Учебник Российский политический процесс ХХ-ХХI вв. Власть, партии, оппозиция

Действительно, на протяжении всей своей жизни Чернов неоднократно возвращался к социологической схеме Маркса, особенно столкнувшись, по его словам, со «страшной крестьянофобией» в социал-демократических кружках России и бросившись «в бой с марксизмом, аппелируя к самому Марксу» [11]. Не отрицая достоверности некоторых элементов его учения (о капиталистическом промышленном производстве), Чернов признал неоправдавшимися многие выводы Маркса: жизнь не подтвердила его предположений о гибелимелкого крестьянского хозяйства, которое и в России, и в Европе на «тройное проклятие» ответило тройным «взрывом»: не ликвидировалось, не пауперизировалось, кооперировалось; не была дооценена «живучесть капитализма» и, наоборот, переоценено его «диалектическое самоотрицание»; назвав «Манифест» Маркса «кораном ортодоксии», Чернов упрекнул марксистов в неразработанности конкретных мер по переходу к новому социальному обществу и переоценке возможности автоматического самопревращения капитализма в социализм (будет «дело социализма в шляпе») [12]. Чернов не ограничился критикой марксистской схемы, но и обосновал необходимость учета специфики пути к социализму для крестьянства, а именно используя его традиционные взгляды на землю (общинное владение землей и тягу к корпоративизму), тем самым добиваясь развития крестьянских хозяйств и их приобщения к новой цивилизационной форме.

Работы В. М. Чернова этого периода и, прежде всего его «Этюды…»,– это попытка серьезного научно-философского синтеза в обосновании доктрины неонародничества. Этот синтез можно представить условно в виде нескольких принципиально важных положений: а) выделение, вослед за теоретической традицией народничества особой роли личности (индивидуума, от интересов которого, по его мнению, полностью абстрагировался марксизм), но не пассивно воспринимающей, а активно реагирующей на события; отсюда «творческая мощь социального целого окажется не обратно, а прямо пропорциональна развитию творческих потенций всех отдельных личностей; но все-таки главное – это «психология субъективной стороны человеческого духа» [13]; б) для планомерного воздействия на стихийно сложившиеся формы общественной жизни нужна революционная партия, обладающая научным эволюционным мировоззрением, живым воплощением исторического творчества, партия именно как конгломерат личностей; в) научно-эволюционное мировоззрение, по В. М. Чернову, предполагало органическое сочетание строго научного анализа действительности с выработанным на его основе общественным идеалом, в основе которого должна была лежать, в первую очередь, моральная санкция и который должен был соответствовать «святая-святых» – человеку; именно вокруг него должны формироваться в известном рациональном порядке все стремления и помыслы; отношение к общественному идеалу должно было быть как к некоему символу веры (здесь проявилось влияние на В. М. Чернова известного либерального народника Н. К. Михайловского).

Таким образом, здесь четко прослеживается гуманизм неонароднической традиции, заложенный в трудах его главного теоретика, а именно, особое отношение к личности и принципиальный отказ от классового подхода марксистов, от градации различных социальных групп по степени сознательности, сплоченности и организованности и т. д. Ведущим политическим термином эсеров стал термин «трудовой класс», в который они включали рабочих, крестьян и демократическую интеллигенцию. Позднее, уже в эмиграции, В. М. Чернов высказал мысль о расширении образности советского герба за счет включения в него трех элементов: серпа, молота и книги.

