Душа в чемодане. Записки бортпроводницы

Теперь каждый бортпроводник из нашей группы относится к определённому отделению, и у каждого есть свой инструктор. Всего бортпроводников очень много, и для удобства взаимодействия с ними по административным и прочим вопросам созданы отделения – в каждом примерно по сто человек. Отделения нумеруются, и каждому выдаются кураторы – инструкторы, которые отвечают за «своих» бортпроводников, а именно – следят за заполнением информации в их лётных книжках, за продлением допусков на типы воздушных судов, за своевременным прохождением медосмотров, разбираются в случаях опозданий, отстранений, считают выходные дни, эстафеты и так далее. У каждого инструктора примерно по тридцать бортпроводников. Это что-то вроде классов с классными руководителями. По сути инструкторы – наша связь с жизнью авиакомпании, ведь мы не бываем на совещаниях, не делимся опытом в офисных буднях, и никто кроме них не сможет довести до нас свежую информацию по изменениям в правилах, законах, инструкциях. Мы где-то летаем, а они рассказывают нам, что в это время происходит на земле, среди бумажной волокиты.

Мне в качестве инструктора достается суровая молчаливая женщина с короткими черными волосами и широкими плечами, как у мужика. Мне всё время как-то неудобно к ней подходить. Но она должна следить за всеми моими перемещениями по миру и быть в курсе всех нюансов.

24 апреля 2008 г.

Лётные будни

Первый блин

Мой первый самостоятельный рейс, и снова Одесса на Боинге 737. Два часа собираюсь, отглаживаю новенькую форму, делаю «форменный макияж» как учили: тушь, помада, румяна. Укладываю волосы в «форменную причёску», выливаю на неё тонну лака. Как говорит наш преподаватель, лака много не бывает, главное – чтобы ни один волосок не торчал. Обязательно накрашенные ногти, это уж совсем непривычно, но так положено. Двадцать раз перевязываю шейный платок – хоть бы инструкцию дали, как с ним управляться! Форменная юбка мне явно велика, так что после нескольких примерок решаю лететь в форменных брюках. Складываю всё необходимое в лётную сумку, сто раз проверяю документы, и, наконец, я вроде готова. Долго смотрю в зеркало – всё ли идеально, «по форме»? Вроде, да. На предполётном брифинге нам объявляют приблизительную длительность полёта, номер стоянки воздушного судна, состав экипажа, распределение обязанностей в рейсе и задают несколько вопросов по аварийно-спасательной подготовке. С этим у меня пока нет проблем – всё зазубрено так, что ломом из головы не выбьешь. На этом рейсе моя дверь – вторая левая. А, значит, я сегодня старший экономического класса, отвечаю за питание и делаю все доклады шефу по салону. Всего два часа полёта, а успеть надо так много: принять и пересчитать всё питание на прямой и обратный рейс, проверить документы, подготовить стойку и проконтролировать своевременность действий остальных бортпроводников эконом-класса. То есть Вадима, моего одногруппника. Надо же было такому случиться! Два бортпроводника в эконом-классе вместо обычных трёх, да ещё и оба новенькие! Первые пять минут мы бестолково шатаемся по самолёту, не можем сосредоточиться и с чего-то начать. Со всех сторон дёргают – подтвердите качество уборки, распишитесь за питание, примите бытовое имущество… Голова идёт кругом, надо взять себя в руки.

«Вадим, где лимоны?!». Кажется, он в ещё большем шоке, чем я. Вадим раньше работал преподавателем английского языка и внешне абсолютно этому соответствует – высокий, статный, с отточенными чертами лица и аккуратной причёской. Даже неудобно, что такой интеллигентный человек должен искать стаканы с нарезанными лимонами. На учёбе Вадим всегда был в рядах отличников, но видно, что и он теряется в «свободном полёте». Определённо, это слишком короткий рейс для первой практики. Хочется всё бросить и помочь ему, но тогда я не успею сделать свою работу.

