bannerbanner
Дежавю на крови. История о том, что получает мужчина, готовый на все ради любви
Дежавю на крови. История о том, что получает мужчина, готовый на все ради любви

Полная версия

Дежавю на крови. История о том, что получает мужчина, готовый на все ради любви

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
1 из 4

Дежавю на крови

История о том, что получает мужчина, готовый на все ради любви


Александр Андрюхин

Дизайнер обложки Надежда Гордеева


© Александр Андрюхин, 2018

© Надежда Гордеева, дизайн обложки, 2018


ISBN 978-5-4496-0106-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПРОЛОГ

Эта женщина вымотала всю душу. Она и сейчас продолжала мотать ее, брызгая своими синими глазами. Синие глаза – это бешено красиво, но это и первый признак бешенства. Все синеглазые – жуткие эгоисты, но особенно те, у кого глаза темно-синего оттенка. Таких вообще следует обходить стороной. Чем темнее омут, тем больше в нем чертей. Дмитрий всю жизнь об этом помнил, но ничего не мог с собой поделать.

– Ты что, боишься? – усмехнулась она, и ее глаза презрительно помутились.

– Я ничего не боюсь, – нахмурился Дмитрий, отметив, что для него самое страшное – снискать презрение этой женщины. – Я не врубаюсь в смысл. Объясни, зачем? Зачем убивать? Неужели нельзя просто уйти?

Она хитро прищурилась и потянулась к сигарете.

– Я не могу просто уйти от него. Быть в объятиях чужого мужчины и знать, что где-то поблизости муж – извини, это выше моих сил. Мне всегда будет казаться, что он за мной подглядывает в замочную скважину.

– Что за ерунда? Ты же уходила от первого мужа.

– Это был не муж? Это было недоразумение, – раздраженно отмахнулась она. – И второе: я не хочу, чтобы мой нынешний избранник носил на себе плевки моих прежних сожителей. Прости, Диман, но прежде, чем претендовать на меня, ты должен рассчитаться за все унижения, которые нанес тебе Олег.

Марго элегантно щелкнула зажигалкой и поднесла ее к сигарете. Выпустив дым, она вопросительно сверкнула глазами и с насмешливым лукавством произнесла:

– Ну, так как? Ты хочешь получить мое тело?

Дмитрий сразу рванулся к ней, но она остановила его одним движением руки.

– Терпение, мой друг. Так хочешь или нет?

Еще бы не хотеть. Дмитрий о ее теле мечтал с шестого класса, с той самой минуты, когда на уроке географии в класс ввели новенькую. Все повернули головы на вошедшую девочку, и Дима сразу увидел в ней ту самую гордую прелесть осанки, которая бывает у испанок. Таких в школе еще не было.

– Представься, – сказала учительница.

– Марина Маргулина. Можете звать меня просто Марго. Мой род исходит от французской королевы Маргариты де Валуа.

Все громко рассмеялись, а географичка снисходительно улыбнулась:

– Садись, Королева Марго, на свободное место. А мы продолжим урок…

Девочка гордо проследовала на указанную парту, и Дима сразу отметил и ее грациозную походку, и тонкий стан, и озорно вздернутую попку, и уже довольно приличную для ее возраста грудь. Когда она села за стол, то неожиданно повернула голову и встретилась глазами с Димой. В тот миг она и пронзила его сердце своим колдовским взглядом и, как потом оказалось, на всю жизнь. Но самым прискорбным было то, что не один Колесников заметил младые прелести этой феи. На перемене к нему подошел его дружище Женя Трубников и, подмигнув, хихикнул:

– А крутая у новенькой попка! Скажи?

Тогда Колесников не поддержал шаловливого тона другана, потому что ему было не до шуток. И вот теперь, семнадцать лет спустя, она сидела в кресле под фиолетовым торшером в его холостяцкой квартире и предлагала собственное тело за убийство мужа. Именно тело, а не себя саму. «Как она точно выражается», – удивился про себя Дмитрий, понимая, что ее саму не заполучить никогда. Но быть рядом с ее телом, а тем более обладать им, было вершиной его идиотских мечтаний.

– Хорошо. После того, как я его убью, ты выйдешь за меня замуж?

Она смерила его насмешливым взглядом и произнесла:

– Ты всегда так торгуешься? Честно говоря, я не люблю мужчин, которые торгуются. Еще я не люблю мужчин, которые слишком много задают вопросов. Торговаться и пустословить – привилегия слабого пола, но никак не сильного. Мужчина для меня тот, кто делает, не задавая лишних вопросов.