В вышеприведенных трудах В. М. Чернова, а также в четырех написанных им проектах программы партии и комментариях к ним, особенно к 4-му [14], были разработаны экономические основы концепции неонародничества. В отличие от либералов и марксистов, сосредоточившихся преимущественно на апологетике российского капитализма, В. М. Чернов одним из первых в России поставил вопрос о типе капитализма в России и, более широко, о типе капитализма в преимущественно аграрных странах. В поисках ответа Чернов выявил некоторые существенные особенности капиталистической эволюции в России. Важнейшую он видел в преобладании негативных последствий (анархия производства, кризисы, обнищание трудящихся) этого способа производства над позитивными (экономический прогресс, концентрация, высокая организованность). «Мы сказали себе, что основная особенность русского капитализма – переразвитие, гипертрофия его “шуйцы” над его “десницей”, его отрицательных, разрушительных, дезорганизующих сторон над сторонами положительными, созидательными, организующими. Но, вместо того, чтобы базировать что-то на олицетворении этого дефицита, – городском босяке и интеллигентской богеме – мы сделали другой вывод: не только есть света, что в капиталистическом окошке; надо в некапиталистическом мире, т. о., прежде всего, в мире крестьянского труда, искать самостоятельных ростков объединения, обобществления труда и собственности, надо естественную программу требований борьбы настоящего, коренного, индустриального пролетария объединить, гармонически слить с такой же естественной программой требований и борьбы настоящего, коренного трудового крестьянства» [15].

Таким образом, признавая капитализм в России, Чернов не абсолютизировал его, видя в экономическом и общественном укладе страны смесь капиталистических и некапиталистических элементов. В этом состояла суть теоретической парадигмы неонародничества и его сильнейшая сторона. Чернов воспринял у классического народничества идею некапиталистического развития. Но опять же отказался от одностороннего подхода предшественников. Подход Чернова интересен и тем, что он обратил внимание на значительную разницу в темпах и главное – в типах промышленной и аграрной эволюции страны в начале XX века. Признавая победу капитализма в промышленности и городе, он отстаивал способность крестьянского хозяйства успешно сопротивляться капитализму, к некапиталистической эволюции. Таким образом, Чернов воспроизвел формулу классического народничества – некапиталистический путь, но в усеченном варианте – лишь применительно к аграрному сектору. Это было много реалистичнее, чем абсолютный отказ видеть элементы нового способа производства в России. Постановка вопроса капиталистической эволюции России, отказ от абсолютизации как капиталистического, так и некапиталистического уклада и ряд других идей должны найти место в сокровищнице российской общественной мысли.

Также это может быть отнесено и к центральной программной идее эсеровского народничества, автором которой опять же был В. Чернов – социализация земли. Ее суть заключалась в переходе земли не в частную собственность и не в собственность государства, а «в собственность всего общества и в пользование трудящихся». Мелкое крестьянское трудовое хозяйство способно противостоять крупному, потому что оно идет к развитию коллективизма через общину и кооперацию. В кооперации В. Чернов увидел возможность сохранить «общинный дух» уже без общины в ее архаическом виде. Необходимым условием реализации этой возможности должны были быть ликвидация помещичьего землевладения, переход земли в общенародное достояние и ее уравнительное перераспределение среди крестьян. Несомненно, что аграрная теория Чернова была демократически ориентирована, и более того: она должна была стать противовесом большевистской идее национализации, т. е. огосударствления земли, что, по мнению Виктора Михайловича, неминуемо вело бы к усилению централизации и бюрократизации власти, чем всегда «грешили» большевики. И не случайно в программе партии социалистов-революционеров, ее «народно-хозяйственной части» содержался специальный (пятый) пункт, предостерегавший против «государственного социализма» и возможных попыток его установления «правящей бюрократией» в будущем [16].

Аграрный проект составлял сердцевину всей программы партии эсеров. Конечную же цель эсеры видели в организации социалистического общества, хотя и отвергали необходимость социалистической революции в марксистском понимании. Грядущая революция в России будет особого типа: ни буржуазно-демократической, ни социалистической; она представлялась как политическая, ибо свергнет старую власть (самодержавие) и народно-социальная, так как разрушит старое общество [17]. Отсюда особое значение приобретал вопрос о наполненности переходного периода к новому социокультурному состоянию: он должен был стать «периодом трудовизма», т. е. эволюционного накопления социалистических элементов. Все эти подходы были обсуждены на первом партийном съезде.

