Путешествие в Ятвягию

Патрик непроизвольно прикоснулся к шее и заморгал. В темноте Стегинт не видел этого и не мог представить, какое борение происходило в душе сидящего рядом безмолвного монаха.

– Пойдем, – промолвил, наконец, Патрик, – холодно. Заболеешь.

На следующий день ирландец нанял место на корабле, шедшем из Черска в Пултуск. Путники наблюдали, как мимо проплывали селения с невысокими деревянными храмами, рощи, поля, луга и пастбища. Земля была равнинная. Поселения выглядели не зажиточными, но ухоженными. Никто из их жителей еще не знал, какая угроза нависла над их краем.

К вечеру Стегинту стало плохо. Он едва успел перегнуться через борт, и его вытошнило. Когда багряное солнце ушло за край западного леса, он заснул на коленях у Патрика. Во сне он опять видел свой лес. Кругом – бесчисленные ровные стволы. Стегинт словно сам был там, не видел людей, но слышал тяжелое сдавленное дыхание за спиной. От этого звука мурашки бежали по коже, и Стегинт, как и в прошлую ночь, проснулся.

Корабль покачивался на воде и с ним покачивались звезды, густо заполнившие опрокинутую темно-синюю чашу. Стегинт привстал. Над землею восходила луна. Гребцы спали. Кормчий сидел на весле. Корабль продолжал идти, движимый течением и слабым ветром. Патрик сидел чуть поодаль.

– Как себя чувствуешь? – спросил он, увидев, что Стегинт проснулся.

– Почему у тебя такой странный крест? – спросил ятвяг.

– Это ирландский крест. Круг в центре означает солнце. Если взять крест и вытянуть руку, глядя на небо, солнце попадет в этот круг. Как бы заполнит его.

– Твой народ поклоняется солнцу?

– Нет. Обычное солнце нашего мира мы понимаем как образ, символ истинного солнца – Бога нашего, сотворившего все светила.

– Можно мне посмотреть?

– К этому предмету надо относиться с благоговением. Это значит уважительно-уважительно, говорю я, и с трепетом в сердце.

– Обещаю-обещаю, я не обижу твоего Бога.

Патрик протянул крест. Стегинт осторожно принял, вытянул руки в сторону луны, и серебристый свет наполнил круг, опоясывающий перекрестье.

Утром за бортом была уже не Висла – гребцы налегали на весла, ведя корабль против течения. Пополудни, после привала, миновали место слияния двух притоков.

– Далеко до Пултуска? – спросил Патрик одного из корабельщиков.

– Шесть поприщ, – ответил тот, – плохое место проплываем…

– Почему?

– Разве пан не слышал, как напали на русинов? Всех убили. Товар взяли. Корабли затопили.

– Кто мог совершить такое?

– Мало ли, какие поганцы[38] могут из лесу выйти? Мой брат ставил сети ниже по течению. Он видел, как по реке прошли две ладьи, а потом по лесу мимо берега прошли вооруженные люди. Говорит, сердце ушло в пятки, словно смерть увидел. Замер со страху, стоит. А они мимо проходят, словно не видят его. То ли, правда, не заметили, то ли не до него было. Он расхрабрился тогда – хотел их выследить, но одумался. А утром рыбаки нашли на берегу много трупов.

– Хотел бы я поговорить с твоим братом.

– Чтобы он пану проповеднику в уши заливал, как он в лесу с мертвецами повстречался? – корабельщик засмеялся. – Думаю, он тоже был бы не прочь.

– А скажи, правда ли, что около месяца назад Болеслав Плоцкий посетил Пултуск?

– Было.

– Какое дело он мог иметь в этом городе?

– Слышал, что он направлялся в Литву.

– У него добрые отношения с князем Тройденем?

– Об этом пан пусть вельмож и епископов спрашивает.

– А большая дружина с ним была?

