Вракли. Почти правдивые истории, переданные честно и беспристрастно. Ну, почти…

Что там было? Не помню, но могу предположить. Я, говорил Олимпиаде, что ни на что не претендую. Мне бы квадратный метр под лестницей в подсобке, одной полой курточки прикроюсь, на вторую лягу. Далее, скорее всего, излагалась история, типа я с группой коллег в командировке, что мы должны были лететь дальше, но я приболел и опоздал на самолет, а теперь мне надо дождаться, когда пришлют деньги на пропавший билет… И так далее и тому подобное. Если возраст ОИ по отношению к моему допускал взаимоотношения мама-сын, то после моего монолога, как правило, у неё могла блеснуть слеза и дрогнуть губы (а ведь и мой может вот так, и кто же ему поможет!). В этом случае дело кончалось полу люксом, или, в крайнем случае, стандартным одноместным номером с отдельным ключом в ванную или даже сауну, если такие были в наличии. Если же возраст ОИ был ближе к жена-муж, то я, естественно, изображал несчастного, жена которого уже неделю не имеет весточки и вместе с табунчиком детишек обивает пороги милиции, умоляя объявить в розыск. Риск был, что заглянув в паспорт, ОИ могла обнаружить сиротливую запись о наличии одного сына. Но ей было не до этого. Захлебываясь слезами и соплями, она спешила заполнить вожделенную бумажку туда же: в полулюкс или, в крайнем случае, одноместный номер, и ключик…

Таких, как Олимпиада Ивановна я встречал огромное число раз. Они все были обыкновенные тетки, наверняка, добрые, хорошие матери и жены, но развитой социализм портил их для общественного употребления. Их существование было горем для обычных командированных, туристов, простых граждан, но, зато я благодаря им имел жизнь довольно беззаботную. Знаете ли вы, что собой представляли сибирские аэропорты? Например, в Новосибирске или Иркутске в конце августа? В здание не войти, не то чтобы к стойке пробиться. Южные направления – это поэма. Самолет Новосибирск – Ташкент. Три десятка орущих и толкающихся у кассы граждан восточной наружности, которые размахивают паспортами, набитыми пачкой двадцати пяти рублевок. До начала регистрации полчаса. Нас двое. Сорок минут, и дежурный начальник смены, другая, но все равно Олимпиада Ивановна, звонит в кассу:

– Света, там двое, с бумажкой от меня. Им два билета до Ташкента.

Вы скажете, мол, кто-то лишился законного места, и я на их несчастье… Не говорите. Тогда, продравшись через толпу претендентов и ввинтившись в окошко, я получил вожделенные два билета. И тут у самой кассы молоденький лейтенант скулит на одной ноте:

– Неделя отпуска, а я уже второй день и ни просвета…

Я тогда тихо кассиру:

– Милая, дай еще один, забыл сказать ОИ, что товарищ с нами. Кассир затравлено сглотнула и… дала третий билет. Едва отбился от слезливых объятий и бегом на регистрацию.

Более того, мне НИ разу не было отказа в билете на самолет, поезд, теплоход или в гостиничном номере. Т. е. ВСЕГДА что-то было в загашнике, и я всего-навсего был тем, кому это доставалось раньше других, Конкурентами у меня были лихие ребята кавказско-восточной наружности, а если вдруг появлялся очередной несчастный лейтенантик, я всегда старался ему помочь. Хотя были и не вполне приглядные страницы в моей биографии.

Мы втроем, жена и мой приятель застряли на вокзале в… не важно, в каком городке Средней Азии. Ждем проходящего поезда. Я волнуюсь. Что такое поезда в этих местах в те времена помнят немногие. Жуткий бичевоз, курсирующий между Тайшетом и Абаканом представлялся верхом комфорта по сравнению, например, с поездом Ташкент-Каган. Однажды мы с женой решили им воспользоваться. Будучи опытными путешественниками, мы заняли правильную позицию на перроне. Когда поезд остановился, и дверь в вагон открылась прямо перед нами, я не успел и глазом моргнуть, как толпа вбила нас с женой внутрь, пронесла по битком набитому общему вагону (других в поезде просто не было) и донесла до туалета. Дверь в него была выломана и уложена на унитаз. Это было единственное свободное место, как я думаю, во всем поезде. На этой двери мы и доехали.