Она вдавила сигарету в пепельницу с твердым намерением встать и уйти. Дмитрий почувствовал это и изменился в лице.

– Нет-нет! Ты меня не так поняла. Я исполню, как ты скажешь. Но только один вопрос: чего он сделал? За что ты его хочешь отправить на тот свет?

Она пронзила его таким взглядом, что Дмитрий попятился.

– Хорошо. Не хочешь, не говори. Тогда объясни, где, когда и чем я должен убить твоего Олега?

– Вот это уже мужской разговор, – произнесла деловито гостья и закинула ногу на ногу. – Завтра он пойдет на скачки…

– Твой муж ходит на скачки?

– Мой муж не ходит на скачки. Но завтра мы с ним вместе отправимся на ипподром, который находится на Соколе. Ты должен припарковаться рядом с нашей машиной. После скачек мы поедем за город в ярославском направлении на турбазу «Старая мельница». Ты последуешь за нами. Недалеко от турбазы, на повороте, где кончается асфальт и начинается грунтовая дорога, мы остановимся. Я уйду, а муж останется копаться в моторе. В этом месте нет ни единой души. Можешь, не опасаться. Ты должен подъехать и, не привлекая внимания, встать метрах в десяти от нашей машины. После чего незаметно подойдешь со спины и выстрелишь ему в висок, но так, чтобы ни одна капля крови не упала на мотор. Потом его труп ты быстро втащишь в свою машину и увезешь.

– Куда?

– Куда хочешь. Но чтобы его больше не нашли?

– Но где я возьму пистолет?

– Там, где берут все: купишь на черном рынке! Тебе денег дать?

Дмитрий отрицательно покачал головой, а женщина поднялась с кресла и направилась к выходу. У двери хозяин страстно схватил ее за руку и потянул к себе. Она взглянула в глаза и улыбнулась.

– Все будет. Но сначала дело…

1

По соннику царя Соломона, если бьешь во сне жену, значит она изменяет. Трубников бил свою жену каждую ночь. Он хлестал ее по щекам, по губам, по глазам; бил кулаком по носу и в подбородок, иногда пинал ногами в живот, и ничего с ней не случалось. После этой процедуры на ее белом теле не оставалось ни единого синяка. Жена нисколько не обижалась и переносила побои с какой-то покорной насмешкой, а Трубникову каждый раз после этого становилось плохо. Поводом для расправы было то, что она приходила домой далеко за полночь. Теоретически в этом не было криминала, но когда муж интересовался, где до такого часа прохлаждалась его единственная и неповторимая, она вместо ответа лукаво улыбалась и жеманно отводила глаза.

Каждое утро Трубников просыпался в дурном настроении и с надерганными нервами. «Ну, заклинило! Больше нечего показать? Придумали бы что-нибудь пооригинальнее! Скоты!»

К кому относилась последняя филиппика, бедняга сам не понимал. Возможно, она было лишено смысла. Ведь Трубников знал, что сны это далеко не кинематограф. Он хорошо помнил Лермонтовскую строчку: «Летают сны-мучители над грешными людьми…», а значит, догадывался, что сны не могут быть одушевленными и даже не могут быть чьим-то произволом. «Скорее всего, они действительно связаны с грехами», – вздыхал про себя Трубников. А ведь он грешен. Этого не отнимешь. Вот почему они мучители.

Еще Трубников помнил из Лермонтова, что полнее реальность там, где больше человек страдает. Во сне он страдал больше, чем наяву. Точнее сказать, наяву вообще не страдал.

Трубников всматривался в родные черты своей спящей второй половины, в ее целомудренный румянец на щеках, в пухлые губы, в расплесканные по подушке волосы и думал, что она вообще не способна изменять. Если когда-нибудь Трубников убедится в обратном, то это будет не так мучительно, как во сне.

Из-за этих снов бедняга уже который год не мог выйти из сонного состояния. Он засыпал везде, где только голова находила точку опоры: в пробках, на работе, в театре, дома перед телевизором. Ну, перед телевизором еще, куда не шло, а когда он засыпал в театре, то это очень нервировала Настю. Первое действие она еще пыталась пробудить у мужа интерес к новоиспеченной пьесе при помощи локтя и щипков за ляжки, но все остальные – супруга делала вид, что этот клюющий носом мужчина не имеет к ней никакого отношения.