Тем временем борт заполняют пассажиры, самое время дать себе мысленную пощёчину и прийти в себя. Взлетать всего десять минут, значит, надо быть наготове: обслуживание начинается сразу после отключения табло «пристегните ремни». Застилаю телеги одноразовыми скатертями, делю соки на два пролёта – туда и обратно, распихиваю молоко, лимоны, салфетки в контейнеры и ящики, закрепляю оборудование специальными стопорами. «Экипажу приготовиться к взлёту», – эта команда значит, что бортпроводники должны занять свои места и пристегнуться. Мечусь по стойке, пытаясь ничего не забыть закрепить, иначе у нас с Вадимом отличные шансы получить тяжеленным контейнером в лоб при взлёте.

Надо сказать, я ещё не готова оставаться наедине с этой работой. Но старшему бортпроводнику (шефу), думаю, всё равно, первый у меня самостоятельный рейс или последний, надо, чтобы работа была сделана чётко и вовремя. Мы с коллегой то и дело что-то забываем, то стаканы, то салфетки, то дорожные наборы, то чай вместо кофе. Грязную посуду собираем уже перед самой посадкой. Сказать, что шеф нами недоволен – не сказать ничего. Я мысленно ругаю диспетчеров и планировщиков, которые додумались поставить на один рейс двух вчерашних стажёров. Во время стоянки мы носимся по самолёту как сумасшедшие, меняем подголовники, контролируем службу уборки, которая почему-то всё забывает, и мусор находится снова и снова, я пытаюсь сообразить, всё ли мы выполнили по плану. Где же та самая чёткая отлаженная работа, о которой я так мечтала? У меня всё валится из рук! Оказывается, зазубрить материал ещё полдела, нужно пробовать всё делать своими руками, учиться брать на себя реальную ответственность.

Обратный полёт проходит лучше, пассажиров меньше, можно не бояться, что чего-то не хватит, и смело разливать людям все соки, включая такой популярный томатный. Вадим в одиночку собирает грязную посуду, а я пытаюсь вспомнить процесс сдачи питания, считаю оборудование, пломбирую дверцы телег, заполняю бумаги. Но, конечно, не успеваю до посадки. Пассажиры выходят, а мы с Вадимом в полной прострации сдаём бортовое питание и бытовое имущество. На послеполётном брифинге оба получаем устные замечания – куча нарушений в технологии, опоздания в докладах и сдаче борта. Мы это понимаем и признаём. Мне стыдно, неприятно и хочется ныть. Как раз этим я, пожалуй, и займусь дома. Может, хоть Катя меня пожалеет. Или Рамиля, когда я напишу ей про весь кошмар, что творился со мной сегодня. Главное не нажаловаться родителям, а то ещё скажут: «Ну и кто тебя гнал в эту Москву?!».

Мы с Вадимом уныло бредём к службе, обсуждая наш суетливый первый полёт. Хочется верить, что всё приходит с опытом. На этот раз у нас есть какое-никакое оправдание – мы оба выполняли свой первый самостоятельный рейс. Но на душе от этого не легче. Всего четыре часа полёта, не считая двух часов предполётной явки и сдачи самолёта. А столько ошибок, невероятно. Мне казалось, всё будет проще. С досадой сажусь в автобус до метро Домодедовская. И тут понимаю, что за всё время полета ни разу не посмотрела в иллюминатор! Где же романтика?

