Московские были

Да разве обязательно быть влюбленной, чтобы жить вместе в согласии и радости?

Юрий был из семьи московских интеллигентов в третьем поколении. Мать – заслуженный детский врач, отец – важная шишка в Мосметрострое, прошедший путь от простого инженера. Меня начали принимать в семье Юры. Отец посмеивался, что наконец-то Юра нашел надежный якорь. Наверное, намекал на прошлые его связи. И мне его семья очень нравилась. Как она не похожа на мою семью!

Наше (мое?) счастье длилось почти два месяца. Мы даже обсудили с Юрой, как нам жить дальше. Решили пока не жениться, но найти съемную квартиру и жить вместе. И вдруг, все неприятности обрушиваются вдруг, я поняла, что забеременела. Как, почему? Вроде мы всегда оберегались, я всегда считала опасные и безопасные дни. Но врач уверенно заявила, что беременность есть. И срок три недели. Поразило, что она не поздравляет меня, и лицо у нее озабоченное. Направила меня на дополнительное обследование, которое показало, что беременность внематочная, нужна срочная операция.

Это сейчас такие операции делаются, как правило, так, что сохраняется возможность родов. Тогда это было почти гарантированное бесплодие. Врачи сказали, что если я случайно снова забеременею, то почти наверняка это снова будет внематочная, так как у меня проблемы. Вероятно, застудилась когда-то. Не помню, чтобы я серьезно застудилась, но врачи говорили очень уверенно. Я дала согласие на полную операцию. Не буду вдаваться во врачебные объяснения, но меня лишили даже теоретической возможности забеременеть. Вышла из больницы совсем подавленная. Все: у меня нет надежды на материнство.

Я вначале даже не совсем поняла свое несчастье. Вроде я вот, прежняя, ничего во мне не изменилась. Рассказала все Юрию, ничего не скрывая, он с пониманием отнесся к моим проблемам. Я чуть воспрянула. Но это длилось недолго. Через полторы недели мне сообщили, что Юрия видели с другой девушкой. А еще через два дня он, смущаясь, сказал мне, что встретил другую женщину и, кажется, влюблен в нее.

Промолчала и резко ушла, не сказав ему ни слова. Утопила слезы в подушке. Выброшу его из головы. Долго не встречалась после этого ни с кем, не хотела видеть даже Нину, но жизнь берет свое. Снова начала проводить время с Ниной, это отвлекало меня от тяжелых мыслей, даже отчаяния, а она знакомила меня иногда со своими друзьями. Я никому больше не говорила о своей неудачной беременности. Приходилось выдумывать опасные и безопасные дни, иногда заставлять мужчин одевать презервативы. Ко всему привыкаешь.

Степан появился у меня на горизонте как-то случайно. В мае 1977 года Нина затащила меня на одну из дач в Лианозово. Она только что познакомилась с молодым аспирантом, он пригласил на дачу, но попросил привести подругу, так как на даче он не один, еще друг постарше. Нина долго уговаривала:

– Не понравится, никто тебя не заставляет спать с ним. На даче места много. Утром спокойно уедем.

На даче было чудесно: май, цветущая сирень, костер в десяти шагах от дачного домика. В подвале ящик сухого вина. А вначале шампанское за здоровье дам. Хозяин, вернее съемщик, дачи – Степан Желтов – готовит на костре шашлычок. Вроде и внимание не очень обращает. По крайней мере, не пристает с глупыми шуточками. И, вообще, атмосфера спокойная. Мы сидели у костра пару часов. Тезка Степана – аспирант Машиностроительного института – непрерывно рассказывает анекдоты. Я сразу вспомнила примету, которую мне рассказывала тетя Дуся, младшая сестра отца:

– Если сидишь между двумя тезками – загадай скорее желание, пока никто не заметил, – сбудется.

Только мгновение думала, что загадать. Конечно, окончить университет, найти литературную работу. К сожалению, приметы сбываются не сразу.