А возможно эта сонливость была не из-за снов, а из-за спокойной пресыщенной жизни. Дела в издательстве у Трубникова шли прекрасно: все было накатано, отрегулировано, схвачено. С заказами проблем не было, с налоговой – ни одного конфликта, с бандитами он тоже ладил. Словом, все было сыто, пьяно и шито черным по белому. Даже скучно. «Когда больше к чему стремиться – наступает скука», – подумал Трубников и сообразил, что спит на работе.

Пришлось отлепить от кресла голову и посмотреть на часы. Было уже пятнадцать минут десятого. Ого? Вот это поработал сегодня. Такого с ним еще не было. Сотрудники давно разошлись по домам, только гендиректор все никак не мог оторваться от своего рабочего места. Трубников прислушался. В коридоре громыхало ведро, ревел пылесос и вахтер с уборщицей шутливо перекидывались словами.

– Ну, что, Петровна, останешься со мной дежурить? – шаловливо интересовался вахтер.

– Я тебе останусь вот – тряпкой по башке, – отвечала уборщица. – Да еще Клавдии твоей пожалуюсь.

Вахтер засмеялся.

– Не понимаю тебя: ну придешь сейчас домой – мужика нет, детей нет. Скучно же!

– А мне не надо никакого мужика. У меня был мужик, когда я была богатой. А как только он профукал мои денежки, так и стала не нужна. А у меня было очень много денег. Я могла купить две «Волги».

– Это за ваучер что ли?

– Сам ты ваучер! Какой к бесу ваучер в восьмидесятом году? Я провернула такое дело. Вот сейчас мода продавать детей из детдомов всяким американским миллионерам. А знаешь, кто эту моду учредил? Я!

Вахтер покатился со смеху, а Трубников тяжело поднялся с кресла и подошел к зеркалу. Он был немного опухшим от сна: сонным, угрюмым, слегка обрюзгшим, но в целом еще выглядел вполне молодо, не более чем на свои тридцать два. Что же на душе было так, как будто прожил вечность?

Трубников скользнул расческой по своей светлой шевелюре, похлопал себе по щекам и тряхнул головой. Все! Хватит! Пора просыпаться. Ведь в принципе он еще стройный симпатичный мужчина, метр восемьдесят два ростом, на которого оглядываются еще совсем молоденькие девушки, а он себя так запустил.

Все! Завтра у нас что? Суббота? С завтрашнего дня утренняя пробежка, после нее гантели и бассейн. А в воскресенье – лыжи. И так каждую неделю.

Подмигнув себе в зеркало, Трубников открыл шкаф, чтобы снять с плечиков пальто, но внезапно за спиной раздался телефонный звонок. Пришлось подойти и взять трубку.

– Добрый день! – услышал он женский голос. – Вы Евгений Трубников, генеральный директор издательского дома «Элирна»?

– Совершенно верно, – ответил Трубников, не проявляя особого любопытства.

– Вас беспокоят из службы доверия. Нам только что звонил один мужчина, который собрался покончить жизнь самоубийством. Он сказал, что отчаялся, что совершенно одинок, что все его предали, в том числе и любимая женщина, поэтому жить больше не хочет. Еще он сказал, что за всю жизнь у него был только один друг, но его он предал сам. Друга звали Евгением Трубниковым. К сожалению, звонивший не назвал ни фамилии, ни имени. Его номер наш телефон не определил. Мы попытались его разговорить, чтобы определить номер через телефонную службу, но специалисты успели засечь только первые три цифры. Это девятьсот тридцать пять. Через справку мы узнали, что в Москве семьдесят четыре Трубниковых с именем Евгений. Так что к вам, Евгений Алексеевич, просьба: вспомните, был ли у вас друг, у которого домашний телефон начинался с цифр девятьсот тридцать пять.

– По-моему, нет, – ответил Трубников.

– Вы в этом уверены?

Трубников подумал и нехотя пробормотал:

– Сейчас на вскидку сказать не могу, но если вы подождете, я посмотрю в компьютере.

– Мы подождем. Будем очень признательны.

Трубников включил компьютер, вошел в банк данных, запросил все телефонные номера, которые начинались с девятки, и провел по ним пальцем. После чего снова подошел к телефону.

– У меня с этими цифрами только один номер – магазин радиоэлектроники на Ленинском проспекте.

– Извините! – сказали на том конце провода и положили трубку.

Трубников пожал плечами и снова подошел к шкафу. В коридоре давно смолк пылесос, но шамкающий голос уборщицы продолжал заливать что-то покатывающемуся от смеха вахтеру:

– Не поверишь? Они даже не заметили, что он того. И сразу на радостях сунули мне пятнадцать тысяч долларов.