Мой следующий рейс вновь в Южно-Сахалинск, что не может не радовать. Мы вылетаем по расписанию, всё идет спокойно. Вокруг меня опытные бортпроводники, и мне не страшно что-то забыть – они обязательно напомнят. Пассажиры ужинают при неярком свете, некоторые уже спят. В салоне довольно тихо, чётко слышно, как работают двигатели. Замираю в конце салона и наблюдаю за людьми. Должно быть, у них отличная выдержка, если они живут так далеко от своих близких. Я пока не успела понять это на своём опыте, некогда было скучать. Не знаю, каково тем, кто остался, быстро ли для них прошло это время, чувствуют ли они как-то моё отсутствие? Я знаю, что где-то там, далеко, меня помнят. Но плохо помню, что чувствовала, когда решилась уехать. Неужели мне не было страшно? Я смотрю на этих людей, которые летят на Дальний Восток, слушаю ровную работу двигателей, мне так спокойно и уютно от этого тусклого света в салоне и так радостно, что я в пути. Где же смысл? Если бы меня вдруг кто-то спросил об этом, я бы ответила: «Это ведь работа». Но какой смысл в этом всём для меня? Зачем я здесь, зачем мне снова на Сахалин? У меня будто загадочная связь с маленькими точками на карте, которые вдруг превращаются в города, изрисованные улицами, реками, мостами… Маленький кругляшок на карте с названием «Южно-Сахалинск» через несколько часов ещё раз станет для меня живописной горной местностью, разольется Тихим океаном, приютит меня в большом гостиничном номере с зелёным покрывалом. И я буду чувствовать, что беседую с этим островом, что проживаю нашу историю, никак не связанную с другими людьми. Возможно, вы когда-то чувствовали нечто подобное, забравшись на гору в полном одиночестве. Смысл, наверное, в том, чтобы чувствовать жизнь. Она есть, она вокруг и внутри нас, она во многих километрах под нашим фюзеляжем, и она внутри него, в каждом из этих людей. И она в сердце Сахалина, который ждёт с нами встречи. Кто-то создал всё это и, определенно, для того, чтобы мы чувствовали покой от единения друг с другом. Мир такой огромный, и такое счастье – чувствовать, как он живёт, и как ты движешься навстречу разным его уголкам. Разве я могла подумать, что когда-то окажусь за тысячи километров от дома, что моя жизнь будет исчислять свой ход в тысячах километров. Пожалуй, каждый бортпроводник немного потерян в жизни, находится в поиске, иначе зачем превращать свою жизнь в непрекращающееся путешествие?

Под утро в стойке становится очень холодно, и когда появляется свободное время, я устраиваюсь на откидном кресле поближе к иллюминатору, завернувшись в плед. Пассажиры на удивление мирные, спокойные. Улыбаюсь, смотрю на них с умилением. Потом смотрю вниз – какая же красота! Розово-горчичный рассвет, густо застеленные облака, хочется улечься в них, как в горячую ванну с пеной. Как жаль, что почти все спят – они же ничего этого не увидят!

Очень болят ноги, хочется снять туфли, но без них будет совсем холодно. Жаль, что нельзя носить обувь без каблуков, восемь часов в таких туфлях – просто невыносимо для моего плоскостопия. Но даже это не портит общего состояния радости и покоя.

Кормить пассажиров завтраком весьма приятно – они сонные, милые, согласные есть всё, что дадут. Хотя, надо сказать, омлет выглядит омерзительно. Никого не удивляет, что мы долго кружим перед посадкой – жители Сахалина привыкли к затруднённым погодным условиям, задержкам и отменам рейсов. Самолёт сильно сносит ветром, и мы садимся только со второго захода. В автобусе экипаж дружно молчит, в гостинице задумчиво расходится по номерам, а потом собирается за обедом. Через какое-то время после отдыха мы встречаемся в SPA-комплексе, и я сладко засыпаю на горячих камнях. А потом снова пронзительно чистый воздух, вечер, сон, сборы, прическа, макияж, фото на память (на этот раз в лётной форме), экипажный автобус, пыльный город, красная икра на рынке, аэропорт, медосмотр, смена бригады. Вот и всё. Ещё одно маленькое путешествие подходит к концу.