Не желая повторения этого, я ознакомился с ситуацией. В поезде были общие вагоны, в основном, но и два купированных и два плацкартных Отлично, на худой конец, плацкарт приветствуется. У кассы толпился народ. Надо сказать, что у узбеков, таджиков и прочих киргизов была особенность. Если у кассы собиралось больше двух человек, то они тут же создавали толпу. Здесь же было человек десять, и толпа выглядела внушительно. Потолкавшись по присутственным местам вокзала, я узнал, что в этом поезде бывает от трех до пяти свободных мест. Не больше. Я сначала взгрустнул, но потом мне пришла в голову простая мысль. Я подошел к толпе, постоял, потом задал какой-то пустяковый вопрос. Мне ответили, и завязался неспешный разговор. До прихода поезда оставалось чуть больше часа, и касса должна была открыться минут через сорок. Времени хватало. Постепенно я перевел разговор в русло привычек и обычаев, характерных для разных народов. Странные вы люди, журчал я, создаете себе проблемы. Вот толпа, а в цивилизованных странах принято стоять в очереди. Далее я трепался о достоинствах очереди по сравнению с вот такой, тыкал я в них пальцем, неорганизованностью. Потом начал эту очередь формировать. Сам стоял рядом с окошком кассы, бдительно следя за порядком. Жене и другу сказал, что как только я быстрым шагом двинусь к выходу, немедленно следовать за мной. В положенное время окошечко открылось, я мгновенно сунул деньги без сдачи и попросил три купейных места. Поучил и рванул к выходу. Подельники среагировали, и мы выскочили на перрон одновременно. Еще пару минут, и мы грузились в вагон. Из здания вокзала выкатила толпа с криками:

– Держи гада!

Но было поздно. Дверь в вагон захлопнулась и поезд тронулся. Как оказалось, в этот раз билетов было четыре, три в купе и один в плацкарт. Стоявший за мной мужчина долго ковырялся со своим плацкартным, что дало нам фору унести ноги. Потом следующая за мужчиной женщина какое-то время пыталась уяснить ситуацию, потом она поняла, потом возглавила толпу… Но было поздно. Совесть меня мучила, там, в очереди за мужчиной стояли одни женщины. Простите меня, добрые люди.

Если должностное лицо юная барышня, то и образ мой был совсем другой. Этакий балагур-весельчак, попавший в нелепую ситуацию. Как не помочь? Мы с женой и другом пытаемся вылететь в тот же Ташкент из того же Новосибирска двумя годами позже. Все то же самое. Но у регистрации стайка барышень. Жену засунули на второй этаж с напутствием отсюда только в туалет и быстро назад. Шесть часов с барышнями, дескать, мы геологи, отстали от партии, денег совсем нет, только вот наскребли на три билета, но дали на 15 сентября, а сейчас только двадцатое августа. Бумажник, вот он, совсем пустой, пару рублей, чтоб с голоду не помереть. А третий товарищ с поломанной ногой там, в зале ожидания… Девицы ахали, местами ржали, местами рыдали… В Ташкенте я обнаружил в рюкзаке записку, которую долго берег, но потерял во время переезда на другую квартиру:

– Счастливо долететь! Таня, вторая смена, аэропорт Толмачево…

Иногда представление требовало подготовки и продолжалось часами, иногда оно было совсем кратковременным и забавным. Мы с сыном и женой на озере Искандеркуль, что в Таджикистане. Рядом с ним маленькое озерко, по берегам огромные валуны. Вокруг Фанские горы, красота. Мы втроем загораем плоской вершине валуна, что частично погрузился в воду. Слышу, крики. Встал, на противоположном берегу суета, народ бегает, лошади, всадники. Стою, смотрю. Вдруг через громкоговоритель:

– Эй, ты там! А ну брысь подальше!

