Крестьянские дети

– Нет, ты глубже нюхай, не мелочись, не на паперти. Чуешь, чем пахнет? Россией пахнет! Это настоящий продукт, не бездуховный буржуазный коньяк французский какой-нибудь. Это слезы и пот землицы нашей! Амброзия полевая пополам с нектаром половым.

– Есть чуток, – соглашался дед, морща красный нос.

– И ведь из чего сделано? – воздевал палец папаша. – Из бросовой гнилой картошки. Как говорится: из говна бутылка.

– Хорошо сказал, надо запомнить.

– А еще делали на сухарях, – ободрившись похвалой, рассказывал радостно отец. – Там сухари в городе заплесневели и их выкинули, а я мимо ехал, собрал все. Свиньям жалко было отдать. Так Влад такой самогон из них сделал, что куда там ржаному виски!

– Все в дело идет, – пораженно прошептал дед.

– А то, – сиял папаша, – мы, Костромины, безотходные.

– Повезло мне с зятем, но жалко, сала копченого у вас нет.

– Витя, поручи старшему дебилу накоптить сала. Видишь же, что папе закусывать нечем, – отреагировала чуткая дочь. – Тебе не стыдно, что тесть впроголодь живет?

– Влад, тетя Наташа выдаст тебе сала – его надо будет закоптить, – последовало указание.

– Но учти, я взвешу, – сразу предупредила меня экономка Наташа. – До и после копчения, и сравню.

– Да я и не сомневался, тетя Наташа.

– Витя, что он со мной огрызается? – немедленно окрысилась.

– Не смей пререкаться с тетей Наташей!

– Да я и не пререкался.

– Не спорь с отцом! Совсем страх потерял?

– МилАй, он тебя не уважает, – подливала масла в огонь Наташа. – Забыл, кто его содержит и кормит!

– Сдам в тюрьму, тогда вспомнит батьку, – грозил любящий отец. – Меня батя рогачом42 долбил и сделал человеком! А то еще молотком как врежет, так сразу уважение просыпалось!

– Оно и видно, каким ты человеком стал…

Борис Николаевич у себя в Смальцо вино творил, но с нами никогда не делился, так как оно было для их родни – «белой кости». Зато талантливо косящий под немецкого оккупанта дед любил, обильно «смочив жало», рассказывать, как в молодости на сборе хлопка одурманенных хлопковыми испарениями девушек подвергал сексуальной эксплуатации в извращенных формах. С таким смаком и скабрезными подробностями расписывал, что у зятя глаза как два прожектора в ночи горели и стойкая эрекция начиналась. После этого всю ночь звуки бурного совокупления папеньки Вити и фривольной «горячей штучки» – Наташи мешали нам спать.

Она все время строила из себя гиперсексуальную натуру, которой пресловутая блудница Эммануэль и в подметки не годилась. «Разнузданней хоря во время течки и кобылиц раскормленных ярей»43. Помню, когда она приехала к нам на рекогносцировку, то ночами так орала в процессе коитуса с измученным вынужденным воздержанием «половым гигантом» Виктором, что будила даже собак во дворе, не говоря уже про нас с Пашкой. Неистовые обезьяньи стоны разбудили приехавшего в гости Леника. Он, удобно лежа на моём диване44, весьма юмористически комментировал происходящий в пропахшей грязным бельем и удушливой скунсовой вонью «берлоге» старшего брата половой акт, а мы с Пашкой посмеивались в кулаки.

Еще новообретенный дедушка Борис часто хвастался нам с Пашкой, что однажды украл что-то у самого академика Д. С. Лихачева. Да уж, чем не законный повод для гордости? Правда, артефакт, ранее принадлежавший академику, краснорожий хапуга так нам и не показал. Может, пропил уже к тому времени, или считал, что мы, деревенские простаки, не достойны лицезреть триумф мелкого воришки.

Его изобретательная дочурка ввела очередной весьма забавный, для постороннего наблюдателя, обычай для экономии еды. Сначала за ужином благодетельница Наташа провоцировала кого-нибудь из нас, детей Вити, на разговор, а потом гневно гнала из-за стола за разговоры:

– Вон из-за стола, наглое отродье! А это нам с Настенькой, – порцию изгнанного члена семьи щедро делила между собой и псевдо-анемичной дочуркой, которая между тем на вольных деревенских харчах и свежем воздухе стала стремительно ожопливаться. Если раньше в ее болезненной городской стройности было что-то змеиное, как у болотной гадюки, то теперь она приобрела грацию сытой анаконды.