– Нет. Две дюжины от силы. Если пан проповедник думает, что Болеслав напал на корабли, он ошибается. Это сделали не христиане.

Стегинт прищурился.

– Почему пан так думает? – спросил Патрик.

– Я видел это место сразу после бойни. Нас наняли, чтобы мы сплавили трупы на кладбище. Земля была напитана кровью. Все посечены, порублены. Одни – в лесу, другие – у воды. Видно, их застали врасплох. И вот одного мертвеца я никогда не забуду. Лежит на спине с широко открытыми глазами. А нутро исторгнуто и разбросано по земле – сердце, печень, желудок. Только мухи роятся.

– Ясно, – кивнул Патрик, – корабли подняли?

– Нет. Если пан проповедник повернет голову, увидит, как мачта из воды торчит. А вон там и затока, где они пристали к берегу.

Корабельщик показал рукой. Стегинт приподнялся, чтобы лучше рассмотреть. Патрик переглянулся с ятвягом и обратился к кормчему:

– Пан капитан, можем ли мы сойти?

– Здесь? – кормчий с недоумением посмотрел на двух странных монахов.

Путники выбрались на берег, выжимая воду из намокших плащей, и без сил упали на теплый песок. Корабль продолжил путь.

– Я понял, – сказал мальчик, – ты хочешь, чтобы я нырнул.

Речные волны ярко блестели на солнце, но это был холодный металлический блеск, какой бывает в конце лета – начале осени. Стегинт снял одежду и неспешно вошел в реку по пояс. Потом легко оттолкнулся от песчаного дна и поплыл к тому месту, где виднелась верхушка мачты. Ухватившись за нее, он сделал глубокий вдох и, двигаясь вдоль скользкого ствола, ушел вниз. Сквозь желто-коричневую муть он различил лежащий на дне остов, похожий на большую рыбину. Ни следов товара, ни трупов. Стегинт проплыл вдоль бортов. Грудь начало распирать, и ятвяг вынырнул, чтобы отдышаться и опять уйти под воду. Края ладьи еще не успели покрыться ракушками и водорослями. Пальцы прикасались к палубным доскам, нащупывая то, что не могли увидеть глаза. Под руку попалась какая-то вещица. Стегинт всплыл, разжал пальцы – в ладони лежала орихалковая серьга.

Патрик осматривал берег. Разлапистые деревья клонились к реке. Четыре пепелища чернели на месте перегоревших костров. Зарубка на дереве – чей-то меч или секира повредили кору. Прежде срока пожухли листья на надломанной ветке кустарника.

Стегинт вышел из воды и упал без сил на прогретый песок.

– Все дно обыскал. Не могу найти второй корабль. Я продолжу, но отдохну сначала.

– Не нужно, – сказал Патрик, – ты его не найдешь. И знаешь, что я тебе скажу? Я уверен, что Конрад не виновен.

Патрик снял с нити красную бусину.

– Почему?

– Много, много доводов. Каждый из них в отдельности может казаться малым, но в совокупности они придают мне уверенности. Прежде всего мой разум все время говорит мне, что это слишком безумный поступок. Конрад окружен врагами. Его трон шатается под ним. А он находит себе еще одного врага там, где мог бы найти друга…

– А может, он очень храбрый.

– Это была бы не храбрость, Стегинт. Это следовало бы назвать дерзостью! Дерзостью, говорю я, алчностью и безумием. Как он мог, решившись на такое дело, даже не продумать заранее, кого обвинить перед Владимиром? Эта мысль тревожила меня все это время. И вот нашлись подтверждения. Старый настоятель ручается за Конрада.

– Что тут странного? Он защищает своего князя и сам боится войны.