Обратный рейс более оживлённый, снаружи светло, пассажиры не спят, бродят по салону, опираются руками на аварийные выходы, глядя в иллюминаторы, сидят, вытянув ноги, на откидных креслах бортпроводников, не реагируют на наши замечания и постоянно просят что-нибудь попить. В средней стойке проходит бурная дискуссия: пожилой мужчина в тельняшке что-то объясняет, вокруг стоят несколько человек, в том числе наш шеф. И мне даже негде присесть отдохнуть – всё занято пассажирами. Радует, что вообще атмосфера на рейсе дружелюбная, даже почти домашняя люди с Сахалина летят простые, добрые, с ними приятно общаться.

Наконец, раздаются аплодисменты – мы приземляемся в Домодедово. Каждый бортпроводник быстро сдаёт то, за что отвечает, и мы садимся в экипажный автобус. Сдаю переносную бортовую аптечку в службе и иду на остановку. Полтора часа в пути до дома с пересадками – автобус, метро, снова автобус – всё это так сложно после рейса. Человеку в форме не пристало спать в общественном транспорте. Так что держусь из последних сил, читая книгу. Долгожданная мягкая постель и двенадцать часов самого глубокого в мире сна.

Спокойной ночи, Сахалин.

27 апреля 2008 г.29 апреля 2008 г.                                    * * *

Чукотские каникулы

Как же интересно узнавать – куда дальше? Это постоянные маленькие путешествия, маршрут для которых выбирают за тебя. Всегда наготове чемодан с тёплыми вещами и сумка среднего размера с самым необходимым в зависимости от длительности рейса. Есть ещё такое понятие как резерв: ежедневно десять или более бортпроводников по двенадцать часов находятся «в резерве», с восьми утра до восьми вечера или с восьми вечера до восьми утра, в номерах гостиницы рядом с аэропортом, готовые в любой момент вылететь куда угодно, если срочно понадобится заменить кого-то из коллег в случае опоздания на рейс, проблем с документами, здоровьем и т. д. Поэтому в резерв нужно брать всё, от купальника до тёплого свитера, в зависимости от того, какие рейсы наша компания выполняет в этот период. Так что набор вещей для резерва тоже всегда наготове. Итак, куда дальше?

Звонок от диспетчера раздается рано утром, но я уже не сплю. Волнующая новость – с четвёртого по восьмое мая у меня эстафета в Анадырь. Отлично! Чем дальше, тем интереснее! Почему-то все считают этот рейс ссылкой. Когда говорю коллегам о предстоящей командировке, мне сочувствуют и спрашивают, не провинилась ли я в чём, у начинающих ведь всякое бывает по неопытности. Вряд ли тут виноват мой первый неудачный рейс, просто так выпало. Для меня любая эстафета – большая радость, особенно в город, где я ещё не была. Говорят, экипаж там никто не кормит и еду надо брать с собой на все четверо суток. Интригует! Ещё говорят, что «май месяц» это не про Анадырь, даже если сейчас май месяц. В Москве уже довольно тепло, и, пожалуй, я нелепо смотрюсь в метро с зимним пальто в руках. Чемодан забит тёплыми вещами и едой. Как же любопытно – за что его все так не любят, этот Анадырь?

Ещё до вылета в службе наш экипаж получает множественные соболезнования от инструкторов и врачей медпункта по поводу предстоящей экспедиции на Чукотку. На улице май месяц, а мы все с тёплыми вещами – без лишних объяснений понятно, куда мы держим путь. Даже лётчики как-то без настроения. В Анадыре нам не загружают питание, так что в Домодедово нам грузят в багажный отсек контейнеры с замороженной едой для обратного пролёта, во время полёта там минус пятьдесят, уж точно не испортится. Конечно, довольно муторный процесс, но на Чукотке никто не делает бортпитание, а на обратном пролёте людей тоже приходится кормить.