Бедного, доверчивого к людям болтуна Пашку Наташа постоянно выгоняла. Однажды и меня выгнала, но я взял свою тарелку и ушел доедать скудную порцию на крыльцо. После этого прецедента меня не выгоняла. Какой в этом смысл, если я с харчем уйду из-за стола? Так хоть существовала вероятность, что папа Витя щелкнет мне по лбу своей деревянной ложкой. Очень уж он любил нас с Пашкой еще со времен матери по лбам внезапно щелкать. Всю ложку об нас пооббивал45.

– Я вас сделаю людьми, – приговаривал он. – Мамашу вашу блудливую сделал человеком, и вы у меня людьми станете! Еще и благодарить будете!

– Нужно было тебе настоять на аборте, – говорила Наташа. – Сейчас бы совсем другая жизнь у нас была без этих уродцев.

– Никогда не выходи замуж по любви как я, – поучала за столом Настю. – Только по расчету, а то будешь вот так же как я мыкаться с детьми-дебилами.

– А ты по любви вышла? – подпевала доченька.

– Конечно, если бы не любовь к Вите, то нас бы с тобой здесь давно не было. Только из-за любви и терплю этих неблагодарных свиней.

Папаша от таких слов просто млел, как поросенок, которому чешут брюхо.

– Кстати, моим придуркам хорошо бы румынский борщ научиться готовить.

– Это как? – заинтересовалась Настя.

– Очень просто: сначала надо украсть кастрюлю. Потом, свеклу и петуха.

– Ха-ха-ха, – звонко залилась Настя, – кастрюлю и петуха. Вот ты юморист, дядя Витя.

У вечно голодного папы была и другая крайне паскудная привычка. Бывало, отвлечет чем-нибудь во время ужина внимание, а сам хватает у меня или Пашки что-нибудь с тарелки и мгновенно пожирает аки «зверь рыкающий».

– А нечего было ворон считать! – после этого начинал хохотать будто нечистая сила, торжествующе глядя на обворованного «терпилу». – Бдительными надо быть! А вдруг так враги подкрадутся, пока вы рты разинули? Или цыгане?

– Или наркоманы? – зябко ежился Пашка, пугливо оглядываясь через плечо.

– К тебе, недопеченка, что наркоманы, что армяне без разницы. Такой каловичок всем нужен.

– Правильно, милАй, – подхватывала Наташа. – Тут им не ресторан. И вообще, еду еще заработать надо. Если они сексом не занимаются, то зачем им так много еды?

– Дядь Вить, во ты «жжешь», – нездоровым хохотом безумного павиана заливалась Настя, тряся себя по заднице толстой косой. – Каловичок, недопеченка. Я с тебя тащусь просто! Во ты слов сколько знаешь.

– Да, я такой, – самодовольно соглашался папаша. – Я еще и не так могу.

– А уж какой он в сексе великолепный! Просто чудо, – спешила похвастать доченьке Наташа. – Ты себе даже представить не можешь!

Так и сидишь – весь ужин тарелку локтями как на американской зоне прикрываешь и полубезумный бред, густо настоянный на пошлости, слушаешь. Правда, со временем мстительный сынок Пашка наловчился «наносить ответный удар», как та Империя в «Звездных войнах», ярым поклонником которых был киноман Витя. Гурман Витя, при жуткой неразборчивости в половых связях, в гастрономическом плане был дюже брезглив, и находчивый Пашка периодически говорил ему что-то вроде:

– Пап, а у тебя муха (волос) в супе (картошке).

– Подавись! – папаша бросал свою большую тарелку, плевал в нее, бил Пашку в лоб ложкой, и уходил к телевизору на мой продавленный его водянистой тушей диван. Там у него давно уже, еще со времен матери, постоянная лёжка оборудована была. Обрадованный Пашка поедал отвергнутую старым пройдохой пищу, и в такие редкие вечера выбирался из-за стола сытым.

Мать же наша, без сомнения, по привычке, сказала бы на это:

– Муха в еде это к неискреннему подарку.

Между прочим, с этой лежкой на продавленном тушей отца диване связан еще один забавный случай, произошедший, правда, еще при матери. Шаловливый беспутень Пашка бежал по комнате и, озорничая, снимал трусы на ходу. К мытью в ванной так готовился. При взмахе ноги трусы взлетели под потолок и повисли на краю карниза. Понятно, что робкий Пашка, очень боявшийся высоты, не полез их снимать и утаил от всех позорную утрату нижнего белья. Приблизительно через неделю, лежа на диване, куря и задумчиво созерцая потолок во время рекламной паузы, внимательный мыслитель Витя заметил новую конструктивную деталь в интерьере. Ленясь встать и проверить, он пару часов, совершенно забыв про показываемый фильм, лежал и гадал, что это за неожиданный элемент декора.