Младший Степан немного, чуть-чуть, заикается, и анекдоты от этого кажутся еще смешнее. Нина прижалась к нему, готовая смеяться после каждой его фразы. А Желтов в основном молчит, предлагая нам время от времени еще и еще готовые шампуры. С красным сухим вином мясо идет великолепно. На тарелке выложена зелень. Меня удивила фиолетовая, «армянская» как ее назвал Желтов, травка. Непривычен был и запах кинзы. Чувствовалось, что Желтов разбирается в приготовлении вкусной еды. А вся обстановка дачи: этот запах сирени, всполохи огоньков в костре, темные силуэты деревьев на заднем плане и тишина, тишина вокруг, нарушаемая только стрекотом сверчков, навевала умиротворение. Казалось, что вот так сидеть, смотреть на огоньки костра, слушать чуть заикающегося Степана, можно до бесконечности. Потом Нина утащила своего приятеля в дом. Желтов аккуратно затушил костер:

– Пора в дом, сыровато становится.

Вокруг сразу стало как будто еще темнее; поежилась, а до этого не замечала ни сырости, ни прохлады. Подошли к дому. Я уже достаточно выпила, забралась на скамейку, а потом на стол, стоящий почти рядом с входной дверью:

– Я не буду с тобой спать, ни с кем не сплю после первой встречи.

– Кто тебя заставляет? Иди же, я тебя не трону.

Он большой, сильный, взял чуть выше колен, снял со стола, отнес в комнату:

– Устраивайся, я сейчас приду. Не трону я тебя, но третьей кровати у нас нет.

Не верю, все вы, мужики, – козлы.

Разделась, легла в холодную кровать. Вся напряжена, готова к отпору. А он действительно – лег рядом и отвернулся. Было даже немного досадно, что не обращает внимания и не нужно обороняться. А потом наступило утро, я проснулась в хорошем настроении, посмотрела на аккуратно постриженный чуть тронутый сединой затылок лежащего рядом мужчины.

Обидно, что же я такая некрасивая, неинтересная ему, что он спокойно спит? А может быть он импотент?

Он как почувствовал, что я проснулась, повернулся ко мне, а я сделала вид, что только просыпаюсь, потянулась, не раскрывая глаз.

Надо же, какой спокойный, самоуверенный.

Сходил на кухню, слышно стало, как шумит кран, наверное, зубы чистил, и снова лег ко мне:

– Привет, сегодня уже вторая встреча.

Я открыла глаза, посмотрела на него и ничего не ответила. Но ему и не нужен был ответ.

Минут через пятнадцать в комнату зашла Нина, оглядела нас:

– Степа, ты тут не обижаешь мою подругу?

Но увидела мое раскрасневшееся лицо и ушла успокоенная.

Больше я на этой даче не была: тезки снимали ее только на одно лето. Мне Лианозово не нравится. Конечно, на даче было хорошо, но я предпочитаю леса между платформой «55 километр» и музеем-усадьбой «Абрамцево».

Степана не видела две или три недели, вдруг он позвонил. Откуда узнал телефон нашего общежития? Наверное, Нина дала. Несколько раз звонил, это ведь каждый раз нужно, чтобы кто-то пошел от вахты сказать мне о звонке, потом пока я спущусь. А он терпеливо ждал. Однажды даже пришел в общежитие. Но дальше вахты его не пустили. Мы немного погуляли по Москве, поговорили (вернее, разговаривала почти все время я, Степан не слишком разговорчивый) и попрощались. Я тогда готовилась к последним экзаменам, было не до встреч с малознакомыми мужчинами. А потом был последний экзамен. Это было в воскресенье. Он узнал, опять же от Нины, об экзамене, ждал меня около университета, и мы гуляли потом очень долго, разговаривая. О чем? Не помню.

Не хотела вступать в серьезные отношения, так как в это время развивался мой «роман», если так можно назвать, с профбоссом нашего треста.

Я уже проработала десять лет в тресте. Мне давно положено было дать жилье, хотя бы комнату в коммуналке. Ведь квартиры в тресте появлялись и неоднократно. Но всегда находились бесквартирные ветераны, женщины с двумя-тремя детьми. А то и спецы, которым квартиры обязаны были давать по гарантийным письмам. Моя очередь оставалась все так же безнадежно далеко. Я беспартийная, но пошла к парторгу треста – это был наш прежний секретарь комитета комсомола, теперь уже не Володя, а Владимир Петрович. Он сделал вид, что давно забыл, как я его «бортанула» когда-то. Владимир Петрович разъяснил мне все холодно и четко:

– Жильем распоряжается жилищная комиссия профкома. А если говорить напрямик, то наш председатель профкома Терентий Федорович. Партком старается не вмешиваться в дела профкома, разве что в вопиющих случаях. Но если ты решишь в основном с профкомом, то парторганизация палки в колеса ставить не будет.