– Врешь, Петровна! Хотя очень складно врешь. Ну, а как они попали в Москву?

– Да очень просто. Приехали на Олимпиаду!

Трубников быстро оделся, положил в кейс негативы и уже почти перешагнул через порог, как снова зазвенел телефон. «Так никогда не уйдешь», – с раздражением подумал он и взял трубку. Однако на этот раз звонила жена.

– Ты все еще на работе?

– Да. Но уже выхожу.

– А почему голос такой недовольный?

– Только что звонили из службы доверия и испортили настроение. Хотя нельзя сказать, что сильно испортили, но остался какой-то нехороший осадок.

И Трубников пересказал жене все, о чем только что говорил с девушкой из службы доверия. Настя к этому звонку отнеслась чрезвычайно серьезно. Немного помолчав, она спросила:

– А ты разве не знаешь, что новый телефон Димки Колесникова начинается с этих цифр?

– Да? – удивился Трубников. – А ты откуда знаешь?

– Мне Людка Зыбина давала его телефон. Мы с ней недавно встречались в кафе. Тебе продиктовать, или с ним ты все?

– Все! – угрюмо ответил Трубников. – Через двадцать минут буду. Пока. – Он уже почти водворил трубку на место, как вдруг снова поднес ее к уху. – Алло! Не бросила еще трубку? Прекрасно! Дай на всякий случай его телефон.

2

Трубников вышел из офиса, сел в автомобиль и завел двигатель. Но душе было настолько скверно, что, казалось, он никогда не дождется, когда прогреется эта чертовая колымага. На улице мело и завывало. Нужно было выйти из салона и смахнуть со стекол снег, но снаружи было настолько промозгло, что не хотелось шевелиться. К тому же на душе скребли кошки.

Семь лет назад, в ноябре девяносто третьего года Трубников зарекся больше никогда не иметь дело с этим подонком Колесниковым. Все история их дружбы – это череда подлостей Димана по отношению к нему, его первейшему другу. А первейший друг мог пойти за него в огонь и в воду. И шел.

Трубников зябко сунул руки в карманы и наткнулся на сотовый телефон. Пришлось извлечь его наружу и набрать номер, который только что продиктовала жена. По нему долго никто не отвечал, наконец, на том конце оборвались короткие гудки, но ничего не произнесли.

– Алло! – буркнул Трубников, так и не дождавшись голоса хозяина. – Алло! Извините, эта квартира Колесникова?

– Женька! – раздался в трубке Димкин голос. – Это ты? Ушам не верю.

– Привет, Диман! Ты что, болеешь? Голос у тебя какой-то не слабый. Это не ты случайно сейчас звонил в службу доверия?

– Откуда ты знаешь? – вяло изумился Колесников.

– Значит, все-таки ты? Рассказывай, в чем дело!

На том конце долго молчали, затем внезапно раздался всхлип. Трубников дернулся. Чтобы Колесников когда-нибудь плакал, всегда живой, всегда веселый, с кучей невероятных прожектов и авантюр в кудрявой башке, такого не было. Расскажи кому, не поверят.

– Диман, ты че? Ты датый что ли?

– Прости меня, Женек! Я подло жил и умираю как собака, в одиночестве. Но, слава Богу, что ты позвонил. Я счастлив, что перед концом мне дали возможность извиниться перед тобой за все мои подлости, которые я совершил… Теперь мне будет не так тяжело уходить.

– Диман, ты че? Ты где так нажрался? И куда ты собрался, на ночь глядя?

Это тоже не лезло ни в какие ворота. Чтобы наглый, напористый и всегда уверенный в себе Колесников извинялся – да ни за что на свете! Ему легче удавиться, чем признать свою вину. Но если говорит, что подыхает как собака, значит действительно со страшного бодуна.

– Диман, что случилось? Говори, не темни! А иначе сейчас подъеду и начищу пятак.

– Поздно, брат! – судорожно всхлипнул Колесников. – Я уже вскрыл вены… Так хорошо. Все куда-то плывет. А ты со мной базаришь…

– Что? – взревел Трубников. – Ты серьезно вскрыл вены? Без трепа? Идиот! Ты что, обкурился? Говори, обе руки порезал? Не молчи, Диман!