Мне и брысь! Ну, дают. Я в ответ:

– Ты, козел вонючий! Тебе, что жить надоело!

Смотрю, по тому берегу бежит мужичок, руками машет и кричит:

– Брат! Брат! Прости, брат, мы тут кино снимаем, можешь пол часика не высовываться! Жена с сыном валяются рядом и ржут:

– Брат козла! Ха-ха-ха!!!

Ну, я:

– Вы, жена и сын брата козла, чего ржете?

Это же Азия. Там все было примитивно просто. Я мгновенно входил в образ начальника. Не большого, а так, ниже среднего. Мгновенно менялась осанка, походка, в голосе появлялся намек на металл. Местная публика, так и не успевшая проскочить из феодализма в развитой социализм и застрявшие на пол пути к очень недоразвитому, отличалась особым чинопочитанием. Свой начальник – величина, а европейского вида из Москвы – заоблачная вершина. С географией у них было не вполне, и всех нас они определяли москвичами, т.е. начальниками особо приближенными к султану. Поэтому не надо было напрягаться, а лишь себя таковым представить и всё, скатерть-самобранка с ковром-самолетом и с дворцом на сдачу.

Или. Мы с коллегой в Париже. Дел стада, на музеи времени в обрез. А коллега скулит, давай в Лувр. Хочу, говорит, на неё в подлиннике взглянуть. Да ничего особенного, я ему. Ну, ладно. Пошли. А очередь – метров триста и почти не двигается. Туристический сезон. Коллега скис, нет смысла стоять, не успеем. Я представляю себе: мы двое, отстали от нашей организованной группы. Засмотрелись на витрины, а когда подошли, те уже входят, и вот-вот последний, Сашка к примеру, зайдет. Билеты у старшего, денег ни копейки. Пиши пропало. Вернусь домой, близкие с вопросом, ну как видел Джоконду, и такое отчаяние охватило…

– Сашка! – ору я неожиданно для самого себя.

Коллега аж подскакивает от испуга.

Я: – Стой, мы здесь, подождите!

Люди оглядываются, я всем по анлийски: – отстали от группы! Хватаю оторопевшего коллегу и бегом мимо очереди. Наивные иностранцы с сочувствием дорогу уступают, кричат друг другу, чтоб, значит, нас пропустили. Вкрапления соотечественников в очереди узнавались по шипенью:

– Вот, гады! Жулье отечественное!

Успели.

Бывали и камерные представления. Еду в Варшаву поездом. Чемоданчик небольшой. Там свои вещи и прибор размером в две мыльницы. Везу на испытания. Для таможни – ничего, кроме… Тогда вывоз валюты был строго регламентирован. Если везешь чуть больше ста долларов, должен иметь бумагу. Наша бухгалтерия такую выдавала, но я забегался и не успел. С собой пятьсот. Поймают, заберут, штраф влепят и с поезда снимут. На всякий случай сунул под матрац на верхней полке напротив. Если что, не моё! В купе я один. В Бресте стоим три часа – колеса меняют. В вагоне кроме меня пару человек – средина ноября. Таможня. Заходит дама неопределенного возраста. Я последний для неё клиент в нашем поезде. Присела и ласково, что, мол, везете. Я человек опытный и, если таможне делать нечего, и она не прошмыгивает мимо, то надо сразу достать чемодан и открыть. Открыл. Дама сначала на прибор уставилась. Я ей песню акына про радиацию. Она слушает и так, как-бы невзначай ручками по чемодану шарит, рубашки прощупывает, трусы всякие, по днищу постукивает. Я пою, а она щупает. Потом на вешалку оглянулась типа, ой, какая у Вас куртка замечательная. Встала и как-бы интересуется производителем, по карманам пробежалась, швы прощупала. Часа два так ошивалась, спать не дала, зараза. Уходя, в двери остановилась, окинула взглядом купе и посмотрела мне в глаза. Опрометчиво для себя, но к счастью для меня и ушла.