Пришлось идти к Терентию Федоровичу. Мне он очень не нравился: лысоватый, толстый, полсотни лет с хвостиком, всегда с хитрой улыбкой на лице. Может быть, сказывалось и то, что краем уха слышала о его интересе к молоденьким, и даже не очень, работницам. Правда, ничего конкретного обычно не говорили. И вот я у него на приеме. Он запросил у секретаря мое дело, долго листал, хотя вроде что там листать – всего четыре странички. Долго говорил, не глядя на меня, о большом количестве первоочередников, о строгости отбора на заседаниях жилищной комиссии. Потом поднял на меня глаза, увидел мою поникшую голову и неожиданно закончил:

– Но профком постарается понять, чем мы можем тебе помочь. Не отчаивайся, заходи еще.

Я еще два раза заходила к нему на прием. Терентий Федорович опять бодро говорил, что жилье обязательно будет когда-нибудь. Я пожаловалась как-то Марии – старой знакомой по бригаде маляров. Она несколько месяцев назад получила однокомнатную квартиру, но у нее был муж и трехлетний ребенок. Мария посмотрела на меня сожалеючи и просто сказала:

– Трахнуть он тебя хочет, поэтому и ведет такие разговоры.

– Что ты, Мария. Он же женат, двое детей, да и старый такой.

– А что ж, что старый? Старый кобель тоже на сучку лезет. Ты думаешь, мне эта квартира просто далась? Он из меня всю душу вымотал, пока я согласилась с ним на его дачу ездить. Да еще и в баню затаскивал, когда она была закрыта.

У треста небольшой дом отдыха, и там есть баня.

– Да что ты, Мария. Ведь у тебя семья, муж, ребенок.

– Вот-вот, ради ребенка и терпела, аж три месяца. Ты же знаешь моего муженька, он никогда не получил бы жилье. А снять даже комнату при наших с ним окладах, платить 50 рублей – весьма накладно. Теперь хоть в однокомнатной, но живем независимо от его родителей. Но я тебе ничего не говорила про этого импотента.

– Почему импотента?

– Да он пока не напьется вдрызг, ничего не может. И предпочитает оральный секс. Сама увидишь.

– Нет, ни за что.

На том наш разговор и закончился. И я никогда больше не пошла бы к Терентию Федоровичу, но серия скандалов в общежитии переполнила чашу моего терпения. Я уже говорила, что основные проблемы возникают в вечернее время, когда мужики пытаются правдами и неправдами проникнуть в общежитие к своим подругам. Особенно ближе к ночи. На третьем этаже жила одна перезревшая девица, которая раз за разом заявляла мне, что к ней пришел жених. К моему удивлению, женихи всегда были разные. Однажды, когда и она, и очередной «жених» пришли очень пьяные, я не разрешила пропустить его к ней. Тут-то и начался скандал. Она поливала меня всякими грязными словами, клялась, что со свету сживет меня, что я не даю ей возможность устроить свою личную жизнь. «Жених» уже давно слинял, а она не унималась до тех пор, пока я не заявила, что вызову милицию. Но после этого она постоянно стала преследовать меня гнусными выражениями. И подбила пару подружек на такие же действия. Дело дошло до того, что она с подругой встретила меня на улице, подруга сделала ей большой синяк под глазом, порвала платье, после чего они набросились вдвоем на меня. Били жестко, профессионально, не оставляя следов, а потом пожаловались директрисе общежития, что это я напала на них совершенно неожиданно.

Скандал замяли, а я пошла к Терентию Федоровичу, твердо сказав себе, что уволюсь, как только получу жилье. Не буду писать о дальнейшем, слишком все гадко, не хочется помнить, но через три месяца я получила жилье. Комнату мне выделили осенью 1977-го в старом доме на Третьей Богатырской улице (это около трамвайного пути из ВДНХ на Преображенскую площадь), в доме, построенном когда-то заводом «Красный треугольник» или «Красный Богатырь», не помню точно.

После оформления документов на комнату, въезда в нее и покупки всего необходимого (здесь-то и пригодились мои деньги на сберкнижке), более активно стала искать место литературной работы, просила всех знакомых, но помог только Виктор Борисович – у него было знакомство в издательстве «Трудовая Москва». К тому времени они уже давно расстались с Ниной, но мы иногда пересекались у Петра Аркадьевича, к которому я изредка приезжала отдохнуть морально от всей грязи бытия в общежитии и отношений с Терентием Федоровичем.

