркой и покрытая непонятными рубцами. Откинул шкуру, присмотрелся. Рана аккуратно зашита тонкими нитками, смазана живицей и барсучьим жиром.

Скрипнула дверь, с улицы повеяло морозом и свежим воздухом.

– О, ты очнулся!

Малка подскочила к нему, живо смахнула его руку с раны и приложила мох другой стороной. Потрогала покрытый липкой испариной лоб и выругалась сквозь зубы.

– Лежи спокойно. Ты не приходил в сознание месяц. Набирайся сил…

Попыталась укрыть его шкурой. Рогдар резко воспротивился, неотрывно глядя на нее озлобленными глазами. Под ними проступали нездоровые алые пятна. Она растерянно застыла, на лице мелькнуло смятение.

– Какого хрена… – хриплым полушепотом процедил он, жестко вцепился в ее руку и рванул к себе. – Какого хрена, Малка?.. Кто?.. Кто тебя просил?..

Дернулась, пытаясь вырваться. Он сдавил ее руку крепче.

– Кто тебя просил меня вытаскивать?.. – шипел он сквозь оскаленные зубы. – Кто тебя просил?.. Кто?!

Обильно покрывшись холодной испариной, он мертвецки побледнел, жадно хватая воздух пересохшим ртом. Стал вяло метаться, пытался встать с лежанки, но Малка силой удерживала его, что-то говорила, кричала. Он не слышал ее, отталкивал, ворочая затуманенными глазами, стонал, рычал и выл.

Из припухшей раны полилась кровь. Рогдар ослаб, тело обмякло, глаза закатились, Малка уложила его обратно на лежанку, придавила к ране белый мох, накрыла Рогдара шкурой. Он бессильно откинул голову, сквозь горячку повторяя нечто бессвязное, закрыл глаза и вскоре угомонился.

– …Рогдар?

Не ответил. Дотронулась до его мокрого лба, пышущего жаром, быстро засуетилась, намочила полотенце и приложила к раскаленному лбу. Долго сидела рядом на краю лежанки, глядя на его бескровное лицо.

– Вот зараза…

В основе «длинного» дома, имевшего длину в семьдесят шагов и стоявшего в Ладоге еще до Хольгера, был положен узкий медовый зал. Двускатная крыша напоминала остроконечное дно морской ладьи. Невысокие стены сложены из плоских камней, замазаны внутри глиной, снаружи облеплены дерном. Вход был с крыльцом, привнесенным уже местным славянским населением. В медовый зал вела двустворчатая дверь, украшенная витиеватой скандинавской резьбой.

Заполненный викингами холл праздно гудел. Они плотно сидели на лавках за дубовыми столами, поставленными в ряд вокруг обложенного камнем длинного очага в центре зала. Громадная туша кабана, забитого в честь конунга, скворчала на вертеле, по румяной корочке обильно стекал кипящий жир и падал на угли. Шипя, они загорались, и ароматный дым, вздымаясь кверху закрученными всполохами, уходил через отверстие в крыше.

Пир на костях. Золото и серебро, добытое в Пскове, стояло в ящиках и громоздилось искрящимся валом. Черные пятна крови покрывали добычу сухой коркой, венчающей триумф успеха. Золото купалось в роскоши людской крови.

Хольгер сидел во главе оживленного стола в резном дубовом кресле. Хельга сидела подле него, с улыбкой наблюдая за хмельным весельем викингов. Они жадно, остервенело, ненасытно пожирали угощения: хватали руками жирное мясо, отрывали от него зубами куски, смачно пережевывали, обильно заливали медовухой, громогласно рыгали, и жир стекал по их слипшимся бородам. Ей нравилось происходящее: это она снисходительно угощала их едой и питьем, как хозяин угощает своих псов.

Утробно гремели барабаны, переливисто играла волынка, скрипела четырехструнная тагельхарпа и натужно завывал козлиный рог под соловьиное пение бородатого скальда.

Хольгер налил себе в питейный рог медовуху, жестом руки пригасил увлеченность музыкантов, поднялся. Викинги мгновенно умолкли и дружно встали, оторвавшись от обильных кушаний, взяли в руки наполненные чаши.

– Соратники! – громко огласил Хольгер. – Считаю наш поход удачным и славным. Немало наших братьев легло в злосчастном Пскове. Но я уверен, что ныне они пьют за наше здоровье в чертогах Вальгаллы!

Викинги ликующе зарычали, загремели по столу.

– Все мы покинули свои родные земли, – продолжил Хольгер менее весело. – У каждого на это была своя причина. Судьба свела всех нас здесь – в Ладоге. Этот город – последняя пристань викинга. И скоро вся северная земля Гардара станет нашей! А это значит, что спокойная и достойная жизнь наступит совсем скоро для всех нас в равной мере.