Рейс очень шумный, хлопотный, полный самолёт народа. Томатный сок заканчивается ещё во время ужина. Почему люди так любят пить его в самолёте?! Это удивительная загадка. Я даже спрашиваю у некоторых пассажиров, пьют ли они томатный сок дома. Все отвечают, что пьют его только в самолёте, и никто не знает, почему. Тайна. Что же делать на завтрак, если они снова будут требовать томатный сок?

Ещё хочется спросить, зачем они все летят на Чукотку, но стесняюсь.

Мы кое-как приземляемся, как мне кажется, прямо в сугроб. В иллюминатор не видно ровным счётом ничего. Белое пространство. Не вижу особой радости на лицах пассажиров, когда они покидают салон. Вместо «всего доброго» хочется пожелать им мужества, выдержки или чего-нибудь в этом роде. Но зачем-то же они сюда прилетели? Если домой – значит, не привыкать, если по делам – страшно интересно, какие тут могут быть дела? Опять же, было бы уместно пожелать мужества в данном случае или хотя бы не простудиться этой суровой чукотской весной.

Знающие бортпроводники привезли с собой немного фруктов, чтобы порадовать работников службы уборки на борту. Видимо, у них с этим делом туго, они и вправду радуются даже самым обычным бананам. Мы с ребятами из последних сил сдаём борт, рейс был изматывающим. Зимнее пальто я надеваю ещё в салоне после открытия дверей, какой уж там май месяц, жаль, что шапку не взяла!

Наконец, мы сдаём всё улетающей бригаде и покидаем самолёт, заходим в аэропорт – гостиница находится в этом же здании. Аэропорт весьма приличный, современный, всё чисто и аккуратно. А вот гостиница явно не пятизвёздочная, самая простая обстановка: две кровати, шкаф, погнутая батарея, немного ржавая сантехника и скатавшиеся выцветшие покрывала когда-то коричневого цвета. В детстве у меня был плюшевый мишка, похоже, из этого же материала. Жить, конечно, можно. Главное, что есть где спать, потому что больше тут, видимо, заняться нечем. Высовываться на этот мороз снова меня совсем не тянет.

Со мной в номер заселяется коллега Вера, мы обе страшно устали и неспешно разбираем чемоданы. За окнами светло, падает обычный майский снег. Мы не спали, кажется, целую вечность, раз уже успели оказаться здесь, в каком-то параллельном измерении. Будильник можно завести на день обратного рейса, за пару часов до вылета, чтобы собраться, а сейчас – смело впасть в спячку. Даже не нужно напрягаться и приводить себя в порядок для традиционного совместного обеда с экипажем после рейса – кушать тут всё равно негде, да и кормить нас никто не намерен. Приходится надеть маску для сна, иначе слепит глаза и не понятно, почему я пытаюсь уснуть днём. Долго не могу сомкнуть глаз, вроде, хочется есть, но так мутит после полёта, что на еду не могу смотреть. Катастрофическая усталость. Не хочется ничего: ни читать, ни разговаривать, ни есть, ни спать. Хочется, чтобы просто всё закончилось, ушло это состояние прострации.

Неожиданно я просыпаюсь в следующем дне. Вроде, на самом деле всё кончилось. Только спина немного болит от восемнадцатичасового сна. Я словно выпала из времени. Что вообще произошло, почему такое ощущение, что я не ела уже неделю, и почему снова настала зима?

Вылезаю из-под некрасивого, но тёплого одеяла, и мы с только что проснувшейся Верой начинаем потрошить продуктовые запасы. Оказывается, я страшно, невозможно хочу есть. Какие вкусные сухари и шпроты! Наевшись, мы с Верой обнаруживаем, что в коридоре гостиницы полная тишина, из других номеров не слышно ни звука, видимо, из спячки никто не собирается вылезать до самого вылета. А раз уж мы вылезли, надо что-то делать. Например, обследовать территорию – говорят, тут рядом есть залив, а прямо из окна видно горы. И вообще, где мы? Не вижу ни одного здания из окна. Где Анадырь?

