Полная версия
Московские были
Небольшого росточка, худощавая, даже чрезмерно, полное отсутствие мускулатуры, Марина Сергеевна всегда говорит тихим голоском. Живет на крайнем юге Москвы (из окна на кухне видна кольцевая дорога), в двухкомнатной кооперативной квартире, которую купила совсем недавно. Квартира ухоженная, новенькая мебель. И совершенно не заставлена ненужными вещами. Марина смеялась:
– Когда переезжала со съемной квартиры, обнаружила, что и перевозить-то нечего, зря заказывала машину.
После знакомства у Вали я два раза ездила к ней поговорить о жизни. Она старше меня и в какой-то мере опытнее. Естественно, не замужем. Иначе, что бы она делала в этой разношерстной компании? Немного комплексует из-за того, что ни с кем долго не может встречаться. Хороших мужиков нет, а возраст уже далеко за тридцать пять. Попадаются почему-то простые грубоватые мужики, с интересом к выпивке и пожрать. А хочется чего-то интеллигентного. Один раз познакомилась с таким: читали стихи, пили хороший французский коньяк, очень хорошо говорили. Но когда дело дошло до постели, он признался, что не по этой части. Обидно.
В отличие от других участников компании, на скачки в манеж она не ездила. У меня они тоже не вызывали интерес, но однажды я была в манеже со Степаном. Об этом позже. Мы с Мариной стали реже встречаться после первой размолвки со Степаном, но иногда пересекались у Вали.
Еще с одной женщиной, которая стала не то что бы подругой, но хорошей знакомой, была Елена Владимировна, с которой мы познакомились тоже у Вали. Работает завсектором координации в проектном институте, в том же, что и Веня, секретарь парторганизации института. Высокая, метр семьдесят четыре, шатенка (крашеная), худая, грубоватая. На работе я ее не видела, но Веня с улыбкой говорил, что она в институте очень серьезная. При случае спокойно может обматерить. Хоть мужика, хоть женщину. Не задумываясь, заведет интрижку с мужчиной, если он нравится. Замужем, один ребенок, почти взрослый. Живет на северовосточной окраине Москвы. Одно из многих любимых выражений: «Ну что ж привередничать, если мужчина хочет именно так». На выражение: «Долго ли умеючи!» всегда отвечает: «Умеючи – долго».
Ей это кажется оригинальным, ну да бог с ней.
У меня были знакомые женщины по работе, но все замужем. Не прочь поболтать в рабочее время о детях, о мужьях. Но после работы они спешат домой. А в компании Вали все свободны, все по-своему интересны.
После одного случая я сильно обиделась на Степана. Мы должны были пойти в «Славянский базар» на празднование Нового года. Почему-то он не полетел к семье. Неожиданно заулыбался, потянул меня в постель. Глядела на него с недоумением, но он был все настойчивее. Долго отказывалась, сказала ему в сердцах:
– Если тебе так невтерпеж, иди в ванную, обслужи себя сам.
Потом все же легла, со злости лежала неподвижно, но он даже не почувствовал себя виноватым. В ресторане мы были вчетвером, и я нагло заигрывала с Веней. Он мне, кстати, всегда нравился. Веня даже немного разозлился, его случайная подруга расстроилась. Позднее Степан обнаружил у себя в кармане бумажку с номером ее телефона, но утверждал, что так и не позвонил ей, хотя я долго отказывалась встречаться. Возможно, я не отвечала на его звонки, так как созвонилась с одним из моих прежних знакомых, и в пику Степану провела два воскресенья на даче у этого знакомого. В результате наша связь прервалась почти на полтора года.