– Я немножко разбираюсь в людях, братец. Я смотрел ему в глаза и видел – он мог ошибаться, но он не врал. Он был уверен в правдивости своих слов. Посмотри дальше. Люди Конрада хорошо знают свою землю, и у них был срок изготовиться – они, скорее всего, сделали бы засаду, а эти, если верить словам того гребца, шли по лесу, ожидая, когда ладьи станут у берега. Значит, они здесь чужаки. Наконец, на дне реки только один корабль, потому что второй – видели в Плоцке. В Плоцке сидит брат Конрада Болеслав.

– Значит, Болеслав? – хитро сузились глаза ятвяга.

– Многое указывает на него. Он мог совершить это и один, и в сговоре с кем-то – например, со своим дядей Болеславом Краковским или с Трой денем Литовским… – Патрик начал рисовать что-то на песке, – на следующее утро корабль в Плоцке уже никто не увидел. Так сказал настоятель. А что, если он просто прошел мимо – дальше вниз по течению? – Патрик потыкал пальцем в песок там, где заканчивалась начертанная им линия. – Здесь начинается власть тевтонских братьев. У нас осталось шестнадцать дней срока, который отпустил нам князь. Этот день клонится к вечеру. Заночуем здесь. Завтра с утра попробуем добраться пешком до Пултуска. Если повезет, наймем корабль до Плоцка, и если у нас еще останутся дни – спустимся по Висле посетить замки тевтонов.

Пока ирландец рассуждал, проголодавшийся ятвяг залез в суму и отломил кусок подсохшего белого хлеба. Его взгляд опять упал на книгу, но гордость не позволила напомнить Патрику о его обещании. Перекусив, он отошел, сел и тоже стал рисовать на песке, стараясь выглядеть, как Патрик. Пальцы выводили орнаменты и пытались изобразить фигурки и лица людей, но орнаменты получались лучше. Он достал серьгу, найденную в реке, повертел в руках и спрятал обратно.

Слово 6: Гаудемунда

Солнце клонилось к верхушкам леса, и проповедник окликнул Стегинта, чтобы тот помог устроить место для ночлега. Они сделали лежанку и шалаш из ветвей. Принесли хвороста, разожгли огонь и сели отдохнуть. Греясь у костра, ятвяг спросил:

– Не боишься ночевать в этом месте?

Патрик задумался:

– Остров, на котором я родился и жил, уже многие сотни… может, даже тысячи лет, населяют разные кланы. И все это время они враждуют, убивая друг друга ради власти, ради имущества и ради мести – ради мести, говорю я, хотя уже никто не помнит, кто кого убил первым. Думаю, на моем острове не осталось ни одного камня, не пропитанного кровью. Но я исходил этот остров вдоль и поперек, и нет края, который я любил бы больше. Поэтому отвечу на твой вопрос – нет. Я привык не бояться мертвецов, пока верю, что мой Бог не отвернулся от меня.

Ятвяг задумался, потом спросил:

– А тысяча, это сколько?

– Десять раз по сто.

– Много!

– Да.

– Наверно, на твоем острове тысячи деревьев, раз ты его так любишь?

Патрик ответил не сразу:

– На моем острове есть леса, но не такие густые и обильные, как здесь. В Ирландии много зеленых лугов, где пасут овец, вересковые пустоши, есть красивые горы на западе с плоскими вершинами. А когда ветер дует с моря, чувствуешь запах и привкус соли во рту. У нас небо чаще покрыто облаками и чаще идет дождь. Хижины выложены из камня, и в дождливую погоду в них приятно греться у очага. Зимой у нас мало снега. Если он выпадает, то не покрывает надолго землю. Но и лето прохладнее.

– У нас в Ятвягии тоже есть горы. На них обычно стоят крепости.

– Это не горы. Настоящие горы такие, что поднимаются до облаков.

– Андай!

– Не ругайся.

– Ты врешь!

– Нет, не вру.

– А море – какое оно? Брат рассказывал мне, что оно, как озеро, только такое большое, что берегов не видно.

– Вода в море соленая и другого цвета. Когда дует ветер, поднимаются волны выше человеческого роста, покрытые белой пеной. Они накатывают с силой и разбиваются о серые скалы.