Укутавшись во все имеющиеся вещи, в страхе обморожения, беру с собой тёплые носки, чтобы в случае крайней необходимости надеть их на руки – я почему-то не догадалась, что в мае мне могут понадобиться варежки. У администратора гостиницы мы выясняем, что находимся рядом с посёлком Угольные Копи, поэтому аэропорт и называется Угольный. Аэродром используется стратегической военной авиацией, наверное, поэтому мы встретили в холле людей в военной форме. Из окна видно большой зелёный вертолет, запорошенный снегом. Мы так крепко спали, что даже не слышали, как он прилетел. Говорят, отсюда летают даже пассажирские самолёты на Аляску. Ещё говорят, что в сам Анадырь мы попасть не сможем, так как в мае транспортировка туда возможна только вертолётом, а сегодня их нет, да и вряд ли мы потянем такие затраты. До Анадыря семнадцать километров и его немного видно вдали – пожалуй, этого достаточно. Поверим на слово, что город со сложным названием Кагыргын («Анадырь» на чукотском), находящийся в зоне вечной мерзлоты, прекрасен. Что там и правда есть шестиметровый мемориал из красного гранита, построенный к 60-летию Победы, что большинство зданий города построено на сваях, что там есть самый большой в мире памятник Николаю Чудотворцу и деревянный собор, один из крупнейших в мире, и прочее, о чем я успела прочитать в интернете перед командировкой. Всё это очень интересно, но в такой холод я бы не рискнула лететь туда на вертолёте с такой же любопытной коллегой, оставив в гостинице экипаж, который за нас отвечает, и вместе с нами уж точно лететь не собирается.

Набравшись смелости, мы всё же выходим наружу. Капюшон тут же срывает ветром, приходится заворачивать голову шарфом, снег залепляет глаза и мне совсем не смешно надевать на руки носки. Лучше позор, чем обморожение. О чём я, перед кем тут позориться? Не вижу ни одного человека в радиусе километра, кроме Веры, которая тоже надевает носки на руки.

Идти до гор мы не решаемся, а вот пройтись до лимана жутко интересно. Кажется, тут совсем недалеко. Этот залив является частью Берингова моря, хочется побывать там, я ведь никогда в жизни не была на море.

Уже через пять минут мы промерзаем насквозь, ветер сбивает с ног, но поворачивать обратно как-то несерьёзно. Собрав все силы, плетёмся дальше. Полчаса пробираемся по сугробам, но лиман не становится ближе. Казалось, он прямо под окнами аэропорта, а теперь ясно, что это оптический обман из-за белоснежного поля. Надо идти, рано или поздно он всё-таки окажется в зоне нашей видимости. Правда, я уже не уверена, что смогу дойти обратно, я почти не чувствую ног, рук, ушей и всех остальных частей тела. Но разве можно вернуться вот так, на полпути?! Вера тоже замёрзла, но пока полна решимости. Ещё пять минут, и я понимаю, что это глупо – мы просто не сможем дойти обратно. Не знаю, говорить ли об этом Вере.