Прикинул, может, мать выдумала и повесила ламбрикен какой-нибудь декоративный? Она как раз во всех дверях дома занавески из длинных цепочек канцелярских скрепок, обернутых порезанными открытками, повесила. Была в то время такая мода в деревне. Скрепки с открытками девать не куда было, не то, что ныне. Так и не придя путем дедуктивных умозаключений к какому-либо рациональному объяснению сего феномена, папенька Витя наконец-то встал и рассмотрел странный предмет поближе. Это породило у него новые вопросы: «Что Пашкины трусы делают на карнизе?». Внезапно разбуженный и допрашиваемый с пристрастием Пашка спросонья растерялся и с жалобным плачем признался в утрате вверенного ему предмета туалета. За что был жестоко бит сначала папой за утрату нижнего белья. А потом ему добавила уже матерь, которую вопли избиваемого Пашки подняли с постели, за то, что разбудил среди ночи.

Однажды вечером, когда льстивый муж, громко нахваливая талантливую кулинарку Наташу, прожорливо заглатывал, смазанные сливочным маслом, блины, которых нас за какую-то очередную вымышленную провинность лишили, жадно наблюдающий Пашка спросил:

– Тетя Наташа, а те жучки, которые в муке были, – вы их куда дели?

– Какие жучки? – рука папы замерла, не донеся очередной блин, щедро обмакнутый в сметану, до широкого рта.

– Не обращай внимания, милАй, – попыталась отвлечь супруга Наташа. – Что ты слушаешь этого придурка? У него бред от спермотоксикоза.

– Какие жучки, дефективный? – не унимался папенька, вперив в Пашку свирепый взгляд. – Где ты жучков сумел углядеть с твоим-то зрением?

– Там, когда тетя Наташа муку просеивала, жучки какие-то ползали, – с готовностью заложил мачеху Пашка. – Черные такие…

– Наташ, что там, правда, какие-то жучки были в муке?

– МилАй, да ничего страшного. Я просеяла и никакие жучки не попали в блины, – пыталась оправдаться благодетельница, но брезгливый прожор Витя ее уже не слушал.

Взбешенный испорченным аппетитом потрясень, который был до блинов весьма охоч, швырнул Пашке тарелку блинов со словами:

– Сам теперь жри эти блины, и подавись ты ими, выродок проклятый! Мудак – «Дихлофос»! Понарожали вас на свою голову! Пооблысели все! Теперь никакой жизни от вас нет, клопов запечных! Надо было тебя армянам продать! Хоть какая-то бы польза для бюджета была.

Этой эскападой он несказанно обрадовал вечно голодного Пашку. Редко такое счастье на лице ребенка увидишь как то, которое было написано на худом лице Пашки в такие минуты.

Еще юный шельмец Пашка наловчился, развлекая любимого папу, подобно анаконде, целиком глотать маринованные помидоры.

– Пап, смотри, как я могу! – лицо вверх задирал, рот открывал широко, подкидывал помидор, ловил его открытым ртом и, не пережевывая, глотал.

Прямо видно было хорошо, как по горлу у него помидор проходит. Признаюсь, завораживающее было зрелище.

– Помидоры, помидоры, пусть живет у нас романтика в сердцах, – напевал отец, пристально, как удав, наблюдающий за кроликом, глядя на сына.

Потом Пашка с куриными яйцами сырыми наловчился так поступать и глотал их целиком.

– Наташ, дай помидорок с десяток, – под эти зрелища духовный плебей Витя и помидоры и яйца охотно выбивал у прижимистой супруги.

– Зачем тебе, милАй?

– Пашка фокусы показывать будет.

– Пускай этот фокусник лучше расскажет, как он умудряется наши с Настей трусы из закрытого ведра выуживать.

– Ничего я не выуживаю, – отрицал Пашка.

– Как не выуживаешь? Настя, когда мылась вчера, на трусы волос положила, а сегодня он сдвинут. А кто после нее мылся? Ты же и мылся, нюхач мелкий!

– Не я это! – Пашка забивался в свою комнату.

– Извращенцами дети растут, – констатировала Наташа. – Надо в интернат отдавать, от греха подальше. А то так и изнасиловать могут кого-нибудь.