Хоть немного, но нужно рассказать о Вене. Вениамин Семенович, как и Степан, был заведующим отделом, в том же проектном институте, что и Елена Владимировна. Тоже получал четыреста рублей в месяц, но дополнительные заработки не искал. Вероятно, другой характер, другие интересы. Тогда я еще не знала, что он коллекционер. Я уже писала, что именно через Веню мы со Степаном вышли на Валины «среды», а потом и на всю «лошадиную», как я ее называла, компанию. Дело в том, что по субботам Веня, Валя, ее дочь Соня и многие другие их знакомые посещали манеж, чтобы покататься часок на лошадях. Я там была только один раз, но разговоры о лошадях у нас бывали часты. Помню, что мне нравилось одно стихотворение Вени:
Потный бок; устал, поник:Час работал,И опять к нему в денникВходит кто-то.Жесткий трензель губы рвет,Давит повод;Вновь за кругом круг идетДряхлый робот.Шум и гвалт; людской табун;Ржанье, крики;Распластаться вдоль трибунВетром диким;Силы счастье, мышц комок,Стрелы-нервы:Все вложить в один рывок,Быть лишь первым.Все в былом. Не ест, хандрит.Жизни бремяТянет бывший фаворит.Тлеет время.Был момент, когда я во время очередной ссоры со Степаном как-то необычно посмотрела на Веню, когда мы сидели и обсуждали в кафе после встречи у Вали мою первую попытку написать детективный рассказ. Он внезапно посерьезнел:
– Оля, между нами ничего кроме дружбы не может быть. У меня семья в Саратове, да и здесь в Москве есть женщина, с которой мы в неплохих отношениях. Кроме того, ты хоть и в ссоре со Степаном, но для меня всегда останешься его девушкой.
Как он догадался? Какая я глупая.
Мне стало неудобно от такой отповеди, больше я не пыталась закидывать удочки, хотя повторяю, Веня мне всегда нравился. Историю о Вениной московской подруге рассказала мне как-то у Вали Елена Владимировна, но это было значительно позже.
Этот самый детективный рассказ я начинала писать три раза. Расскажу о нем тоже позже.
Валя нашла мне в 1979 году вариант обмена моей комнаты на более хорошую, расположенную в доме на 3-й Тверской-Ямской. Это практически центр Москвы. Оттуда был согласен перейти какой-то алкоголик. Но нужно было доплатить ему тысячу рублей. Таких денег у меня не могло быть в принципе. Помогла Нина. Она познакомила меня со старым заслуженным художником, членом Союза и даже одним из важных членов закупочной комиссии. Не буду тревожить его светлую память. Назову его Викентий Нилович. Очень хороший был человек. Условия договора были простые: он оплачивает разницу, а я сопровождаю его как натурщица и по жизни в течение года. Собственно, все оговаривала с Викентием Ниловичем Нина, она к таким вещам относилась очень рассудительно, а мне даже стыдно было это обсуждать. Но выслушала я Нину достаточно спокойно.
Викентию Ниловичу было за семьдесят пять. Он жил совсем рядом с улицей Горького. Двор дома выходил на Козицкий переулок. Квартира просторная, большой холл, гостиная, две спальни, одна из которых была всегда закрыта, и кабинет.
И все комнаты очень высокие. Викентий Нилович однажды обозвал свою квартиру генеральской. Впрочем, он и был генералом, только от живописи. Меня поразило, что на больших книжных полках стояло много старых чуть коричневатых фотографий. Викентий Нилович объяснил просто:
– Я ведь из старинной служивой семьи. Здесь не только мои друзья и знакомые, здесь и фотографии семьи моего дяди. Он до революции жил в этой квартире.
И добавил, показывая на статуэтки, расставленные на комоде, на изящный столик, стоящий чуть в стороне, на парные картины мужчины и женщины, глядящих с противоположных стен друг на друга:
– Помнишь, в фильме «Следствие ведут знатоки», там еще Каневский играет, старая дама говорит следователям: «Старые люди – старые вещи». Как будто про меня сказано.
Я приходила к нему каждую субботу утром, он всегда радушно встречал меня, называл ласковыми именами: душечка, милая, ласка. Когда он в первую нашу встречу назвал меня лаской, удивилась:
– Почему? Почему вы меня так назвали?
– Ты очень гибкая, грациозная. И все время настороже. Расслабься, ничего плохого тебя не ожидает. Мы просто побеседуем, ты будешь сидеть на софе, а я сделаю несколько набросков.
Мы прошли в студию, которая была на том же этаже. Он устроил меня на софе, только в кино видела такую, а сам пристроился за небольшим столиком с листами бумаги и карандашами. Вообще, с ним мне часто приходилось видеть что-то впервые. А он многое повидал на своем веку. Смеялся, что в детстве видел даже Николая Второго. И с ним я познакомилась со многими осколками давно ушедшего мира двадцатых и тридцатых годов. Но об этом потом. А пока я сидела на софе в не очень удобной позе, подложив под себя ноги и неестественно повернув голову. Викентий, так он просил меня называть его дома, несколько раз подходил ко мне, менял немного мою позу, отходил на несколько шагов назад, недовольно хмурился, опять менял позу, но она его не удовлетворяла. Свои наброски он не разрешил смотреть:
– Все это мура и гадость. Нужно по-другому одеться.
