Конституционно-правовой статус человека (гражданина) в России

Как указывает Я. М. Магазинер, «понятие “право” имеет два разных значения. Когда мы говорим: “Это по праву можно”, – мы имеем в виду норму права, т. е. хотим сказать, что данное действие допускается нормой права. Когда же мы говорим: “Я имею право”, – мы имеем в виду право, принадлежащее данному лицу, т. е. его отношение к другим лицам, позволяющее ему совершить данное действие, воздержаться от него или потребовать действий от другого. Право как система норм, действующих в обществе или в данном круге отношений, называется объективным правом… Всякое же право данного лица называется субъективным правом»139.

Автор приходит к заключению, что «всякое действующее право может быть рассматриваемо с двух различных точек зрения: как система объективных норм и как система субъективных прав», подобно тому как, например, «одно и то же словесное сочетание “избирательное право” может означать и систему норм избирательного права, и личное право данного гражданина на участие в выборах»140. До октября 1917 г. в России, в основном, довольно сдержанно оценивалось древнеримское деление права на публичное и частное. В этой связи исследования особенностей субъективного публичного права, отличающих его от субъективного частного права, в российской юриспруденции конца XIX – начала XX столетия многими авторами оценивались как непродуктивные. Так, об известном русском ученом – специалисте в области теории права и цивилистики Г. Ф. Шершеневиче, относительно его работы, опубликованной в 1912 г., где дается обзор теоретических учений о соотношении публичного и частного права, в российской юриспруденции отмечают: «Во всех подходах различение между публичным и частным правом проводится либо по содержанию регулируемых отношений – это материальный фактор, либо по порядку их защиты – это формальный момент. Рассматривая оба критерия, он делает акцент на их взаимопроникающих свойствах. Ибо в праве всегда выражаются общественные интересы, а государство является участником гражданско-правовых отношений»141. Один из основоположников российского государственного права Н. М. Коркунов также указывал, что «…все попытки найти основание для различения частного и публичного права в различии содержания юридических отношений (т. е., по концепции Коркунова, в содержании субъективного права. – Ж. О.) оказываются неудачными». Он же отмечал: «Невозможность найти в содержании юридических отношений (т. е. в субъективном праве. – Ж. О.) основания для различения частного и публичного права подтверждается еще и тем, что история права представляет нам примеры того, как одни и те же по своему содержанию отношения получали то частноправовую, то публично-правовую форму. Так, например, в Средние века многие права власти составляли лишь придаток частного права землевладения»142.

Вместе с тем можно назвать и отдельные примеры того, как когда в анализируемый период в российской науке проводились развернутые исследования, касающиеся характеристики субъективного публичного права. Так, Б. А. Кистяковский на основе изучения трудов Г. Еллинека, Р. Иеринга, многих других зарубежных и российских авторов осуществил весьма глубокий теоретический анализ различных учений о соотношении не только субъективного права вообще, но и субъективно-публичного права в частности143. Полезность такого рода исследований объяснена самим же Кистяковским, который справедливо отмечал, что таким образом создается теоретическое обоснование процессов расширения «…субъективных прав с целью выработать юридические начала для будущих социальных реформ»144.

После Октябрьской социалистической революции 1917 г. в России были впервые приняты законы, называвшиеся конституциями, – это Конституция РСФСР 1918 г. (затем 1925, 1937 и 1978 гг.) и Конституция СССР 1924 г. (затем 1936 и 1977 гг.). Все указанные конституции были маломощны в части формирования юридических предпосылок субъективных прав. Прежде всего потому, что опирались на неконструктивную, как показал дальнейший опыт, философскую основу. В согласии с марксистско-ленинским учением, составители советских конституций исходили из следующих мировоззренческих посылок.

Во-первых, из критической оценки индивидуализма, провозглашался приоритет общественного (социального) над индивидуальным. Во-вторых, отрицалась концепция естественного права. В-третьих, советские конституции в своей концептуальной идее полностью отвергали деление права на публичное и частное. В. И. Ленин в свое время заявлял: «Мы ничего “частного” не признаем, для нас все в области хозяйства есть публично-правовое, а не частное»145. Эта позиция в конечном счете утвердилась и в среде практиков советской юриспруденции. Так, согласно исследованию Ю. А. Тихомирова, «если к моменту работы над книгой “Революционная роль права и государства” П. И. Стучка (Председатель Верховного Суда РСФСР в 1923–1932 гг. – Ж. О.) различал государственное, или публичное, и гражданское, или частное право, то позднее он уточняет: “Для нас, стоящих на точке зрения права как системы общественных отношений, такое деление на частное и публичное право, конечно, устарело. Но оно еще вполне соответствует условиям буржуазного общества, точке зрения буржуазии, где именно деление человека на гражданина и частного человека является основным результатом революции”»146.