Вдруг нам навстречу едет МАШИНА! Настоящая легковая машина, здесь, посреди глухого поля, едет по остаткам занесённой дороги, ведущей к лиману. Мы застываем в изумлении, машина останавливается рядом с нами, и мужчина в большой меховой шапке спрашивает, что мы тут делаем. Только отвечая на его вопрос, я понимаю всю абсурдность ситуации. Мы обе на грани обморожения, а я рассказываю, что ни разу не видела море, поэтому мы идём к заливу, а вообще мы стюардессы из Москвы. Мужчина без лишних разговоров усаживает нас в машину, и мы двигаемся в сторону аэропорта. Как же радостно снова оказаться в тепле. По пути он спрашивает, откуда мы вообще тут появились и с чего взяли, что до лимана можно дойти пешком в такую погоду. Он несколько удивлён, что мы стюардессы, хоть наши рейсы в Анадырь регулярные, видимо, мало кто чувствует себя здесь туристом и встречается на пути местных жителей. Уже на пороге гостиницы он говорит нам, что до залива около трёх километров, а учитывая, что его основная часть ещё замёрзшая, воды бы мы так и не увидели. А вот шанс остаться где-то в сугробе навсегда у нас, определённо, был. По его словам, дойти обратно мы бы точно не смогли, и большая удача, что он как раз ехал по этой дороге, встретить там машину – большая редкость. Только тут мы начинаем понимать, как рисковали, и, немного придя в себя, благодарим его. В этот момент я вспоминаю, что у меня на руках носки. Но какое это имеет значение, я могла бы примерзнуть в них в сугробе, и никто бы этого не увидел уже никогда. А этот мужчина вряд ли чему-то удивится, подобрав столичных гостей возле замёрзшего залива. Он предлагает нам отведать чукотских деликатесов – мяса лося или оленя. Звучит заманчиво, мы договариваемся о встрече здесь же, вечером. И он на самом деле приезжает в назначенное время и привозит нам по два килограмма мяса, отказавшись брать деньги взамен. Удивительные здесь местные жители! Спасают жизни, дарят мясо.

В гостинице мы с Верой долго отогреваемся у батареи, пьём много чая, едим сладости и недоумеваем, как нам повезло. Второй заход к лиману решено не тестировать. Может, когда-нибудь летом.

Не знаю, можно ли считать, что теперь я побывала на море, я ведь его так и не увидела. Как и не увидела загадочный город Анадырь на краю мира, и грузовые корабли, отправляющиеся куда-нибудь в Канчалан из его морского порта. Не оставляет сомнений хотя бы тот факт, что я побывала на Чукотке. Есть в этом какая-то доля романтики. Две глупые стюардессы на пути к морю. Но разве можно усидеть в гостиничном номере, когда вокруг такая манящая вечная мерзлота?

Ради интереса мы идём обследовать аэропорт, находим там продуктовый магазин. Тут мне становится ясно, почему еду́ в эту командировку надо брать с собой и почему пассажиры пили так много сока. Килограмм груш здесь стоит четыреста двадцать рублей, шоколадные конфеты также, а литр самого дешёвого сока двести рублей. Более того, почти все продукты просроченные. Конечно, может быть, такие цены только в аэропорту, но тем не менее, это ведь безумие!

На следующий день наш «спасатель» вызывается показать нам посёлок Угольные Копи, который находится в паре километров от аэропорта. Это так трогательно, он на самом деле был удивлён, что в их местах гостят московские бортпроводники, и искренне захотел, чтобы мы полюбили его родной край. Наши коллеги так и не дали о себе знать, и мы не стали на них ориентироваться, поехали на экскурсию вдвоём с Верой. Неожиданно в окне автомобиля снежное поле начинает пестрить разноцветными зданиями, жёлто-голубыми пятиэтажками – оказывается, тут ездят настоящие машины и ходят живые люди. Мне так интересно, чем занимаются жители в таком небольшом посёлке. Первые семь лет своей жизни я провела в маленьком военном городке Борзя в Забайкалье. Так как мой отец военный – понятно, чем занимались люди в этом месте. Все они были военными и были направлены туда служить вместе с семьями. А здесь? Наш «гид» рассказывает нам, что в Угольных Копях раньше находились воинские части, а также в течение практически целого века тут ведётся добыча бурого угля для всей Чукотки. В посёлке проживает около трёх с половиной тысяч человек, есть школа-сад, отделение Почты России, поликлиника – жить можно. И правда, выглядят Копи очень мило и уютно, не считая полуразрушенных двухэтажек на въезде. И ведь живут здесь люди, в этой вечной мерзлоте, учатся, выходят замуж, рожают детей и ничего, вроде, не скучно. Наверное, и я могла бы навсегда остаться в Борзе и никогда не узнать о Боингах и о посёлке Угольные Копи.