Еду назад. Брест. И надо же такое, опять эта зараза. И она меня узнала. Бегло просмотрела содержимое – все в пределах. Собралась уходить. Я не удержался и говорю:

– Вот Вы меня шмонали весь вечер на пути туда. И ничего.

Она:

– Что, неужели провезли?

Я:

– А как же, валюта, под матрацам!

Она:

– Вот, ёлки-палки! Ведь чуяла спинным мозгом – жулик! Уже хотела по купе пошарить. И что меня остановило?

Я промолчал. Не надо было мне в глаза смотреть. Оказывается, эту заразу знали все. Она зверствовала, особенно, с официальными туристами и с челноками. Выворачивала их наизнанку, даже в интимные места могла заглянуть. Я собой гордился.

Таких и не только таких случаев было множество. Жена тоже не отставала. Там, где нужное лицо было мужского пола, я, как истинный джентльмен, уступал даме дорогу. Однажды в Баку мы должны были вылететь домой, но билетов не было. Я кинулся к кассе, там к счастью очередная Олимпиада Ивановна. Но, не успел я войти в образ, как увидел, что по коридору шла моя жена втроём. Слева и справа от неё гордо двигались два летчика. В руках одного был рюкзак жены, у другого – её сумочка. Тройка прошествовала мимо меня, через несколько метров жена обернулась и знаком приказала следовать. У неё на всё это ушло шестнадцать минут – рекорд нашей семьи. Если надо остановить попутный автомобиль или даже поезд (и такое бывало!), я залегал в кустах, а жена поднимала руку. Как только бедолага резко тормозил, я выскакивал из-за засады. Делать нечего, везли. И даже денег не брали.

Несмотря на творческие удачи душа требовала большего. Хотелось сцены, толпы рукоплещущих зрителей, автографов на улице. Как-то нам пришлось выступать в театре перед самой благодарной публикой – актерами и режиссерами. Я специально остался один, после того как жена отработала свое. Я трепался, что-то изображал, все ржали. Но, когда я, вдохновленный приёмом, громко обратился к главрежу и нашему приятелю Коле с просьбой дать мне роль. Маааленькую, но со словами. Жена, не дав ему открыть рот громко, на весь зал сказала:

– Дай, Коля, ему роль. Но чтобы его после этого тут же застрелили. Иначе чем пулей, ты его не остановишь!

Надо полагать, что ни у сценаристов и режиссеров так и не нашлось такой роли, и я напрасно ждал годами. Времена изменились. Как я уже сказал, мой талант становится практически невостребованным. Олимпиады Ивановны канули в лету. Их место заняли молоденькие барышни. Пока они годятся мне в дочери, потом плавно перейдут во внучек. Дурить им голову смысла большого нет. Все можно заказать по интернету. Принесут домой с благодарностью. Жена постепенно становится всё более и более благоразумной и мне практически не приходится расхлебывать её художества. Передать опыт некому. Внучки живут в очень приличной европейской стране и их дают нам на выпас на все каникулы. Чему я буду их учить, если там самым страшным преступлением является подсказка на уроке!

И мне остается лишь повторять вслед за Нероном: О! Qualis artifex pereo! – О! Какой актёр погибает…..