Он подвел меня к большому шкафу, полному всякой одежды, попросил выбрать что-нибудь поприличнее и вышел из студии, дав мне возможность переодеваться. Для меня это была проблема. Вертела то одно платье, то другое, но никак не могла остановиться на чем-то. Когда он вошел снова в студию, я была в халате, на голове – соломенная шляпка. Викентий расхохотался, подвел меня к зеркалу. То, что там красовалось, меня ужаснуло.
Он же меня выгонит сейчас, как провинившуюся школьницу.
Но Викентий вдруг стал серьезным:
– В понедельник найди свободных пару часов. Мы пойдем в хорошее ателье и закажем тебе подходящую одежду.
В понедельник пошли на Кузнецкий мост в самое хорошее, как он сказал, ателье. Модельер долго рассматривала меня со всех сторон, предлагая повернуться, пройтись, сесть на стул, в низенькое кресло, встать на цыпочки, даже руки расставить в сторону, а потом скрестить на груди. Измерила все мои размеры. Все это время Викентий о чем-то разговаривал с ней, назывались имена незнакомых мне людей, они смеялись непонятой мною шутке. Вероятно, давно знакомы, хотя она почти в два раза моложе его. Наконец все эти мучения завершены, модельер сказала, что материал она подберет сама, и пригласила через три дня на первую примерку. Примерки растянулись на целый месяц, так как Викентий заказал очень много совершенно разных платьев, костюмов, юбок. Смешно он заказывал:
– И такой восточный прикид, что-то сексуальное и раздражающее. Ну ты меня понимаешь. И строгий деловой костюм, но постарайся, чтобы ноги не лезли в глаза. И вечернее платье с небольшим шлейфом, спина должна быть почти голая, а бюст пусть нахально торчит на переднем плане. Ну ты меня понимаешь.
И так далее. А я только обратила внимание, что мои ноги ему не нравятся, раз он хочет их скрыть. Наверное, он прав, но здесь ничего не поделаешь, ноги не переделать.
Иногда он вел себя, как ребенок, получивший новую игрушку. Помню, как он обрадовался, когда сделал эскиз маслом, на нем я полулежала на той же самой софе, прикрытой пушистой шкурой. На мне был костюм дамы полусвета восемнадцатого века, я задорно потягивалась (на эскизе). Он сказал, что удалось схватить какую-то особенную улыбку с «лучистыми глазами». Я не поняла, что он имел в виду. Попыталась скопировать выражение лица на эскизе, но у меня получилось что-то совсем другое, так как Викентий расхохотался:
– Нет, ты теперь просто выпучила глаза. Совсем не так.
Я сейчас попыталась вспомнить, что он говорил в тот момент, почему я так удивленно улыбалась? Помню, что он описывал несчастный балет «Болт», единственный раз поставленный в Ленинградском театре оперы и балета в 1931 году. Большинству артистов просто претило танцевать в этом бездарном балете. Но отказаться мало кто мог. И во втором действии юная Наташа Дудинская, танцевавшая Настю, в сцене, когда арестовывают Яна, вместо растерянности танцует назло всем радость. Ее же заставили танцевать Настю, все именитые отказались, а ее только что приняли, деваться ей некуда. Это в следующем году она танцевала уже Жизель, сейчас она знаменитость, лауреат четырех сталинских премий второй степени. А тогда ее никто не знал, разве что Ваганова, рекомендовавшая ее своим бывшим ученикам. Я сначала не поняла, что смешного в танце радости. Но он немного рассказал о либретто балета, почему из-за болта должны были арестовать Яна, и я, наконец, рассмеялась. Он часто «баловал» меня рассказами и побасенками из жизни великих мира сего.
Попросила подарить мне этот эскиз, впервые попросила. Но он сразу стал серьезным, извинился, что не может, тут же сел, нарисовал небольшую копию и подписал ее. Эта копия много лет висела у меня на стене. Сеансы, когда я ему позировала, мне нравились, хотя иногда трудно было долго выдерживать заданную позу. Нравились из-за его постоянных рассказов. Они ему не мешали, он рассказывал почти автоматически, но не нудным голосом, а подражая голосам своих героев. Позднее, когда я стала значительно старше, поняла кажущуюся легкость таких рассказов. Ты уже наработал их, ты уже рассказываешь их в десятый раз, ты уже не задумываешься над ними и спокойно делаешь другую работу.