– А за этим морем есть еще что-нибудь?

– В старые времена думали, что мой остров – последний край земли, но потом корабельщики из королевства Норвегия отправились в путешествие на полночный запад и обнаружили еще два острова[39]. Находясь в море, они несколько раз выпускали ворона, а он возвращался и садился на мачту, потому что не видел земли. А потом не вернулся, и скоро они поняли, что суша близко. Там холодно. Из-за нехватки леса поселенцы разводят огонь из костей рыб и животных, обмазывая их рыбьим жиром. У них принято иметь много овец и рогатый скот. Уже в наше время нашли третий остров. Он очень обширен и заселен людьми, но все они язычники. В морском и речном песке находят в больших количествах лучшее золото[40].

– Далеко этот остров?

– Некоторые из вернувшихся говорили, что плавание туда и обратно заняло у них пять лет.

– Как же велик свет!

– Воистину так. Я тоже когда-то дивился этому, но говорю тебе, как бы ни был велик свет, для Бога одна человеческая душа дороже целой вселенной.

В сгущающихся сумерках мелькали крылья нетопырей. Стегинт сидел с широко раскрытыми глазами и молчал, думая о море и далеких островах. Слова ирландца плохо вмещались в его голове.

– Ночь будет холодная, – произнес Патрик, – посмотри за костром, а я пойду наберу дров, пока не совсем стемнело.

– Ты сиди. Я схожу, – сказал Стегинт.

Весь хворост поблизости был собран до них. Сухостой вырублен. Вот здесь ломали ветви для костров, здесь повалили старое мертвое дерево. Стегинт углубился в чащу. Он оглянулся, и увидел проблеск огня, мерцающего меж темных стволов. Ему показалось, что он слышит голоса и беспечный смех на берегу. Дух воина захватил его сознание, рука сжала палку, как боевое копье, мышцы тела напряглись. Он будто ждал, когда люди, сидящие на берегу и обреченные на смерть, расслабятся и задремлют. Рядом бесшумно и терпеливо сидели в засаде товарищи. Их души замерли в предвкушении. Долгий день близился к концу. Клинки обнажены, топор завис, привкус крови во рту. Стегинт поднес пальцы к прикушенной губе. Отринув видение, он подобрал оброненный хворост. Да, они сидели здесь, перед тем как напасть. Кем бы они ни были, они пришли из этого леса.

Рано утром, когда солнце еще не взошло, Стегинт проснулся и выбрался из шалаша. От воды веяло холодом. Над речной гладью завис туман. Небо просветлело, но еще непонятно было, облачное оно или ясное. Патрик стоял на коленях поодаль, сложив руки в замок и закрыв глаза. Голодный ятвяг заглянул в суму монаха, но со вчерашнего ужина в ней было так же пусто, как и в его желудке.

До слуха донесся всплеск воды, как будто от весел. Стегинт присмотрелся и увидел выплывшую из тумана ладью с высоким носом и такой же кормой, без мачты и паруса, с белым шатром в середине.

– Патрик, посмотри, посмотри…

Проповедник открыл глаза и поднялся с колен. Корабль медленно приближался по течению. Странники подняли руки и, громко взывая, стали у самой воды. Ладья сначала прошла мимо, но потом повернула к берегу. Кормчий махнул монахам рукой, давая знак подойти.

На землю сошел старый одноглазый воин в пластинчатом доспехе[41] и коричнево-желтом плаще. Борода и волосы – цвета соломы. Лицо пересекал косой шрам. Он протянул Патрику серебряное украшение в виде браслета и, не без труда подбирая польские слова, произнес:

– Святой отец, моя племянница литовская княжна Гаудемунда, дочь великого князя Тройденя, просит принять этот дар в честь ее свадьбы с князем Болеславом и просит молить Бога о благополучном прибытии в город Плоцк и даровании супругам долгих лет и многочисленного потомства.