Организационное оформление партии эсеров оказалось довольно длительным процессом. I съезд партии социалистов-революционеров проходил 29 декабря 1905 – 4 января 1906 гг., а 31 декабря 1905 г. с докладом о партийной Программе от имени редакции «Революционной России» выступил В. Н. Чернов (под псевдонимом Тучкин). Ранее в 46 номере «Революционной России» от 5 мая 1904 г. был опубликован проект программы, написанный им [18]. Чернов всесторонне обосновал теоретико-методологические основы неонародничества, что свелось к следующему: был определен научно тип капитализма в России, сочетавший капитализм в промышленности и некапиталистическую эволюцию в аграрном секторе; крестьянское трудовое хозяйство не должно было восприниматься только через его сопряжение с капиталистическими отношениями, а как продукт и результат собственной инициативы; крестьян нельзя насильственно загонять в коллективистские формы, необходимо поощрять их инициативу; крестьянское хозяйство не являлось мелкобуржуазным, а было трудовым (тем самым была заложена историографическая традиция теории некапиталистической эволюции крестьянских хозяйств и аграрного социализма); подчеркивалось, что крестьяне не являлись социалистами по природе, но общинно-корпоративный мир деревни вырабатывает трудовое самосознание, на которое мог наложиться социалистический идеал.

В области политической требования программы-минимум заключались в «полной демократизации всего государственного и юридического строя на началах свободы и равноправия», что означало реализацию основных прав человека: свободы совести, слова, печати, собраний и союзов, свободы передвижения, выбора занятий, свободы стачек, неприкосновенности личности и жилища; всеобщее равное избирательное право. На смену самодержавию должна была прийти демократическая республика с развитым местным самоуправлением и прямым народным законодательством (правом референдума). Эсеры были весьма прогрессивны для своего времени в решении национального вопроса, они предлагали федеративное устройство государства и безусловное право национальностей на самоопределение. Радикальной и обстоятельно разработанной была и собственно «пролетарская» часть программы.

К 1905 г. партия имела 25 комитетов и 37 групп в России, сосредоточенных в основном в губерниях Юга, Запада, Поволжья. Таким образом, возрождение неонародничества в иной форме на рубеже XIX–XX вв. было выражением стремления русского народа, т. е. самой почвы идейно самоопределиться. Поэтому возникновение партии социалистов-революционеров, одной из первых политических организаций в стране, представляется глубоко закономерным. Исторической заслугой эсеров можно считать преимущественную ориентацию на крестьянство и первоочередное решение аграрного вопроса. Неонародники, прежде всего В. Чернов, напряженно осмысливали характер исторического развития России и в некоторых существенных моментах (особый тип капитализма в России, федерализация) встали на путь к созданию оптимальной «почвенной» модели развития. Но при этом эсеры возродили террористическую традицию в российском освободительном движении, которая сняла обильную кровавую жатву в России XX в. и бумерангом нанесла удар самой Партии социалистов-революционеров. И все-таки эсеровские иллюзии были, быть может, наиболее почвенными из всех политических иллюзий, которыми столь богата была история России начала ХХ столетия.

90-е годы ХIX в. современные исследователи [19] называют периодом утробного развития российских политических партий, связанным с происходившем параллельно вызреванием их политических платформ и организаций. С некоторым опережением эти процессы разворачивались в российском социал-демократическом движении.

К 80–90-м годам XIX в. социалистическое движение, наряду с неонародничеством, обрело новое «теоретическое дыхание» в марксизме. Возникнув как интеллектуальное отражение раннего промышленного капитализма в англосаксонских странах, марксизм в последней четверти века, едва миновав зенит популярности, находился в преддверии внутренней метаморфозы, названной позднее «бернштейнианской ревизией». Российские радикалы восприняли данную идеологию почти в ее первозданном виде.