– Не… только одну, – неохотно отозвался Колесников. – Я хотел и другую руку вскрыть, но на левой – перерезал сухожилия. И теперь левая рука не действует…

– Дима, срочно диктуй адрес. Срочно я сказал! Ты меня слышишь.

– Женек, ты меня хочешь спасти? – простонал Колесников и снова заплакал. – Женек, спаси! Один я не выкарабкаюсь.

– Диктуй адрес!

– Я живу на Ленинском проспекте, дом девяносто пять…

Колесников скороговоркой пробормотал номер квартиры и сокрушенно вздохнул.

– Код? Код подъезда, быстро!

– А, код? – невесело рассмеялся Колесников и продиктовал код.

– Теперь вот что сделай: скорее затяни руку чуть ниже локтя любой веревкой, электрическим проводом, шнурком от ботинка – чем угодно, что попадется под руку, и открой входную дверь. Немедленно! Понял?

– Ты, правда, приедешь? Не обманешь?

– Уже еду!

Трубников рванул с места и погнал на полной скорости в сторону Ленинского проспекта, игнорирую светофоры и автоинспекцию. На ходу он позвонил в «скорую помощь» и продиктовал адрес Колесникова. К сообщению реаниматоры отнеслись весьма недоверчиво, долго выспрашивали данные звонившего, источник информации, интересовались, кем звонившей приходится потерпевшему по родственной линии.

– Да езжайте же, черт возьми! – рассвирепел Трубников. – Дорога каждая минута.

Через двадцать минут Евгений уже был на Ленинском проспекте и соображал, с какой стороны лучше всего заехать во двор дома номер девяносто пять. Он повернул налево и не ошибся. Там была арка. «Только бы Колесников не наврал адрес», – последнее, что мелькнуло в голове.

Трубников подъехал к подъезду, выскочил из машины и набрал номер кода. Дверь открылось. «Слава Богу», – облегченно выдохнул Евгений и бегом рванул к лифту. Поднявшись на седьмой этаж и выскочив на площадку, Евгений торкнулся в нужную дверь, но она оказалась запертой. Он позвонил в квартиру, однако никто не ответил. Тогда Трубников нетерпеливо постучал ногами, но и это не возымело эффекта.

«Выбить что ли?» – подумал Евгений, параллельно оценивая фронт работы. Дверь одинарная. Сразу видно, что сюда переехали недавно и еще не успели поставить бронированную дверь. Три удара – и проблема решена. Весь вопрос, та ли эта квартира? Колесников ведь мог и наплести.

Не углубляясь в размышления, Трубников, отошел на три шага и грудью кинулся на дверь. Она жалобно всхлипнула, но не поддалась. Трубников отошел на пять шагов и со звериным хрипом повторил попытку. Плечо хрустнуло, но дверь по-прежнему была глуха к чаяниям гостя. Ничего! Сейчас мы ее ножкой! Будет фишка, если квартира окажется не та.

Три удара по замку пяткой – и дверь приняла более гостеприимный вид. Трубников влетел в темную квартиру и остановился. Приглядевшись, увидел, что из-под двери гостиной выбивается слабая полоска света. Не без волнения Евгений толкнул дверь и вздрогнул. На полу в луже крови под фиолетовым торшером лежал он, друг его детства Димка Колесников. Лежал, не шевелясь, и был совершенно прозрачным.

Трубников не долго пребывал в оцепенении. Он деловито подошел и, не сводя глаз с безжизненного лица Димана, поднял его руку. Из разреза у запястья еще продолжала струиться кровь и, кажется, не собиралась сворачиваться. Трубников осмотрелся. На журнальном столике стояла магнитола. Гость выдернул ее из розетки, оторвал провод и туго стянул руку товарища пониже локтя.

Веки Колесникова внезапно дернулись и медленно поднялись вверх. В глазах было мутно и бестолково. Но в какую-то секунду в них что-то блеснуло, и Колесников едва заметно улыбнулся.

– Женя, ты все-таки приехал, – еле слышно прошептали белые губы, и веки снова закрылись.

В это время в прихожей раздался звонок. Трубников вздрогнул и поспешно проследовал к выходу. Звонили по домофону.

– «Скорую» вызывали? – спросили внизу.

– Да-да, мы вас ждем. Входите!