– Я с радостью вознесу мои молитвы о счастье доброй госпожи, но не будет лучшей благодарности за это, как если бы вы приняли нас на борт и помогли добраться до города, в который держите путь, потому что мы направляемся туда же.

Патрик отвечал по-литовски. Он не принял дара, и на суровом лице старого воина мелькнула растерянность.

– Святой отец, это свадебный поезд…

Из шатра донесся негромкий зов – красивый девичий голос призывал старого литовца. Тот подошел по воде к борту ладьи и через ткань шатра шепотом переговорил с племянницей.

– Гаудемунда хочет знать, откуда ты знаешь наш язык?

– Во времена короля Миндовга я проповедовал в Литве, Налынанах и Ятвягии, – ответил ирландец.

Дядя с племянницей перекинулись еще несколькими словами. Ткань шатра дрогнула и из него появилась невеста в белом платье под синим плащом, высокая, с длинными, пока еще распущенными светлыми волосами, поверх которых была закреплена диадема в форме переплетающихся золотой и серебряной змеек с вкраплениями янтаря. Восходящее солнце выглянуло из-за леса, и янтарь в диадеме как будто засветился изнутри.

– Лаума![42] – прошептал восхищенный Стегинт какое-то новое ругательство.

Старый литовец сурово посмотрел единственным глазом на мнимого монаха. Но Гаудемунда по-доброму улыбнулась.

– Ты ятвяг?

– Да.

– Дядя Сирпутий, я хочу, чтобы два этих странника сопровождали нас.

– Что ж, пусть едут, – терпеливо ответил брат Тройденя.

Монахам помогли забраться, и ладья отошла от берега. На ней было два десятка хорошо вооруженных литовцев в одинаковых кольчугах и шлемах. Гаудемунда, приоткрыв завесу шатра, начала расспрашивать Патрика о его странствиях по Литве в годы правления Миндовга. Ирландец отвечал на все ее вопросы.

– …потом король Миндовг сам принял крещение, – вспоминал ирландец, – и в бытность мою там короновался, приняв корону и свое королевство от Римского Престола. Он завещал и своим наследникам поступать так же – лишь бы они проявляли к этому не меньшее усердие. Я слышал, что нынешний князь Тройдень – достойный правитель…

– Мой брат – поганец, – отрезал Сирпутий, – и другим уже не станет.

Гаудемунда попыталась смягчить его слова:

– Отец хранит веру предков, но он также хорошо относится к христианам. Ведь ни тебе, дядя, ни другим поверившим в распятого Бога он не чинит препятствий. Он даже не стал возражать против моего крещения, когда Болеслав посватался ко мне.

Сирпутий прищурил глаз и снисходительно отвернулся.

– Уверен, что ты будешь самой прекрасной невестой, какую видел Плоцк, – по-доброму улыбнулся Патрик, – и свадьбу твою запомнят на многие годы.

– Свадебный пир уже был, – опустила глаза польщенная Гаудемунда, – в Плоцке мы только обвенчаемся.

Тогда я стану законной супругой Болеслава и княгиней мазовецкой.

– Значит, вы праздновали в Литве?

– В замке моего отца в городе Керново. Отец настоял.

– Наверно, было много гостей?

– Да, очень много. Отец помиловал всех своих недругов и сделал много дорогих подарков в честь моей свадьбы. Шесть дней пировали. А перед этим отец устроил большую охоту в окрестностях замка, чтобы добыть дичины для свадебного стола и развлечь гостей.

– Наверно, и князь Болеслав любит охоту?

– Да, мой муж сам забил зубра и трех вепрей. Он хоть и лехит, на охоте не уступал литвинам.

– Не сомневаюсь в храбрости твоего мужа. Лишь бы только долгое отсутствие правителя не нанесло ущерба его государству.

– Поэтому он и отбыл впереди нас, чтобы на быстрых конях раньше вернуться в свой город.