Таким образом, публичное право стало доминантой во всей системе советского права. Как пишет Ю. А. Тихомиров, «публичное право испытало в начале XX в. триумф, когда в соответствии с марксистским учением о власти большинства оно, по сути дела, “окрасило” всю систему права “государственными красками”. Его элементы доминировали во всех отраслях права и законодательства, хотя как таковое публичное право ни официально, ни доктринально не признавалось»147.

Перспективу публичного права еще задолго до революционных событий в России видели не только Маркс и Энгельс, но и другие выдающиеся ученые. В частности, Г. Еллинек в свое время указывал, что «тот или иной объем частных субъективных прав… не влияет на личность, напротив, всякое приращение или сокращение публичных субъективных прав увеличивает или умаляет личность»148. Б. А. Кистяковский вслед за Еллинеком также отмечал: «Если в социалистическом государстве будет сужен тот круг личных прав, который создается и обеспечивается современным гражданским правом, то зато значительно будет расширена сфера публичных субъективных прав. Это сильно изменит самое положение личности в государстве, так как сделает ее более полноправной»149.

Однако, как показала история, подобные оптимистические прогнозы оказались несостоятельными. Неэффективность философской основы советских конституций отразилась в недостаточности содержания и юридической техники оформления положений о правах и свободах.

Так, в первой советской Конституции (РСФСР 1918 г.) гражданские гарантии в основной их части закреплялись не в виде субъективных прав, а как обязательства и пределы правомочий государственной власти; закреплялись, в соответствии с требованиями концепции права как продолжения правопорядка, в основном, не как принадлежность лица, а как обязанности правопорядка (государства). Но выделявшиеся здесь права и свободы были ограничены и по объему регулирования, и по классовому признаку.

В последующих советских конституциях (1936/37 гг.) предусматривались специальные главы о правах и свободах, и со временем они были расширены (в Конституциях 1977/78 гг.). Но провозглашенные в них права не являлись принадлежностью субъекта и по формально-юридическим показателям, и поскольку их осуществление блокировалось однопартийным недемократическим режимом.

В СССР периода правления И. В. Сталина, когда имели место массовые нарушения прав и свобод как индивидуальных лиц, так и целых народов, в том числе важнейшего из прав – права на жизнь, в условиях авторитарного, репрессивного режима возникли нигилистические тенденции относительно понятия субъективного права и в самой научной теории. В соответствующие десятилетия ее истории ставилась под сомнение даже общетеоретическая концепция субъективного права, не говоря уже об обосновании субъективной природы конституционных прав.

По данным Н. И. Матузова, «в России в советский период отечественной истории (до 50-х годов XX столетия) в юридической литературе вокруг понятия субъективного права не раз возникали споры, высказывались сомнения по поводу самой необходимости этой категории. Одно время она была объявлена устаревшей и ненужной в науке»150.

После XX съезда КПСС, на котором была принята резолюция о культе личности Сталина, где подвергалась критике указанная практика, «вопрос о “нецелесообразности” понятия субъективного права, как якобы не присущего советской правовой науке, уже не поднимался». Напротив, «в 1955 г. журнал “Советское государство и право” в одной из своих редакционных статей писал: “Следует признать глубокую ошибочность попыток “ликвидировать” самую категорию субъективного права под флагом якобы борьбы с влиянием “буржуазной юриспруденции”… Советское правоведение не должно отбрасывать, а глубоко и всесторонне разрабатывать категории субъективных прав»151. Однако в 1950–1960-х гг. в советской юриспруденции утверждается общетеоретическая (цивилистическая) концепция субъективного права, согласно которой и в соответствии с классическими представлениями субъективное право характеризовалось как право, принадлежащее конкретному субъекту и возникающее в конкретных правоотношениях.

По мнению одного из ведущих теоретиков советского периода О. С. Иоффе, субъективное право – это право, в котором управомоченному субъекту противостоит конкретный субъект с корреспондирующей обязанностью, «субъективное право, взятое вне правоотношения, исключенное из него, превращается в ничто, в “социальный нуль”152. Подобные узкоцивилистические определения субъективного права не отражали особенностей содержания понятийного аппарата иных, сравнительно более молодых отраслей российского права – в частности, конституционного.