– Да кого они могут изнасиловать-то?

– Значит, их самих кто-нибудь изнасилует.

– Это да, это вернее может быть. Ха-ха-ха.

Надо заметить, что способ развлекать «сильных мира сего» глотанием помидоров ловкий Пашка не сам придумал, а взял на вооружение из прочитанной книги про Ходжу Насреддина. Книга попала к нему следующим необычным образом. Однажды бедного ребенка, и ранее не слишком балуемого жизнью и затюканного мачехой, похитили. Да, да, самым натуральным образом похитили. Была у нас в деревне некая блудница Валя Бутуиха, дочка печально знаменитого и уже знакомого вам из сборников «Наследники Мишки Квакина» деда Бутуя и сестра не менее известного гнусного персонажа по кличке «Два алеса», а также некоей Аллочки, вышедшей замуж за одного из выводка Васямали. Фигура всё из той же пестрой колоды идейных «детей Васямали». Не знаю, зачем ей понадобился забитый придурковатый ребенок, но, встретив беспечного Пашку, идущего домой из школы через конторский сад, с помощью пачки жевательных конфет «Мамба» и различных заманчивых посулов завлекла к себе домой и заперла. И это ребенка, которого мать долгие годы запугивала наркоманами, которые могут похитить его для изготовления из мозга наркотиков! Да и мачеха, угрожающая интернатом для умственно отсталых детей, душевному спокойствию ребенка тоже не сильно способствовала.

Сама новоявленная деревенская киднепперша Бутуиха, «замуровав» Пашку в убогих стенах своего жилища, на нашем школьном автобусе, поехавшем забирать учеников, доехала до Алешни, а уже оттуда свалила в Добровку на попутной машине. Похищенный Пашка просидел в одиночестве два дня, так как мачеха и любимый папенька, упиваясь алкоголем и грязным сексом, не сразу заметили его отсутствие. Меня тогда дома не было – я уже неделю скрывался в лесах от семейных репрессий.

Чем таким занималась сестричка Настя, что не заметила отсутствия сводного братика, не знаю. Косу она заплетала или, томно вздыхая, читала очередной любовный роман с элементами эротики, до которых была большая охотница. Или может, задирала длинную ногу на шведскую стенку. Этот комплекс, состоящий из металлической шведской стенки с турником, пружинных блоков с рукоятками, съемной наклонной доски для тренировки пресса и тележки, ездящей по этой доске, еще при матери мне подарил на день рождения Леонид Филиппович, и я закрепил его к стене раздевалки. Настя, переехав к нам, сразу же комплекс оккупировала. Постоянно вертела возле него своим тощим задом, мешая пройти в комнату. Все мечтала топ-моделью стать.

– Настя, можно я в комнату пройду?

– С моей клевой внешностью завести богатого спонсора будет не трудно. А вы, недотырки деревенские, еще будете мне всю жизнь завидовать!

– А чего нам тебе завидовать-то, если ты выбираешь скользкую стезю женщины легкого поведения? В комнату пропустишь или нет?

– Мама, он назвал меня шлюхой! – кричала сестрица.

– Витя, твой дебил назвал Настю словом на букву б! – реагировала Наташа.

– На маму бы свою посмотрел для начала, урод плоскощекий! – вступал папаша. – Немедленно извинись перед сестрой!

– За что? Она сама сказала, что желает стать женщиной легкого поведения.

– Много ты в женщинах понимаешь, онанюга хромой! – выкрикнула из спальни Наташа.

– Я достаточно понимаю, чтобы понять, что в нашей семье женщин нет, – ответил я.

– Ах ты, мерзавец! – прибежала Наташа. – Витя, немедленно заставь его извиниться или ноги нашей тут больше не будет!

– И скатертью дорога!

– Ну, сейчас я тебя научу, как мать и сестру оскорблять! – плешивый папаша как жираф, влюбившийся в антилопу, ломанулся в спальню.

Я, сообразив, что он побежал за ружьем, кинулся бежать на улицу. Только добежал до погреба, как услышал звук выстрела.

– Иди сюда, герой сраный! Я тебе покажу, кто круче! – надрывался отец, прыгая по крыльцу, как взбесившийся кенгуру в кукурузе. – Сюда иди, в Тараса Бульбу поиграем!

И такие скандалы возникали на ровном месте постоянно.

Только когда назавтра учительница из школы позвонила, то семейство сельских трутней обратило внимание, что Пашка не ночевал дома.