– Должно быть, его не было в Плоцке не меньше месяца?

– Пожалуй. Но у него верные бояре, на которых можно положиться…

– Гаудемунда, – прервал племянницу Сирпутий.

– Что, дядя?

– Не пристало девице рассуждать о мужских делах.

Княжна вздохнула и не стала перечить. Корабль медленно приближался к течению Вислы. Утро было ясное. Дул восточный ветер, и лес слабо покачивался вершинами многолетних дубов. Стегинту стало грустно. Он понимал, что они были где-то рядом с его родиной, а теперь течение реки уносило его обратно. Дружинники гребли ровно, одновременно опуская весла в воду и делая плавные гребки, так что ладья словно сама скользила по воде.

Вдруг Сирпутий поднял руку. Весла зависли над водой. Он привстал, всматриваясь вперед. Над берегом ниже по течению поднимался столп черного дыма. Вдали виднелись еще два таких же.

– Гребите к правому берегу, – приказал опытный воин, – деревни горят. Это война.

Воины спрыгнули и выволокли ладью на песок под навес зарослей. Двое пошли в разведку. Остальные, тихо орудуя маленькими топориками, срубили осек[43] вокруг стоянки. Литовцы почти не разговаривали, понимая друг друга с короткого взгляда или жеста. Княжна оставалась в лодке и не отрывала от дяди тревожно-вопросительных глаз. Патрик молился.

Стегинт сел рядом с ладьей вполоборота к Гаудемунде и, не глядя на нее, сказал:

– Не сомневайся, все, кто здесь есть, будут сражаться, чтобы защитить тебя.

– И ты тоже? – улыбнулась Гаудемунда.

– И я, – твердо ответил отрок.

– Разве монахам можно проливать чью-то кровь, кроме своей?

– Я не монах, – сказал Стегинт, – Патрик монах, а я просто одет так.

Гаудемунда пристально посмотрела на своего нового защитника.

– Ты из какой области?

– Из Злины.

– Говорят, злинцы храбрые.

– Все ятвяги храбрые, – уверил Стегинт.

Разведчики вернулись, ведя под руки рыбака. Во рту у него был кляп. Пленника бросили на колени перед Сирпутием и освободили рот. Старый литовец сел на колоду и сказал:

– Не бойся. Мы не причиним тебе вреда, если ты не будешь противиться. А нам всего-то нужно узнать ответы на кое-какие вопросы.

Рыбак молчал. Увидев среди литовцев латинского монаха, он немного успокоился. Сирпутий заметил это и подозвал Патрика.

– Святой отец, ты хорошо знаешь язык лехитов. Побудь нашим толмачом. Пусть тебе он скажет правду. Спроси, почему на том берегу горят деревни?

Патрик перевел.

– Война, – коротко ответил рыбак.

– Кто воюет? – уточнил проповедник.

– Русины. Владимир начал войну против Конрада.

– Не может быть! – вырвалось у Патрика.

Сирпутий внимательно посмотрел на ирландца. Проповедник хотел перевести сказанное рыбаком.

– Я слышал его слова, – прервал Сирпутий, – и твои слова тоже слышал, святой отец. Объясни нам, что ты знаешь такого, чего не знаем мы. Почему этот лехит говорит, что Владимир Волынский воюет против Конрада Мазовецкого, а ты говоришь, что это невозможно?

– Князь Владимир сказал, что не начнет войну против Конрада, пока не узнает наверняка, кто убил его людей.

– Люди Владимира погибли в Мазовии?

– Корабельщики на двух ладьях. Они везли зерно в Ятвягию. Ночью на них напали разбойники. Это случилось в том месте, где вы подобрали нас.

Литовцы переглянулись. Сирпутий посмотрел в землю и потеребил бороду.

– Ты сказал, что Владимир не знает, кто виноват?

– Он послал меня за этим.