Сеансы позирования всегда чередовались или дополнялись «выходами в свет». Викентий тщательно выбривался, одевал один из своих парадных костюмов, цеплял бабочку – не признавал современных галстуков, выбирал трость. Меня всегда смешила его озабоченность внешним видом, серьезность подхода к выбору одежды по сезону. Но когда я один раз сказала об этом, он вполне серьезно заметил:
– Мой возраст уже не позволяет мне быть одетым как попало. Морщины, редкие волосы, согбенность, да еще если это дополняется небрежной одеждой… Это может только отталкивать людей. Особенно не очень знакомых. А я еще хочу выглядеть нормально. Хочу, чтобы люди, и дамы в том числе, видели, что мне не девяносто и даже не восемьдесят.
Я рассмеялась, а он подмигнул мне. Больше я эту тему не поднимала.
Мы отправлялись либо в ресторан на улицу Горького пообедать, либо ехали к кому-нибудь из его знакомых. Ему доставляло большое удовольствие представлять меня:
– Знакомьтесь, моя муза, Ольга Афанасьевна, или просто Олечка.
Я была не так уж и молода в то время, но разница в возрасте с Викентием была настолько велика, что меня воспринимали именно как «музу» знаменитого художника. Очередную «музу». Его знакомые – старички в возрасте от шестидесяти пяти до восьмидесяти лет – приободрялись при этих словах, становились галантными. Начинались рассказы, обычно о счастливых двадцатых и начале тридцатых годов. Все они были тогда молодыми, а некоторые очень молодыми. Радовались жизни, влюблялись, женились, расходились, жили суматошной жизнью. Но никогда не рассказывали о предвоенных годах. Это было как табу. Они пытались вычеркнуть из памяти эти годы, годы страха, клеветы, измен, двурушничества и снова страха. А им было о чем рассказать: о знаменитых людях в первую очередь. Да они и сами были знаменитыми. О них тоже рассказывали позднее много интересного. Я не была исключением (лет так через двадцать).
Меня тревожила одна мысль, ведь Нина вскользь упомянула, что мои обязанности не ограничиваются только позированием и сопровождением при «выходе в свет». Я поделилась своими сомнениями с Ниной. Она с изумлением посмотрела на меня.
– Ты что, думаешь, он сам полезет к тебе? Он же старый, он безумно стесняется. Ты сама должна решить этот вопрос. Будь решительнее и ласковее. Он хороший человек.
Поэтому я пришла к Викентию однажды в пятницу, вместо субботы. Было уже около девяти вечера, когда я позвонила в его дверь. Он немного с удивлением посмотрел на меня, но сразу же открыл пошире дверь.
– Проходи, проходи, Оля. Что так поздно? Ты, наверное, замерзла? Да не беда, у меня очень тепло, сейчас согреешься. Я приготовлю чайку.
На улице действительно было холодновато: сыро, сильный ветер, да еще не очень тепло оделась. Викентий принес теплый пуховой платок, укутал меня им и пошел ставить чай.
Я всегда удивлялась, что мужчины, с которыми у меня были длительные отношения, практически все умели готовить. Странно слышать, как жены говорят, что их мужья даже яичницу не могут сами приготовить. Неправда, просто им не дают возможность развернуться, не хотят отдавать кухню. Ведь во всех приличных ресторанах повара – мужики. И как только мужчины остаются без контроля женщины – мигом начинают готовить. И некоторые очень прилично. Викентий не был исключением. Если мы не шли с ним в ресторан, он всегда угощал меня обедом. И каждый раз это были неожиданные и вкусные блюда.
Вот и сейчас – он принес поднос, на котором был не только чай, но и блюдо с бутербродами: с красной икрой, с тонко нарезанным сыром, с ломтиками очищенного авокадо и дольками лимона. Собственно, я тогда не знала, что это авокадо, решила, что это какое-то странное, но вкусное масло. Где он тогда умудрился его достать? Никогда не видела в магазинах.
Пока я поглощала бутерброды, а есть хотелось, Викентий снова начал спрашивать:
– Что так поздно? После работы?