– Здравствуйте. Виктор Владимирович, а что с Пашкой случилось, почему он не пришел в школу?

– Как не пришел? – искренне удивился папаша. – А где же он?

– Это я у вас хотела спросить.

– А я что, сторож ему? Носится где-нибудь, сломя голову. Наташ, ты младшОго не видела?

– Нет, милАй.

– Настя, а ты?

– Я что, слежу за этим извращенцем? – вопросом на вопрос ответила падчерица. – Небось, с Моргуненком голубятся где-нибудь.

– Нет, никто не знает, где он, – отрапортовал в трубку. – Если появятся новые сведения о ребенке, то мы непременно поставим вас в известность. Вы, если что, то не стесняйтесь и звоните прямо мне. А теперь вынужден откланяться – дела государственной важности, – витийствующий демагог положил трубку.

Очень заботливые родственники, ничего не скажешь.

– Наташ, младшОй пропал куда-то.

– Ну и замечательно. Бог услышал наши молитвы. Думаю, недоумка забрали черти. Главное, чтобы не пожалели и не вернули его обратно.

– Наташ, скандал может возникнуть, – вполголоса сказал отец. – Могут подумать, что мы его того…

– Чего того?

– Придушили…

– Давай на старшего УО свалим. Скажем, что он его придушил, – предложила матушка и благодетельницы. – Двух дебилов убьем одним выстрелом: младшего похороним, старшего посадим.

– Сначала надо тело мелкого гаденыша найти, а потом уже будем решать.

– Давай тогда поиски организовывать. Это будет в нашу пользу расценено потом, если что.

– Что если что?

– На суде там или еще где-то.

– Понял, – папаша протанцевал к телефону и начал набирать номер.

– Ты кому звонишь?

– Начну с Лобана.

– Алло, Нин, ты? Мужика позови, – начал командовать в трубку. – Зигзаг, привет.

– Привет, Владимирыч.

– У меня сын пропал.

– Какой?

– МладшОй. Надо поиски организовать. Привлеки Клопика с его кодлой. Надо найти постреленка. Скажи, что разумное вознаграждение я гарантирую.

– Вознаграждение?

– Да, самогонкой.

– Понял, сейчас организуем. Не волнуйся Владимирыч, найдем.

– Я и не волнуюсь, – кладя трубку, мерзко рассмеялся папаша.

– А чего ты его Зигзагом называешь? – поинтересовалась слушавшая разговор Наташа.

– Потому, что он Зигзаг и есть. Мы с ним вместе со Злом боролись, – засмущался и покраснел лысиной Виктор Владимирович.

– С бывшей своей что ли?

– Нет с другим Злом, – смущенно прятал глаза «борец». – Это еще до тебя было46.

– Понятное дело, что до меня. С твоей «бывшей» и такими безмозглыми детьми любой бы слегка крышей поехал.

– Только ты меня понимаешь, – всхлипнул растроганно. – Только я не сумасшедший!

– Да, милАй.

– Я нормальный!

– Не надо этого стыдиться, – обняла мошенница крупную голову супруга. – Скоро все твои беды закончатся. Избавимся от выродков и заживем долго и счастливо.

Папаша от нахлынувших весенним разливом чувств начал голосить, рыдая, как крокодил над умученной газелью.

По деревне начались судорожные поиски пропавшего ребенка. У деревенских даже возникло подозрение, что не умеющий плавать Пашка утонул в озере. Думаю, такой трагический вариант, влекущий за собой моральное сочувствие окружающих и возможные дивиденды, вполне бы устроил и папеньку Витю и маменьку Наташу и долгокосую сестричку Настю.

Масштабные поиски с привлечением лучших сил деревенской общественности, возглавляемой кинобудчиком Володей Клопиком, ни к чему не привели. Добровольные поисковики впали в уныние и приготовились поминать невинное чадо Божье. Похищенный ребенок, не подозревающий, что его ищет целая толпа народа, нашелся сам. У беспутной блудницы Бутуихи дома был проигрыватель грампластинок, похожий на проигрыватель, который был у нас дома при матери. Боязливый Пашка ставил, чтобы не бояться в одиночестве, заигранную пластинку Аллы Пугачевой и слушал её максимально громко. Однообразная непрекращающаяся фонограмма, в конце концов, привлекла внимание бдительных соседей, и пропавший был обнаружен. Из взломанного освободителями дома Бутуихи он и прихватил толстую оранжевую книжку про Ходжу Насреддина47, полулитровую банку яблочного варенья, полусломанную акустическую гитару и катушку от спиннинга. Странный, конечно, набор трофеев, но видимо, больше ничего ценного в этом неприютном доме не оказалось.