3

Самую первую подлость Колесников совершил в шестом классе. Их с Трубниковым пригласили участвовать в районном конкурсе чтецов. Первый приз – портативный магнитофон «Легенда», второй – транзисторный радиоприемник «Альпинист». Среди чтецов в школе Трубникову не было равных. Особенно он проникновенно читал Лермонтовское стихотворение «Смерть поэта». Когда Женя выходил на сцену актового зала и начинал декламировать «Погиб поэт, невольник чести», замолкали даже самые отъявленные хулиганы. Колесников в принципе читал тоже неплохо, но все равно на голову ниже Трубникова. У него не выступала на лбу испарина и не очень органично выбрасывалась рука в сторону преподавательского состава на строках: «А вы, надменные потомки известной подлостью прославленных отцов…» Хотя Дима в подражание другу читал эти стихи тоже с большим воодушевлением.

Когда объявили этот конкурс, литераторша Нина Петровна, вернувшись из гороно, заявила, что первое место их школе обеспечено железно. Она, в качестве члена журю, только что прослушала кандидатов из других школ и дает голову на отсечение, что Трубникову равных нет. Нет равных даже Колесникову.

Диман сразу заволновался и начал требовать, чтобы Лермонтовское стихотворение «Смерть поэта» дали прочесть ему.

– Ни за что! Это мое стихотворение! – покраснел от возмущения Трубников.

– Да, действительно, – согласилась Нина Петровна. – Раз уж у Жени так хорошо получается, то пусть и читает. А ты, Дима, прочти «Белеет парус одинокий».

Колесников приуныл.

– А можно, мы вместе прочтем «Смерть поэта»? – с последней надеждой попросил он.

– Нет! – ответила учительница. – Комиссия снижает бал, если одно и то же произведение читают дважды. Да ты не расстраивайся, Дима. Второй приз тоже неплохой.

На городском смотре действительно читали все очень плохо: фальшиво, помпезно и через чур громко. «Настоящее искусство не нуждается в луженой глотке», – думал за кулисами Трубников и посмеивался над конкурсантами. Его берегли напоследок, как сюрприз. Перед ним пустили Колесникова. Диман вышел с хмурым лицом, трагично закрыл глаза и вдруг продекламировал скорбным голосом: «Погиб поэт, невольник чести…»

С первых же слов Колесникова утихли все зрители в зале, которые до этого вели себя весьма вольно. Трубников видел, как преобразились и приосанились члены городского жюри. Даже работники сцены, и те повернули головы на чтеца, на минуту оторвавшись от своих карт. От такой неожиданности Женя остолбенел. Он пребывал в состоянии шока до конца стихотворения. И даже после того, как зал разразился бурными аплодисментами, Трубников никак не мог прийти в себя и понять в чем дело?

В принципе Колесников прочел неплохо, но все равно не так виртуозно, как это сделал бы Трубников. Когда выкрикнули его фамилию, Женя с каменным лицом вышел на сцену и, встав перед жюри, долго не мог сообразить, где он находится и что нужно читать? Опять «Смерть поэта»? Эта вызовет смех. И тогда Трубников прочел «Белеет парус одинокий». Прочел так себе, почти скороговоркой. Тем не менее, ему присудили второй приз – радиоприемник «Альпинист». А первый – магнитофон «Легенда» под всеобщее ликование вручили Диме Колесникову.

Нина Петровна была счастлива. Два первых места взял ее класс. Колесников тоже был счастлив, и была счастлива вся школа, присутствующая в тот вечер в зале. И только Трубников было глубоко несчастен. После шумной церемонии он подошел к другу и посмотрел ему в глаза. Зрачки Колесникова бешено забегали.

– Что же ты так поступил не по-товарищески? – спросил с обидой Трубников. – Мы же договорились, что я буду читать «Смерть поэта».

– Ничего мы не договаривались, – дернул плечами Колесников, прижав к груди магнитофон. – Это стихотворение – не твоя личная собственность. В условиях конкурса было сказано, что участники выбирают стихи по своему усмотрению. Вот я и выбрал по своему усмотрению.

– Ты мне больше не друг, – мрачно произнес Трубников.

– Пожалуйста! – усмехнулся Колесников.

После чего развернулся и убежал с хитрой улыбкой на лице. А Трубников смотрел ему вслед и впервые в жизни чувствовал разочарование в своем первейшем товарище.

Вспоминая этот случай, глава известного издательства катил по Москве в сторону Сущевского вала и тяжело вздыхал. Тогда он думал, что никогда не простит мерзавцу такое предательство. Однако простил. Причем на следующий же день. Диману нельзя было не простить…

Когда через некоторое время Трубников угрюмо ввалился в дом, к нему сразу метнулась жена. Глаза ее были огромными и испуганными.

На страницу:
1 из 4