Этот исторический феномен российского марксизма – дискуссионная историографическая проблема до сих пор. Почему идеологический продукт индустриального развития западноевропейских стран столь прочно укоренился в архаической стране и оказал столь сильное воздействие на всю ее историческую судьбу? На этот вопрос пытались ответить сами апологеты марксизма Г. В. Плеханов, В. И. Ленин, Ю. О. Мартов, А. С. Мартынов и др. В предпринятом российскими социал-демократами (меньшевиками) издании «Общественное движение в России в начале ХХ века» содержалась специальная статья А. С. Мартынова «Главнейшие моменты в истории русского марксизма», в которой он обобщил главные причины его быстрого распространения.В их числе были названы следующие: во-первых, ситуация, при которой марксизм «с самого начала выступал у нас не как абстрактное учение…, а как единственный конкретный и непротиворечивый ответ на вопросы, выдвинутые нашей «самобытной» [кавычки в тексте. – С. С.] действительностью…»; во-вторых, распространению способствовало разочарование в практике движения 1870–1880 гг.; в-третьих, важность решения для русской социал-демократии задач, стоявших «в плоскости экономики», ибо «в экономике лежал ключ в решению наиболее злободневных вопросов русской политической жизни», т. е. привлекал экономический детерминизм марксистской теории [20]. Также существенной причиной оказалось сопряжение марксизма и большинства почвенных идеологических систем в одном чрезвычайно важном моменте: марксова идея особой роли рабочего класса как освободителя всего человечества легко наложилась в России на различные мировоззренческие системы, поскольку в основе многих из них была идея русского мессианства.

Сыграло роль и то обстоятельство, что значительная часть российской молодежи, оказавшаяся в европейских странах в результате вынужденной эмиграции или с целью получения образования, стала очевидцем утверждения западного пролетариата как самостоятельной политической силы. Во многом молодые социал-демократы решение этой задачи воспринимали в связи с марксизмом.

Характерно, что социал-демократическая молодежь, возвращаясь на родину, везла с собой не только марксизм, но и образ России, сложившийся у их единомышленников на Западе. Прежде всего, Россия воспринималась как аграрная страна со значительной спецификой в развитии, выразившейся в наличии двух факторов: отсутствии адекватной европейскому уровню политической культуры и традиции общественного участия, а также в слабости отечественных капиталов и их политической пассивности. Сыграло свою роль и то обстоятельство, что в начале ХХ в. все (в том числе и в Европе) ортодоксальные марксисты приняли кризис в их странах за агонию «умирающего» класса буржуазии. Выход виделся в мировой пролетарской (социалистической) революции. Ленин – будущий лидер большевиков – ратовал за ускорение этого процесса. Россия воспринималась как реакционная монархия, крушение которой должно было помочь передовой Европе, подтолкнув ее рабочий класс к социалистическим преобразованиям.

Надежда подкреплялась наличием достаточно выраженного социалистического движения, в частности в Германии, где социал-демократическая партия насчитывала около 1 млн человек и пользовалась влиянием среди членов профсоюзов (около 3 млн) [21]. Четко прослеживались 3 направления в СДПГ: центристы (К. Каутский), левые (К. Либкнехт, Р. Люксембург), правые (Э. Бернштейн). Разногласия в основном касались тактических вопросов, в том числе – сочетания парламентаризма и политической стачки в конкретной деятельности партии, уровня их конструктивности как методов борьбы.

Перед российскими социал-демократами, которые во много соотносили себя с европейским аналогичным течением, возникали эти же и многие другие вопросы: место рабочего класса в освободительном движении, соотношение его политической и экономической борьбы, революционной цели и средств ее достижения. На них пытались ответить отечественные теоретики марксизма, многие из которых находились за рубежом.