Ничего особо удивительного в этом нет, так как когда я позже сбежал из дома и полгода скитался по стране, то, по словам Пашки, мое отсутствие папенька и Наташа заметили лишь месяца через три где-то. Не до нас им было. Думали только как неистово потрахаться и плотно набить ненасытные утробы свои да бездонные карманы.

Между прочим, когда я еще был совсем маленьким, и жили мы в Пеклихлебах, то когда родители уходили на работу, я, остававшийся с новорожденным братом, чтобы не боятся, включал проигрыватель. Видимо, подсознательное воспоминание об этом осталось в памяти Пашки и спасло его.

Странная киднепперша Валя Бутуиха объявилась в деревне только к новому году. Так что мотивы похищения остались покрытыми глубокой тайной. Впрочем, никого не удивило, что в течение недели после обнаружения Пашки у незадачливой похитительницы детей сгорел сарай.

Еще один весьма характерный случай, произошедший с Пашкой. Однажды любящий отец поручил горячо любимому младшему сыну просушить сигареты на солнышке. Он тогда «Астру» смолил с усердием, достойным лучшего применения. Это когда свои сигареты курил. А если «стрелял», то курил любые, не обращая принципиального внимания на марку и производителя. Выдал безудержный дымосос ребенку купленные по дешевке сигареты и строго наказал следить, чтобы не было дождя. Тот, несказанно гордый важным поручением, разложил пачки на сиденье мотоблока и стал сушить.

К вечеру принес домой мокрые сигаретные пачки. Папа вытаращился на него как бизон, впервые встретивший бегемота. На гневные обвинения отца, стучащего пальцем по украденному в Москве барометру:

– Баран слепой, дождя же не было!

Пашка логично ответил:

– Дождя не было, но был сильный ветер!

– А ветер тут при чем? – не понял отец, отвешивая мощную оплеуху и начиная извлекать из брюк ремень. – Так ты мне тут зубы заговариваешь?

– Там лужа возле мотоблока.

– При чем тут лужа?

– Ве-ве-тер в-в лу-лу-жу с-с-с-дул, – начал заикаться от страха Пашка.

– Что ты там мямлишь, мелкопрофильник? Что, говно на зуб попало – прожевать не можешь? Умнее батьки стал?

– Нет, не умнее, – в ужасе открестился от крамольной мысли несчастный ребенок. – Ты умнее!

– Я тебя научу родителей любить! На всю жизнь запомнишь! По интернату соскучился, недоделок?

– Папа, ты умнее, только не отдавай меня в интернат!!!

За проступок несчастный ребенок, папашей перешедшим на полностью нецензурные выражения, был нещадно выпорот ремнем. Впредь папа Витя столь ответственных поручений ему больше не давал.

Тут позволю себе еще одно небольшое лирическое отступление. Вообще же, в детстве нас жестко били всем, что под руку попадется. Мать, например, любила шнуром от кипятильника воспитывать. Однажды я ее чем-то сильно прогневал. Гналась за мной через весь дом, догнала на крыльце, свалила на бетон, не спеша обулась в кирзовые сапоги и примерно с полчаса с наслаждением топтала меня ногами, норовя попасть по нижним рёбрам.

А уже позже, за то, что я по поручению отца принес мешок с мясом из машины Кольки Лобана, не сумев догнать, запустила в меня чугунком. Пробила коленную чашечку на правой ноге. На этом случае надо остановиться поподробнее.

Однажды папаша вернулся откуда-то.

– Что вы забились как сурки? Почему батьку не встречаете? – поприветствовал нас с Пашкой, входя в дом. – Я всегда отцу стремился помочь, а вам, дармоеды, лишь бы спрятаться да книжки читать. Валь, я там мясо привез. Ты разбери его. Влад, шуруй к «летучке» Лобановой и принеси мясо, — продолжал раздавать указания почтенный pater familias48.

– А где оно там лежит?

– В кузове, в мешке. Даже такой неуч как ты не перепутает. На крыльце его положи, мать разберет.

Я принес мешок домой. Поставил, как было приказано, на крыльцо. Мать вышла на крыльцо и стала изучать содержимое мешка, а я пошел разжигать костер, чтобы поставить варить свиньям.

– Вить, мешок тяжелый! – внезапно завизжала она.

– И что? – лениво поинтересовался жующий за столом в прихожей папаша.