С позиций методологии цивилистического подхода конституционные права и свободы в советский период не обнаруживали признаков субъективного права, а именно:

– реализация норм о правах и свободах в СССР допускалась не непосредственно, а только совместно с корреспондирующими им нормами иных отраслей права;

– конституционные права и свободы в СССР не могли непосредственно защищаться в судах;

– поведенческое содержание конституционных норм о правах и свободах во всех странах и во все времена формулируется наиболее широко, емко и поэтому менее отчетливо, конкретные обязанности субъектов конституционных прав и свобод в них не определены.

В этой связи долгое время (до конца 60-х гг. XX в.) общепринятой в советской юридической науке, по свидетельству ряда авторов, была характеристика конституционных прав и обязанностей как элементов их правоспособности. В частности, об этом писал в 1972 г. Л. Д. Воеводин: «Характеристика конституционных прав и обязанностей граждан как элементов их правоспособности в течение длительного времени была общепринятой в нашей литературе. Эта мысль совершенно определенно высказана в первом учебнике по теории государства и права, вышедшем после принятия Конституции СССР, и затем прочно утвердилась во многих других изданиях. “Все права и обязанности, установленные главой X Конституции СССР 1936 г. (право на труд на образование и т. п.), – сказано в этом учебнике, – входят в правоспособности граждан”»153. Упомянутое положение поддерживается и до сих пор отдельными авторами.

В процессе «субъективизации» конституционных прав и свобод в России и, соответственно, в развитии учения о субъективной природе конституционного права (свободы) можно выделить две волны:

– 60-е гг. XX в. (период демократизации в СССР, последовавший в связи с приходом к власти Н. С. Хрущева);

– 90-е гг. XX в. (начало радикальной ломки советского социалистического режима, предпринятой М. С. Горбачевым после вступления его в должность Генерального секретаря ЦК КПСС).

С конца 1950-х – начала 1960-х гг., со времен хрущевской «оттепели», в условиях начавшейся демократизации, после осуждения тоталитарного сталинского режима, в СССР началась некоторая популяризация идей основных прав и свобод. В этой связи, по свидетельству Л. Д. Воеводина, с начала 1970-х гг. сложились две противоположные точки зрения о характере записанных в Конституции прав и обязанностей. «Сторонники одной из них отрицают субъективный характер конституционных прав и обязанностей. Напротив, приверженцы другой – решительно высказываются за признание за ними такого качества. Если в недалеком прошлом первая точка зрения была господствующей, то теперь, видимо, большинство за теми, кто отстаивает субъективный характер конституционных прав и обязанностей»154. В общей теории государства и права стала разрабатываться новая концепция субъективного права, учитывающая его особенности во всех отраслях права – в частности, не только в цивилистическом, но и в конституционном праве.

Как свидетельствует Д. М. Чечот, по состоянию на 1968 г. в юридической науке в СССР произошло размежевание научно-теоретических позиций о понятии субъективного права. Все более четко складываются две концепции. Согласно одной из них, субъективное право возникает на основе нормы объективного права, правоспособности и юридического факта, являясь в конечном итоге элементом правоотношения (Н. Г. Александров, О. С. Иоффе, А. В. Мицкевич, Ю. К. Толстой, М. Д. Шаргородский и др.). Согласно другой концепции, субъективное право может возникнуть непосредственно из закона, существовать вне правоотношения, ему могут и не соответствовать какие-либо конкретные обязанности других лиц (Д. М. Генкин, С. Ф. Кечекьян, Д. А. Керимов, А. С. Пашков, О. В. Смирнов, Ц. А. Ямпольская и др.)155.

Наряду с этими двумя концепциями, в юридической литературе 1970-х гг. была разработана еще одна, третья концепция юридической природы основных прав и свобод – с позиций теории общерегулятивного (общего) правоотношения. Среди создателей данной теории можно назвать таких авторов, как С. С. Алексеев, Н. И. Матузов, И. Ф. Рябко, др. В свое время И. Ф. Рябко отмечал: «Кроме конкретных правоотношений, возникающих в результате действия таких правовых норм следует различать и наиболее общие правоотношения, которые направлены на регулирование постоянно существующих и всеобъемлющих общественных отношений, охватывающих важнейшие стороны жизни. Такие общие, всеобъемлющие правоотношения вызываются действием, главным образом, конституционных норм, а конкретные правоотношения являются следствием, конкретизацией общих правоотношений и сообразуются с последними»156.