Я прожевала очередной бутерброд:
– Нет, я останусь у вас.
Викентий немного оторопел, но тут же нашелся:
– Да, пожалуй, поздно домой идти. Оставайся, я сейчас приготовлю тебе комнату.
– Не нужно, я у вас буду.
Викентий внимательно посмотрел на меня:
– Ну как знаешь. Я тебе всегда рад.
Потом я стала заходить к нему по вечерам каждые две недели. Не скажу, что это было здорово. Все-таки он был старенький. И то молодец, старался доказать что-то. Я его всегда хвалила, хотя вначале пару раз имитировала оргазм. Но на третий раз он сказал:
– Олечка, милая, не нужно так, ты не умеешь притворяться.
Больше я так не делала. Не думаю, что я только «выполняла обязанности». Он мне нравился. Наверное, не как мужчина, а как очень хороший человек. И мне было приятно сделать для него хоть что-то, приласкать его. Все-таки я считаю его своим мужчиной, ведь мы были вместе целый год. И все это время у меня других близких приятелей не было. А потом он как-то виновато произнес:
– Ну вот, мы свои обязательства друг перед другом выполнили. Заходи ко мне иногда. Я буду тебе рад.
Нина сообщила, что Викентий Нилович уже нашел новую манекенщицу. На память у меня осталась копия этюда и куча интересных нарядов. Самые экзотические я, конечно, не забрала, но некоторые могла надевать еще много лет, пока не располнела. Мне такие наряды совсем даже не по карману.
Кажется, что этот год дал мне очень многое, я вошла с Викентием в совершенно другой, незнакомый мне мир. Мир интеллигентности, уважения к людям, отсутствия меркантильных интересов. Даже стыдно было за ту тысячу рублей, которую я получила в самом начале нашего знакомства.
И вот год кончился. Я к тому времени обжила свою новую комнату и смогла позвонить Степану. К удивлению, он сразу же откликнулся, зла не держал, мы снова стали встречаться, чаще посещать Валины «среды». Однажды в субботу вместе пошли на ипподром. Нет, не на официальные скачки, не пытаться выиграть или проиграть десяток рублей. Вся компания ходила по субботам кататься на лошадях. Мы со Степаном доехали до метро «Беговая». А там задними дворами и какими-то проулками вышли к манежу. Это на Беговой улице. Все знают манеж на Моховой улице. Манеж на Беговой чуть короче, но такой же широкий, и до сих пор используется по назначению. Степан посадил меня на трибуне, рядом с мамой какой-то маленькой девочки. Вскоре подошли Валя с Соней. Соня с маленькой девочкой ушла, а Валя осталась, не очень хорошо себя чувствует. Минут через десять начали выводить лошадей. В конюшнях я не была, но Степан говорил, что они огромные.
Сначала было неинтересно. Выводили лошадей, проверяли седла, строились в колонну по два, под руководством тренера начали двигаться. Потом пробежка мелкой рысью. Это объясняла мне Валя. Но потом вся колонна пошла в галоп. Я смотрела на Степана и немного на маленькую девочку, мама которой тоже сидела рядом с нами. Мелькают копыта, Степан, немного наклонившись вперед, как бы сливается с лошадью, немного привстает на стременах. Конечно, он сейчас самый красивый изо всех. Даже выражение лица изменилось: напряженное, волевое. Мне сверху хорошо видно, когда он пролетает мимо. Непривычно для меня… Три круга галопа, и вся кавалькада снова переходит на рысь. А потом, как будто для меня, тренер устроила небольшое соревнование. Вся группа остановилась в центре, а Степана и ту девочку поставили почти рядом. Команда, и они с места пошли в галоп. Девочка на старте немного замешкалась, отстала более чем на корпус, но уже к середине второго круга догнала Степана. Еще рывок, и она пришла к финишу на треть корпуса впереди. Конечно, она на семьдесят килограммов легче моего дылды. Час пролетел незаметно, все отвели лошадей в стойла, Степан подошел ко мне. От него несет потом: мужским и лошадиным. И острый запах кожи. Но мне этот коктейль запахов нравится.