Приняли неохотно, так как нет ни опыта, ни умения. Приняли стажером в одну из редакций издательства, специализирующегося на производственной тематике, то есть издающего книги для рабочих, директоров предприятий о производственной деятельности, об успехах и т. д. Опять потеряла в зарплате. Но редакция расположена очень удобно – на Чистопрудном бульваре около Архангельского переулка. Наконец я могу забыть о годах работы в строительном тресте. И здесь я проработала много лет.

Болталась в неопределенном положении около полугода. Помог пожилой зам главного редактора. Нет, с ним у меня ничего не было. Просто ему нравилось, что я охотно выполняю его поручения, всегда приветлива, готовлю хороший кофе. Он добился для меня ставки младшего редактора с окладом 100 рублей. И прошло два года, прежде чем я получила первую прибавку к зарплате – 10 рублей. Но все же это была литературная работа. О ней в другом месте.

Поздняя осень, дожди, слякоть, вечером в комнате, после шумного общежития, слишком тихо и уныло. Не помогают даже книги. Степан несколько раз звонил мне, предлагал встретиться. И я более благосклонно стала относиться к нему. Два-три раза в месяц он стал приезжать ко мне после работы или в воскресенье. Иногда мы вместе ходили в театр. Один раз вместе ездили в Тверь, бродили по городу, выходили на набережную. Он долго проторчал в букинистическом магазине, не решался купить интересную ему книгу начала шестидесятых годов XIX века. Дорого стоила – 25 рублей. Но купил, объяснял, что в ней интересные сведения по вопросам практической жизни. Интересно и временами смешно, мол, читать методы изготовления фотопластинок дома или приготовления хорошего пива. С удивлением и некоторой завистью смотрела на такую покупку. Для меня это больше недели жизни. Для него – баловство, мгновенная прихоть. Он – кандидат наук, заведующий отделом в проектном институте, который занимался разработками для автомобильной промышленности. Получал четыреста рублей в месяц. Сравните с моими ста рублями. Но дополнительно преподавал, руководил дипломными работами, консультировал. В общем, старался заработать. Степан объяснял все это просто:

– Мне нужно содержать семью в Свердловске, ведь жена учительница в музыкальной школе, зарабатывает мало, часто болеет, ребенок не всегда может ходить в детский сад. А я тоже хочу жить здесь нормально.

Не подумайте, я никогда ничего от него не требовала. Конечно, всегда: в ресторане, в театре и так далее платил за все он, но никогда в это время между нами не было денег или каких-то материальных стимулов. Так прошла зима, началась весна. Я стала привыкать к Степану. Он был сильный, спокойный, уверенный. Нет, ни о какой любви не могло быть речи. Нам было просто удобно быть рядом, встречаться, когда нам хотелось. Я не расспрашивала его о семье в Свердловске, не спрашивала, как он получил прописку в Московской области, вернее, один раз спросила, но он четко ответил, что не хочет на эту тему говорить.

Весной предложила Степану снять на лето комнатку в дачном поселке на пятьдесят пятом километре. Мне хотелось бывать там, дышать свежим лесным воздухом. Возможно, меня притягивали к этому поселку и воспоминания о Хуане, но в этом я никому не могла бы признаться.

Мне не было удобно бывать часто у Петра Аркадьевича, тем более приходить к нему с новым мужчиной. В предыдущее лето я снимала с подругой на месяц комнату в расположенной недалеко от его дома даче. Теперь договорилась о съеме отдельно стоящего маленького домика. Действительно, очень маленького. В нем была только одна комната и небольшая прихожая, в которой на столике стояла газовая плита. Даже туалет был на улице. Ну что ж, впереди лето, не страшно. Мы приезжали вдвоем или порознь после работы в пятницу или чаще в субботу утром и возвращались в Москву поздно в воскресенье. Иногда Степан готовил супчик на электрической плитке, но чаще мы ограничивались приготовлением мяса или колбасок на огне. Добавьте сюда бутерброды, много зелени, которую он успевал приобрести по дороге с работы или из дома. Много ли нам нужно? А потом бродили по окрестностям, пару раз дошли до музейной усадьбы.

Однажды был курьезный случай. Мы идем вдвоем по берегу Вори, а нам навстречу пара – мужчина с женщиной. Изумленно смотрят на Степана и особенно на меня, он тоже на них, немного смущенный. Восклицания, мужчины похлопывают друг друга по плечу, я в растерянности, но виду не показываю. Мужчины обменялись несколькими словами, и мы разошлись. Степан объяснил, что это коллега с женой, оба из Свердловского филиала, где он работал раньше.