– Значит, ты лазутчик, а не священник?

– Князь обещал, что разрешит проповедовать в Ятвягии, если я исполню его поручение.

Сирпутий поднялся, повернулся спиной к Патрику и подошел к воде. Какое-то время он, скрестив руки, смотрел в сторону пожарищ, и пока он молчал, никто не проронил ни слова. Потом заговорил с племянницей. Они говорили негромко и неспешно, но в тишине леса все слышали их разговор.

– Гаудемунда.

– Да, дядя?

– Ты все слышала. Нам придется пока вернуться в Литву.

– Я хочу, чтобы мы плыли дальше.

– У меня здесь довольно воинов, чтобы защитить тебя от разбойников, но я не смогу защитить тебя от целого войска. Такие войны длятся недолго. Русины насытятся разбоем, уйдут с добычей, и пути снова откроются.

– Разве князь Владимир не в мире с моим отцом?

– Гаудемунда… – Сирпутий вздохнул, криво усмехнувшись, – Гаудемунда. Три моих брата погибли от рук волынского князя. Мир между князьями длится до той поры, пока один не попадется на зубы другому. Когда наша ладья с тобой и этими ларцами окажется на глазах у сотен разгоряченных воинов, голодных до серебра, крови и женской плоти, – прости меня, что говорю так прямо, – никто из них не вспомнит о мире. И никто не спросит, чья ты дочь. Я не говорю, что обязательно произойдет так, но такое может случиться. А я не могу подвергать опасности твою жизнь и честь рода. Понимаешь меня? Гаудемунда… Ты что, плачешь? Господи, лучше бы мой брат послал меня на войну!

Сирпутий всплеснул руками. Старый воин знал, как провести войско по вражеской земле, но не знал, как совладать с женскими слезами.

– Если позволишь мне встретиться с князем Владимиром, – вмешался Патрик, – я расскажу ему, кто вы, чтобы он приказал своим воинам беспрепятственно пропустить вашу ладью.

Гаудемунда подняла покрасневшие глаза на проповедника и с надеждой перевела взгляд на дядю.

– Нет, – сразу отверг Сирпутий, – Гаудемунда, я не доверяю этому человеку. Он служит Владимиру и просто приведет их к нам.

– Дядя…

– Да?

– Дядя, послушай меня внимательно – как дочь твоего брата.

Сирпутий скрестил руки.

– Я знаю, что ты всегда презирал мои слова и мысли, когда разговор заходил о войне, об охоте, о власти. Я никогда не обижалась на тебя за это, потому что ты был прав. Но есть кое-что, в чем я понимаю не хуже тебя. Я чую людей, дядя. Ты знаешь об этом. Я знаю, кому можно доверять, а кому нельзя. Я доверяю этим двоим. Я готова доверить им мою жизнь и мою честь.

Сирпутий покривился, посмотрел прямо в лицо проповедника, пытаясь понять, что такого рассмотрела в этом человеке его племянница, чего не видел он. Потом махнул рукой:

– Перевезите их на тот берег.

Шатры стояли на опушке недалеко от реки. На ветру развевались червленые треугольные хоботы стягов. Воины разошлись по стану и занимались своими делами. Кто разводил костер, кто точил клинок, кто свежевал оленью тушу, подвешенную под деревом. Из лесу доносилась перекличка, стук топоров, хруст подрубленных деревьев. Отдельно разместились пленники. Их было немало, но сбитые в тесную кучу, сидящие на земле, притихшие и напуганные, они не бросались в глаза. Сторожевые неспешно разъезжали по полю на расстоянии полверсты от стана. Иногда они останавливались, всматриваясь вдаль.

Когда посреди поля появились два монаха, один из воинов пришпорил белого коня и устремился в их сторону, стремительно набирая ход. Круглый шлем и доспехи серебрились на солнце, лицо закрывала личина. Стегинт припал на колено и потянулся за камнем.