Очередная размолвка со Степаном произошла в начале осени. Мы решили съездить на Рижское взморье, побыть вместе несколько дней. Да, было все хорошо, снять удалось только чердачное помещение, но очень приличное. Другое было бы не по карману. Мы бродили по хмурому берегу, холодная вода. Я немного поплавала, а он только раз окунулся. Приятный, почти счастливый день. На следующий день был поход в Ригу. Прошли центр – Старую Ригу. Я удивилась, что Домский собор врос в землю: около стен земля очищена, мы шли за металлической оградой, и приходилось смотреть вниз. Степан объяснил, что в городах за каждые сто лет уровень земли поднимается на тридцать сантиметров. Вот и ушел собор более чем на два метра под землю. На следующий день, когда мы собирались пойти ближе к вечеру в ресторан, все повторилось, как два года назад перед Новым годом. И опять ссора. Потом в ресторане из мести начинаю заигрывать с официантом, иду танцевать с парнями с соседнего столика. Делаю все, чтобы разозлить своего Степана. А на следующий день, когда мы отправились в Национальный парк Сигулда, идем под гробовое молчание. Кстати, там было прекрасно. Тенистые рощи, берег речки Гауя, развалины замка. Замок не очень большой, но мрачные стены, исчезнувшие своды, пустые бойницы окон навевают грусть. Если бы мы не были в ссоре, этот поход был бы маленьким чудом.
Остаться бы здесь на пару дней.
Купила в магазинчике сувенир в виде смешной варежки для работы на кухне. Когда Степан по привычке хотел оплатить его, категорически отказалась. Правда, он стоил всего-то ерунду. Возвращались тоже молча и не виделись после этого очень-очень долго.
Значительно позднее, когда мне уже было сорок с большим хвостиком, я думала, почему я так часто ссорилась со Степаном. Ведь кроме этих двух крупных размолвок, мы иногда по каким-то глупым причинам не встречались по неделе, по две. И всегда инициатором ссоры была я. Степан, вероятно, как все проектировщики, не любил ссоры, всегда дипломатично пытался найти выход из, казалось бы, тупиковой ситуации во взаимоотношениях. А я? Постоянно принципиально стояла на своем, возмущалась, когда дело продвигалось не так, как мне хотелось бы. Ведь на работе была всегда совсем другой, улыбалась автору, даже если он своей тупостью, своей верой в собственную непогрешимость, выводил меня из себя. Выводил, но я же этого не показывала. Возможно, дело в том, что по-настоящему не любила ни Степана, ни других моих близких мужчин. Всю свою способность любить отдала Хуану. А все остальные? Нужно же с кем-то разговаривать, с кем-то отдыхать, с кем-то спать, в конце концов.
Глава 3. Время строить
1981–1985 гг.К этому времени я уже стала профессиональным редактором. Работать приходилось с неопытными авторами. Написав какое-то количество страниц и удивляясь самому себе, что удалось связать воедино столько слов, такой автор поначалу считает, что создал чуть ли не шедевр. А редактор должен исправить лишь грамматические ошибки. Не говоря уж о том, что на каждой строчке «шедевра» густо теснятся «я – я», творец совершенно не задумывается над вопросом, зачем он вообще написал свой труд. Какие цели преследовал, что он хотел сказать, описывая будни своего завода, шахты, колхоза? Каждый раз, когда редакционный совет принимал решение о публикации, предполагалось, что на то и редактор, чтобы из этой кучи предложений слепить нечто похожее на книгу. Ведь имеется план работы издательства, и там черным по белому зафиксировано, сколько книг необходимо выпустить в текущем году. Будь добр, работай.
Помню, Веня однажды привел на «среду» у Вали одного приятеля – сына известного переводчика с фарси. Назову его Саша, тем более что его действительно так звали. И Саша с юмором рассказывал, как отцу приходилось переводить на русский язык безграмотные вирши узбекских, таджикских поэтов. Сначала приходилось формировать подстрочники. Приходилось даже иногда самому выдумывать подстрочники, так как у автора не проглядывался смысл его строк. Потом создавался на русском языке совершенно новый текст. Авторы были безумно признательны переводчику, и признательность выражали конвертами с деньгами и ценными подарками. Ведь без публикации сборника на русском языке им было не попасть в Союз писателей. А это кормушка на всю жизнь: должности, творческие командировки за счет Литфонда, гонорары за любую чушь, которую обязаны печатать местные издательства. Книги все равно не читают, их сваливают в подвалы, а авторы получают положенное вознаграждение.