Я и кулинария

(Повесть о холестерине и липидах разной плотности)

Посвящается АГ

Г. Дорэ. Иллюстрации к «Гаргантюа и Пантагрюэль»

Часть первая. У нас

Однажды мы пили в кампании друзей. В таком обществе никто особо за словами не следит, будучи уверенным, что все шутки понимаются и принимаются. Можно выпендриваться, нести чушь, трепаться, только не перейти черту и не обижать друг друга. Среди нас была дама, подруга жены приятеля. Я, как обычно, врал, т.е. рассказывал о наших последних путешествиях, про Индонезию, Сирию и прочее. Упоминал семейные гастрономические пристрастия, особенно свои: устрицы, омары и прочая морская живность. Дама, прервав мое враньё, выразила сомнение в правдивости изложения, почему-то особенно касательно устриц. Видимо мой обычный полу-ободранный бомжеватый вид ввёл её в заблуждение. Я, по инерции пошутил, что чего тут удивляться, я же из богатой семьи. Приятели, слышавшие это не раз, а главное, знающие, что это реально означает, заржали. Дама оскорбилась до невозможности. Она уткнулась в свою тарелку и шипела, дескать, тоже мне, буржуй нашёлся. Я внимание на неё больше не обращал, но позже жена справедливо заметила мне, зачем, мол, дураков дразнить. Она, как обычно, была права, я согласился и впредь так не шутил. Но тема гастрономических пристрастий засела во мне, так как она в полной мере отражает некоторые аспекты формирования меня, как личности. Т.е. желудок во многом повлиял на голову и организм в целом.

С раннего детства я любил поесть. Эта любовь была сформирована различными обстоятельствами. Первые касались моей бабушки по отцовской линии. Она ушла из жизни, когда мне едва минуло шесть лет. Простая деревенская женщина она готовила такую же простую пищу. В те времена отец неплохо зарабатывал, что позволяло бабушке готовить ежедневно то, что в деревне появлялось лишь по праздникам. До сих пор вкус мачанки из свиных ребрышек с пышными блинами для меня не превзойдён. После смерти той бабушки меня сдали прямиком в Ленинград в руки бабушке по материнской лини. Тут началась настоящая кулинарная вакханалия.

Алина Габриэльевна, из старинной польской дворянской семьи, закончила прямо перед революцией Благородной дамы Чертковой институт благородных девиц для дочерей высших офицеров. В отличие от Смольного института благородных девиц, бабушка образования в широком смысле слова не получила. Из нее и других девиц готовили будущих жен офицеров со всеми вытекающими последствиями. Кулинария, три языка, живопись (преподаватель художник Архипов), музыка, танцы, правила поведения – на первом месте. По остаточному признаку, математика (с трудом на нынешнюю тройку), география (а извозчики зачем?), история получше. Ведь ее преподавал известный ученый Николай Альбертович Кун (Легенды и мифы древней Греции!). Польское происхождение плюс институт сделали из бабушки выдающеюся хозяйку. И это быстро сказалось на моем облике.

Я выглядел еврейским мальчиком из приличной еврейской семьи. Почему еврейским? Посудите сами, упитанный с видом щек сзади, бархатная курточка, короткие вельветовые штанишки на пуговичках под коленками, лоб мыслителя. Бабушка считала, что у мужчины лоб должен быть как ее любимого политического деятеля В. И. Ульянова и поэтому выстригала мне челку куда ближе к макушке, чем к бровям. Со временем это привело к тому, что волосы стали расти гораздо ниже, и я долгое время был похож скорее на недостающее звено со лбом шириной в два пальца. Зато с возрастом появление залысин привели, наконец, сначала к нормальному лбу, а позже и ко лбу мыслителя. Жаль, что бабушка не дожила. И теперь главное. Нос. До определенного возраста нос был длинноват, но прямой как дорога грешника в ад. Однажды, катаясь на лыжах, я повредил его, и нос загнулся, приобретя классический иудейский профиль. Эта легенда дала трещину много позже. Когда жена родила наше сокровище, то на второй день мне передали её записку. Жаль, не сохранил, но запомнил слово в слово:

– «Дорогой! Зачем ты меня обманывал? Ты ведь не носом упал на лед, а генами! Нашего сына ещё ни разу не спутали во время кормления. При попытке сестрички подсунуть его другой женщине, та вопила, уберите это не моё.»