С. С. Алексеев особо подчеркивал значение разработки теории обще-регулятивного правоотношения для обоснования субъективной природы конституционных прав и свобод. Он писал: «Вопрос о природе общих прав и обязанностей в советской юридической литературе в достаточной степени еще не изучен. Причем ряд авторов рассматривают их как права и обязанности “вне правоотношений” или же только как “элементы” правосубъектности, т. е. в виде предпосылки правоотношений. Вместе с тем есть основания отстаивать и иной вариант обсуждаемого вопроса – характеризовать общие права и обязанности также в составе правоотношений, но правоотношений особых, очень своеобразных. Во всяком случае, существенное значение принадлежит обоснованию того теоретического положения, что права и обязанности граждан, установленные на основе конституционных норм, – это не декларации, не просто предпосылки субъективных юридических прав и обязанностей, а сами – подлинные субъективные права и обязанности (хотя и особые, своеобразные). Но каким образом возможно обосновать указанное положение, если не обращаться к такой общей юридической категории, как правоотношение?»157.

По мнению С. С. Алексеева, правоотношения представляют собой довольно сложный механизм. «Они состоят из нескольких “слоев” правоотношений, которые взаимодействуют друг с другом… Первый “слой” правоотношений в процессе правового регулирования – это общерегулятивные правоотношения… Общерегулятивные правоотношения выполняют в основном функцию по закреплению круга субъектов советского права, их общего юридического положения, статуса. Вместе с юридическими нормами они образуют ту основу, на которой затем складываются многочисленные и разнообразные конкретные регулятивные правоотношения… они не имеют точной “поименной” индивидуализации по субъектам. Для их возникновения не требуется иных обстоятельств (юридических фактов), кроме существования самого объекта – носителя общего права или общей обязанности»158. Обосновывая субъективный характер конституционных прав и свобод, их связь с правоотношениями особого рода – общими, общерегулятивными правоотношениями, С. С. Алексеев указывал также: «Если не видеть, что общим правам на положительные действия корреспондируют обязанности воздерживаться от нарушения субъективных прав, а общим обязанностям – право требовать исполнения этих обязанностей…», то можно заключить, что общерегулятивные отношения «это не конкретные, индивидуализированные связи между неопределенными лицами, а специфическое состояние, в котором находится данный субъект и которое определяет его общее положение по отношению ко всем другим лицам»159.

Как уже указывалось, с 90-х гг. XX в. в России возникла новая волна практической широкой субъективизации основных (конституционных) прав и свобод и развития научной теории о субъективной природе конституционных прав и свобод. Это время начала радикальных преобразований советского социалистического режима, предпринятых М. С. Горбачевым в связи с его вступлением в должность Генерального секретаря ЦК КПСС. С этих событий отсчитывается современный (новейший) этап истории развития теории и практики конституционных прав и свобод, который может быть определен как обращение к универсальным международным стандартам прав.

Философскими основами стимулирования процессов широкой субъективизации основных (конституционных) прав и свобод явились следующие. Во-первых, в России с 90-х гг. XX в. господствующим стало учение о естественном праве. Причем не только в науке, но и в официальной практике в сфере конституционных (основных) прав и свобод. В Декларации прав и свобод человека и гражданина в РСФСР от 22 ноября 1991 г. (ст. 1.1), Конституции РФ от 12 декабря 1993 г. (п. 2 ст. 17) закреплено, что «основные права и свободы человека неотчуждаемы и принадлежат каждому от рождения». Признание конституционных прав неотчуждаемыми – важный фактор наращивания процессов их субъективизации.

Во-вторых, в анализируемый период официально признано новое соотношение индивидуального и социального начал в государственном устройстве, предполагающее преобладание первого, и эти новые представления воплощены в содержании конституционного законодательства. В Конституции РФ 1993 г. (ст. 2) впервые установлено, что именно «человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина – обязанность государства». В то же время субъективный характер конституционных прав и свобод, согласно Конституции РФ 1993 г., обеспечивается тем, что предполагается их осуществление в системе отношений с другими людьми, т. е. ограничение их этими отношениями. В п. 3 ст. 17 Конституции говорится: «Осуществление прав и свобод человека не должно нарушать права и свободы других лиц».

В современной российской науке высказывается предостережение о недопустимости забвения общественной природы человека: «Не следует искусственно абсолютизировать “личное начало” в обществе и органически противопоставлять право и интересы человека и гражданина интересам общества и государства»160, дабы не прийти к «полному обособлению индивидуума от своего рода»161.