– Это ж надо? Встретиться в такой глуши. Теперь все будет доложено моей супруге. Опять скандала не избежать.

Но обычно прогулки были тихие. У нас мало общих тем. Литература Степана совсем не интересовала, а рассказывать мне о конфликтах и проблемах институтской жизни он не любил. Мы просто молча гуляли или обменивались короткими словами об окрестностях.

Именно на этой даче я познакомилась с Вениамином Семеновичем или просто Веней, как я его всегда называла. Веня приехал неожиданно со Степаном. Я сначала немного расстроилась: так хотелось продлить почти семейный уют, но, что поделаешь, улыбалась им обоим. Дело было в субботу к вечеру, мужчины привезли с собой много еды, несколько бутылок вина, Веня водку вообще не пьет. В отличие от Степана Веня оказался неутомимым рассказчиком, рассмешил меня историей, как они познакомились со Степаном.

Оказывается, однажды Степан помогал на огороде своей старенькой двоюродной тетушке, у которой был прописан в Софрино. В благодарность приходилось ему иногда приезжать и помогать ей по хозяйству. Сидел уставший на станции электрички, заснул. Кепка у него упала на землю. А так как одет он был для работы на огороде, да еще и перемазался, то видок был как у поддатого алкаша, просящего на опохмел. Вот ему и кидали сердобольные старушки мелочь в кепку. У Вени здесь пересадка была, он ехал из Красноармейска. Проходит мимо, выгреб из кармана и тоже бросает горстку мелочи в кепку. Мелочь частично просыпалась мимо кепки, зазвенела, Степан проснулся, ошалело глядит на свою кепку с мелочью. А Веня интеллигентно просит прощения за то, что разбудил. Я сразу представила невысокого роста интеллигентного Веню, просящего прощения у вскочившего и вытянувшегося во весь свой немалый рост Степана. Ну они разобрались, долго смеялись. Веня заявил, что обязан «опохмелить» Степана, и они по приезде в Москву зашли в рюмочную, пропустить на ходу по стаканчику вина. Так и познакомились. А теперь иногда встречаются.

А потом еще истории одна за другой. А Степан только улыбается, слушая, как Веня меня развлекает.

Утром после завтрака повела приятелей сначала к моему любимому родничку, потом мы прошли длинную тропку вдоль Вори, вышли на опушку, почти к музею. Я рассказала, что это за усадьба, какие великие люди жили и гостили в этой усадьбе: Гоголь, Тургенев, Поленов, Репин, Васнецов, Врубель и многие-многие другие художники, музыканты, актеры. Степан слушает это уже во второй раз, но молчит, не перебивает, а Вене все интересно, внимательно слушает, задает вопросы, на которые я не всегда могу ответить. Возможно, именно эта прогулка послужила отправной точкой нашей многолетней дружбы с Веней.

Один случай показался мне странным. Степан, спокойный, положительный и без поэтических заскоков. И вдруг, на мой день рождения приносит стихи. Да какие, с ума сойти!

Зачем обольщать, туманом звеня?К чему ухищрения слов пустых?Хафиз воспевает пусть соловьяИ розу. А мой – гимном плоти стих.Стремится он лжи покровы сорватьИ мглы пелену. Дряблый кокон пуст:Любовь – не мечта, не нежная мать,Не след уваженья, привычка чувств.Любовь – это тайна близости тел.Бесплодны мечты о слияньи душ.Любовь – это песня артерий и вен,Вскипевших вблизи. Созерцанье – чушь.Не мрамор Каррары мой идеал,Не бронзы в веках прокисшая грязь.Эллады и Рима бы камни отдалЗа жизни залог, поколений связь.И трепета плоти сочная явьВ себе сокровеннее тайны хранит,Чем древних наречий Двуречия сплав,Чем Сфинкса оскал, пирамид гранит.А символ мой – тайны, приз бытия,Всё ты, привносящая света блик.Желаньем одним, тобою горя,Я жажду, я жду единенья миг:Не зрением – телом видеть тебя,Твое содроганье и хриплый вскрик.

Смешное стихотворение, дилетантское, но мне понравилось. Наверное, потому что обращено было явно ко мне. Не очень верилось, что он сам написал. Но только значительно позднее Степан признался, что писал его Веня. Позднее Веня читал мне и другие стихи, на память помню только некоторые, но где-то они записаны. Все стихи мне нравились, хотя были не очень профессиональные.