Когда же я получил сына в руки, то ужаснулся, половину лица занимал не нос, а целый шнобель, той же изумительной формы. Мало того, этот нос переехал далее и у старшей внучки он повторяет наш с сыном, а у младшей намечается аналогичная картина. Правда надо отметить, что у сына, а тем более у внучек в отличие от прародителя всё это выглядит гораздо изящнее и вопрос о происхождении не возникает. Тем не менее, жена после этого случая долгое время, как мне казалось, пристально рассматривала мои мужские подробности, стараясь обнаружить или не обнаружить следы хирургического вмешательства.

Потом мы переехали в наш город. Отец умер, когда мне едва минуло тринадцать лет, и я остался с мамой. Мама, директор небольшого НИИ, была занята созданием молочной промышленности в республике, что требовало частых командировок. Периодически вызывалась питерская бабушка, но часто мне приходилось быть и одному под необременительном присмотром маминых подруг. Которые не злоупотребляли посещением меня, а в основном справлялись по телефону. И во весь рост встал вопрос о питании. Кое-что мама заготавливала перед отъездом, иногда командировка случалась неожиданно. Мама оставляла деньги на пропитание и требовала питаться в столовой. По какому-то недоразумению или просто случайно, наша семья получила квартиру в самом центре города в доме, принадлежавшем ВПШ (кто не знает – Высшая Партийная Школа при ЦК партии). Соседями были преподаватели и служащие этой школы.

Дом был уникален. Построен в самом начале пятидесятых годов пленными немцами с высокими потолками, лифтом и шикарным двором. Это был даже не двор, сад или скорее небольшой парк, площадью чуть более гектара. Обнесенный высоким забором с воротами и калиткой, которая открывалась в семь утра и закрывалась на ключ в одиннадцать. Если кто-то припозднился, надо было зайти в соседнюю с воротами дверь в общежитие слушателей ВПШ и попросить дежурного открыть. Двор был засажен деревьями, кустами, там была беседка, скамьи, клумбы. Даже моя питерская тётка приезжала к нам в отпуск и большую часть времени проводила в этом дворе. А мы, детишки практически одного возраста, в теплое время года спали там на раскладушках. Кроме уникального дома и сада, ВПШ обладала и другими замечательными достоинствами. Столовая. Качество отменное. Многие наши соседи ходили в неё с судками и брали обеды на дом. Далее – буфет. В нём продавались свежайшая сметана, изумительный творог, сыр, знаменитые творожные батончики в шоколадной глазури и прочие высококачественные продукты. ВПШ имела также свою швейную мастерскую. В ней работал потрясающий портной. Арон Ефимович Квас. Он был таким классическим евреем, что бесспорно служил бы прекрасной моделью Рембрандту. Если бы тот жил в наше время или Квас – в его. Каким-то образом Арон Ефимович раздобыл выкройки настоящих джинсов, и я гордый и счастливый был в те времена обладателем вельветовых в тонкий рубчик американских штанов. При этом Квас умудрялся вставлять в карманы медные заклепки, что окончательно вводило в заблуждение окружающих.