Викинги вновь зашумели, гремя кулаками по дубовому столу.

– Но я хочу выразить особую благодарность трем моим самым преданным соратникам, без которых этот поход мог не получиться. – Вышел из-за стола и подошел к Кнуду, похлопал его по плечу. – Этот человек внушает доверие нашим врагам. Тот, кто доверяет, утрачивает бдительность. Не знаю почему, но даже я верю этому человеку!

Викинги грохнули от смеха, сотрясая душный медовый зал.

– Твое здоровье, Кнуд.

– Твое здоровье, конунг.

Хольгер подошел к Торну, и рядом с ним казался меньше, слабее. Смерил его взглядом и тоже похлопал по плечу.

– Этот человек уже много лет собирает для меня дань с окрестных земель. И он ни разу меня не подводил. Достойный пример. К тому же он внушает ужас в наших врагов. Тот, кто боится, утрачивает трезвость мышления. И кажется, мне самому как-то не по себе рядом с этим дуболомом.

Викинги вновь покатились со смеху.

– За тебя, Торн.

– Будь здоров, конунг.

Обойдя стол, Хольгер подошел к Исгерд со спины и положил обе руки на ее плечи. Затылком почувствовала его дыхание.

– Мой верный тэн. Моя гончая. Она заслуживает всех почестей мира, ведь женским коварством втерлась в доверие псковскому князю и мужской яростью уничтожила его, а затем открыла нам ворота неприступного города. Мысль принадлежала ей, я всего лишь дал согласие. И да, кстати, я единственный в мире конунг, у которого военачальник – женщина.

– И очень аппетитная! – выкрикнул кто-то захмелевший. Исгерд шуточно метнула в него жирный кусок мяса.

– За тебя, Исгерд, – сказал Хольгер возле ее уха.

Обогнув стол, конунг вернулся на место и поднял наполненный рог.

– Это ваш день, хольдары. Skál!

– Skál! – рыкнули викинги в ответ, подняли чаши и жадно опустошили их.

Вновь грохнули барабаны, живо заиграла волынка, скальд затянул песню. Раскинувшись в кресле, Хольгер молча наблюдал за пиршеством, внимательно читая по губам, о чём говорят его люди. Тайком, мерцая глазами, усмехаясь, сквозь пьяную речевую вязь они говорили вполголоса.

– Лицемерны его слова. – Элборт блеснул глазами. – Он расхваливает своих людей, но кто сидит у его правой руки? Ростовщик. Ростовщик, а не хёвдинг поставлен его советником. Раньше конунги сажали подле себя тех, кто владеет землей, а не деньгами.

– К чему ты клонишь?

– Не знаю, не знаю. Не знаю, кто из них у кого под рукой.

– Это всего лишь советник.

– Кархон? Кархон не просто советник.

Элборт отпил из чаши.

– Я слышал про настоящих конунгов. Таких потерь, как этот, они не знавали. Рагнар Лодброк захватил Париж с пятью тысячами воинов. Пять тысяч человек последовало за ним. За этим же следует войско ростовщиков. При Лодброке хёвдинги – это настоящая знать, а не средство для поборов.

– Однако, – отметил старый хёвдинг, – ты никогда не видел Рагнара Лодброка.

Элборт замялся.

– И что с того?

– Да то, что люди всякое говорят. А что говорят – дели на десять. Не ошибешься.

– Хольгер не Рагнар, – хмыкнул Элборт.

– Он прав, – вмешался Вульфгар. Один его глаз перекрывала черная повязка. – Рагнар Лодброк не упустил бы живой товар. Хольгер же перебил в Пскове всех, лишив нас большей прибыли, чем мы имеем.

– А тебе мало? – усмехнулся старый хёвдинг.

Вульфгар остался невозмутим и хладнокровен.

– Подумайте сами. Мы могли взять не меньше сотни рабов. Половина из них женщины и девочки. Девственницы. От двух тысяч дирхемов за штуку. Это по меньшей мере сто тысячч дирхемов коту под хвост. И это не считая юношей. Рагнар бы так поступил?

Хёвдинги согласно кивали охмелевшими головами. Элборт поймал на себе взгляд Хольгера, криво улыбнулся и поднял в его честь чашу. Хольгер поднял чашу в ответ и пил, и пили они, и все улыбались друг другу.

– Они любят тебя, – улыбнувшись, сказала Хельга.

– А я их ненавижу.

Почувствовал на себе пристальный взгляд мужчины в черном облачении, он сидел возле края стола рядом с конунгом.

– Что не так, Кархон? – Хольгер наклонился к нему.

– Ты хорошо постарался… конунг. Твои воины довольны добычей. А мои купцы довольны выручкой с нее. Очень хорошей выручкой. Ты славно постарался.