Наиболее яркой фигурой среди русских революционных эмигрантов был Георгий Валентинович Плеханов (1856– 1918 гг.). Оказавшись в Европе в свои 24 года, этот молодой человек уже был к тому времени довольно популярен среди молодых российских радикалов. Его знали как оратора, выступившего на первой в России политической демонстрации у Казанского собора (1876 г.), как многообещающего лидера одной из последних народнических организаций «Черный передел», ориентировавшегося в своей тактике на пропаганду социалистических идей в противоположность террористической тактике «Народной воли». В эмиграции он начал интенсивно изучать марксистскую литературу, а в 1883 г. вместе со своими единомышленниками, бывшими активными народниками – П. Аксельродом, известной на всю страну Верой Засулич, стрелявшей в петербургского генерал-губернатора и, тем не менее, оправданной судом присяжных, Львом Дейчем и Н. Игнатьевым – организовал группу «Освобождение труда». Свою цель члены группы видели в переводе марксистских произведений на русский язык и пропаганде их среди русской мыслящей общественности. За 20 лет своего существования группа вполне реализовала свою задачу, внесла существенный вклад в превращение марксизма в существенный элемент развития всей общественной мысли в России на рубеже веков. Плеханов, Засулич и Аксельрод перевели на русский язык около 20 марксистских работ, в том числе «Манифест коммунистической партии», «Нищету философии» и др.

Г. В. Плеханов в своих работах «Социализм и политическая борьба» (1883 г.) и «Наши разногласия» (1885 г.) предпринял одну из первых в истории российской общественной мысли попытку анализа происходивших в стране процессов с марксистских позиций. И на основе новейших для того времени статистических данных, экономических исследований убедительно доказал факт существования капиталистического уклада в стране: «Если… мы… спросим себя, пройдет ли Россия через школу капитализма, то, не колеблясь, можем ответить новым вопросом – почему же бы ей и не окончить той школы, в которую она уже поступила? Все наиболее новые, а потому наиболее влиятельные течения нашей общественной жизни, все наиболее знаменательные факты в области производства и обмена имеют один несомненный и бесспорный смысл: они не только расчищают дорогу капитализму, но и сами являются необходимыми и в высшей степени важными моментами его развития. За капитализмом вся динамика нашей общественной жизни, все те силы, которые развиваются при движении социального механизма… Главный поток русского капитализма пока ещё невелик … но в этот поток со всех сторон направляется такое множество великих и крупных ручейков, ручьев и речек, что общая масса направляющейся к нему воды огромна, и быстрый, сильный рост потока не подлежит сомнению. Его уже нельзя остановить, еще менее его можно высушить…» [22]. Не одно поколение русских радикалов училось марксизму по Плеханову. С уважением относились к Плеханову и сторонники других идейных течений. В частности, лидеры российского либерализма – П. Струве, П. Милюков, не соглашаясь с ним по ряду ключевых позиций, тем не менее позитивно оценивали как плехановскую критику народничества, так и его философские работы, прежде всего «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю». Словом, бесспорно, что Георгий Валентинович Плеханов был далеко не случайной фигурой в истории общественной мысли и общественного движения в России. За ним – существенная грань всей нашей истории. Реальная и очень непростая научная проблема заключается как раз в том, чтобы выяснить, что это за грань.

Прежде всего, марксизм Плеханова – это действительно ортодоксальный, перворожденный марксизм. Наиболее сильные моменты всей деятельности Плеханова связаны с тем, что он был последовательным революционным марксистом. С одной стороны, именно марксизм позволил ему одним из первых и наиболее адекватно описать и объяснить новые явления в экономической и социальной жизни России второй половины XIX в. – поразительно быстро развивающийся капиталистический уклад. Именно марксизм позволил ему обнажить и дать достаточно убедительную критику наиболее слабых, утопических элементов доктрины классического народничества, в частности их иллюзорных надежд, что Россия окажется невосприимчивой к капиталистической «прививке». Капитализм стал в России реальностью, а точнее, еще одной стороной ее действительности. И одним из первых в полный голос, веско аргументировав заявление, сказал об этом Плеханов [23]. Плеханов же возвестил и о рождении российского пролетариата и сформулировал его первую историческую задачу – сформироваться в самостоятельную политическую силу и создать собственную партию. И, наконец, оставаясь убежденным социалистом и видя в социалистическом обществе высший идеал человеческого общежития, он рассматривал построение такого общества в России как отдаленную потенциальную задачу российских рабочих. Уже в первых, и быть может, самых лучших своих произведениях Плеханов отчетливо разделил социалистические и демократические задачи рабочего движения в России, подчеркнув первоочередную историческую необходимость последних: «…борьба за политическую свободу, с одной стороны, и подготовка рабочего класса к его будущей самостоятельной и наступательной роли, с другой стороны, – такова, по нашему мнению, «постановка партийных задач», единственно возможная в настоящее время. Связывать в одно два таких существенно различных дела, как низвержение абсолютизма и социалистическая революция, вести революционную борьбу с расчетом на то, что эти моменты общественного развития совпадут в истории нашего отечества, – значит, отдалять наступление того и другого» [24].