Пожалуй, это лето было одним из самых памятных и приятных для меня. Один момент я никогда не забуду. Не смогла приехать на дачу в субботу, приезжаю в воскресенье утром, перехожу через железнодорожные пути и вижу впереди Степана. Он лежит на пригорке, увидел меня. Вскакивает во весь свой рост, бежит навстречу, улыбается радостный, ну как мальчишка. В этот момент он любит меня. Я в этом уверена. И у меня поднимается теплое чувство к этому здоровенному почти сорокалетнему мальчишке. Ну, может быть, не любовь, я не могу и не хочу никого любить после Хуана, но, может быть, привязанность, благодарность за его нежное отношение ко мне, за вот эту встречу воскресным утром. Ведь он не знал, какой электричкой я приеду, и ждал здесь, много времени разглядывая приезжающих. Выхватывает у меня сумку, обнимает левой рукой, и мы неторопливо идем к нашему домику. И я готова идти с ним долго-долго, пусть все смотрят.

Кроме Вени к нам приезжали и другие знакомые, но обычно в воскресенье, без ночевки. И мы готовили шашлыки, пили сухое вино, бродили все вместе по окрестным лесам. Дело в том, что через Веню мы познакомились с большим количеством интересных людей, группировавшихся вокруг Вали.

Валя жила с Соней, почти взрослой дочерью шестнадцати – восемнадцати лет в трехкомнатной квартирке на втором этаже очень старого двухэтажного дома, в переулке за Домом журналиста. Все знают этот «Дом», красочно описанный в «Мастере и Маргарите». Валя очень высокая – метр семьдесят пять или даже больше. Не замужем, вероятно, никогда и не была замужем. Переводчица с английского и французского, но переводит только технические тексты, на литературу не покушается. Да и зарабатывать на техническом переводе удается больше. Постоянно имеет все новинки самиздата, иногда и мне они доставались. У нее по средам часто собирается компания. Приносят, кто что может из еды и выпивки. Валя играет на гитаре, немного поет, голос не сильный, но мягкий. В основном поет из репертуара Татьяны и Сергея Никитиных. Почти всегда ей подпевает Соня. Я сейчас не помню, какие песни они пели, ведь я тоже люблю песни Никитиных, и они смешались у меня в памяти: что было новинкой тогда, и что пелось значительно позже.

Комнаты у них малюсенькие, с низкими потолками, то ли это до революции были детские комнаты, то ли комнаты для прислуги. Часть мебели совсем простенькая, вероятно, осталась еще с дореволюционных времен. Но в гостиной стол солидный, спокойно вмещает двенадцать человек, занимая ее почти целиком. Еще в одной комнате две кровати. Во всех комнатах пахнет собаками. И это еще слабо сказано. Запахом псины пропитано все, хотя живут они в отдельной комнатке. Валя воспитывает русских гончих, и они первыми встречают всех гостей. А щенки ползают везде. Идешь иногда и боязливо смотришь, не наступить бы.

Самая первая собака участвовала в съемках кино «Война и мир». Помните эпизод со сворой гончих, рвущихся с поводков на охоте? Сейчас в квартире постоянно живут две племенные суки, которые вносят свой «вклад» в семейный бюджет, что очень кстати, так как никаких алиментов Валя не получает, а доходы переводчика не постоянны. Собаки имеют прекрасную родословную. Валя ездит с ними в разные города к породистым кобелям, чтобы случайно не было пересечений в родословных, так как это очень снижает качество и стоимость приплода. Живут с Соней бедно, но не переживают из-за этого.

С одной из Вениных и Валиных знакомых мы даже немного сдружились. Марина Сергеевна была преподавателем французского языка в первом педагогическом институте Москвы, кандидат педагогических наук, в совершенстве знающая французскую поэзию, особенно раннюю, до восемнадцатого века. Однажды она прочитала у нас со Степаном на даче у костра стихотворение Бернара де Вентадура. Читала на память по-французски. Веня восхитился звучностью и музыкальностью стихотворения. Попросил текст и подстрочник. Заодно она передала позднее Вене подстрочники еще нескольких любимых стихотворений двенадцатого – пятнадцатого веков для поэтического перевода. И переводы, на мой взгляд, получились тоже звучные. Один из них я привожу здесь.