Дополнительными достоинствами нашего дома являлось наличие рядом небольших магазинчиков, куда публика с окраин не добиралась. Возможно по этой причине, а также благодаря близости к власти (в двух шагах от ЦК), они снабжались отменно. Особенно впечатлял рыбный магазин. Куда современным супермаркетам до него. Кто-нибудь знает, что такое сельдь ящичного посола, или слегка подкопчённая керченская селедка, или та же селедка в бочках. А красная рыба! Семга, не туфта норвежская, а северодвинская или пинежская, розовенькая со слезой на срезе, чавыча, кета. Горбуша, та вовсе за рыбу не принималась. Омуль, сиг, корюшка. Красная икра нескольких сортов. Черная – зернистая, паюсная, осетровая, белужья. И за приемлемую цену. В смысле для директора НИИ и преподавателя ВУЗа (моего отца). Этой черной икрой жена попрекает меня по случаю. Я, сдуру, рассказал, что однажды мой отец купил, кажется, то ли полкило, то ли целый килограмм черной икры. Наверное, свалилась шальная премия, а может, дело было перед праздником, и ждали гостей. Короче говоря, мама нажарила блинов из гречневой муки. (заметьте, черную икру употребляют с блинами из гречневой муки, а красную – с блинами из обычной, белой). И я сметал стопку этих блинов с несколькими столовыми ложками той самой икры. После чего мучился пару дней почками. Теперь, если что, то жена говорит, ну, конечно, куда нам, мы чёрную икру столовыми ложками не едали!

С учётом окружающего меня изобилия, посещать столовку мне не хотелось. Пища, даже для высшего комсостава меня не привлекала. Ну и деньги тратить хотелось по минимуму. Вот я и начал учиться готовить самостоятельно. Освоил известную литературу – Книгу о вкусной и здоровой пище, и стал практиковаться. Мама была очень продвинутым для своего времени человеком. У нас появлялись самые разные технические кухонные новинки. В том числе и первая скороварка. Кажется, венгерская. Её привез кто-то из маминых сослуживцев. Я освоил её и готовил потрясающие отбивные с луком. Пёк блины, делал различные соусы, научился варить супы. Маме не говорил, чтобы не иссякло финансирование. Излишки денег легко находили применение. Хоть и советские времена, но искушений хватало.

Новый этап моих взаимоотношений с кулинарией наступил с удачной в целом женитьбой и заметно менее удачной с гастрономической точки зрения. Моя очаровательная жена к этому счастливому моменту подошла в состоянии полного отсутствия какого-либо взаимопонимания с кухней. Более того, мы-то и познакомились в результате её неудачной попытки покончить с целым стройотрядом однокурсников, которые по недоразумению выбирали поварих по внешним данным. Её спасло лишь то, что она навредила не только организмам бойцов отряда, но и себе самой. И последствия этого вредительства я застал, когда мы, бойцы соседнего стройотряда, заехали к ним. Все лежали с лицами цвета медного купороса. В том числе и она. Невзирая на цвет лица, впечатление произвела и продолжает производить на меня уже много лет. Учитывая её полную несознательность в вопросах приготовления пищи, я взял всю готовку на себя. Она же стала настолько способной ученицею, что вскоре превзошла меня, и мы стали развлекаться в кулинарии с ней вдвоем.

Мы собирали книжки, искали специи, придумывали новые блюда. Жена взяла на себя практически полностью приготовление пищи в обыденной жизни. Для гостей и особых праздников за мной было оставлено несколько фирменных блюд, в приготовлении которых я достиг недоступных для простых смертных вершин кулинарного искусства, и получивших среди друзей названия, производные от моего имени и фамилии. Гораздо позже, когда сын женился и унёс ноги от нас в очень европейскую страну, невестка обратилась ко мне за помощью. Они ожидали в гости богатого француза, женатого на русской, её подруги и коллеги. Для того, чтобы принять гостей на все пять меня просили прибыть и приготовить пару этих выдающихся блюд. Халява есть халява, почему бы и не прокатиться. Я прибыл и приготовил. Француз, изображавший из себя гурмана высшей пробы, долго канючил рецепт. Только после того, как я ему сказал, что рецепт будет выбит на моей надгробной плите, отстал и зауважал так, что подарил бутылку охренительного коньяка. Охренительного по вкусу и, особенно, по стоимости. Я смог лишь опрокинуть пару рюмок, после чего сын конфисковал коньяк, заявив, что я если и ценитель, то в лучшем случае самогона и нечего переводить продукт.