Характерно, что еще в начале ХХ в. ведущие представители других политических течений, например, Милюков и Струве, пытаясь разгадать феномен социалистического движения в России, обращали внимание на то, что по своему объективному содержанию и направленности оно родилось и развивалось как демократическое. «Социализм в России, – писал П. Милюков, – больше, чем где-либо еще, представляет демократию в целом. Это делает его политическую роль много более важной, чем в странах с большей и ранее развитой демократией» [25]. Аналогичную оценку этому явлению дал и Струве, подчеркнув, что российский социализм далеко не случайно утвердился на марксистском теоретическом фундаменте, так как «классовая борьба – популярнейшая идея русской революции, потому и пришлась ей так ко двору, что русские люди менее, чем кто-либо, воспитаны в компромиссе и к компромиссу, а с другой стороны, учение о классовой борьбе, как готовая теоретическая формула, облекла и оформила то чувство ненависти и возмездия, которое воспитал в русском человеке старый порядок»[26]. Словом, в маркcистcко-социалистической оболочке бился демократический пульс гигантской, раздираемой противоречиями страны. Описывая зарождающееся российское рабочее движение в категориях ортодоксального, революционного марксизма, Плеханов сделал акцент на его демократическом потенциале и демократической миссии. Он рассматривал российский рабочий класс, прежде всего, как главную силу в борьбе против самодержавия, а его формировавшуюся партию как один из элементов будущей политической демократии в стране. Собственно социалистические задачи он рассматривал как перспективные. При этом с годами он отодвигал решение этой задачи во все более отдаленное будущее, произнеся в конечном итоге в критическом 1917 г. знаменитые слова о том, что Россия еще не смолола той муки, из которой можно испечь социалистический пирог [27]. Сделанное незадолго до смерти, это заявление стало по сути его политическим завещанием.

Вместе с тем, в одном существенном моменте Г. В. Плеханов был слишком типичным представителем отечественной революционной интеллигенции: и в теоретической деятельности и в политическом поведении он был весьма догматичен и нетерпим. Все подвижки в интерпретации экономических, социальных, политических явлений он пытался «втиснуть» в становившиеся все более узкими рамки ортодоксального марксизма. Незадолго до смерти, в 1917 г., он подчеркивал свою приверженность последнему: «Разница между Лениным и мной, это не разница между левыми и правыми, это разница в фазисах развития социализма. Ленин – это утопический социализм, а не научный» [28]. К его заслугам можно отнести четкую и одну из наиболее ранних в истории отечественной общественной мысли постановку вопроса о специфике российского капитализма и прогноз необычайной траектории его развития: «Политическое сознание в русском рабочем классе пробудилось раньше, чем в русской буржуазии. Наша буржуазия требует только субсидий, гарантий, покровительственного тарифа и вывозных пошлин; русские рабочие требуют политических прав» [29]. «Наш капитализм отцветет, не успевши окончательно расцвести». Однако в решении этой проблемы Плеханов все больше склонялся, к тому, что она пойдет по европейскому пути, что именно Европа демонстрирует закономерности общественно-исторического процесса, а все особенности России не больше, чем следствие ее отсталости».