В-третьих, особенностью современного этапа развития учения о субъективной природе конституционных прав и свобод является возвращение к дискуссии о делимости права на публичное и частное. Как указывает Ю. А. Тихомиров, «крупнейшие преобразования в России и государствах Восточной Европы в конце 80-х – начале 90-х годов и сокрушение тоталитарных основ государственности дали повод повести “атаку” на отрасли публичного права, которые стали связывать только с тоталитарными, авторитарными проявлениями, и при всей оправданности такой связи ее крайне преувеличили… Наметился новый дуализм – частное право рассматривается как главный фактор и носитель правового прогресса…»162. Так, в России в декабре 1991 г. был создан Исследовательский центр частного права, устав которого утвержден распоряжением Президента РФ от 14 июля 1992 г.163

Наиболее яркий представитель этих взглядов профессор С. С. Алексеев утверждал, что именно частное право «…выражает особый правовой строй и юридический порядок, построенный на свободе человека. В частном праве, в отличие от публичного, человек сам, на основе своих естественных прав и в своих интересах строит свои юридические отношения (т. е. субъективные права. – Ж. О.). От него, а не от государства исходит все “юридическое”. А отсюда и сокрушительные выводы об отставании публично-правовых институтов, о необходимости отказаться от правовой системы, где доминируют публичные начала и «главенствуют конституционные вопросы, управленческие проблемы, уголовные преследования и т. п. Не публичное, а частное, гражданское право будет на первом месте в новой правовой системе. Отсюда тезис: право только тогда право, когда в нем высокое место занимает частное право. Гражданский кодекс – своего рода конституция гражданского общества»164.

В середине 1990-х гг. по поводу указанной трактовки Ю. А. Тихомиров писал: «Резкое возвышение частного права за счет противопоставления и умаления роли публичного права чревато недооценкой внутренних связей между ними. Частное право не может существовать без публичного права, его институтов. Элементы публичного права все глубже проникают в ткань отраслей частного права, меняется понимание публичности в обществе, что должно обеспечить паритет частного и публичного начал»165.

Похоже, что первые 25 лет радикальных постсоветских реформ в России, связанных с переходом к рыночной экономике, подтверждают этот прогноз.

Заметным шагом в направлении субъективизации основных (конституционных) прав и свобод в России стали три важные новеллы, связанные с расширением судебной защиты конституционных прав. Во-первых, был учрежден Конституционный Суд РФ как специализированный орган, предназначенный для осуществления защиты основных прав и свобод путем применения норм Конституции, в том числе формулирующих основные права и свободы (1990–1991 гг.).

Во-вторых, были созданы юридические предпосылки для формирования практики непосредственного применения конституционных норм о правах и свободах судами общей юрисдикции при осуществлении правосудия (на основе ст. 18 Конституции РФ от 12 декабря 1993 г. и Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 31 октября 1995 г. «О некоторых вопросах применения судами Конституции Российской Федерации при осуществлении правосудия»166).

В-третьих, созданы юридические предпосылки для формирования практики применения судами общей юрисдикции общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации, формулирующих положения об универсальных общепризнанных правах и свободах человека и гражданина (на основе п. 4 ст. 15 и ст. 18 Конституции РФ от 12 декабря 1993 г. и Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 10 октября 2003 г. «О применении судами общей юрисдикции общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации»), др.

Глава 2. Естественно-правовая природа основных прав и свобод

Настоящую главу хотелось бы предварить рядом вопросов, постановка которых носит скорее риторический характер и дает информацию о структуре и содержании дальнейшего изложения. В контексте исследования сути учений о естественно-правовой природе основных прав и свобод предполагаем обращение к следующим вопросам:

– Является ли право дуалистическим? Или оно моноправо?

– Есть ли естественное право, либо все право позитивно (положительно)?

– Каково соотношение естественного права и позитивного?

– Соотношение естественного и позитивного права – это отношение идеала к действительности либо отношение одной части действительности к другой?

– Что есть естественное право? Предправо или право, сформированное в результате правоприменительной практики (судебной, др.)? Пред-позитивное или постпозитивное?

– Как соотносится естественное право и иные источники права (закон, правовой обычай, судебный прецедент)?

– В чем заключается роль нравственного сознания в процессе право-образования?

– Как соотносятся нормы естественного права и нормы этики, морали, нравственности, справедливости? Это различные или тождественные категории?

– Является ли естественное право вечным и неизменным, либо это право с меняющимся содержанием?